Посреди ночи Ленка проснулась, от резкого удара сердца, такого сильного, что показалось ей — кто-то грохнулся в оконное стекло. Она открыла глаза в темноту, не понимая, что и зачем, а сердце зло зачастило, доказывая, никакого стекла, это я, твое сердце…

А вдруг у него сифилис?

Она села, глядя перед собой на смутный блик стекла в книжном шкафу, потянув к шее одеяло, опустила глаза ниже. Там, уже без стекла стояли высокие книги на отдельной полке — справочники, энциклопедии. В самом углу — затрепанная популярная медицинская. Любимая мамина книжища.

Ленка слезла с дивана и, поводя рукой перед собой, дошла к шкафу, вытащила книгу и вернулась, села, снова кутаясь в одеяло и с пересохшим горлом включила настенный светильничек. Перелистала страницы.

Не очень-то ей хотелось читать написанное мелким плотным шрифтом под жирно выделенным названием, так что она медленно вела глазами по строчкам, стараясь не останавливаться и не вчитываться, но отдельные предложения сами прыгали в мозг и ввинчивались, будто у них цепкие лапки.

Инкубационный период. У Пашки мать медсестра, всю жизнь, он хвалился, если вдруг что, она сама вкатит уколов от триппера, и для Ленки это было откровением, немыслимым, как это — прийти к матери и рассказать о таком! А что такого-то, удивился тогда Пашка в ответ на ее удивление, лучше ж она меня обругает, но я буду здоров и дома, чем позориться на триппердаче и потом запись в карте, или вообще колоть себе какую дрянь. Это было правильно, но Ленка о себе знала, она скорее умрет, чем матери признается.

Так вот. Период. То есть, если, к примеру, на той неделе у Пашки был секс, с кем-то, то он может быть болен, а оно еще не видно. И даже если он пользовался резинкой (с тобой почему-то не стал, Малая, ехидно отметил внутренний голос), то вот еще написано — можно заразиться через поцелуй даже. Или любой контакт слизистых…

Слово было таким ужасным, что Ленка захлопнула книгу, унесла ее обратно на полку. И легла, в темноте глядя в потолок и раскаиваясь, что выспалась, как идиотка, теперь придется лежать и бояться, и ничем себя не отвлечь.

Но утром, как обычно бывает, страхи показались не такими уж страшными, хотя не ушли, но отступили в сторону, а еще Ленка с мрачной надеждой подумала о том, что даже в самом ужасном случае там все равно написано — безусловно излечим при своевременном обращении к врачу. И уж в таком ужасном случае она не станет упрямиться, а поедет и своевременно падет на грудь доктору Гене, скажет, спаси меня (а я больше не буду, подсказал внутренний голос, и Ленка на него обиделась, а потом рассмеялась), и он, конечно, спасет дурную Ленку.

В школу она ушла рано, даже раньше, чем надо, ей хотелось пройти одной, теми же улицами, где еще вчера она шла — совсем другая.

Сумка висела на плече, оттягивая его книгами, юбка шуршала об колготки на коленях, и ветерок лапал кожу в вороте светлой рубашки. Ленка вытянула руку, так же, как вчера, ведя пальцем по шершавым штакетинам длинного забора. С другой стороны рвалась на проволочной линейке маленькая черная собачка, хрипела, исходя лаем. Не допрыгивала, злясь. Под косматыми лапами мялись синие барвинки с пятаками сочных листьев и Ленка убрала палец, чтоб не дразнить песика. Помахала ему:

— Пока, Черныш!

И ушла дальше, продолжая внимательно слушать свое новое тело, его шаги и то, как ноет живот, неприятно, но вполне терпимо отдаваясь при каждом шаге.

За стадионом маячила школа, пора было думать об уроках и временно выбросить другое из головы, но Ленка еще спохватилась, вот же блин и блин, Пашка сегодня вечером прискачет и, конечно, начнет уговаривать ее на секс. Надо ему отказать, чтоб не обиделся, она никак сегодня не готова, и хорошо бы вообще пару дней не появлялся. Ну ладно, решила Ленка, стуча каблуками по дырчатым плитам железного мостика, под никлыми метелками тростника, придумаю что-то вечером, совру там, насчет много дел дома, такое…

А потом наступит лето, и да, она готова провести его с Пашкой, как он говорил, объездят все пляжи, и это так здорово, ехать в кабине, на бугристом сиденье, разглядывать за окном зеленые и рыжие обочины…Впереди покажется яркая синева, и они будут совсем вместе, двое, и Ленку отпустит внутри это проклятое напряжение, когда всем вокруг она чего-то должна…А еще полгода мучений, связанных с Панчем, и четыре месяца изматывающего ожидания непонятно чего. Теперь рядом будет Пашка с его внимательным взглядом и милой улыбкой. Секса Ленке совершенно не хочется, наверное, еще просто рано, надо привыкнуть. Но Пашка сильнее ее, и если рядом, то ей станет…

На углу, уже перед самым внутренним двором, по которому носились ранние первоклашки, она остановилась, пытаясь подобрать мысленные слова. Как ей станет? Наверное, защищенно. Как будто он старший брат. Не такой, с которым дерутся, и бегут жаловаться родителям, а настоящий, который всегда рядом и защитит, позаботится. Если для этого надо будет с ним спать, с Пашкой, ну ладно. Только чтоб не заразиться, и не залететь.

Заходя в гулкий холл, где шестиугольные зеркала на длинной стене провожали ее отражениями светлой копны волос, она вспомнила, как в восьмом в школу приехала большая врачебная комиссия, доктора заняли три кабинета и актовый зал, и всех с уроков вызывали по фамилиям, забирали по десять человек, и вели через пустые коридоры. На перемене маленький Колька Бабенко, торопясь и всхлипывая от возбуждения, повторял, вытирая рукой мокрые губы:

— А к девкам геникола приехал, пацаны сказали, проверять их будут, кто целка, а кто нет! Врач такой. Специальный!

— Хыто? — удивился толстый Макарченко, тесня Кольку в угол и растирая большой лапой серые волосы на колькиной макушке, — а ну повтори хыто хыто приехал?

— Пусти, — пищал Колька и, вывертываясь, повторял, — геникола, ну врач такой!

— Гинеколог, балда с ушами, — поправил его тогда Макарченко, у которого не было отца, а мама работала лаборанткой на станции переливания крови.

Девочек вызвали, с урока химии, вывели стайкой в пустой коридор, они шли следом за школьной медсестрой, шаги прыгали от стены к стене, и вдруг вместо одинаковых послушных шагов рванулся частый дробный топот. Все остановились, наталкиваясь друг на друга. И смотрели, как по коридору в сторону спортзала убегают Танька Калмыкина и Наташка Шибик.

— Господи, — утомленно сказала медсестра, качнув крутыми кудрями, блестящими лаком, — вот уже дуры, вот дуры.

Рыбка и Семачки стояли на лестнице, у высокого зеркала, очень популярного среди старшеклассниц. Семки внимательно рассматривала свою скулу, трогая пальцем красное пятнышко прыщика, а Оля, прислонясь задницей к батарее, холодно смотрела на Ленку сверху вниз.

— Привет, — Ленка стащила сумку, сунула на подоконник и встала рядом с Семачки, поправляя волосы.

— Какие люди в голивуди, — язвительно поздоровалась Оля, — куда уж нам с бедной Семачки, разве ж мы теперь нужны Ленке Малой, она нонеча не та что давеча…

— У тебя салицилка есть? — деловито спросила Викочка у Ленкиного отражения.

— В сумке, в кармане.

Викочка полезла в карман сумки и вернулась к зеркалу, усаживая поверх красного пятнышка белую точку мази из пузырька.

— Вот как весна, сразу лезет всякая дрянь. Нинка говорит, надо спать с парнями, ну пилиться, в общем. Тогда никаких прыщей не будет.

— Золотые слова, Семкисова, — грохнул за спинами язвительный голос русачки Элины Давыдовны, — а будет сразу пузо, коляска и декретный отпуск прямо из десятого класса.

Каштановый начес отразился рядом с Викочкиным красным лицом и уплыл дальше, в коридор.

— Пойдем, что ли, — скучно сказала Оля, — щас звонок уже.

— Черт, мне же еще пособия вешать! — Викочка сунула Ленке пузырек и убежала, стуча каблуками.

— Подожди, — попросила Ленка Олю, — да погодь минутку.

Звенел звонок, мимо бежали школьники, сперва густо, потом реже и вот стало пусто вокруг, захлопали на этаже двери и в учительской кто-то громко говорил, направляясь в кабинеты.

Ленка отошла от зеркала. Развела руки, поворачиваясь в одну сторону, потом в другую.

— Ну? Что видишь?

Оля пожала плечами, оглядывая знакомую рубашку с комсомольским флажком на груди, юбку с широким подолом. Старые ленкины туфли на толстой подошве, замазанные вишневым кремом.

— Еще смотри, — потребовала Ленка. И снова медленно повернулась, поднимая руки над копной волос, — ну?

Оля расширила глаза, приоткрывая рот. Щеки ее с готовностью запылали, она вообще быстро краснела и страшно из-за этого страдала.

— Подожди. Малая. Ты что, ты — да? Серьезно?

— Угу, — Ленка опустила руки, кивнула.

Оля прижала ладони к ярким щекам.

— О черт! С Пашкой, да? Или это Кинг?

— Ты что, — испугалась Ленка, — причем тут Кинг. Да, Пашка. Ну и что, я изменилась?

Оля пожала плечами, с жадностью оглядывая подругу.

— Вообще-то нисколечки. Слушай, а…

— Вот и класс. Оль, потом ладно? Из школы пойдем, я расскажу. Только Семачки не проболтайся.

— Тогда вечером, — решила Оля, хватая сумку и торопясь рядом с Ленкой, — а то мы уже договорились, после седьмого вместе в пышечную, ты с нами?

— А берете? А то ты совсем на меня обиделась.

— Ну я же не знала. Лен, а ты как…

Ленка толкнула ее локтем:

— Сказала же, потом!

— Ты как, пышки по-прежнему полюбляешь жрать? Или…

— Оля! Нет, я теперь только черную икру. И запиваю шампанским. В каб… кабриолете. В вояже. На пленэре…

— Малая, прекрати матюкаться!

Они, смеясь, разбежались в разные стороны, и Ленке вдруг захотелось плакать, всего на секундочку, так сильно она соскучилась по девочкам за этими своими переживаниями с Пашкой и дома.

А вечером Пашка не пришел. И даже не позвонил. Ленка не стала сидеть дома, вечер был такой прекрасный, весь из теплого летучего меда, и цвета тоже медового, от медленно уходящего солнца. Улицы были полны людей, гуляющих после зимы, они смеялись, водили собак на поводках, носили на руках котов и детей. И даже пьяных не было особенно видно, и на газонах никто не валялся, хотя пару таких мертвецких в день Ленка видела, отводя глаза и морщась. Они с Олей тоже ходили вокруг домов, и Ленка старалась не выпускать из поля зрения свой двор, но одновременно всякий раз сворачивала, чтоб не пройти Пашкиным двором, пока Оля не рассердилась.

— Чего круги нарезаешь? Боишься теперь пропустить, что ли?

Ленка помотала головой, пытаясь объяснить.

— Да нет же. Вернее, да, но не так. Я не жду, просто неудобно же, если он придет, а меня нету совсем. Я же хотела вежливо, чтоб не обиделся, ну насчет сегодня. И может быть, завтра. А к дому его не хочу, а то вдруг подумает, выслеживаю.

— Поздравляю, Малая, — отозвалась Оля, держа ее под руку и приноравливаясь к медленным шагам, — небось, когда просто дружили, в голову не брала. Придет — не придет, наплевать.

— Ну да, — задумалась Ленка, — он ведь по неделе не появлялся, а потом, хоба — прибегает. И нам весело. Ну ты не думай, я не собираюсь. Это я сегодня, чтоб просто ему сказать, что я не… Чего угу? Хватит язвить! И вообще. Ты меня втравила, а сама, раз и в кусты.

— Я? — поразилась Оля, останавливаясь под томно цветущим розовым миндалем, — а, ты шутишь. Фух. И вообще насчет кустов, чья бы корова…

— Угу.

— А я не смогла, Лен, — Рыбка встала на цыпочки, притягивая к лицу ветку, уткнулась лицом в цветы.

— Пчелу не съешь, — предупредила Ленка, внимательно слушая.

— Да. Точно. В общем, я не говорила, было с Колькой свидание, ну я вроде совсем собралась. Мы с ним уехали в кабак, аж в Камыше. Я боялась тебе сказать. Потому что все коряво вышло.

Они вышли на тротуар и, пройдя десяток шагов, уселись на вылощенное бревно, положенное рядом с чьей-то калиткой. Оля привалилась к ленкиному плечу, и рассказывала совсем негромко, а за их спинами деловито гремела собачья цепь за железным забором.

— Я же не просто так сейчас над тобой прикалываюсь. Короче, мы там сели. Он мне цветы. И шампанское. У него ключи были, пацан ему знакомый дал, на вечер, до утра. А я не могу же до утра, ну Колька говорит, такси возьмем, я тебя довезу, хочешь, в два часа, или в час. И мы сидим, так все красиво. А я думаю, вот трахнет он меня, и я буду, как его все. Бабы его. Стану бегать и каждую минуту считать, где Коля, а почему нету Коли. И когда уже идти, я ему сказала, та не, поехали домой.

— Ох. Он тебе башку не скрутил?

Рыбка хмыкнула, вытягивая длинные ноги и укрывая их широким синим подолом.

— Я уже бухая была, так, неслабо. А он прям с лица спал, ты говорит, что, издеваешься? А потом засмеялся и говорит, а ладно, давай тогда нажремся. Ну и мы нажрались. Как те свиноты. Я потом рыгала в кустах. А потом он рыгал. Это уже когда мы на море сидели и бутылку взяли с собой. Я испугалась, что он там в кустах свалится и заснет нафиг. Но он купаться пошел. Голый. Блин, луна светит, ветер еще, холодно прям. А Ганя как слон, рычит там и плещется. Мокрый. Потом еле джины натянул, на мокрые ноги ж. Кино, вино и домино.

— Не судьба значит. И не жалей, Оль.

— А я не жалею. Вот только он потом, когда уже в подъезд меня, то засмеялся и говорит, все равно, Рыбка, будешь моя, никуда не денешься.

— Хы. Похоже, они все это говорят. Бока мне тоже, помнишь?

— Бока уголовник. А Ганя все же не совсем потерянный. Нет?

В вопросе звучала надежда, но уже какая-то безнадежная. А Ленка, тоже вытягивая ноги в вельветках и посматривая на свой далекий подъезд, думала, вот как интересно, пропащий Ганя подсуетился насчет шампанского и даже цветов, чтоб все красиво. А ласковый Пашка рассказал, что скоро на работу и вообще, давай стирать простыню. И не поймешь, чья ситуация лучше. Еще — у Ольки любовь. А Ленка — так.

— Чего фыркаешь? — поинтересовалась Рыбка.

— Анекдот. Про зануду, помнишь? Которому проще дать, чем объяснить почему давать не хочешь. Это как раз наша с Пашкой ситуация, вдруг подумала я. Слушай, пойдем. Вдруг он там звонит, с автомата. А меня нет.

— Ну-ну, — ласково язвительно сказала Оля, поднимаясь и отряхивая юбку, — а ну посмотри, Малая, у мене рожа не в семачках?

— Нет, тетя Оля, чистая у тебе рожа.

В квартире после мягкого медового вечера было темно и изрядно холодно. А еще в комнате ругались Светлана и Жорик. Она мерно что-то говорила, не повышая голоса и Ленка, разуваясь, усмехнулась — узнаю брата васю. Светища могла своим этим мерным выговором кого угодно довести до белого каления. Жорика точно довела — из комнаты время от времени слышался его резкий пронзительный голос, почти визг, с возражениями и язвительными замечаниями. Потом голос стихал и становилось слышно, что Светища не умолкала, продолжая мерно и последовательно развивать тему.

— А где папа? — спросила Ленка, придя в кухню на запах валерьянки.

Мама сунула пузырек в буфет и села, держась рукой за сердце.

— Нет, ты скажи, — потребовала умирающим голосом, — за что мне такие муки? А если у нее вдруг случатся схватки? Или еще что? Придется вызывать скорую. Ехать. И он так кричит, слышно же соседям.

— А чего говорят? — Ленка села напротив, на любимое свое место у окна.

Подвинула к себе тяжелую пепельницу-башмак, в ней горкой лежали окурки. Папа сидел тут, курил в форточку, как полгода тому. Снова молчал и покашливал, иногда вопросительно взглядывал на Ленку, когда та сидела у стола. Наверное, ему интересно, отправила ли дочка посылку с лекарствами. Но почему не спросит сам, с возмущением и злостью думала Ленка и молчала, поклявшись себе, спросит, я все расскажу. Молчать легче всего. А пусть, наконец, поговорит с ней, с родной дочерью.

— Папа снова в гараже, — ответила мама, ставя на стол пустую кружку с резким запахом, — а эти… Светлане подруга нашла место. Воспитатель в клубе школьников. Там нужно высшее, гуманитарное. И работать с подростками. Помещение, все как надо, шахматы всякие. Шашки. Так он, он заявил, что… ох…

— Угу, я поняла. Не рви ты себе сердце, мам. Разберутся.

В комнате треснула-грохнула дверь, быстрые шаги смерили коридорчик, и входная прогремела засовом. Когда грохнула и она, в кухню пришла Светлана, обвела сидящих мрачным взглядом и, потянувшись, вытащила с дальней полочки мятую пачку сигарет.

— Светочка, — ахнула Алла Дмитриевна, — тебе нельзя! С ума сошла!

— Сойдешь тут.

Светлана выбила сигарету, взяла со стола зажигалку и ушла. Снова прогремел засов в прихожей.

«Что скажут соседи» — прочитала Ленка на скорбном лице матери.

— А ко мне никто не приходил?

— Что?

— И не звонил?

— Кто? Лена, ты еще тут, не знаю я. Не было твоей Рыбки! И Вика не приходила!

— Мам. Я просто спросила, мне никто не звонил? Точно?

— Отец точно придет сегодня пьяный, — мама поднялась, сунула на плиту чайник, — Господи, за что мне это все. И еще руки. Каждую ночь немеют так, я совсем их не чувствую. А кто брал медицинскую, Лена? Она вверх ногами стоит, и страницы смялись. Может быть, у Светочки неприятности, а она молчит, бедная девочка. Я почитала про руки. Это связано с сердцем, плохая его работа. Может быть, гипертония. Или диабет. Это такой кошмар, диабет, а вдруг у меня диабет?

— Это нервы, мам. Ты бы не хлестала свою валерьянку, а сходила к врачу. Невропатологу. Или психиатру.

— Хочешь сказать, я психически больна? — возмутилась мама, но Ленка не стала ее дослушивать. Сказала про уроки и ушла к себе. Улеглась на диван, снова встала. Перебрала пластинки и поставила одну на проигрыватель. Опять легла, уставив глаза в потолок.

Пел невыносимо печальный женский голос.

Ленка села, сгибая колени и обнимая их руками. Уложила на коленки подбородок и повторяла слова, шепотом.

Там были еще слова, дальше. Но Ленку сильно волновали именно эти, первые, она видела усталого ангела, которому нужно согреть кофе, а главное, его надо утешить тем, что ты делаешь что-то, и конечно, ему станет легче. Но это ангел. Его не обманешь дипломом, полученным просто так, чтоб был. Ему нужны настоящие дела, а где такие есть? И они у каждого свои, так? К женщине, которая поет, он пришел спросить о песнях. Когда-нибудь он явится к Ленке, она согреет кофе своему дежурному ангелу и должна ему сказать — я сделала. А она совершенно не знает, что именно станет ее настоящим делом.

Песни сменяли одна другую. Задилинькал звонок и папин голос (Ленка прислушалась и сердито усмехнулась, ну да, мама права, комкает слова и виновато смеется, пил с дядей Виктором) говорил что-то, а потом заскрежетал ключ, Светлана с Жоркой, смеясь, топтались в прихожей, и заперлись у себя.

Когда пластинка кончилась, в комнате стал слышен будильник, тикал и немножко дзынькал железным гулким нутром, Ленка посмотрела на него и испугалась. Пашка не пришел совсем, и не позвонил, а вдруг с ним что-то случилось? Этот его драндулет, который разваливается на ходу. А даже если нет, то он не совсем же дурак, должен понимать, Ленке сейчас очень надо, чтоб просто сказал — Ленуся, я тут, ты как, нормально?

Она засмеялась бы и сказала, все норм, Паш, иди спать, тебе ж работать завтра. А потом давай уедем на море. Пусть даже на автобусе. Просто пойти к воде, посмотреть, как на камнях вырастает морская новая трава, такая прекрасная, цветная.