Глава 45
Утром Ленка сидела в кухне, крутила в руках чашку, пристально глядя, как внутри заверчивается темная поблескивающая жидкость. Мама стояла спиной к ней, раздраженно дергая на плите сковородку с яичницей. Обжегшись, зашипела сквозь зубы, тряся рукой. Ленка встала, вытащила из шкафчика пакетик с комком ваты и флакон с аптечным маслом от ожогов.
— Не надо, — мама сунула руку под кран, повернулась, меряя дочь негодующим взглядом.
— Я совершенно ничего не понимаю, Лена! Почему так срочно? А раньше ты не могла сказать, про эти самые курсы? Решила, если школа позади, можешь скакать, будто какая-то блоха, разъезжать туда-сюда…
— Я сама не знала, мам. И потом, я же не на всю жизнь уезжаю, нужно просто все выяснить, это несколько дней. Да я, может, сразу вернусь. Тут рядом.
— А деньги? Снова все на мне! А еще столько всего покупать, к роддому, я просто в ужасе, ночью проснусь…
«И думаю, думаю» мысленно продолжила Ленка, впрочем, без раздражения, а покаянно. Она сейчас постоянно ощущала себя виноватой, и это делало ее усталой, как после тяжелой работы. Но сейчас надо звонить доктору Гене, и может быть ехать прямо сегодня, так что мама должна знать, чтоб не волновалась зря.
— Мам. Ну Светка же уехала, давно, и ничего. А мне что, привязаться на цепь, что ли? Я же недалеко совсем. Два часа автобусом.
Алла Дмитриевна горько усмехнулась, качая головой, темные волосы рассыпались по плечам светлого платья.
— Хорошенькое ничего.
— Все выходят замуж, мам. Ты бы сама волновалась, если б она до тридцати торчала в девках.
— Что за выражения! — возмутилась Алла Дмитриевна.
И Ленка незаметно перевела дыхание. Если мама начала цепляться к мелочам, значит, в главном уже смирилась.
На стол встала тарелка с желтыми кляксами в белой окантовке. Рядом вторая.
— Ешь, — Алла Дмитриевна села сама, подцепила вилкой кусочек яичницы, — сколько тебе надо с собой? Боже, снова занимать до получки.
— Чуть-чуть, — поспешно сказала Ленка, терзая пережаренную яичницу, — на билеты, и еще ну там, на пару дней, поесть только.
— А жить?
— Общага, мам. Это училище, медицинское.
Алла Дмитриевна положила вилку и ошеломленно уставилась на дочь. Ленка опустила глаза в тарелку, внимательно тыкая мешанину желтого с белым.
— Странно. В первый раз слышу, чтоб тебя это интересовало. Нет, конечно, медик в семье — это очень неплохо, но ты и вдруг медицина. Мы с папой были уверены, что ты выберешь что-то такое, — она неопределенно покрутила вилкой в воздухе, — что-то… журналистика, например. Или искусство. Ну, или это свое швейное, ты же хотела в ателье? Передумала?
— Там не только медсестры, мам, — вдохновенно врала на ходу Ленка, — там эти, ну с документами, ведение документации, работа в регистратуре, лаборанты. Главное, там сразу практика, и может быть сразу и зарплата. Почему не попытаться?
— Ладно, — Алла Дмитриевна задумалась, — десять рублей тебе хватит? Если на три дня, к примеру? С билетами?
— Да, мам. Очень даже.
Ленка обрадованно доедала яичницу, прикидывая. Она уже посчитала и билеты, и что на еду в день ей хватит пары рублей — с головой. А поселить доктор Гена обещал, в той самой квартире. Теперь нужно ему позвонить, как только мама убежит на работу, и можно идти за билетом.
Мельком Ленка подумала, трех дней многовато, но с другой стороны, вдруг не все делается быстро, и было еще кое-что, о чем она старалась не думать совершенно, но от себя не всегда спрячешься. Там, совсем рядом, полчаса на автобусе, Коктебель. Там Валик. А вдруг получится поехать, и увидеть его.
В комнате она вытащила сумку и, слушая, как мама бегает по коридору, торопясь на работу, стала запихивать в нее запасные трусики, выстиранный сарафан, кофточку и крем от комаров. Села рядом с сумкой на диван, держа в руках те самые джинсовые шортики. Она не скажет Валику, что приехала. Просто увидит его издалека. И уедет обратно. Нельзя ей к нему. А еще хорошо бы увидеть его с девочкой, за руку там, или — целуются. Тогда можно обидеться на всю жизнь, разозлиться, ну и успокоиться, что у него все будет в порядке. В самом деле, не умрет же он без Ленки Малой! Да, она оказалась совершенно недостойной своего прекрасного брата. И она сама это как-то переживет, не кисейная барышня. Если хватило дурости так себя вести, то и получать за это наказание от жизни тоже придется. Но Вальку ужасно жаль, он же, наверняка, надеется. Все еще.
А может, все же увидитесь, прошептал внутренний голос, и ты ему скажешь… что все, все, конец, вам нельзя вместе… а он в ответ…
Заткнись, посоветовала голосу Ленка, ты нарочно так говоришь, чтоб была надежда, он поймет и простит. И все будет хорошо. Не будет!
— Ага, Лена-Елена, — обрадовался в трубке уверенный голос, — а я уж решил, передумала, не станешь звонить. Ну?
— Звоню вот, — вполголоса сказала Ленка, сидя на своем диване, — не передумала.
— Тогда так. Я сегодня и завтра с летними гостями. Одних провожать, а других встретить и сразу отправить в пансионат. Давай в пятницу. Бери билет, на утро, и сразу дуй ко мне, адрес помнишь? Как обещал, поселю под крышей, на пару дней. Потом у меня ночная, захочешь, на работе посидишь. И насчет выходных в клинике не волнуйся, для своих все в любой день работает. Ну, ждать тебя?
— Да, — слегка уныло ответила Ленка, а внутри все вращалось и кипело, нехотя замедляясь, вот… теперь нужно думать, как дожить до пятницы.
Но на столе лежали сандалики, на самом виду. И Ленка, уложив в сумку шорты, поставила ее в угол под вешалку, села, включая настольную лампу. Склонилась над кожаными ремешками, и через какое-то время с удивлением поняла, что все потихоньку отступило, все, кроме мерной работы, которая требует полного внимания, чтоб не проткнуть палец иглой и не рассечь кожу на ладони острейшим ножом-косяком. Протягивая вощеную нитку в аккуратные дырочки, поддергивая две встречных петли, чтоб легли идеально ровно, Ленка усмехнулась. Может быть, она правда — сапожник? Бедная мама. Искусство, журналистика… Еще и отца приплела. Мы с папой. Интересно, что на самом деле думает о Ленкином будущем отец, если думает, конечно.
Письмо, вспомнила Ленка, он же оставил ей, а она все никак не прочитает. Почему-то совершенно не хотелось открывать измятый конверт, который так и лежал на полке, засунутый среди книг рядом с паспортом. Ну, что там может быть написано, думала Ленка, такая тоска, наверняка, слушайся маму, Летка, да я тебе привезу ананасов банку. Ну, может еще, прости, что так все вышло, с этой Ларисой. Нет, не то настроение, чтоб читать. Ленке, которая привыкла к отцовскому молчанию, и к его болтовне после выпитого, казалось, если там какие-то рассуждения, попытки с ней поговорить, то он будто голый, сплошное неудобие и нельзя — видеть его таким. Пусть уж, как раньше. Сидит, смотрит в окно. Молчит. Правда, в Севастополе она увидела отца, который ее удивил, но это случилось быстро, и было недолго, а еще примешивалась к Ленкиному удивлению грустная ревность, ведь такой он не дома. Не для семьи. А для других, которые никак с его семьей не связаны.
Мысли ее стали сердитыми, и длинная игла, промахиваясь мимо дырочки, ужалила мякоть пальца, очень больно. Ленка дернулась, суя его в рот. Подумала с удивлением, не в первый раз такое. Стоит подумать что-то вредное, грустное или сердитое, и ее тут же находит укол иглы, ссадина от удара молотком, или порез от неверного движения ножа.
В коридоре ходил Жорик, иногда мурлыкал что-то. Хлопал дверями, перемещаясь из комнаты в кухню, сливал воду в туалете. Вопреки обычному, не становился за ленкиной дверью, чтоб съязвить. И ее это очень беспокоило. Если бы ничего не было, вчера, наверное, вел бы себя, как привык с ней. Очень хорошо, что поездка решена, Гена ей поможет, обязательно. И пока все не решится, она оттуда домой не уедет.
Принятое решение ее успокоило. Работы с сандалями на два дня хватит, прикинула Ленка, а письмо заберу с собой.
В среду, как обещал, Сережа Кинг не позвонил. А позвонил в четверг утром. И Ленка покорно подошла к телефону, все еще надеясь, что ситуация с посещением диспансера как-то уладится. А еще, подумала она, прижимая к уху трубку, за ней долг, все равно придется как-то это утрясти. И было еще одно, третье. Что скажет он о выдуманных отношениях Ленки и Димона? В глубине души Ленка надеялась, что сумела уесть великолепного Сережу Кинга. Ругала себя за эти мысли, потому что за такие же ругала Викочку Семки, но ничего поделать с собой не могла. Ужасно обидно было понимать, что для Кинга она просто очередная девочка с дискотеки, котик-дискотик, как он говорил, смеясь. Конечно, ей, проникновенным голосом говорил и другое, но за полгода знакомства Ленка узнала Кинга достаточно хорошо, и часто слышала, как таким же проникновенным голосом он отвешивает телефонные комплименты очередной дурочке. А та верит. И несмотря на знание, верила ему и Ленка, пусть не целиком, но маленькая надежда все же была. Ведь помог. Их знакомство началось с того, что он ей помог. Хотя потом узнала, расчетлив и деньгами не раскидывается.
— Привет, маленькая ледяная принцесса, — голос Кинга был снова так беспечен и спокоен, что Ленке захотелось сказать что-нибудь, эдакое, пусть изменится.
Но она воздержалась. Просто поздоровалась в ответ и стояла молча, ожидая продолжения. Было прекрасно знать, что в кармашке сумки уже лежит билет на автобус, и завтра она уедет, а Кинг и знать не будет.
— Лето в разгаре, а тобой можно морозить лимонад, ну что молчишь?
— Я слушаю.
— Слушаешь и слышишь? Отлично. Тогда слушай. Есть у меня для тебя сюрприз. Специальный. Тебе понравится. Зайдешь?
Ленка молчала, думая, как быть. Нельзя идти к нему домой. У нее был Валька и теперь никаких кингов быть не может. Она тряхнула головой, испуганно подумав о Жорике, но мысль эта была липкой, болезненной, и продлевалась туда, к сестре Светище, и к ее нынешнему состоянию, что делало ее невыносимой, потому думать ее нельзя. Так вот, больше — никого. Никаких кингов, никаких димонов. Никаких забеганий в гости. В квартиру, где постоянно разобрана широкая тахта, закиданная подушками и смятыми простынями. Но сказать это прямо значит нарваться на неприятности. Очень большие. Но как-то же надо сказать. Или попытаться потихоньку уйти в сторону, пусть развлекается с Ларочкой и выясняет отношения с Семки.
— Понятно, заходить ты ко мне не собираешься, — как ни странно, голос Кинга не изменился.
Ленка потихоньку, с надеждой, перевела дыхание. А может она зря так трусит? Не совсем же он чудовище, ну да, бабник, но если, к обиде Ленки, у него баб, по рыбкиному выражению, шо грязи, то что ему с одной несчастной Малой, выкинул и забыл.
— Тогда встретимся на нейтральной территории, — бодро продолжил Кинг, и стало слышно, как он заворочался, потягиваясь, и зевнул, сладко, — часов допустим, в семь, на ленте, рядом с «Морозкой», треснем по молочному коктейлю. Винища не предлагаю, хватит с тебя Ларочкиной дачки, повеселила. Ну и денежный вопрос обсудим.
— Сереж, мне вечером надо дома. Ну, тут дела… всякие…
— Будешь, ледышка, к девяти будешь, идет?
— Хорошо. Но только в городе будем, да? Чтоб никуда не ехать.
— Не поедем, — заверил Кинг, — да я и Димчика по делам отправил, а то думаю, еще полезет к тебе свидание назначать, у-у-у, донжуан задрипанный. Чуть не отобрал у меня маленького Леника! Ладно, шучу. Просто прогуляемся, вдвоем. Сто лет не ходил с девушкой по городу, летом. Ностальжи, прям. Предвкушаю.
— До вечера, — попрощалась Ленка.
В пять часов она надела вытащенный из сумки сарафан в крупные розы — красные по зеленым листьям. Подумав, сунула ноги в новенькие сандалики, залезла на табуретку, выпрямилась, разглядывая переплетенные по щиколоткам ремешки. Красиво. В кресле лежали кожаные смешные крылышки, но их пристегивать Ленка не стала. Подумала грустно, если бы Рыбка тут с ней, то нацепила бы, и шла по городу, держа подружку под локоть, чтоб не бояться удивленных и насмешливых взглядов.
Спрыгнула с табурета, подошла, беря крылышки в руки. Если без Рыбки, то когда-нибудь она пройдет по городу в крылатых сандаликах, а рядом будет идти Валик Панч, и вместе они будут смеяться.
Хмурясь мечтам, вытащила сумку и засунула туда крылышки, на самое дно. Пусть будут. Мало ли. И взяв авоську с продуктами для сестры, вышла в тихий, томный вечер, полный стрижей и желтого солнца над розовыми кустами.
Кинг ждал ее на углу нарядного двухэтажного дома с верандой, обнесенной перилами с белыми пузатыми столбиками. Стоял, прислонясь плечом к пятнистому стволу платана, сунув большие пальцы за широкий кожаный ремень с щегольской заграничной пряжкой. Затененное густой зеленью лицо украшали зеркальные очки-капли, а ворот цветной рубашки был расстегнут на одну лишнюю пуговку. Не так, чтоб до пупа, но видна мощная грудь в дымке темных волос. Впереди Ленки две девушки замедлили шаги и стали смеяться очень громко, подталкивая друг друга локтями и что-то восклицая. Ленка грустно узнала в них себя и Рыбку.
Кинг благожелательно осмотрел барышень и широко улыбнулся, поднимая в приветствии сильную руку.
— Леник! Радость моя!
Девушки молча оглянулись, с явной завистью меряя Ленку глазами.
Вдвоем встали в небольшую очередь, к серым трясущимся автоматам за прилавком, где командовала хмурая тетка в белом переднике и косынке. Выслушав, сунула куда-то в глубину большой алюминиевый стакан, и машина послушно затряслась быстрее, разбрызгивая мелкие белые капли. Кинг, приняв два высоких стакана, полных пышной молочной пенки, вышел на веранду и, подав один Ленке, расположился у перил, прикусывая зубами трубочку.
— Красота! Еще бы клубники сюда, ледяной, или вишенок, да, Леник?
Ленка тянула холодный сладкий напиток, положив на перила сумку, в которую после визита к сестре утолкала пустую авоську.
— Еще будешь? Или потолстеть боишься? Ладно, допьем, прогуляемся, побазарим. А давай на гору поднимемся? Давно была наверху?
— В школе еще. Урок мужества, такое всякое.
Напившись, они медленно прошли к лестнице и стали подниматься, останавливаясь на просторных площадках и глядя на город, который оставался внизу и открывался все шире глазам.
— Хорошо, — говорил Кинг, придерживая Ленкин локоть, — смотри, вон на морвокзале катер, мы с тобой на косу ни разу не поехали. А там классно. Была?
— Была. Там у папы с работы пансионат, мы по путевке были.
— Вот керчанка, везде была. И не удивишь тебя. Ну что, не устала? Последние сто ступенек.
Он отставил локти и быстро пошел вверх, мерно работая коленями в светлой джинсе. Ленка шла рядом, мелькали под широким подолом новые сандалетки. Кинг с интересом посмотрел, зацепил ленкин подол, поднимая выше.
— Ого, какую урвала себе обувку. Батя привез?
— Ну… Да, привез, — Ленка вспомнила другую пару, маленькую, которая осталась дома в нарядной коробке.
А в больничном дворе, когда пришла к сестре, та тоже сразу увидела, осмотрела со всех сторон, кивнула.
— Отлично, Мала-мала! Жалко Танюха уехала, она бы купила, те мелкие.
— За сколько? — с надеждой спросила у сестры Ленка, но та покачала темной головой:
— Да уехала же. Но думаю, за стольник бы взяла.
Стольник, думала Ленка, одолевая последние ступеньки и становясь рядом с Кингом над городом, где уже зажигались в светлых сумерках первые фонари, и тогда достать еще один, и она бы рассчиталась с долгом.
— Вот что я хотел сказать, — задушевно проговорил Кинг, глядя на город, — я готов тебя простить, за Димыча, вернее, за твои выбрыки последние, и если порешаем все мирно, и продолжим отношения, то тьфу на долг, что мы, чужие друг другу? А с Димоном перепихнись, ну разок в неделю давай парню, чтоб счастлив был, я не против, он свой человек. И будет у нас все путем, Леник-Оленик. Завтра с утреца прибегай ко мне, как раз и он приедет, поваляемся, я потом к Ларочке двину, вам могу ключи оставить.
Ленка смотрела на бледные пятна фонарей. Над ухом зудели комары, кидался в разные стороны свежий ветерок, сдувал кровопийц, но тут же налетали другие. По спине ее гулял липкий сквозняк, и во рту пересыхало, сладость от выпитого коктейля превращалась в кислоту.
— Что молчишь? — бархатно спросил Кинг, — не можешь утром, придешь к обеду.
— Я не приду.
Позади них говорили люди, проходили дальше, становились на самом краю, над городом, показывали руками вниз и вдаль.
— Ожидал. Понимаешь, Ленусик, у каждого дискотика случается такое. Ах, любовь. Мальчики ровеснички. Соплячата. И куда девается вся благодарность? Я вошкался с тобой столько времени. Я даже не собираюсь тебя наказывать за то, что ты так подло поступила со мной. Не встревай. Викуся мне очень подробно описала, как вы там друг друга за лобки щупали, тащились от того, что все на вас глядят. Буквально у моего дома. Ты понимаешь, что за одно это я мог бы тебя на толпу пустить, чтоб тебе пизду порвали за один вечер? Рот закрой, не шуми, стоим, мирно беседуем, поняла? Я спрашиваю, ты поняла или нет?
— Поняла, — хрипло сказала Ленка.
Дома в сумке лежал билет, на завтрашнее утро. Пусть он говорит, что хочет. Завтра она уедет. И может быть не вернется.
— Умница. Я всегда знал, что умница, а то бы и не заводился с тобой, не люблю идиоток.
«Как же, не любишь» с беспомощной яростью думала Ленка, вспоминая Ларочку или ту же Семки. Но сейчас главное не возражать, просто дождаться, когда надоест выпендриваться.
— Ты вспомни. Вспомни, родная, с чего началось все! Я тебя где подобрал? Прибежала к фотографу, инвалиду чокнутому, свои сиськи-письки на фото заснять. Так? Я тебя от позора спас, да он бы твоими снимками торговал, вся босота дрочила бы на твою голую жопу. Если бы не я. Потом дал бабла. Так? Потом жила, как хотела. Ты даже ко мне не всегда приходила, ах Сережа, не могу сегодня, ах, мама, ах дома. Я хоть раз что сказал? Нет. Все было мирно. Так нет, тебе понадобилось лизаться с каким-то фраером у меня под балконом. Чтоб вся Керчь на моей голове рога искала?
— Сережа…
— Подожди, Леник, я скажу все, потом решу, слушать тебя или нет.
Больше всего Ленку пугало то, что голос его не менялся. Не звучала в нем обида или злость, Кинг просто задушевно перечислял ее проступки, как такой добрый папа, и не хочет наказывать, но надо наказать…
— Я тогда решил, ладно. Если Ленику мало моего хуя, пусть ебется на два фронта. Есть Димон, получается нормальная шведская семья. Он давно на тебя глаз положил, просил меня да почти сразу, чтоб я тебя отдал, но я берег. Потому что уважал, девонька. Реально, уважал, такой вот я дурак. Даже в том, что мы сейчас со справками этими бегаем, ты виновата, в итоге. Потому что не полез бы Димон на ту прошмандовку, были бы чистые.
— Ты же сказал, это вы. Ты с ней.
Кинг небрежно отмахнулся, снова сунул руку в кармашек джинсов.
— Мало ли сказал. Было так, как я сейчас говорю. И точка. Короче, думал я насчет двух вариантов. Или ты остаешься со мной, как и раньше. Или с нами. Я, ты и Димон. Пожалуй, второй вариант честнее. И чтоб знала, что я не шкурник какой, повторяю, долг прощу. Но никаких выебонов больше не потерплю, поняла? Так что завтра вымойся, надухарись, нарядись, и ко мне. И послезавтра утречком Димка тебя отвезет в Камыш, в третью больницу, я позвоню, сам добазарюсь. Оно же, Леник, когда свое, его надо беречь. Буду беречь.
«Нельзя», ватно думала Ленка, нельзя ему сейчас ничего говорить, надо кивнуть. И пусть завтра ждет.
Кинг наконец замолчал. Поднимая руку, посмотрел на часы, бледно светящие зелеными цифрами по кругу.
— Комары жрут, сволочи. И тебе надо выспаться, котик-дискотик. Сегодня еще помечтай про своего недоебка прыщавого, а уж завтра…
— Я его люблю, — с отчаянием сказала Ленка, делая шаг в сторону, — люблю, и не брошу. Я не приду завтра, Сережа, ну так вот. Получилось. Не могу я.
Замолчала, ожидая крика, ругани или угроз. Но Кинг стоял, не двигаясь, и в полумраке не разглядеть, что выражало красивое породистое лицо.
— Я пойду, — Ленка сделала еще один шаг, к лестнице, по которой они поднялись.
Руки Кинга разошлись и снова опустились.
— Ну что с тобой сделаешь. Такие вот вы упрямые глупые девочки. Иди уже.
Ленка ступила на бетонную ступеньку. Еще на одну. Закусила губу и полетела вниз, боясь оглянуться. Навстречу ей медленно поднимались редкие гуляющие, иногда кто-то обгонял, спеша вниз, пробегали орущие дети, следом испуганно вскрикивали матери.
Поглощенная собой, Ленка почти не заметила группку парней, черными пятнами под фонарем с низко опущенной шеей. Вернее, заметила, но не поняла, что они перестали лениво перекидываться словами, глядя на нее. И резко дернулась, вырывая руку из чьих-то цепких пальцев.
— Стоять, — посоветовал низкий прокуренный голос, — не ломись, как чума, Малая.
— Я, — Ленка дернулась сильнее, но вдруг изо всех сил ударилась лицом о пуговицы на джинсовой рубахе, а плечи свело от обхвативших их рук.
— Тише, ти-ше, — лениво попросил голос, тиская ее и смеясь, когда трепыхалась, — а ну стоять, сказал!
— Юра? — у Ленки подгибались ноги, и сердце заколотилось быстро-быстро, — Юра, пусти.
— Щаз, — ответил Бока, — вот прям щаз. А то что?
— Ничего!
Вокруг заржали парни, подходя ближе.
— Во! — согласился Бока над ее головой, прижимая Ленкино лицо к рубахе, — точно шо ничего. Была ты Кинговой поблядухой, а щас ты ничья. А шо значит? Значит, будешь наша! Я тебя год жду, Малая.
Он отпустил ее голову, и Ленка откинулась, упираясь руками в его грудь, отвернулась. Увидела Кинга, который медленно спускался там, где она недавно бежала. Посмотрел равнодушно, и прошел мимо, мелькая светлыми в полумраке джинсами.
— Сережа! Сережа!! — она закричала, а вокруг продолжали смеяться, гыгыкали, подходя ближе.
Кинг остановился, будто раздумывая. Резко повернулся и подошел, быстро и мягко, внимательно оглядывая толпу.
— Юрик, привет.
Через чужие локти протянулась рука, Бока ослабил хватку, протянул навстречу свою, встряхнув в рукопожатии.
— Что за дела, Юрок? Ты бы пустил девочку.
— А надо, что ли? — вокруг все замолчали и Ленке, через напряженный звон в ушах были слышны интонации, спрятанные в обычных словах. Недовольная настороженная Боки. И ленивая, с мягкой угрозой, Кинга.
— Я своим добром не кидаюсь, Юрок. Мы тут гуляли, с Леником. Вместе.
— Ну… если вместе, — Бока с нажимом сказал последнее слово, — та пусть идет, я ж ничего.
Кинг взял Ленкину руку, кивнул и пошел вниз, а Ленка, стараясь не спотыкаться, шла следом, на ступеньку выше. За их спинами невнятно и недовольно заговорили, рявкнул Бока, раздраженным и одновременно шальным, будто смеющимся голосом. И снова все притихли, пока кто-то не выкрикнул, что-то смешное, и тишина сменилась ржанием.
Ленка ждала, сейчас Кинг начнет вещать, своим бархатным лицемерным голосом, насчет куда ж ты без меня, вот видишь, как оно без меня… Но он молчал, и шел быстрее, на следующей площадке, которую пересекала неширокая автомобильная дорога, опоясывающая склон, сказал отрывисто:
— Домой вместе пойдем. Они сейчас все за тобой двинут.
— Откуда они…
— Помолчи. В кабак завернем сейчас, надо пару слов сказать, нужному кенту. Посидишь в углу, за моим столиком.
— Что… — от ужаса Ленка мало что понимала, в его словах, — да. Конечно, хорошо.
Кинг свернул, таща ее по дороге, к яркому пятну света, громыхающему музыкой и смехом. Мимо них медленно ехали машины, навстречу шли редкие отгулявшие, качаясь и держа друг друга. Там, за густыми кустами торчала плоская крыша летнего ресторана «Митридат», где, по разговорам, собирались самые крутые, обговаривать дела и делишки. Каменюжники, здоровенные быковатые парни с мощными плечами и толстыми шеями. Они работали в карьерах, «ломали камушек», то есть резали строительный известняк. И фарца, базарные спекулянты тоже сидели тут, сверкая кольцами-печатками, импортными шмотками и нарядными спутницами с белоснежными русалочьими волосами по плечам, или такими же, но воронова крыла, тоже прямыми и блестящими. Девушек поили и кормили, танцевали, иногда, оставив за столиками, шли разбираться с «хачиками», грузинами, которые просаживали в Митридате выручку за привезенные фрукты и орехи.
— Тут сиди, — отрывисто велел Кинг, в паузе громкой песни от яркого угла, где старался ансамбль, блестя гитарами и барабанами.
Ленка свалилась на круглый стул, дрожащими руками нащупывая свою сумку, про которую в суматохе забыла. Широкая спина Кинга скрылась за танцующими парами, потом его темная голова мелькнула по диагонали в другом конце зала, накрытого светлым тентом, из-под которого по краям лезла внутрь ночная зелень.
Сбоку вынырнула официантка, выжидательно приготовив блокнот, но Ленка молча отвела глаза, и та, омахнув скатерть, исчезла, явилась снова уже у соседнего столика и склонилась, слушая, что ревет ей в ухо хмельной толстяк в расстегнутом костюме.
— Стучат колеса где-то
Стучат колеса где-то…
Без всякого вступления заголосил певец, качаясь на фоне блестящих барабанов, и вокруг Ленки выросли фигуры, тоже качаясь и закрывая обзор. Мимо проплывали распахнутые пиджаки и мятые рубашки, локти, сомкнутые ладони, бедра, обтянутые гипюром и бархатом. Она оглянулась беспомощно, все больше паникуя — одна, с мятой сумкой на коленях, перед пустым столом с салфетками в пластмассовом конверте и пепельницей граненого стекла. За спинами и головами не видно было Кинга. А вдруг он ушел? Бросил ее тут, выбирайся, Малая, сама, как сумеешь.
Столик оказался в дальнем углу, притулился у ажурной кирпичной ограды, за которой стояла сейчас кромешная темнота, полная скрипа ночных сверчков и запаха трав. Как прошли через весь зал, пересекая его по диагонали, Ленка и не помнила сейчас. В голове крутились рассказы о кабаке, таком — не простом, не как те, куда приходят отпраздновать день рождения или поплясать с получки. Чужие в Митридат не ходят, так говорили. И простые сюда не пойдут. А еще, широко раскрывая темные, с масляной поволокой глаза, рассказывала Натаха Гнатенко, в Митридате работали проститутки. Ленка морщилась, смеясь и не веря, ну какие могут быть в Керчи проститутки, но Натаха, понижая голос, клялась, добавляя подробностей.
— Не слышала, тем летом, одна трусила хачей? Мужик ее скадрит и в кусты, там же кругом кусты, лето, чо, а она потом, ой, я пописять. Пиджак его надевает, и уходит. А в кармане пиджака — деньги!
— Подожди, — махала рукой Ленка, останавливая рассказ, — не поняла, вот так прям сидела и ждала, мужика? И менты не трогали, значит? Сидит если одна.
— А они платят ментам, — не сдавалась Натаха, тыкая окурком в консервную банку на подоконнике.
— Пиджак. Прям вот у всех мужиков там деньги, в кармане. И лето, какие пиджаки.
— Малая, ты прям совсем малая, — Натаха прикуривала другую, втягивая смуглые щеки, выдыхала дымок, а сверху, из дискотечного зала рвалась и захлопывалась музыка с криками и смехом, — бухие они уже в жопу, деньги суют, куда попало. А она, прикинь, такая вся, голая, в трусах, я пиджачок твой накину. Я пописять. И он такой ждет-ждет, а она фуххх и на тачку.
— Голая, — подхватывала Ленка, — в трусах, и на тачку.
— Шофер тоже купленный, с ее банды, — кивала Натаха.
Тогда Ленке совершенно не верилось в такие рассказы, но слушать их было весело. А сейчас, сидя за пустым столиком, в одиночестве, она сама ощущала себя голой, под заинтересованными нетрезвыми взглядами.
Песня умолкла, так же внезапно, будто певца ударили. И в зале стало светлее, вместо близких спин — панорамой — столики с цветными гуляющими, пятачок танцпола, через который бегали официантки, и на краю угасал мужчина, в пиджаке коробом, его держала, обхватив руками, пьяная дама с прической набок. А между Ленкой и Кингом, который присел за стол к нескольким мужчинам, не было никого, и потому она его сразу увидела. И того, с кем говорил, увидела тоже. Потому что, слушая Кинга, он смотрел прямо на нее, протянув через дымный уже усталый свет жесткую линию взгляда. На светлой скатерти лежали руки, большие, с подобранными, как птичьи когти, пальцами. Под закатанным рукавом белой рубашки бугрился бицепс, расписанный синей татуировкой. И блестел мутный блик на бритой, припорошенной отрастающей щетиной, большой голове, посаженной на короткую толстую шею. Больше Ленка ничего не увидела, только ухмылку, посланную ей в ответ на испуганный взгляд. Губы раздвинулись, блеснув желтым, ярким, золото, поняла Ленка, у него полный рот золотых зубов. И сразу отвела глаза, стала смотреть на музыкантов, с напряженным вниманием, ощущая пристальный мужской взгляд, как тяжелое липкое насекомое.
Но через несколько мгновений посмотрела опять. Мужчина по-прежнему слушал Кинга, тот улыбался, плавно поводя над столом руками, а потом сказал что-то и они вместе повернулись, разглядывая Ленку. Музыки не было. Но собеседник Кинга встал, уже не слушая его, отодвинул стул, и пошел через зал, держа Ленку тяжелым взглядом. Темное лицо, бритая голова. Пороховая тюремная татуировка. Опущенные кулаки.
Ленка, умирая от ужаса, встала тоже, сжимая полотняную сумку. Сделала шаг навстречу в густеющей толпе жаждущих танцевать. И под начинающуюся музыку свернула, пошла вдоль стены, стараясь не бежать, и не натыкаться на стулья, которые отодвигались, выпуская танцоров. Кирпичный заборчик казался бесконечным, и Ленка, меряя взглядом его высоту, захотела взобраться, прыгнуть на другую сторону, исчезнуть в темноте. Но побоялась, мгновенно представив, как подворачивается нога, и они находят ее в кустах, беспомощную. И еще — карабкаться на виду у толпы, задирая ногу, и наваливаясь животом на кирпичи…
Она пошла быстрее, толкнула женщину в жестком блестящем платье, обошла, тыкаясь локтем, мужчину в пропотевшей нейлоновой рубахе. И огибая кадку с олеандром, выскочила на площадку, где блестели в свете фонарей несколько автомобилей с шашечками.
— Едем? — крикнул без особой охоты один из шоферов.
Ленка молча свернула в темноту, на обочину дороги. Побежала, шлепая плотными подошовками, на бегу испуганно радуясь, что не нацепила босоножки с каблуками, на которых фиг удерешь. Издалека видя людей, темными еще силуэтами, сворачивала, обходя подальше, и снова почти бежала, летела, прижимая к боку сумку. За площадью светила остановка, и к ней приближался автобус, вихляясь кормой, но Ленке нельзя было туда, там стояли, смеялись, может быть, там Бока и его пацаны. Так что она свернула еще ближе к черным кустам бирючины, и пошла там, в почти полной темноте, сдерживая дыхание и прокрадываясь мимо гуляющих.
Не по Ленте, билось в голове, там свет, лучше по Кирова. Дальше — Милицейский. На лету она затосковала, приближаясь к старому переулку, огибающему спящий закрытый базар, — там торчали развалины старых домов, с редкими фонарями, там по ночам бухали и дрались бомжи, надо как-то пробежать, и после уже автовокзал, там проще, светло, автобусы, и еще милицейский пункт в первой пятиэтажке, двери открыты всю ночь и рядом стоят люди в форме. А дальше уже мимо домов, по своему району, мимо «серединки», там Ленка знает, где кто сидит вечером, в парке, на собачьей площадке под ивами, и у художественных мастерских в полуподвале ее дома. Главное, проскочить переулок с развалинами.
Сглатывая пересохшим горлом, пронеслась мимо темных полуразрушенных домов, которые перемежались с запертыми железными воротами. Быстро миновала автовокзал, с облегчением косясь на яркий свет опорного пункта милиции. И нырнула в проход между пятиэтажек, оставляя по правую руку Рыбкин осиротевший дом. Пошла медленнее, глубоко дыша и внимательно вглядываясь в темные провалы между кустов на обочине дороги. Сбоку послышались быстрые уверенные шаги.
— Леник, — сказал Кинг, появляясь из темноты и крепко хватая ее руку, — быстро бегаешь, лапочка.
— Пусти, — Ленка дернулась, закрутилась, пытаясь вытащить руку из его железных пальцев.
Но Кинг обхватил ее, сжимая так, что заболели ребра.
— Куда? Набегалась. Хорошо, я тачку сразу взял. Куда же, думаю, мой Леник поскачет, конечно, домой, к мамочке. Не дергайся, ну. Не ссы, я один.
Он уже вел ее к подъезду, толкал перед собой, не отпуская, и вполголоса говорил сверху, над светлой макушкой.
— Чего рвешься? Договорим, отпущу домой. Ясно? Не зли меня, я что, пацан, за тобой бегать, на тачку бабки бросать? Сказал, не зли!
И он выругался так грязно, что Ленка совсем испугалась. Пошла рядом, молча, в пыльный подъезд с тусклой лампочкой, стояла рядом, пока, крепко держа ее руку, отпирал двери. Встала в маленькой прихожей, а Кинг, заперев дверь и накинув цепочку, толкнул ее в комнату, вошел сам, сдирая цветную рубашку и кидая ее на тахту. Сел, с размаху, под тяжелым телом визгнула пружина. Похлопал рядом по смятой простыне.
— Садись, заяц-побегаец. Ну? И чего рванула? Расскажешь?
— Ты, — дрожащим голосом ответила Ленка, стоя поодаль, — мужик этот. Зачем?
— Какой мужик, — фальшиво удивился Кинг, — а, Васята, что ли? Да я свои дела там решал. Ты при чем?
— Я видела. Вы смотрели.
— О-о-о! Видела она. Смотрели! Ну спросил, что за русалочка со мной, за моим столом. Я сказал, моя девонька, чистая. Не из таких.
Кинг засмеялся, неприятно обнажая десны. Откинулся, опираясь на руки.
— Предлагал за тебя бабок. Немало. Любит чистых. Девочек любит, молоденьких. Бляди, говорит, потасканные надоели. А я…
— Ты что, — Ленка мысленно останавливала себя, но сама же себя и не слушалась, ужасаясь тому, что говорит, и зачем, — ты меня продал, да? Зэку этому. Ты кивал. И он пошел, ко мне. Ты специально меня привел туда? А Бока? Ты знал, да? Что они там, что они меня.
— Ой. Прям, все вокруг тебя вертится, — Кинг продолжал улыбаться, но руки его напряглись, глаза сузились, не отлипая от Ленкиного отчаянного лица.
— Я думала, ты человек. А ты. Скотина ты, ты, ты урод, Сережа. Видеть тебя не могу. Гад. Сволочь ты. Выпусти меня.
— Что? — он встал, медленно, казалось, вырастая и головой заслоняя люстру, так что в комнате потемнело. За открытым окном орали коты, шелестя ветками в кустах. И дальше привычно брехали собаки.
— Ты. Сука малолетняя. Ты кого сейчас назвала? Да я тебя. Сам сейчас. А после будешь сидеть тут, пока я Васяту приведу. И Боку с парнями.
— У себя на хате бардак устроишь? На своей постели? Побрезгуешь. Ты же тоже любишь, чтоб чистенько все!
Ленка кричала, голос звенел так, что у нее самой закладывало уши. Глаза жгло от слез, по щекам, казалось, текли огненные дорожки.
— Заткнись! Истерик мне тут еще!
В два шага оказался рядом, поднялась над ленкиной головой рука.
— Нет! — закричала она изо всех сил, рыдая и падая на колени от удара по скуле, — не заткну-сь. Кричать… Я буду кри…
Голова дернулась от второго удара и Ленка перестала говорить, опустила лицо в трясущиеся ладони и заплакала, навзрыд, судорожно всхлипывая. По правой руке текло липкое, теплое, она повернула ее тыльной стороной, вытирая губу и щеку.
— Блядь, — с отвращением сказал сверху Кинг, — блядь, разбил костяшки. Ни хуя себе. У тебя зубы целы? А ну.
Жесткие пальцы подняли ее подбородок, рука взяла за плечо.
— Не крутись! Губа разбита. Кровищи-то. Вставай. Умыться надо.
Он поднял ее за плечи, потащил в ванную.
— Пусти, — проплакала Ленка.
— Та пойдешь щас, — огрызнулся Кинг, — кровь надо остановить, ты мне всю хату загадишь кровищей. Ну? Успокоилась?
Нагибая ее над раковиной, набирал в ладонь холодную воду, плескал, сгибался сам, разглядывая, а Ленка закрывала глаза — не видеть его лица. Внутри все тряслось, слезы стояли в горле, хотелось выть, упав на кафель, но Ленка боялась, что ударит еще, разобьет лицо в кашу.
Кинг сдернул с крючка полотенце. Пошарил на полке, доставая белый рулончик и какие-то пузырьки. Намочил кусок ваты.
— Перекись. Короче, пластырем залепим, сейчас. Утром иди в травму, ясно? Швы надо накладывать, а то дальше будешь ходить с порванной губой. Не вздумай в ментовку бежать, у меня там все свои, вернут, тогда уже точно Васька тебя получит, подарю, блядь. Без всяких бабок.
Говоря, он аккуратно отрезал полоски, клеил их поверх клочка ваты на Ленкиной скуле.
— Ну. Нормально. Пятен нет, домой дойдешь. Матери что скажешь? Короче, скажи, наебнулась на лестнице, ударилась о перила. А нефиг пасть раскрывать, когда ходишь.
Он ухмыльнулся шутке, промакивая ваткой разбитые костяшки на правом кулаке.
— Кино. В первый раз так, вмочил бабе и себе же руку разъебал. Реально кино с тобой, Леник-Оленик. Ладно, пошли, провожу. А то еще кто зацепит по пьяни.
У своего подъезда Ленка повернулась и молча ушла, сама открыла дверь, тихо проскочила в свою комнату, слушая, что там мама, из спальни которой пробивался свет. Ахнув от вовремя пришедшей мысли, стащила сандалии, босиком пробежала в ванную, заперлась, села на краешек, открывая кран с водой. Успела — мама вышла, встала за дверями ванной.
— Лена? Все нормально? Ты хоть собралась? Завтра тебе ехать!
— Да, мам. Иди спать. Я голову помою.
— Леночка, тебя разбудить? Я в полвосьмого убегаю.
— Нет, — поспешно ответила Ленка, прижимая пальцем пластырь, — я сама. Мне только к половине десятого.
— Будильник. Поставь будильник. И если утром не встанешь, пока я дома, обязательно позвони, оттуда. Поняла? Сразу же, Лена!
— Да, мам.
