Легенда о цветке великой Хеит Амизи, первой принцессы Пуруджи.

В те времена, когда сказанные слова сами превращались в написанные, минуя руку, держащую стило, и рисовали себя тенями ветвей и петлями золота на серебре вод, жил в княжестве Эннгиз знатный вельможа, чье имя утеряно в складках времени, но прозвище — Гахиджи — Охотник за пери, осталось нам. Дни проводил он в забавах и удовольствиях, а ночами уезжал на вороном коне, разыскивая свою мечту — прекрасную пери, что спустилась с небес, как сказано было в старой сказке, и живет теперь тайно, дожидаясь земной любви. Друзья посмеивались над страстью Гахиджи, хвалясь прекрасными женами и сладкими наложницами. Ищешь, ищи, говорили ему, но ты волен утешаться всем, что судьба дарует мужчине, полному сил и красоты, доблести и богатства. Смотри, говорили ему, время течет без жалости, и затянув поиски, ты отыщешь пери лишь для того, чтоб отвратить от себя — седобородого скрюченного старца. Но Гахиджи был упрям, а еще верил в вещие сны. В таком явилась ему пери, и он полюбил девушку, не видя ее лица — таким светом пылала огненная красота. И еще сказано ему было во сне, что разглядит он прекрасное лицо, только если принесет в дар пери свою незапятнанную душу.

Время шло. В черных волосах Гахиджи засверкали белые нити, а на порогах дворцов его друзей повозки ждали жен, едущих праздновать свадьбы уже своих детей.

И дрогнуло сердце Гахиджи, когда свел он перед собой ладони, вдруг узрев, как сыплется через пальцы невидимый песок времени. Что я делаю не так, воззвал он к равнодушному небу. Дай мне знак, попросил у жаркого солнца. Пришли мне верный сон, поклонился бледной луне на черном покрывале ночи. Но не было снов и не было знаков. Будто силы небесные и земные, сговорясь, оставили Гахиджи одного, чтоб сам решил, продолжать ли поиски и как искать дальше.

Уже не так рьяно скакал Гахиджи на постаревшем коне, но по-прежнему плечи его были широки, а кафтан блестел каменьями, и девушки, выходя на ступени крыльца, взглядывали из-под покрывал, желая обратить на себя внимание богатого и знатного. Разные. Красивые и нежные, упрямые и ласковые, веселые и строгие.

Настал день, когда Гахиджи устал. Решил, наверное, сон, что приснился в далекие шестнадцать лет, было всего лишь сном. Пустяк, полный обмана. Бросить искать он не мог, слишком много было потрачено сил. Зато, думал Гахиджи, направляя коня к богатому дому в дальнем селении, я могу совершать поиски по-другому. Вот стоит хозяин, богатый купец, а за ним толпятся его жены и дочери. Одна из них — очень красива…

Через три дня пиров Гахиджи попрощался с будущим тестем, поклонился прекрасной Реих, которую брал себе в жены. И поехал дальше, из одного селения в другое, через один городок к другому. И везде, где находилась достойная внимания знатного невеста, он сватался, но ставил условие. Пусть пройдет три месяца, и если он не вернется, то невеста свободна от свадебного обета, а, чтобы не плакала, убиваясь о несостоявшейся свадьбе, буду присланы богатые дары.

Весна разгоралась, роняя белые лепестки с деревьев, когда Гахиджи возвращался домой, чтобы подумать и выбрать, и пытался припомнить все имена, но они путались в голове. Шутка ли, посвататься к двум десяткам прекрасных дочерей.

Если не будет знака, решил Гахиджи, вернусь наугад. Женюсь на той, в чье селение меня принесет конь. С ней и доживу остаток жизни.

Прошел еще месяц, и понял Гахиджи, что знака ждать нет больше сил, пора ему возвращаться за молодой женой. Велел приготовить все для свадебного пира и медленно двинулся обратно, изо всех сил сдерживая коня, чтоб не приехать к невесте раньше срока, который, как понимал Гахиджи, и есть отпущенный ему жизненный срок, ведь без приснившейся пери не мыслил он себе жизни.

Старый конь медленно нес мужчину, чьи плечи уже сгибались под тяжестью прожитых лет, и солнце, мелькая среди ветвей, серебрило нити седины в густых волосах, высвечивало морщины на лбу — Гахиджи думал, пытаясь разобраться в собственной жизни. В большом доме ждали его сотни слуг и тысяча важных дел, а впереди возможная свадьба, что принесет еще дела и новые знакомства. Такова теперь моя жизнь, думал Гахиджи, направляя коня через узкий ручей. А тот, испугавшись золотой рыбы, что метнулась в брызгах, оступился, хромая, заржал, чуть не уронив всадника.

Спрыгнув, Гахиджи вывел коня на берег, осмотрел ушибленную ногу и пустил на зеленую траву. А сам присел на камень, вытирая со лба жаркий пот. Вздрогнул, услышав старческий голос. Рядом, в тени древнего дерева, лежал на дырявом покрывале совсем седой старик, валялась дорожная котомка. И одежды старца тоже обветшали, показывая худые кости.

Гахиджи поделился со стариком припасами, поев, они выкурили кальян, глядя на сверкающие воды ручья. И, устав от одиноких мыслей, князь рассказал старому путнику о том, как ищет и не может найти.

В глазах старика блеснули золотые блики, а может, это солнце кинуло в тень дерева закатные лучи. Раскрывая котомку, он вытащил маленький узелок, положил на ладонь, оборачивая к Гахиджи сморщенное лицо.

— Сама судьба привела тебя ко мне, пустив золотую рыбу поперек шага коня. Вот, в этой тряпице спрятано твое счастье, упорный искатель. Но если ты положился на судьбу, отправляясь в свое последнее путешествие, готов ли ты верить в нее и дальше?

Гахиджи потянулся — взять узелок, но пальцы сомкнулись, пряча. Старик покачал седой головой.

— Это счастье дорого стоит. Что ты готов отдать за него?

— Но я не знаю, что там!

— Да. И не узнаешь, пока не заплатишь. По вере своей.

Малое время Гахиджи думал. Еще меньшее время заняла торговля и сговор. Когда солнце село, унося с собой свет, путники разошлись, каждый в свою сторону. Старик повел в поводу отдохнувшего коня, а в торбе на боку его лежало золото, заплаченное Гахиджи, и грамоты, что отдавали старому хитрецу право владеть дворцами и землями.

А бывший охотник за пери пошел дальше пешком, сжимая в руке узелок, и унося в голове последний наказ продавца счастья.

— Развяжешь его там, где ждет тебя будущая жена. И посмотришь, что будет…

Пусть на узких тропах под ноги Гахиджи кидались толстые корни, сбивая ступни, а на широких дорогах мешали шагать камни, он шел, будто летел, неся свою драгоценность — счастье в крошечном узелке, ценой во всю его прежнюю жизнь. И еле живой от усталости, пришел Гахиджи к дому прекрасной Реих, что ждала его, сидя за ставнями высоких окон, выглядывала и прислушивалась, стараясь не пропустить за резкими криками павлинов топот коня суженого.

Запыленному путнику пришлось долго ждать, чтоб вышел на крыльцо дома отец сговоренной невесты. А за ним, полная любопытства, спустилась сама Реих, пряча красоту за ткаными золотом покрывалами. Нахмурила тонкие брови, когда уставший путник поклонился, протягивая маленький узелок.

— Что это?

— Вот все мое богатство, красавица. Я отдал за него дворцы и стада, земли и титулы. Но я пришел, как обещал.

Под удивленными взглядами Гахиджи развязал узелок, и сам в первый раз рассмотрел, как выглядит его счастье. Горсточка серых семян, легких и маленьких — дунь и разлетятся на вечернем ветерке.

Кашлянул отец невесты, сжимая кулаки. Будто льдом покрылось прекрасное лицо Реих под откинутым на волосы покрывалом.

— Думаешь, моя красота достойна горсточки серой пыли?

Отвернулась и ушла по ступеням.

— Иди, безумец, — сказал отец, — иди, ищи себе другую невесту.

Гахиджи увязал кончики тряпицы, пряча узелок у сердца. Странное какое счастье продал ему старик у ручья. Но верно, правильное, разве будет он счастлив с девушкой, которая видела в нем только золото и стада, земли и дворцы.

Так он шел и шел, от одного дома к другому, и вслед ему неслись обидные слова и насмешки, а ставни захлопывались. И ни одна невеста из тех, кто соглашался ждать (и ведь ждали, выглядывая в окошки) не кивнула, радуясь возвращению будущего мужа.

Гахиджи ел то, чем делились с ним бедняки, спал рядом с коровами, брался за всякую работу, которой раньше не знал, скача на верном коне по росным лугам. И через время, уйдя от последнего дома, к которому даже не смог подойти — ему не открыли ворот, смеясь и прогоняя, оказался в светлом лесу, на поляне, где с одного краю протекал маленький ручей, а на другом, под сенью красивых ив стоял маленький домишко под соломенной крышей.

Боясь подойти к дому, сел он под дерево, вытягивая ноги в изношенных сапогах. Вытащил свой узелок и, положив на колени, заплакал, клоня голову. Старик обманул его! Выслушал историю жизни, взял в старые руки мечту и скомкал, сделав из нее товар, отобрал все, сунув взамен горсточку никому ненужной пыли. А я, плакал Гахиджи, как мог я поверить, гоняясь столько времени за лживым обещанием сна. Поступил, как полный дурак, и вот, сижу тут, отвергнутый всеми. Голодный, в рваной одежде. И никакого счастья.

На сморщенное от слез лицо легла тень, и он поднял голову, вытирая слезы и стыдясь их. Девушка, что подошла незаметно, протянула путнику кусок лепешки, щедро намазанный свежим маслом.

— Ты голоден? Поешь. Я принесу тебе чистой воды.

Гахиджи ел, подбирая с колен крошки, и высматривал стройную фигуру, мелькающую у ручья. Темный силуэт, тяжелые волосы, убранные в косу, босая нога в воде. А вдруг, подумал он и сердце забилось, будто снова мальчишка, проснулся, перебирая картинки и слова вещего сна. Вдруг? Вот сейчас подойдет, и он увидит прекраснейшее лицо своей пери…

Но лицо девушки оказалось самым обычным. Принимая в руки кувшин, Гахиджи постарался скрыть разочарование. Круглое лицо, широкий нос, неяркие глаза. Совсем ничего от небесной красоты пери. Вот только улыбка…

— Я живу одна, — сказала девушка, — я сирота. Если ты хочешь отдохнуть, я постелю тебе в сенном сарае, рядом с коровой. Она добрая и от нее тепло. Еще у меня есть огород и маленькое поле, а сада нет, потому что в лесу растут грушевые и айвовые деревья, я собираю с них урожай.

Она рассказала Гахиджи, что зовут ее Амизи — цветок, и накормив, устроила в сарае. А утром, когда он выбрался, жмурясь на яркий солнечный свет, предложила остаться, чтоб помогать ей в хозяйстве.

— Я не могу платить тебе денег, — сказала Амизи, — но я вкусно готовлю и могу сшить тебе новую одежду.

Гахиджи подумал о том, что честь девушки теперь в его руках, кто же возьмет в жены ту, которая без родни живет в одном подворье с чужим мужчиной. Но покоряясь судьбе, решил, останусь и буду помогать. Видно тут суждено мне остаться, видно никогда не увижу я огненной пери.

Время шло и не так много его миновало, года не прошло, когда помолодевший от вкусной еды, хорошей работы и неустанных забот Гахиджи решился. И позвал Амизи замуж. Но та покачала головой, глаза, опущенные к шитью, наполнились грустью.

— Нет, Гахиджи. Я не выйду замуж за того, кто ночами зовет другую. Пусть даже я люблю его.

Ночью Гахиджи лежал без сна, смотрел в прорехи соломенной крыши и ругал себя последними словами. А заодно — хитрого старика, который швырнул его в совсем другую жизнь, в которой тоже счастья не оказалось. Он-то думал, единственное, что еще может подарить он выбранной невесте — это возможность выйти замуж и дальше жить, не боясь осуждающих взглядов. Разве плохой будет из него муж? Даже научился латать забор и доить корову! Но оказалось, упрямой Амизи нужно больше. Ей нужно его сердце.

Подумал так и вдруг понял — оно давно уже ей и принадлежит.

Время снова шло и на этот раз прошло его чуть больше, пока Гахиджи доказывал несговорчивой Амизи, что его любовь принадлежит только ей. Но разве могло быть по-другому, когда под одной крышей живут два любящих сердца? Кроме, конечно, коровы, овец и десятка кур с парой петушков. Свадьба была скромной, но веселой. И глухой ночью Гахиджи вышел из дома, уже своего дома, трогая по пути двери и стены, наказывая себе — заботиться о нем так же, как о молодой жене, что спит в спальне.

Поднял к небу лицо, горящее от поцелуев. Спрашивая у звезд — нашел ли он свое счастье? Наверное, да, ответил себе, представив, как через год, и два, и три — дом наполнится детскими голосами. И вместе с Амизи они пойдут дальше по времени, не боясь постареть и радуясь новым жизням.

Но время шло. А детей не давали боги влюбленной паре. Гахиджи печалился, думая, как страдает его Амизи, а она тосковала, понимая, как печалится из-за пустоты в доме ее любимый. И как-то, делая весеннюю уборку, нашла в сундуке старую одежду мужа, прижала к груди, вспоминая, как вышла с лепешкой и сердце ее упало в траву, к ногам усталого мужчины с пустыми руками и слезами в глубоких глазах. В складках кафтана нащупала крошечный узелок. Вечером показала его мужу.

— А, — сказал Гахиджи, накладывая себе в миску душистого риса, — выбрось. Это то самое счастье, которым хитрый старик выманил всю мою прежнюю жизнь. Выброси.

Но Амизи вертела узелок, хмуря брови.

— Разве тебе не по нраву твоя жизнь, любимый? Если бы не этот узелок, мы никогда бы не встретились. Можно я посмотрю, что в нем?

Трогая пальцем пыльную горстку, Амизи улыбнулась.

— Семена. Нельзя, чтобы они лежали, их место — в земле.

На следующий день Амизи, напевая, посадила все семена, под окнами их маленького дома, а еще у забора, а еще — вдоль дорожки к воротам. И совсем немного прошло времени, когда, глядя, как вылезают из рыхлой земли толстые стебли с острым листом, она прижала руку к животу, поняв — под сердцем бьется еще одно крошечное сердечко.

Цветы распустились в тот день, когда Амизи родила дочь. И те, что под окнами, и у забора, и те, что вдоль аккуратной дорожки. Так много и такие прекрасные, что домик, казалось, тонул в цветной метели и в дивном аромате.

А счастливый Гахиджи, принимая из рук повитухи вымытого завернутого младенца, ахнул, глядя на гладкие щечки и огромные глаза в густых ресницах.

— Вот же она — моя небесная пери!

Амизи лишь рассмеялась.

— Теперь ты счастлив, мой любимый?

— Да. Я хочу найти старика, родная. Я подарю ему круг сыра, пять, нет, семь бурдюков простокваши, а еще — мешок проса и… и… что там у нас еще есть?

Так свершилось счастье Гахиджи, который искал свою пери, и нашел ее, но главным было то, что он нашел свое счастье, именно свое, а не взятое у других. Родители назвали девочку Хеит, что означает — венчающая.

И с тех пор в княжестве Эннгиз стали происходить чудесные вещи. По осени дивный сад Амизи облетел легким радужным пухом, внутри каждого комочка сидела серая семечка. Разлетаясь, семена опускались там, где сами считали нужным. И через девять месяцев в счастливой семье рождались девочки-пери, равных которым не бывало до этих времен. Умницы и красавицы, независимые и смелые, полные радостной силы и древней мудрости. Слухи о новых пери летели дальше семян, и в княжество ехали женихи, прикидывая, как станут выбирать себе красавиц. Но гордые пери быстро ставили хвастунов на место, те уезжали, ругаясь и плюясь, а через короткое время возвращались обратно, готовые на что угодно, лишь бы остаться рядом. И оставались. Нет, не рабами и не слугами, для этого женщины-пери были слишком умны, они знали, как важно мужчинам оставаться при собственной гордости.

* * *

В кроне дерева над аннукой сонно спела птица и замолчала, видимо, снова пряча под крыло маленькую головку. Джахи оглядел внимательных слушательниц.

— Так у пери великой Хеит Амизи появились первые пуруджи. Мужчины, стоящие рядом, смелые и сильные, готовые всегда защитить своих небесных красавиц. Некоторые становились мужьями. А другие — оставались советниками и защитниками. И княжество Эннгиз процветало, купаясь в благополучии и богатстве.

— Ах, черт, — вполголоса пробормотала Крис, и тут же, спохватившись, улыбнулась, махнув рукой над тарелками, — я так, не обращай внимания, хеб Джахи.

Шанелька, кусая губы, догадалась, ее подруга наверняка вспомнила Лаки и болтовню о сладких пурушиках. Разозлилась тому, как опошлили старые уклады, такие величественные и разумные, превращая их в погоню голодных баб за доступными мужскими телами. Бизнес, секс-туризм. Ах, черт, мысленно повторила восклицание, и верно, по-другому не скажешь.

— Потому я был в удивлении, но я не удивленный по-настоящему, — узкая рука поднялась в округлом жесте и замерла, указывая на смуглое лицо Крис и ее плечи под черным льном длинного платья, — кровь Хеит Амизи двигается. Так? Двигается в мире не через матери до ее дочь. А другие пути. Странные для людей. Неизвестные для людей. Здесь про это только вера. Вы понимаете, ани? Простите, я немного устал, я говорю неправильно.

— Кровь пери распространяется не через родственные связи, — перевела с русского на русский Шанелька, а Джахи кивал, вслушиваясь в ее слова.

— А возникает там, где прорастают цветы Амизи, — закончила мысль Крис.

— Нет, — смеясь, Джахи снова попытался помочь себе жестами, — это стихи. Поэзия. Цветы Амизи — поэзия, чтоб время шло, а человек понимал, даже если жизнь сделалась другая. Совсем другая.

— Метафора, — снова помогла Шанелька.

А Крис кивнула. Она писала стихи. И любила хорошую поэзию. Конечно, она поняла, и что пытался сказать им Джахи, и что сохранила для них древняя легенда, которая на самом деле — практически программная установка. Неважно, есть ли в твоих жилах королевская кровь, важно, какой ты человек, и некоторые из этих человеков достойны быть, как сказал Джахи — сестрами не по крови, а небесными сестрами. Небесные сестры ани — еще одна метафора, которая с виду — кучерявый восточный комплимент. Так же, как сильные защитники пуруджи, превратившиеся в сладких пурушиков.

— Асам, — вдруг сказал Джахи, но видимо, передумал и продолжил уже о себе, — я мечтаю, чтобы традиция была возвращена, чтобы государство Пуруджистан было снова, как в старое время. Но мы живем в другое время. Все получается трудно. И еще…

Руки снова сплелись, потом упали на колени раскрытыми ладонями вверх:

— Люди. Они стали другие. Я думаю так. Люди, которые посещают Пуруджистан.

— Да уж, — Шанелька снова вспомнила рыжую Лаки и ангелочка Анджела.

— Джахи. Ладно, мы разобрались с цветами Амизи. То есть, с небесными пери. А как насчет истинных пуруджи? Они тоже могут быть откуда угодно? — Крис выпрямилась, тоже складывая руки на коленях.

Хеб покачал головой.

— Нет. Потому — истинный. Пуруджи несут в себе кровь нашего народа, всегда. Нация. Народ. Так? Дело истинных пуруджи — уберегать народ. Кровь народа. М?

Крис кивнула, помогая.

— Сохранять генофонд, в общем. Чтобы нация оставалась нацией. Так?

— Да. Да! Было семь знатных родов. Истинные пуруджи небесных пери. Один из родов — Халима Джахи. Я потомок. Вот так.

Прижимая руку к груди, он слегка поклонился. Очередная улыбка, осветившая красивое лицо, была веселой и слегка извинительной. Так вышло, говорила она, уж простите, дамы.

— О-о… — тихонько прокомментировала Шанелька, и смущенно махнула рукой, — не обращайте внимания. Я так.

Рассказанная сказка, полная цветов, коней и старины, отдалялась, вытесняясь тем, что происходило здесь и сейчас, и по мнению Шанельки, было не менее сказочным. Истинный пуруджи нашел свою небесную пери, узнал ее, и теперь рвется быть защитником и героем новой Хеит Амизи.

Офигеть, мысленно проговорила Шанелька, испытывая сильное желание уже попрощаться и уйти, или куда в сад, где никого, или скорее лечь, пока не расплескались впечатления. Не записывать, нет. Именно остаться с новыми знаниями, вслушаться, ловя шепот, сейчас заглушаемый вежливыми и уже лишними словами. Все, что будет сказано дальше, казалось Шанельке, оно будет уже из другого, следующего. А то, что сказалось, оно совершенно и закругленно, сомкнулось, создав образ, который оживает в голове.

— Пожалуй, нам пора, — Крис поднялась, складывая салфетку, — обойдемся без кофе, завтра много работы, нужно выспаться. Спасибо, уважаемый хеб. Это было прекрасно. Правда.

— Правда, — подтвердила Шанелька, выбираясь из-за низкого стола.

— Прекрасных снов, небесные ани, — Джахи встал, провожая дам по ступеням к дорожке.

А потом вернулся, и оглядываясь, усталая Шанелька видела за тонкими колоннами неподвижный силуэт на тахте. Как светлая сердцевина в ажурном светящемся фонаре, украшенном лианами и цветами.