Так начались две недели сплошных мучений. Ленка и подумать не могла, что в небольшое количество дней может спрессоваться так много переживаний и мыслей, да каких переживаний — настоящих страданий, и при этом внешних событий почти и не происходило.

Лучше бы происходили, тоскливо думала Ленка, открывая глаза по утрам и с надеждой прислушиваясь к своему животу. Он не болит. А прошло уже не два дня, и не три, а седьмой вчера кончился. И хотя она согласилась с Пашкой, насчет того, что месячные не всегда приходят точно по расписанию, но вязкий страх рос, надувался липким пузырем и норовил Ленку в себя втянуть и там задушить, не давая вдохнуть.

Она села, потом снова легла, невнимательно слушая за стенкой мамины невнятные слова, и ее голос, полный упрека, а в ответ — папин кашель.

Лежа, откинула одеяло, ни на что, впрочем, не надеясь, подняла бедра, и стянув трусики, осмотрела их изнутри. Натянула снова и зажмурилась, изо всех сил желая снова заснуть и хорошо бы проспать весь этот день, проснуться завтра, от ноющей боли в низу живота. А она-то глупая, сердилась каждый месяц, на то, что болит, и мешают сложенные из ваты и хлопковых тряпочек прокладки, которые после приходится тайно выбрасывать, закатав в газетный тугой сверточек. Пусть бы болело.

Но вместо этого «пусть» и вместо милосердного сна снова пришла злая и страшная мысль, погружая Ленку в отчаяние. А вдруг она залетела? Что тогда? И время такое неумолимое, течет без остановок. Все, что написано было о времени в потрепанной энциклопедии, Ленка знала наизусть, и мысленно тысячи раз в день пересчитывала, когда придет тот самый двухмесячный срок, после которого даже бежать в больницу бесполезно, чтоб делать аборт. Два месяца, две недели из которых уже прошли!

… Еще можно попробовать купить те самые таблетки. У нее записаны названия. Но Ленка понимала, если бы таблетки все решали, никто на аборт не ложился бы. Да и купить их та еще проблема. Она помнит, как однажды в аптеке толстая тетка в белом халате поднялась за стеклом, нагибаясь ближе к круглому окошечку, и вдруг заорала зычным голосом на двух испуганных девочек, — одна только что тихим голосом попросила, по складам произнеся название. Кричала насчет умные сильно, задним умом. И что жалко не знаю мать, а то сказала бы, пусть вздует, как следует.

Девочки вылетели, цепляясь друг за друга и опуская лица, казалось, к самым коленям. А Оля Рыбка, положив на язык белую таблетку глюкозы, за ней и приходили по старой, детской еще привычке, прокомментировала печально:

— Я их видела уже, в центральной. Они там стояли возле шкафа, ну стеклянного того и пихались, ты иди, нет ты. Не зря боялись, видишь. Вот влипла бедная девка-то.

Влипла. Залетела. Все что угодно могла о себе вообразить Ленка, только не такое вот — тыщу раз обговоренное, обыденно-паршивое и унизительное этой как раз обыденностью. Голова ее просто ломалась от недоумения, как она вообще могла? Та самая Ленка, над которой слегка издевались дискотечные пацаны, когда Оля и Викочка, перед тем как согласиться провожаться или пойти посидеть в беседке в детском саду, обязательно смотрели на Ленку, и та кивала, или отрицательно мотала головой. Оскорбленные пацаны смеялись, сердясь, о, Малая сказала свое слово, она вам мать, что ли, чего вы на нее смотрите?

Но шуточки шутками, а ведь это выручало, хотя и было, конечно, игрой. Ленка вполне понимала, если как говорит Рыбка «вата в жопи загорится», никто из них слушаться Ленку не станет, но все равно…

И вот она сама. Залетела.

Еще неизвестно, поспешно возразила сама себе Ленка, садясь и спуская ноги к тапочкам. Сегодня физ-ра, два урока, может, побегать-попрыгать, и все внутри стронется, придет в движение, совершится.

Ленке представилась крошечная злобная яйцеклетка, сидит с торжествующей рожей, цепко держится растопыренными коготками за Ленкины внутренности. И прыгай не прыгай, будет там держаться.

Она медленно, как будто во сне состарилась, ходила по комнате, почти наощупь собирая в сумку книги и кладя на неубранную постель одежду. Не было сил отдергивать шторы, а еще нужно выйти, а в кухне светло, там родители, и, наверняка Светка, торопится на свою новую работу в отделе кадров маленького заводика «Хозбыт». И они станут на Ленку смотреть. Что-то спрашивать.

Она села на раскиданную одежду, сцепила руки на коленях. Пашка…

Пашка забежал через день после стояния у батареи, когда Ленка приврала насчет месячных. Она, конечно, встретила его с похоронным лицом, но молча, без всяких там воплей и жалоб. Сели на диване, он полез было обниматься, но вспомнил.

— Блин, у тебя ж, наверное, праздники, да?

— Нет, — немного мстительно ответила Ленка, и Пашкина рука отпустила ее плечо.

— Ну… — сказал, — ну та рано еще. Наверное. Ты не трусь, Ленуся, если что, ну, если прям реально пиздец, то я знаю одну тетку.

— Какую тетку? — холодея, спросила Ленка, незаметно для себя клонясь в сторону от Пашки, — для чего?

— Да перестань, все равно еще рано волноваться. Поняла?

Она прерывисто выдохнула, стараясь страшные слова о тетке быстро забыть. Но голос дрожал.

— А когда не рано, Паш? Ну, если задержка, то да, я дура получаюсь. А если нет, то времени же мало. Я читала, а еще рассказывали девки, что до месяца можно таблетки там. Или уколы. А потом уже только аборт. Эта тетка твоя, она в больнице работает?

— Нет. Почему в больнице. Ты не поняла, это так, ну…

— Не хочу слышать!

Ленка отодвинулась, выкручивая пуговицу на халате. И попросила:

— Слушай, ты иди, ладно? Все равно, пока оно не решится, какая с меня тебе девушка. Гулять настроения нету. А насчет секса, так мне лучше повеситься сейчас.

Пашка вздохнул и послушно встал. Ответил сочувственно, вроде Ленка лежит в больнице, вся в капельницах и еле дышит:

— Я позвоню, хорошо? Вот завтра вечером, после работы.

— Да. Конечно.

Она тоже встала, кивая и выходя в прихожую, там снова кивала в ответ на какую-то Пашкину болтовню.

На другой день Пашка не позвонил и ей стало совсем паршиво. Она сидела в комнате, под настольной лампой, методично переделав все совершенно уроки, даже те, которые давно откинула в долгий ящик, какой-то там доклад по истории, в общей тетрадке с наклеенными туда вырезками из газет и журнала «Ровесник». Дергалась на каждый в коридоре стук и движение. Очень хотелось заплакать, повалиться на диван и рыдать басом, как в детстве, шмыгая и вытирая о подушку мокрое лицо. Но слезы не шли. Да еще, вдруг он придет, а она зареванная, с красным носом и опухшими глазами. Или позвонит, а она и сказать ничего не сможет.

Она не волновалась, что мама заметит что-то, мама была занята новой Светочкиной работой, и состоялся еще один скандал с Жориком, он таки соизволил сходить ознакомиться с работой внеклассного педагога и за ужином пронзительным голосом высказал свое мнение о провинциальной педагогике и ее материальной несостоятельности. Так что за ужином были сперва язвительная пикировка, потом громыхание посуды в раковине, мамины речи в никуда, и в комнате молодых — разговор на повышенных тонах, а потом хлопнула дверь в прихожей. Ленка сидела и ждала, но нет, один раз хлопнула, а значит, Светища не побежала вытирать нос своему балованному Гере. Да и куда ей — приходила вечером, вся зеленая от токсикоза, по часу торчала в ванной, потом ужинала и снова бежала в туалет, выходя уже не зеленая, а белая. Так что до Ленки никому дела не было.

Она встала у закрытой двери, прислушиваясь к звукам в квартире. Сейчас там все разойдутся, а Жорик еще дрыхнет, тогда она выйдет, сразу все переделает — туалет, ванная, кофе с бутербродом, и из дома.

Вчера они шли из школы, втроем, Викочка рассказывала длинную историю про непутевого Валька, а Оля помалкивала, кивая в нужных местах и взглядывая на молчаливую Ленку. И придержала ее у своего дома, на углу.

— Мне тебе книжку надо отдать, зайдем на минутку?

— А я пойду, — заторопилась Семки, — мы с предками сегодня к бабушке.

— Ага.

Когда остались вдвоем, Оля завела Ленку в подъезд и потребовала:

— Так, Малая. Колись давай.

Но тут сверху на лестнице послышался страдальческий голос Олиной матери, следом загромыхал отцовский. И Рыбка, с досадой цыкнув, приказала убитой Ленке:

— Короче, завтра утром, чтоб как штык. Ясно тебе? Пока идем, все расскажешь.

С двери на Ленку смотрела нарисованная блондинка в розовом платье, сетчатых черных чулках, с огромными глазами на мультяшном круглом личике.

— Хорошо тебе, — мрачно прошептала Ленка, — у тебя никакого Пашки нет.

Так вот. Пашка ни разу и не позвонил. Не зашел. А Ленка совсем заблудилась в своем личном времени. Иногда ей казалось, прошла вечность и он, конечно, скотина, бросил ее одну с переживаниями и страхом. А после она садилась на диван и, подгибая пальцы, как маленькая, считала дни. Их выходило не так уж и много. Она никак не могла решить для себя, он что, действительно занят, работает, когда сумеет, тогда и зайдет? Или это другое? А может, она слишком мрачно воспринимает жизнь и думать об этом другом еще рано и потому смешно?

Но ведь неделя просто так, и неделя, если Ленка беременна — это совершенно разное время. И он должен это понимать!

Оля уже ждала ее, кивнув, пошла рядом, подталкивая Ленку в сторону от автовокзала.

— Деревней пойдем. Так подольше.

Ленка тоже кивнула. А еще там по утрам мало людей. Все во дворах, за заборами, белят деревьям стволы, а домам стенки, копают землю и сажают в нее всякие нужные и красивые зеленя. А на самих улицах тихо и благостно, никого, только падают лепестки с отцветающего миндаля, да все пышнее с каждым днем цветет слива, и вишенные заросли перемешивают липкую яркую зелень с нежными белыми лепестками.

Вдумчиво ступая на припорошенный лепестками тротуарчик, Ленка рассказала подруге о событиях.

— Де-ла, — сказала Оля, когда та замолчала.

— А… — собралась еще что-то сказать Оля, но махнула рукой с красными ногтями.

И дальше опять шли молча. За белеными каменными заборами, волоча гремящие цепки, ярились на них Шарики и Букеты, шли по крышам коты, крутя хвосты боевыми вензелями. Дребезжали детские велосипеды рядом с небрежно насыпанными кучами строительного песка. Дети…

Ленка отвернулась, чтоб не смотреть на детей, уткнулась взглядом в облако цветущей алычи и сильно захотела закрыть глаза совсем. Так же цвел терен, в бухте, куда ее привез Пашка, кидая на траву старый ватник. Там черт дернул Ленку за язык и она пообещала.

— Пижма, — сказала Оля, заправляя за ухо прядку волос, — мне сеструха рассказывала, надо заварить пижму сухую, очень крепкую, прям чтоб глаза вылазили, и сразу стакан выпить. Начнутся схватки, если маленький совсем срок. У тебя ж маленький? Это когда было, напомни.

Ленка вспомнила, как вертелась перед ошарашенной Рыбкой, показывая — я ни чуточки не изменилась.

— Десять дней уже. Одиннадцать сегодня. То есть, если б я не знала точного дня, то задержка у меня пять. А в книге написано, что срок считается с первого дня последней менструации, это как? Если так считать, то у меня уже месяц срока?

— Не путай меня, — возразила Рыбка, вытягивая перед собой руку с растопыренными пальцами, — откуда месяц, если ты один раз всего и десять дней назад? Значит, всего десять дней. Ну, одиннадцать. Вполне пижму попить можно, выходит. В аптеке купим сегодня.

— А она от чего вообще?

— От глистов. Надька своим спиногрызам заваривает.

— О Господи. Как жахну, так они ко мне дорогу забудут на всю жизнь.

Девочки остановились и расхохотались, Ленка нервно шмыгала и никак не могла остановиться, пока Оля не потрясла ее за плечи.

— Малая хватит, а то еще рыдать начнешь, я ж вижу. Слушай…

Они пошли дальше, а мимо по дороге проехал пыльный автобус, из открытого окошка торчали завернутые в мутный полиэтилен грабли.

— Еще мне знаешь что говорили? Йод с молоком.

— Угу. Я слышала такое.

— Стакан. Короче, пузырек йода туда. И выпить. А еще всякую траву заваривают, вроде крапиву. И пионы еще.

— Пионы не трава.

— На настойке написано прям — не принимать во время беременности, — уточнила Оля.

Ленке стало нехорошо. Она пошла медленнее, с испугом уговаривая себя — это просто так нехорошо, от разговора. Ее не тошнит, совершенно, ни капельки не тошнит. И тут же кинулась к зарослям вишенника, вцепилась в тонкий шершавый стволик, и ее вырвало утренним бутербродом с вареной колбасой.

— Дела, — Оля сунула в дрожащую руку свой носовой платочек, — блин, Малая, а вдруг ты, правда, залетела?

— Йод, — хриплым голосом сказала Ленка, комкая платок, — и пижма, сегодня сходим, ладно?

Оля покивала. А вокруг торжествующе цвела яркими красками прекрасная керченская весна, апрель, который и без того был испорчен для девочек вечным концом учебного года и неумолимо приближающимися экзаменами. А тут еще это. Такое вот.

Поздно вечером Ленка стояла в ванной, глядя на кружку, полную холодного молока. В углу грелся титан, за закрытой дверкой трещали мелкие дрова, голые ноги обжигало жарким теплом, а плечи и руки от волнения зябли, покрываясь противными мелкими мурашками. В квартире, наконец, стало тихо, Ленка вся извелась, дожидаясь, когда улягутся, да еще мама захотела вымыть голову, раз все равно топится титан и есть горячая вода, она еще уговаривала Светку, но та махнула рукой и ушла спать, заявив, что ей нельзя в такой парилке торчать. Утром вода еще теплая будет, если Летка всю на себя не повыльет, сказала старшая сестра, тогда и ополоснусь.

Потом папа долго сидел на кухне, шуршал газетой, и мама два раза выходила из спальни, в халате, из-под которого торчал кружевной подол ночнушки, тихо ругалась, пытаясь забрать у него почти пустую пачку папирос.

Ленка потеряла терпение, ушла в ванную, когда отец еще сидел в кухне, унесла бутылку с молоком под полотенцем. И теперь томилась, потому что не выйти, пока молочная бутылка по-дурацки на решетке маячит, а разводить йод и пить, все же нужно, когда все уже спят, так решила Ленка.

Наконец все утихло, даже телевизор в спальне родителей. И гитара, на которой тренькал перед сном Жорик.

Ленка переступила уставшими ногами, открыла воду, чтоб шумела посильнее, выудила из кармана халата темный пузырек и, отвинтив тугую крышечку, поднесла к кружке. Капнула несколько раз, и по белой поверхности поплыли красивые коричневые кружева с мерзким больничным запахом. Задерживая дыхание, она опрокинула пузырек, взяла двумя руками кружку, полную жижи кофейного цвета и поднесла ко рту. Жижа пахла так отвратительно, что рот сразу наполнился кислой слюной. Ленка обреченно подумала, конечно, она беременна, если на все ее теперь тошнит. И с ужасом вспомнив, что в молоке целый пузырек йода, того самого, от которого на царапинах и ранках остаются ожоги, скривилась и опрокинула кружку в раковину. От запаха кружилась голова. Вода текла, смывая коричневые пятна, и Ленка с облегчением поздравила себя с тем, что она не совсем сумасшедшая дура, а еще с тем, что есть пижма, вот ее она сейчас и заварит, вместо йодной отравы.

Но когда она, заодно быстренько приняв горячий душ, вышла, то в кухне сидел мрачный Жорик в трусах и свитере, накинутом поверх майки. Она убрела в комнату, легла, чтоб его пересидеть, вернее, перележать. И заснула.

На следующий день в школе Рыбка поймала ее на перемене, увела в дальний угол коридора.

— Слушай, ты эту пижму выкидывай нафиг, не пей.

— Почему? — у Ленки все упало внутри. Она уже мысленно видела, как выпивает стакан доброго травяного отвара, и вуаля, через пару часов приходит долгожданное нытье в животе и все переживания остаются позади.

— Та. Мы вчера с сеструхой лялякали, вечером уже, она у нас ночевала, ну и я спросила, нет, она рассказывала сама, про аборт, как делала последний. Ну и там привезли малолетку, восьмой класс, она ревет, а докторица материт ее на все корки, орала короче, ты что пила там всякую дрянь, скинуть хотела, теперь у тебя все приварилось к стенкам, попробуй отскреби. Девки ее потом спрашивали, в палате уже. В общем, она уколы делала какие-то и еще пила траву. А нифига не помогло. Все равно в женскую, ну и видишь, еще скандал, врачиха там всякого грозилась. Что сдаст ее.

— Куда сдаст?

— Откуда я знаю, — Оля повела прямыми плечиками под белой рубашкой, — может в ментовку, за криминальный аборт. В общем, Ленка, не надо пока. А что Пашка? Решил в сторонке побыть, да? Сунул, вынул и в кусты?

— Оль, ну чего ты. Работает он, без выходных.

Ленка замолчала и стала внимательно через набегающие слезы смотреть на школьный двор за стеклом. Испугалась, вдруг заплачет, но слезы постояли и ушли.

— У него мать медсестра, Лен, ты ж сама рассказывала. Какие проблемы, пусть ее попросит, чтоб тебя по блату. Проверили. Сам хвалился, она ему даже уколы сама от триппера, если что. Ты ее знаешь? Общались?

— Два раза, — Ленка вспомнила маленькую седую Пашкину маму, с круглым лицом, вежливой улыбкой и настороженным взглядом. Она еще подумала тогда, интересно, сколько девочек Пашка водил в дом, весело оря из прихожей «мам, это Ленуся (Настена, Алена, Анжелка), мы в кино, пока-пока!».

— Да. Два по минуточке. И батю один раз. Тоже сидел в кухне, газетой закрывался.

— Неважно, — решила за Пашкину мать Оля, — ты с ним уже целый учебный год хороводишься, так что имеешь право! Чего опять ржешь? Плакать надо, Малая, а ты хиханьки разводишь.

— Учебный, — нервно смеясь, выдавила Ленка, — у-учебный год. Драсти, Лизавета Петровна, мы тут по итогам учебного года немножко залетемши…

— Тю на тебя.

Оля обиделась, а Ленке впервые за почти две недели слегка полегчало. Во-первых, ну, вдруг все же она не беременна. Во-вторых и правда, если кранты, то Пашка поговорит с матерью. В-третьих не надо пить всякую дрянь. А еще — и она с нежностью посмотрела на сердитую Олю с красными щеками, — у нее есть Рыбища и она переживает, Ленка не одна. И самое радостное, еще несколько дней можно не рвать себе сердце, что время идет, а она ничего не делает. Совсем устала.

Зазвенел звонок и девочки вышли из тупичка, медленно, отводя руками бегающих понизу второклашек, двинулись по коридору, договариваясь о пустяках. И тут посреди мешанины темных юбочек и школьных брюк, светлых рубашек, пионерских галстуков и красных точек комсомольских значков возникла высокая фигура с красивым разворотом плеч. Девочки толкали друг друга, хихикая и отходя к стенкам, останавливались, чтоб подольше смотреть. А Сережа Кинг шел, слегка прищурив глаза, улыбался спокойной улыбкой, и глядел прямо на Ленку. Кивнул, улыбнувшись именно ей, и прошел, слушая физкультурника Алика, который торопился рядом, сгибаясь тоже высокой, но худой фигурой и что-то рассказывая на ходу.

— Е-мое, — сказала Оля, толкая опешившую Ленку к стене, — и чего это в нашей школе делают такие деловые пацаны? А с тобой, Малая, отдельно поздоровкался, смотри, Кочерга теперь вообще тебя сожрет. Куда его Алик потащил, на физкультуру, что ли?

Рядом возник Саня Андросов, прислонился к стене, где уже толпились одноклассники, дожидаясь дежурного с ключом от кабинета.

— Меня спроси, Рыбочка, — предложил, — я все знаю. Они в летний лагерь набирают пацанов, в секции дзю-до и карате. Алик там тоже подписался преподавать, но Кинг круче, у него черный пояс. Будут бегать босиком и орать кия-а-а-а!!!

— Андросов! — заорала русачка Элина Давыдовна и, примерившись, дала Саньке подзатыльник, — молчать! Спортсмен нашелся.

Санька ойкнул, приседая и закрываясь руками. Когда народ, толкаясь повалил в класс, ухмыльнулся девочкам своей шальной улыбкой:

— Второго — маевка. Каток, чтоб была, и вас, мадмуазель Оля, я приглашаю отдельно!

Поклонился, прикладывая к груди смуглую ладонь. Оля сделала книксен, кивнула.

— Посмотрим, чо и как. А Маргариту Тимофевну, Саша, тоже пригласишь?

Ленка умоляюще посмотрела на Олю, ну чего она, неловко как-то. Но Санька безмятежно кивнул в ответ:

— Уже, Оля, уже пригласил. Ждем-с.

Этим вечером Ленка никуда не пошла, и думать о Пашке, маясь обидами, не стала. Страхи так измотали ее, что она решила сделать перерыв, а вот просто выкинуть все из головы и сердца, на один день, все равно он — один — ничего не решает. И тихонько удивленно радуясь, что — получилось, осталась дома, затеяла в комнате уборку, раскладывая по местам учебники, книги и лоскуты, мирно копошилась, подмела пол, вытерла пыль, с удовольствием поела, говоря с папой о каких-то пустяках. И предупредив всех, что занята, готовится к экзаменам, закрылась в комнате, прошлась вдоль книжного шкафа, выбирая себе книгу. Вытащила старый истрепанный том, сто раз перечитанный роман Уилки Коллинза «Лунный камень», и поставив на проигрыватель пластинку с прелюдиями Баха, легла, высоко подняв подушку, укрылась одеялом и, вздохнув, собралась насладиться отдыхом.

Бежала глазами по строчкам, некоторые знала почти наизусть, музыка не мешая, журчала, вздыхала и умолкая, снова поднималась мелодичными шепотами. Не хватало чего-то, может быть, шоколада, подумала Ленка, вылезая из-под одеяла, и направляясь к письменному столу. Но пока голова думала одно, сделалось совсем другое. Из дальнего угла нижней полки вытащился красный бумажный пакет, а из него — уже слегка мятая по уголкам фотография, ее Ленка не вынимала с того дня, как получила нехорошее письмо с чертовых дальневосточных куличек. Она сунула пакет обратно, со снимком в руке вернулась, снова устроилась, как надо. И положила на грудь поверх одеяла снимок с двумя смеющимися лицами. Беленькая Ленка Малая, и темноволосый Валик Панч, с большим красивым ртом и прядкой волос по скуле. Прижались щеками, смотрят в объектив (их маленький Петр снимал, вспомнила Ленка, а Валечка рядом переживала, чтоб хорошо получились), такие счастливые.

Вот теперь все хорошо, решила Ленка, придерживая одной рукой снимок, а другой поставленную на одеяло книгу. Она читала, время от времени смотрела на их с Панчем улыбки. Слушала музыку и думала. Оказывается, даже то, что прошло, оно все равно потом — счастье. Даже если кажется, что никакой больше надежды. Но на самом деле, как же никакой, она есть. Оказывается, когда говорят — надежда умирает последней, это не просто слова. А еще…

Она перевернула страницу, продолжая скользить взглядом по знакомым строчкам. Еще кажется ей, что можно не только сидеть, изо всех сил отчаянно чего-то желая, а продолжать жить, и даже делая всякие глупости, продолжать надеяться. Наверное, если написать обо мне книгу, думала Ленка, вряд ли я получусь положительной героиней, и зря Светища говорит, что я умная, да полная ведь дурында, и книга получится совершенно не Ромео с Джульеттой, где двое разлученных стремятся друг к другу, а потом у них получается, или — не получается… Но зато в этой книге будут происходить вещи, всякие. Пусть это не приключения, не путешествия в дальние страны, типа романов Джека Лондона, но все-таки, там будет жизнь, а не сидение в углу, полное одного лишь ожидания.

Давай-давай, Малая, съязвил внутренний голос, расскажи себе, какая ты хорошая и все делаешь правильно, но Ленка, зевая, возразила, да сказала уже, насчет хорошей и правильной, нефиг меня путать.

Глаза совсем закрывались, и странно, но было Ленке покойно и очень хорошо. И казалось, Валик был рядом, совсем ее Панч, и все у них получится, непонятно как и когда, но — будет.