Апрель кончался и Ленка радовалась этому. Ей было странно думать, что кто-то любит весну, как ее можно любить, если самые приятные весенние месяцы состоят из подготовки к экзаменам, школьной нервотрепки, и значит, домашней нервотрепки тоже. Лето — другое дело. Летом не нужно спешить, оно большое и все целиком твое.

И ты думала, ка-ак поездим по дальним пляжам, язвительно подсказал Ленке внутренний голос, и она усмехнулась. Да уж. Были такие планы, но лето еще не началось, а планам уже конец. Но все равно, скорее бы кончалась эта суматошная весна, и скорее бы все вокруг оставило Ленку в покое. Пашкино окно, молчание Панча, мамины громкие переживания, скандалы Светищи и Жорика, которые вспыхивали чаще и чаще, да еще папино тихое пьянство, да лучше бы орал и бил посуду, думала Ленка, страдальчески сводя брови, когда заходила в кухню, а он там сидит, промахиваясь окурком мимо пепельницы, и улыбается, то ли ей, то ли своим мыслям, моргает, как кролик.

Ей временами хотелось папу убить, так сильно она его жалела и одновременно почти ненавидела, за то, что сидит, такой слабый, и вроде бы не человек, а так — ушел в рейс, заработал денег, которые тут же улетели, и сидит, ждет следующего рейса.

Скорее бы лето. Папа уйдет в рейс. Школа кончится, можно будет ездить на море с Рыбкой и Семки. Если они не ускачут со своими… с кем-нибудь, в общем.

Стоя в автобусе, Ленка прислушалась к своим ощущениям. Они ее удивляли. Всегда боялась уходить куда-то одна. Цеплялась за Рыбку, которая сразу же устремлялась вперед и командовала прогулкой. Или брала с собой Семачки, которая, наоборот, тащилась сзади, жалуясь и тормозя, и было так удобно все делать не для себя, а для Вики. А сейчас ей подумалось, вот хорошо бы одной, совсем-совсем одной и там, где никого. Где не нужно спрашивать время, и просить «пробейте билетик» и «вы сходите, женщина?» Не нужно утром думать, с каким лицом выйти в кухню и что маме сказать, или как говорить с Жориком. И так далее.

Она ехала в сторожку к Вадику, уже в третий раз, и ей стали нравиться эти одинокие поездки. Хотя сначала Ленка попыталась уломать Рыбку, поехать вместе. Но та отказалась решительно.

— Нафига он мне? — возмутилась Оля, сидя на диване с поджатыми ногами и тараща глаз в маленькое зеркальце, — блин, тушь кончается, жалко!

— Плюнь, — посоветовала Ленка.

— Плювала, — согласилась Рыбка, но сложила губы и плюнула в открытый цилиндрик, повозила там щеточкой, — Ленк, а поставь эту вот. Ну, эту вот, та-та-та-тататата… где щелкает.

— Угу, — Ленка сползла с дивана и, прижимая к боку локтем щетку для волос, вытащила пластинку из потрепанного красного пакета с Эйфелевой башней, — только не татата, а «Воздушная кукуруза» называется.

— Та-та-тата, та-та-та, — согласилась Оля, — и чего ты наладилась к этому Вадику, он такое страшко, ужас. И старый.

— Оль. Мне надо, чтоб научил. И хорошо, что старый, я же по делу.

— Смотри, жена его приедет, она тебе расскажет, шо там по делу.

Ленка пожала плечами. Вадику было, ну, наверное, лет сорок, а может и пятьдесят, не поймешь, и еще он такой — дурацкий. Бывают дядьки вполне симпатичные, даже можно и глазки состроить, но Вадик…

Так что уже в третий раз Ленка ехала одна. Думала о вчерашнем визите Пашки.

Да, он к ней пришел. Чем удивил несказанно. Не позвонил по телефону, а просто дилинь-дилинь в дверь, и Светища прокричала из коридора:

— Летка, к тебе тут красавчик! Сосед который.

И тут же мамин голос — такой милый:

— Паша, Пашенька, здравствуй! Как мама?

Ленка так растерялась, что встала с дивана с пересохшим горлом, и застыла. А он сунул в приоткрытую дверь радостное лицо, одарил улыбкой, потом вошел, закрывая двери спиной. Ленка деревянно села, беря в руки раскрытую книгу.

— Привет, Ленуся, о, учишься, что ли?

Пашка уселся в кресло напротив, поерзал, вытягивая ноги и устраиваясь удобнее. Но через минуту вскочил и пересел на диван, отбирая у Ленки книжку.

— У нас экзамены, — хрипло ответила она, казнясь, что не получается язвительно и быстро: ты и забыл, я ж еще школьница.

— Та сдашь, — махнул рукой гость, — на второй срок не оставят. Соскучился я, Ленуся. Ты чего не приходишь ко мне?

У Ленки сам собой открылся рот. А Пашкина рука уже обнимала ее плечи, притискивая к себе. Он даже не спросит, случились ли у нее месячные! А лезет, обнимается. И она — приходить к нему? После того как обманул, через двери?

— Понимаешь, — задушевно сказал Пашка, — такой у меня характер, Ленуся, мне нужно иногда быть совсем одному. Вот совсем. И тогда я молчу, сил нет говорить. Просто ступор находит. А после думаю, а где моя Ленка? Скучал я.

Губы касались ее горящего уха, а рука, обнимая плечи, уже дотянулась к пуговицам вязаной домашней кофты, расстегивая верхнюю. И другая рука, пальцами на бедре, и не снаружи, а будто невзначай…

— У меня праздники, тогда еще, были, — сказала Ленка, убирая его руку со своей ноги, — я вообще-то к тебе шла рассказать, — приврала она для гармонии.

— Отлично, — кивнул Пашка, — ну видишь, все устроилось.

Они замолчали оба. Пашка тепло дышал рядом с ухом, и легкая прядка, выбившись из Ленкиного хвоста, щекотала шею. Но рука на плече лежала неподвижно. Ленка чутко стерегла движение, подумав — пусть пошевелит пальцами, сразу отодвинусь.

— Ленуся, — сказал он совсем близко, — Ле-ну-ся… Ну, ты что? Давай, а? Тихонько, чтоб твои не услышали. Так тебя хочу…

Ленка задержала дыхание, прислушиваясь к себе. Внутри все молчало, будто там камень. И вдруг она поняла, внезапно и остро — за десятком сантиметров бетона в кухне сидит отец. Курит, покашливая и глядя в окно. Или в газету. А она тут сейчас начнет.

— Уйди, — сказала она Пашке. И отодвинулась. Диван спел пружиной в старом нутре.

— Ты совсем-совсем меня не хочешь? — печально удивился Пашка.

— Я? — слегка невпопад удивилась Ленка, думая, он, что совсем дурак? С чего бы ей хотеть, он что для этого сделал-то?

— Ленусь…

— Подожди! — она резко пересела еще дальше, повернулась, чтоб видеть его целиком.

Новые какие-то черные джинсы в обтяжку, по швам крупно отстроченные белой ниткой. Свитер, в большую клетку, мягкий, он такие любит, дорогой, импортный. Темные волосы, стриженые. И черные, как маслины, глаза. Это пишут так — маслины, а Ленка маслин живьем никогда не видела. Ну… как темные сливы, наверное. Хотя сливы — так пишут про нос, у алкашей. Она спохватилась, что думает не то. И подняла руку, останавливая его.

— Подожди. Так мы с тобой что, еще встречаемся? То есть, я — твоя девушка, а ты мой парень?

Ей нужно было это уточнить, перед тем, как сказать Пашке — все кончилось, еще тогда. Чтоб он, дурак, это понял, если до сих пор не понимает.

Пашка улыбнулся, так печально и мудро, что ей захотелось звездануть его диванной подушкой. И встал, одергивая свитер.

— Совсем ты, Ленуся, еще дите. Ничего не поняла. Ну, так что? Нет?

— Нет, конечно, — снова удивилась Ленка, глядя на него снизу.

Пашка нагнулся и чмокнул ее в щеку.

— Тогда пока. Будь счастлива, Ленуся Малая.

Она так и не встала, сидела, глядя на пустое кресло, а в коридоре смеялась мама, передавая приветы Лизавете Павловне, и после сунула в приоткрытую дверь голову, как давеча Пашка:

— Лена, ну ты могла бы проводить гостя, это совершенно невежливо, так поступать. Как ты.

Ей захотелось сказать в ответ что-то грубое, чтоб мать поняла, и перестала укоризненно качать головой. Но Ленка промолчала.

В сторожке, где двери были распахнуты в двор, полный зеленой травы и желтых, как солнце, нарциссов, ее ждала старая кастрюлька с клеем, мотки дратвы и разрезанный на полосы и детали кусок прекрасной вишневой кожи. И Ленка, потрепав по косматой голове Юпитера-Шарика, ушла внутрь, уже привычно подхватывая серый фартук и повязывая его передником вокруг пояса. Кинула сумку на тахту, на пороге маленькой комнаты поздоровалась с Вадиком, хмурым от сильного похмелья.

— Привет! Сегодня подошвы, да?

— Вот настырная какая, — пробормотал Вадик, глотая остывший чай из эмалированной кружки, — думал, на денек тебя и хватит.

— Как на денек? — удивилась Ленка, садясь у большого стола и придвигая к себе вырезанные из кожи детальки, — уже покромсано все, куда теперь бросать?

— Хм, — Вадик, кажется, удивился в ответ, но не стал многословить. Подошел, нависая и тыкая кривым коричневым пальцем.

— Тута намажешь, пусть сохнет. И эту вот. А пока сохнет, вот тебе просечка, наметь дырки, и сиди пробивай. Ты ж вручную хотишь, так? Толстой ниткой? Угу. И воск вот он, кусок. Сюда положь, нитку дави и тяни. Чтоб вощеная стала.

Ленка кивнула. Небрежно скрутив волосы в жгут, стянула резинкой, кинула на спину, чтоб не мешали. Улыбаясь, устроила на коленках кулек с воском и стала работать.

Совсем вечером, уставшая и довольная, ехала обратно, уютно сидя у черного автобусного стекла. Вадик изрядно поднапился, но делал он это тихо. Просто ушел в переднюю комнату сторожки, там грюкал и звякал, кряхтел, сам себе произносил тост, и даже разок сам с собой поспорил. Когда в первый раз так было, она, конечно, испугалась. Ходила за ним, пытаясь уговорить, пусть потерпит пару часов, она уедет, а ему вся ночь, но Вадик нахмурил брови, налил себе в кружку вонючего самогона, тут же выхлебал и с вызовом уставился на Ленку маленькими, сразу покрасневшими глазами. Она и отстала, совсем было собралась домой, мрачно стаскивая передник. Но села начертить еще стельки для подошовок и про Вадика забыла, а он являлся в дверях, качаясь, как лунатик, подходил, тыкая кривым пальцем и дыша сивухой, говорил дельные замечания. Она кивала, отворачивая нос. А после мирно продолжали каждый свое занятие.

Так что сегодня она и волноваться не стала. Даже поработала дольше, спохватилась, а на улице совсем уже темно, быстро попрощалась и убежала по обрыву наверх, осторожно ступая по косым ступенькам старой лестницы, подвинутой зимним оползнем.

В черном стекле автобусного окна ей виделись новые сандалетки, их и правда уже можно было разглядеть, в куче вырезанных стелек и в аккуратно сложенных длинных ремешках. Хотелось сделать поскорее, но одновременно было так здорово сидеть, прилаживая тяжелую металлическую трубочку к метке, стукать сапожным молотком, четко и сильно, чтоб сразу. И видеть, как появляется ряд мелких дырочек, в которые ляжет крученая нитка, упрямая от воска. А потом Ленка сделает смешные крылышки. Вадик научит ее ставить кнопки. И можно будет сделать еще сандалеты, другие. По-новому переплести ремешки, и чтоб на щиколотке они застегивались на несколько одинаковых пряжек, их нигде не достать, но Вадик обещал сделать. Или можно вырезать их из очень плотной кожи другого цвета.

Надо все это нарисовать, решила Ленка. Пусть будет отдельный альбом, с моделями, и коробка с шаблонами. А Ленка тогда будет мастером. Малая — сапожник по сандалетам… Смешно. Но ей нравится.

На автовокзале было почти пусто, автобусы стояли темные, и у платформы один рычал, отъезжая.

Ленка внимательно оглядела лавочки, еле видные в тени козырьков. Быстро пошла мимо, радуясь пустоте, и немножко труся, что сейчас бежать одной через темный проулок вдоль забора детского сада.

— Лен? — негромкий голос из темноты остановил и Ленка завертела головой.

— Викуся? Блин, напугала. Ты чего тут одна?

Викочка ступила на свет, маня ее рукой, и тут же скрылась снова в тени. Ленка подошла, села рядом на крайнюю лавку у белого бока газетного киоска. Поднесла руку к глазам, пытаясь увидеть часы.

— Чего кукуешь? Прячешься от кого-то? Домой не идешь?

— Щас, — напряженным голосом ответила Викочка, — а подожди со мной, Лен? Минут десять, а? И пойдем вместе.

— Семачки, только если десять. Меня и так мать сожрет, я сегодня дома почти не была.

Ленка вытянула ноги, как же устали от каблуков, гудят. И сунув руку под рубашку, расстегнула пуговицу на штанах. Вдохнула, отпуская живот.

— Фу, штаны надавили. А чего ждем?

— Валек, — сказала Викочка, — а у тебя сигаретки нету? Жалко. Я бы покурила.

— Не нужно, — отмела Ленка, — в темноте видно будет, пристанут, ну и что Валек твой?

— Ну… Он сперва меня пригласил. Сегодня. А я уже собралась, а мне звонит Танюха Косая. С нашего класса которая. С прыщами.

— Угу. Знаю.

— Вот, — монотонно сказала Викочка, — звонит она мне. Какую-то фигню рассказывает. А потом говорит, а займи мне кофточку, синюю. Я удивилась, мы с ней не дружим даже, чего я ей буду. А она говорит, а то меня Валек пригласил, на свидание, сегодня, ну ты знаешь Валька, да?… Понимаешь, она специально мне позвонила, чтоб рассказать, он ее пригласил. И придумала кофточку эту. Вот падла, да?

— И что, не пришел, что ли? Вот гад, — с чувством сказала Ленка.

— Он тоже мне позвонил, — так же монотонно продолжила Викочка, — и сказал, ой, Викуся, у меня с братаном стрелка, я сегодня не могу. Бай-бай. Вот скотина, а?

— Блин, Семачки. Так ты сидишь выслеживаешь, что ли? Ну, ты шерлок холмс. Нафига? Пусть лазит со своей Косой, если такой дурак. Найдешь себе получше этого придурка.

Викочка тоже вытянула ноги, в темноте белея босоножками под отворотами джинсов. В полумраке блеснули глаза. От нее сильно пахло сладкими духами.

— Как же. Найду. Это вы у нас супер-звезды, шорты-комбезы. Парней меняешь, как перчатки, все девки в классе говорят, ну твоя Малая ваще, то у нее один, то другой. А я не такая… красивая. Мне хоть кого бы.

— Фу. Викуся, ерунду мелешь. Я бы и рада, чтоб один. Я виновата, что ли, что они все такие козлы? У тебя Валек козел, у меня вот Пашка.

— А что Пашка? — внезапно переспросила Вика и Ленке не очень понравился чересчур жадный ее интерес.

Она пожала плечами, ответила неопределенно:

— Да всякая хрень с ним. В общем, ну его. И Валька твоего, ну его. Пошли лучше домой. Завтра хочешь, метнемся на дискарь. Типа проводим апрель. Без парней, втроем. А? А второго у нас маевочка, прикинь, класс какой, утопаем аж на Азов.

— Угу. А Валек тоже припрется и будет там с Танюхой лизаться, чтоб я видела.

— Ну… — Ленка хотела снова посоветовать плюнуть, но подумала, так и слюней не хватит у бедной Семачки.

К платформе подкатил автобус, желтенький изнутри, как елочная игрушка. В окошках торчали головы редких пассажиров, и еще трое, толкаясь, взошли, рассаживаясь. Восьмерка, отметила Ленка, собираясь вставать и тянуть Семачки за собой. Но та вскочила сама. И кинулась к автобусу, к задней его двери, которая уже закрывалась, а в переднюю только что вошел, оказывается, Валек, таща за руку Таньку Косую, в короткой юбке и большой куртке с широкими плечами.

— А, — сказала Ленка, сунув руку к расстегнутой молнии на штанах и глядя, как, болтая внутри пассажиров и Семачки на задней площадке, восьмерка удаляется по освещенной фонарями дороге.

— Ну и ладно, — сердито прошептала, держа пуговицу. И замерла, когда свет фонарей перекрыли два силуэта. Большие и черные, с широкими плечами и невидимыми против света лицами.

— Это хыто это у нас тут сидит, — спел хриплый голос, от которого у нее сбилось сердце, — это котик-дискотик у нас тута сидит? Шо, Малая, снова куда собралась ехать? А автобусы ночью не ходют. Так что попала ты, Малая.

— Чипер, не шуми, там за курганом ментовка, — посоветовал второй голос, который Ленка не узнала, и рядом с ней присел на лавку тяжелый силуэт, пахнуло в ее сторону винным перегаром и куревом, на плечо легла рука.

— А мы с девочкой тихо-тихо посидим, — продолжил, обнимая и вытягивая свои ноги рядом, и она подумала ватно, тут Семачки сидела, недавно совсем. И вот…

Ужасным было все. И то, что вокруг совершенная уже ночная пустота, нет людей, только редкие фонари роняют на асфальт размытую желтизну. И то, что Чипер встал напротив, почти наступая на ее босоножки, сунул руки в карманы куртки и невидимыми на темном лице глазами следил за каждым движением. А еще рядом с киоском возникли неясные тени, прикрытые белой стенкой, и Ленка встрепенулась было, стараясь незаметно, но съежилась, когда оттуда чей-то голос какую-то пацанскую ерунду сказал ее собеседникам. Что-то насчет оставить покурить. И за киоском негромко, но уверенно засмеялись, сплевывая.

А самым ужасным было то, что пока ерзала на лавке, расстегнутые вельветки сползли с талии, теперь не вскочишь, чтоб удрать, прорываясь мимо Чипера, а надо сперва совать руки под рубашку, ловить пуговицу, застегивать молнию доверху, чтоб не потерять на бегу тесные джинсы.

Она тихо перевела дух и незаметно одной рукой дернула застежку, стараясь не шевелиться. Рука на плече прижала ее крепче.

— Погуляем, Малая? А то, что за фигня, с одними гуляешь, а с нами гребуешь?

Голос был немного знаком, но от страха Ленка никак не могла определить, где его слышала. Широкий парень, с круглой башкой, с невидимым в тени лицом.

— На хату заберем? — деловито предложил Чипер. Огрызнулся на говор за киоском, — та подожди, дай с девонькой полялякать. Да, котик? Ты мне еще должна, сучка мелкая. За свои выебоны. Думала что? Если гастроль устроила у нас, то я тебя в Керчухе не найду? Нашел. И у Юрика узнавал, он мне тебя и подарил, ясно?

Юрик. Мысли у Ленки запрыгали, спотыкаясь и цепляясь друг за друга. Глаза быстро двигались, без надежды шаря по светлым и черным пятнам платформы. Это он про Боку. Подарил. Бока ее подарил? Чиперу?

— Я, — сказала она звонким голосом, не зная еще, что скажет дальше, — я… я закричу.

— Ага, — согласился сидящий, — давай, ага.

И вдруг тонким голосом, издеваясь, выкрикнул такое, от чего у Ленки похолодела спина под рубашкой.

— Пусти! — пропищал, копируя девичий испуганный голос, — пусти, мне больно!

Ленка дернулась, нагибаясь, чтоб вырваться из его руки. Вскочила, держа рукой пояс штанов, а по другой сползала с плеча сумка на ремне, скользила по рукаву курточки. Чипер, смеясь, толкнул ее в грудь, ступая ближе. И тоже передразнил, повторяя те же слова, а Ленка, с разбухшей от непонимания головой не могла сообразить, откуда они и почему это так, так ужасно…

— Мне бо-ольно! Пусти-и! Да, курвочка? Куда собралась? А ну сидеть! Щас поедем.

От грубого толчка Ленка снова упала на лавку, сумка стукнула по колену. И почти не слыша себя, ответила хриплым голосом:

— Меня Кинг ждет. Сейчас прям. Не поеду я.

— Чего? — удивился сидящий и встал рядом с Чипером, оказался почти на голову его ниже. И Ленка вспомнила, в степи, вместе с Бокой, тот, похожий на старый холодильник, такой же приземистый и неповоротливый. Без имени.

— Гыде ждет? Не вижу! — приземистый закрутил головой, демонстрируя — ищет Кинга.

— Дома, у себя.

Парни заржали, закидывая головы. Передразнивая каждое слово, смеялись еще, чернея плечами и оттопыренными локтями.

— Ах до-ома! И де же той дом?

— Котян, — позвал голос из-за киоска, — мы к бабе Зине. Вы чо, не идете?

— Пиздуйте, — распорядился приземистый Котян, — бабе Зине скажи, пусть баллончик приханырит. Нам.

Голоса удалились. Ленка крепче повесила на плечо сумку.

— Ну? — снова принялся за нее Чипер, — вона автобус наш, сама пойдешь?

Она встала, держа на боку под курткой злополучные джинсы.

— Мне тогда нужно сказать. Сереже. Что вы меня забираете. Хочешь если, пойдем, я скажу ему. Это недалеко.

— Ой-ой-ой, — заблажил Котян, помахивая рукой, как бы приглашая ее выйти на свет, — ну-ну-ну…

Ленка ступила между парнями и пошла, неровно дыша острым, будто раскаленным воздухом. Оба преследователя пристроились по бокам, шли вальяжно, перекидываясь через ее голову ленивыми словами. А она, не чувствуя ног, с отчаянной надеждой смотрела на желтые квадратики окон в первой пятиэтажке. Свет горел и в окнах первого этажа крайнего подъезда, где дежурил участковый милиционер, но там были глухо закрыты двери, и парни благоразумно опасаясь, отжимали ее подальше от тротуара, ведущего к ступенькам.

— Заорешь, — спокойно, но с угрозой в голосе посоветовал Чипер, — мы свалим быстро, а башку тебе оторвем. Успеем.

— Чего я буду орать, — сипло возразила Ленка, стараясь, чтоб голос не дрожал, — меня Кинг ждет.

Парни снова издевательски заржали.

За углом первого дома открылся второй, за ним — угол третьего, и дерево, в облетающих белых цветах. И за ветками, что ложились на балкон, над заветной их «серединкой», мягко горели два окна. У Ленки глухо стукнуло сердце, так сильно, что она чуть не упала на подгибающихся ногах. Он дома. А вдруг не один? А вдруг вообще не откроет?

— Ну, — угрожающе начал Котян, но она перебила, указывая на темные двери в подъезд, — пришли уже. Вот.

Вместе они вошли в тихую прохладную темноту, где сверху, со второго этажа падал рассеченный тенями свет жиденькой лампы. И Ленка, закусив губу, стала подниматься по ступенькам. Кроме ее шагов других не было слышно, и она поняла — остались внизу.

Рядом с пухлой кожаной дверью коротко вдохнула и пальцем придавила круглую кнопку звонка.

Внизу стихли насмешливые голоса и наступила тишина, настороженная, полная, и в ней — Ленкин страх, надежда и подступающее отчаяние, а еще знание — они ждут там внизу, и никуда не уйдут. Никуда.

Палец снова прижал кнопку, звонок опять отозвался изнутри. И (у Ленки задрожали ноги) за ним послышались шаги.

— Кто? — сказал недовольный голос.

— Это… это я. Сережа?

— Кто там?

Внизу стояла тишина.

— Лена. Сереж, это Леник-Оленик, Малая, Ленник польского…

Она замолчала, потому что замки, лязгая, стали открываться, и одновременно внизу волной прошел шепот, шорохи, а в проеме показалась высокая фигура с глянцево блеснувшими голыми плечами. И улыбка под короткими усами. А еще голос, его голос.

— Леник, заячий хвостик! Ничего себе.

— Там, — сказала она, а Кинг уже брал ее руку, затягивая внутрь, — там внизу, они за мной.

— Стой тут, — распорядился Кинг, выходя на площадку. Перегнулся через перила.

Ленка услышала резкий и дробный топот, звон перил, хлопание двери, застонавшей разболтанной пружиной.

— Свалили, — прокомментировал Кинг и вошел, тесня ее внутрь и закрывая дверь, — ну ты чумичка, солнышко-летичко, ты кого притащила ко мне? Я даже своим не рассказываю, что у меня тут хата. Бля, Леник, где ум?

Говоря, толкал ее в комнату, она шла, поворачиваясь и всхлипывая, пытаясь на ходу что-то ему объяснить, а еще страшно вдруг боясь, он наверное, не один, он совсем почти голый, на поясе белое полотенце с ромбами.

Но в комнате, освещенной торшером, таким же ужасным, какой доживал свой век у Ленки, с таким же плафоном из шелковых ленточек, сверкала стеклами мебельная стенка, вольготно раскинулась разложенная двуспальная кровать, вся в смятых простынях и подушках. И — никого.

Сережа усадил ее на край постели. Внимательно посмотрел на отчаянное лицо и засмеялся.

— Помолчи. Кофе будем пить. Ты кофе в турке любишь? Хочешь, раздевайся, ложись, я принесу.

— Нет, — дрожащим голосом сказала Ленка, складывая на груди руки, — извини, Сережа, нет, я…

— Разувайся. Пошли в кухню. Там все расскажешь.