Желтый шифон был прозрачным, как девчачьи нейлоновые банты, те, что обычно белые, с четкой полоской по краю. Ленке такие заплетали в косы, когда она была маленькая. Мама плела и Светища тоже. Ленка страшно не любила, когда ее расчесывала мама, заранее зажмуривалась и кривила рот, стискивая на коленях кулаки — мама всегда торопилась и немилосердно драла длинные пушистые ленкины волосы большой расческой, а потом заплетала туго, так что болели виски. Светка занималась ее головой гораздо реже, но всегда что-то придумывала, то косичку-колосок, а то сорок тонких косичек, которые под мамины сердитые причитания пришлось расплетать в четыре руки, и Ленка опоздала в школу, во второй класс, а мама на работу. И — банты. Такие большие, что мотылялись, стукая по спине мягкими комками. Если случалось драться с пацанами или там прокатиться десяток раз на портфеле по заросшему травой склону, банты не выдерживали и Ленка приходила домой с одной косой, по-утреннему подвязанной калачом, а другая спускалась на черный фартук, криво-косо затянутая прозрачной лентой. Мама закатывала глаза и ругалась, ставила в пример Светищу.

Ленка повернулась, пытаясь в длинном зеркале разглядеть, хорошо ли платье село на спине. Подвигала локтями, свела и расправила лопатки. Вздохнула. В одиночку ей не справиться. Подхватила прозрачный подол с висящими нитками и осторожно выдвинулась в коридор, взяла трубку. Набирая номер, разглядывала себя уже в зеркале на стене прихожей.

Из комнаты вышел Жорик, оглянулся, что-то договаривая Светище. И уставился на Ленку, ухмыляясь. Она встала боком, прикрываясь локтем.

— У нас тут стриптиз-шоу? — глаза Жорика ползали по желтому широкому подолу, — это что, теперь такие платья на выпускной? Где мои семнадцать лет, я бы тряхнул стариной.

— Отзынь от ребенка, — Светища вышла, слегка неуклюже, расправляя на боках оранжевую кофточку-распашонку, ту самую, что Ленка смастерила себе на дискотеку. И вот пригодилась, с широкими брюками, на почти уже шестимесячный светкин живот.

Сестра потеснила Ленку, тоже глядя в зеркало, и резкими, как у матери движениями, подкрашивая губы помадой. Покусала их, подмигнула отражениям.

— Ключи взял? А под платьем будет чехол, чтоб ты знал, никакого стрип и никаких шоу.

— Пусть лучше бантики, — засмеялся Жорик, звеня ключами, — как на последнем звонке. Эх, как вы тут…

— Пошли, старец без Сусанны! — Светища пихнула его в живот, выталкивая из квартиры, — маму дождись, Малая, она скоро будет. А то мы ее ключи забрали.

— Хорошо, — кивнула Ленка с облегчением. Шуточки Жорика ей изрядно надоели. Было обидно за сестру, которая осторожно ходила, животом вперед, и по утрам блевала в туалете, вся зеленая, с потресканными серыми губами. И вообще выглядела не очень. А он, чем дальше, тем болтливее, и шутки все ниже плинтуса. Как специально, чтоб Светку позлить. Может быть, Ленка зря напрягается? Может, это все просто так?

— Але? Здрасти, тетя Вера. А Оля дома?

— Мала-мала… — за спиной Ленки в зеркале отразилась Светка, дернула локоть, сказала в свободное ухо, — ты на него не злись, у нас секса нет почти, вот ему крышу и сносит, привык, чучело.

— А? — растерянно сказала Ленка, не понимая, кого слушать, — как уехала? Куда? Подождите… Светк, погоди, тут Рыбка, ой, Оля тут. А когда вернется? Что значит совсем?

— Ладно, я ушла, опаздываем. Вечером расскажешь, да?

— Да.

В замке загремел ключ. Ленка притиснула трубку к уху.

— Да подождите! Я приду сейчас. А когда? Хорошо, попозже. Да. До свидания.

Она опустила руку, с недоумением глядя в зеркало. Ленка с копнищей мелко завитых светлых волос, падающих на прозрачные плечи желтого платья, с таким же недоумением смотрела из сумрачной зеркальной глубины. Диск снова зажужжал под пальцем, сухим от портновского мелка.

— Викуся? Фу, как хорошо, что ты дома. Ты знаешь, что Рыбка уехала? Мать говорит, совсем. А вот так. Я сама офигела. Мы с ней вчера говорили, по телефону, а виделись, да, позавчера виделись. А ты? Кого не берем? Тебя? Семачки, ты с дуба упала? Я тебе сколько раз звонила, ты хоть разок с нами пошла? Ты хотя бы для разнообразия сама звякнула. У нас экзамены на носу, я же не могу у твоей двери дежурить. Да не кричи на меня, Вика! Ты что?

Ленка отвела трубку от уха, снова ошарашенно глядя в зеркало, но тут же прижала ее снова — вдруг посреди воплей Викочка скажет хоть что-то полезное. За спиной требовательно затрещал звонок. Ленка дернулась, держа рукой платье, которое расползалось на боку.

— Викуся, ладно, короче, ты там валерьянки, что ли. Я приду попозже, ладно? Пока!

Мама вошла, таща в обеих руках авоськи, бухнулась на пуфик у стены, вытягивая ноги и бросая поклажу. С плеча поползла лаковая сумочка.

— Лена, возьми продукты. В гастрономе давали кур, по рубль шестьдесят. Как я устала. Хорошо, Коля Ласкин с нами шел, встал тоже и мне отдал своих курочек. И так нас насмешил, там бабок целый хвост, а он подходит, ну, ты знаешь ведь нашего Ласкина, в костюме, при галстуке. Очочки поправил и бабкам «кто последний за курьми?». Они даже расступились, одна ему отвечает «я за курьми последняя»… Ты что, ты в этом собралась на выпускной? Оно же прозрачное совсем, Лена?

— Мам, ты за кого меня принимаешь? За бабку из очереди такую вот? Чехол будет, так положено, это же классика.

— Не кричи на меня, — обиделась Алла Дмитриевна, обмахиваясь газетой, — откуда я знаю ваши нынешние моды, вы и в трусах побежите, дай вам волю. А ты чего такая сердитая? Положи пока в холодильник. И там огурцы, кажется, были, врач сказал, Светочке надо побольше свежих овощей. Салатик сделай, я купила масла на базаре, с маслозавода, свежее, семечкой пахнет. А где мои тапки?

Ленка ушла в комнату, сняла прозрачное платье, натянула домашнюю футболку и спортивные старые штаны. Села на диван, под мамину монотонную болтовню пытаясь обдумать новости. Вот так номер. Оля Рыбка уехала. А экзамены? И как она могла, ничего не сказала, даже не намекнула! Ну, да, у нее травма, психологическая, ей тяжело, но Ленка же готова была помочь, и помогала, да чуть не дежурила возле дома, и все бросала, когда Рыбке надо, бежала слушать и утешать.

Было такое ощущение, что Рыбка ее предала и бросила. Ленка одернула себя, нельзя так думать, а нужно думать, что той тяжело. Так тяжело, что вообще никто не нужен и помочь не может. А это значит, что нужно бы ее найти и все же попытаться опять поддержать, пусть даже она будет плеваться и Ленку ненавидеть. Ну, с Олей вроде, понятно, но Семачки какая муха укусила?

Ленка вспомнила скандальный, дрожащий от злости, и какой-то поспешный Викочкин голос. Она даже сказать ей ничего не дала, сходу начала какими-то упреками бросаться. Буря на солнце, что ли? Может и Ленке пора сойти с ума, и тоже начать кидаться на людей. Или рвануть по улицам в прозрачном желтом платье. Без чехла.

— Лена, — сказала, стоя в дверях, Алла Дмитриевна. Строгим голосом сказала.

— Нам с тобой надо поговорить. Пока мы одни. Потому что никакого терпения у меня уже нет.

Ленка подвела глаза к потолку, и немного боясь, стала перебирать в голове свои грехи, — а вдруг маме кто-то наболтал, что она бегает к Кингу? Это ж совсем рядом, могли и увидеть, хотя они стараются шифроваться, никогда не выходят и не заходят вместе. Димон подхватывает ее с другой стороны автовокзала, если едут выкупаться или в кафешку в Камыше. И в самой машине Ленка никогда впереди не сидит, Сережа ей сразу сказал об этом.

— Вперед, Леник, не просись и не дуйся. У меня врагов немеряно, не нужно, чтоб твою мордочку в этой тачке видели, поняла? Целее будешь.

В кухне Алла Дмитриевна села так же, как в коридоре, вытянув ноги и обессиленно прислоняясь к стене. Пожаловалась, прижимая ко лбу руку с алыми ногтями:

— Безумно болит голова, просто ужас, какая боль. Я думаю, может быть у меня что-то…

«С головой», хотела подсказать Ленка, но благоразумно промолчала. Получилось бы смешно, но ляпни такое, мама обидится еще сильнее.

— Я хотела поговорить о папе. Эти твои замашки, как у жандарма, схватить, вылить, ругаешь его. Никакого уважения к старшим! А он твой отец! И кормит всю семью, между прочим.

— То есть, пусть пьет свою водку? — Ленка и хотела бы говорить спокойно, но не смогла. Потому что и правда, совсем не понимала, и подумала мельком, вот и хорошо, вот сейчас все и выясним. Раз серьезный разговор.

— Нет, конечно! Пить — это ужасно. Но не тебе его упрекать! А уж тем более распускать руки. И язык.

— Хорошо, — согласилась Ленка, — я поняла. Твои действия?

— Что?

— Я говорю, похоже, папа у нас уже алкоголик. Что ты собираешься делать дальше?

— Лена, — растерялась мама, — да как ты можешь. Такие вещи. Про отца!

— Мам. Ты хотела говорить? Мы говорим. Он когда пришел из рейса? И сколько дней он был трезвый? Не считала? А жаль, надо было посчитать.

Алла Дмитриевна выпрямилась и пристально оглядела дочь. Закатила глаза, прикрывая лоб ладонью. Ленка вздохнула, смиряясь. Похоже, разговор окончен и начинается театр.

— Боже мой. Кого мы вырастили. Посчитать! Родного отца, так вот! Тоже мне, бухгалтер. Это садизм какой-то!

— Мама! — Ленка вскочила, хватая полотенце с крючка, смяла его, крутя в руках, — да ты что мелешь сейчас? Ты по утрам его пилишь, потом он сбегает в свой гараж, возвращается под газом. И ты ему наливаешь, ах, еще рюмочку, маленькую. Сама! Это чтоб скорее заснул и не водил тут абизяну, да? А утром опять двадцать пять! И так всю жизнь? Да если бы ты серьезно хотела, чтоб не пил, ты бы делала что-то! А помнишь, ты плакала, не можешь больше? Что умрешь. Плакала, мам! И я рядом рыдала, мелкая, знаешь, как мне было страшно? Что ты вдруг умрешь!

— Какие глупости!

— Ну можно же что-то сделать! К врачу пойти. Или, ну я не знаю! Скажи ему, что уходишь! Разведитесь, черт! Разве это жизнь?

— Как разведитесь? — испугалась Алла Дмитриевна, — а кто же будет вас кормить?

Ленка застыла, и после паузы горько рассмеялась.

— Ах вот в чем дело. Деньги, да? Ты живешь с ним из-за денег только? Скажи мне. Да?

— Ты… ты с ума сошла? Ты в чем меня обвиняешь?

Они замолчали. Ленка тяжело дыша, ждала, стискивая полотенце, чтоб не тряслись руки. Ну, пусть она скажет, пусть. Про любовь. Или еще что. Про без отца…

— Эти сидят, скоро трое, а Георгий все не торопится работу искать. Ты со своими капризами, поступать не поеду, швея-самоучка. И вам отец плохой? Ты за квартиру будешь платить, да? А продукты на пятерых ты будешь покупать? Подаркам из рейса, небось, радуешься!

— А что мне, плеваться на них? Он вез. Старался.

Алла Дмитриевна победно подняла палец.

— Вот видишь! Я об этом и говорю.

— А я не об этом! Ты не понимаешь, что ли?

— Вырастешь, встанешь на ноги, замуж выйдешь. Дети… Тогда и учи жить, своего мужа. А я посмотрю. Взрослая жизнь, Лена, это тебе не школа с уроками. Взрослая жизнь это трудно и одни сплошные проблемы. Ты куриц положила в морозилку?

— А я хочу, чтоб радости. Были. Настоящие! Что?

— Мало ли, чего ты хочешь. Одну надо вынуть. На бульон. Ты куда?

Ленка, ничего не видя, выскочила из кухни и, хлопнув дверью в комнате, встала, прижимаясь спиной изнутри. Сто раз уже эти разговоры. И сто раз она обещала себе не дергаться, не принимать близко к сердцу. Потому что мама в них так же, как в скандалах с папой. Ей главное выдать свой номер, галочку поставить, и — до следующего раза. А Ленке всякий раз кажется, они вместе смогут что-то решить. Чтоб мама наконец перестала каждый день громко страдать, рассказывать о том, как ей тяжело, и о том, какая тяжкая и ужасная штука — жизнь. Прям, хоть удавись, она ведь уже почти началась у Ленки, через месяц аттестат и выпускной. И вперед, к проблемам и горестям.

Вечером, когда солнце, похожее на золотое пасхальное яйцо, висело над вершинами холмов за пустырем, Ленка пообщалась еще с одной мамой.

— А и не знаю, Лена, что и будет-то, что ж она, я говорю, разве же можно, Оля, а она молчит и молчит, с отцом вот орали друг другу, а я плакала…

Ленка незаметно вздохнула и, держа на лице внимательное сочувствие, переступила с ноги на ногу. Тетя Вера, моргая невидными ресницами, мяла в больших руках полотенце, то разворачивалось засаленным хвостом, и, подхватив, руки снова комкали его, отскребая с кромки что-то налипшее.

— Я ей говорю, Оля…

Ленка кашлянула, снова переступила с ноги на ногу, и, решаясь, прервала причитания.

— Тетя Вера, извините, так она где? За аттестатом приедет хоть? А экзамены? Она что, пойдет где-то снова в десятый класс?

— Господь с тобой! — испугалась тетя Вера, складывая полотенце квадратиком и прижимая к фартуку, тоже изрядно засаленному, — а посдает она, в Степном, там сестры училися, и она в первый да второй класс тама ходила. Директором наша кума, школа же маленькая, ну так документы вот позабирает, сказала — сама, мне велела не ходить. Там и посдаст, а то как же снова десятый, нет.

— Когда?

— А? — тетя Вера перестала моргать, нахмурила серые бровки на лбу с тонкими морщинами. Короткие вопросы выбивали ее из колеи.

— Теть Вера, мне пора уже, время, она когда за документами приедет?

— В понедельник, Леночка, и заночует. Велела, чтоб я никому. Но вы же всю дорогу вместе, так я… А может, ты ей скажешь, а? Чего коники выкидывает, а вдруг усе же не положено так? Это ж бумаги!

— Конечно, скажу. Спасибо, теть Вера.

Вниз Ленка летела, дробно перестукивая подошвами и на бегу еле касаясь пальцами деревянных перил. Было обидно, на этот раз по-настоящему. Оля велела никому не говорить о своем коротком визите. Значит, она придет в пустую школу, где, если нет консультаций и экзаменов, никто ее не увидит, побежит в учительскую, подпишет там всякое, и испарится, думая, что Ленка так ничего и не узнала. И еще интересно, сердито думала Ленка, выскакивая из темного подъезда в ленивый вечерний свет, такой густой, что кажется, нужно отводить его руками от лица, она не подумала, что Ленка волнуясь, все равно придет выяснять? Если не подумала, то, наверное, сама тоже не пришла бы? Допустим, сама Ленка взбесилась и свалила куда-то, внезапно. «В город Артем» подсказал ехидно внутренний голос. И что, Оля не пришла бы домой, требовать ответа у Аллы Дмитриевны, а просто жила бы дальше? Бы да бы. Если бы да кабы. Но все равно обидно, обижалась Ленка, подходя к «серединке», напрочь теперь закрытой старым абрикосом, зарослями бирючины и жасмина.

В желтом прекрасном свете, сочно рисующем яркие кусты сирени, раскидистые кроны серебристых тополей с ватными сережками, далеко впереди нарисовался силуэт Викочки, в неизменных джинсах и летней кофточке, просвеченной так, что были видны тонкие руки под пышными рукавчиками.

— О! — удивляясь, что не заметила подругу раньше, Ленка ускорила шаг, — Викуся! Подожди!

Догнала и, цепляя ту под локоть, пошла рядом, сбоку заглядывая в напряженное конопатое личико с жирно накрашенными ресницами.

А приближаясь к углу своей пятиэтажки, Ленка отпустила локоть, и викочкина рука повисла, отстраняясь. Дальше шли рядом, не касаясь друг друга, и Ленка молчала, растерянно собирая мысли. Новости про Олю казались ей такими важными, но когда начала говорить, то Семачкино ответное молчание и неохотные короткие реплики сделали разговор, вроде бы, ни о чем. Идя мимо лавочки у первого подъезда, на которой сидели, сложив руки на животе, дежурные бабушки, к лавочке у второго подъезда, облепленной девочками с куклами и мальчиками над брошенными на асфальт велосипедами, Ленка понимала, если бы Викуся попала в тон, как было раньше, выслушала с эмоциями, получилась бы правда, которую не надо объяснять, она и так есть. Но Викочка молчала, пару раз кивнула, пожала плечами, разок выразительно фыркнула, и Ленка умолкла тоже, почти покраснев от стыда за свои ахи и восклицания, а потом на этот стыд рассердившись.

— Ну, документы она же заберет? — уточнила Викочка, останавливаясь у раздолбанного велосипеда, что лежал, свернув руль и топыря потертые колеса, — год не пропал у нее?

— Заберет, мать сказала, — неохотно согласилась Ленка.

Викочка пожала плечами в полупрозрачный горошек.

— Тогда нормально все.

Ленка промолчала. Кивнула, поворачиваясь уходить.

— Малая, — негромко окликнула ее Семачки.

Она отошла от велика и стояла на ступеньках, уперев руку в джинсовое бедро, смотрела сверху вниз и на конопатом личике плавало странное выражение — смесь испуга и высокомерия, будто она собралась сказать что-то совсем обидное и готовилась убежать.

— А ты как хотела? Думала, всю жизнь за ручки держаться? Школа бай-бай, дальше каждый за себя. Каждая.

— Ну… — Ленка пожала плечами. Разговор был не для вечернего двора, полного детей, кошек и бабушек, криков и трезвона. И вообще, нужен ли этот разговор, если Семачки говорит такое и так уверенно.

— Я думала, на дискарь с тобой смотаемся, — сказала совсем другое, хотя уже вовсе не хотела ехать туда с Викочкой, — сегодня как раз, а то потом билеты, все такое.

Теперь уже плечами пожала Семачки. Постояла еще и молча канула в черный проем. Через пару шагов там засветила тусклая лампочка — Вика на ходу ткнула в кнопку, зажигая свет на лестнице.

Ленка медленно шла мимо скамеек, детей, кустов сирени, отягощенных цветущими гроздьями, а дома была страдальчески взволнованная мама и Светища с токсикозом, а еще Жорка с липким взглядом и кудрявыми усами. Был — не был папа, который поспешно уехал, но остался в неприятном разговоре с мамой. Еще — опять учить билеты, а думала, вместе с Олей завеются куда на дальний пляж, валяться на песке, вслух читать друг другу вопросы, смеясь и мало что из них запоминая.

Дома все так и было. Из кухни выразительно гремела посудой мама, и Ленка, уходя в комнату, снова подивилась, вот умеет же — греметь кастрюлей с упреком, или пройти мимо комнаты недовольной походкой… За дверями Светкиной комнаты невнятно гудела музыка, временами ее перекрывал сначала раздраженный голос сестры, а его подхватывал, парируя, такой же недовольный голос Жорика.

Ленка в приоткрытую дверь цапнула телефон и села на диван, устраивая его на коленях. Набрала наизусть выученный номер. Слушая гудки, смотрела, как обычно делала, на свое отражение в дальнем зеркале, заставленном флаконами и вазочками. Там, на одной полке лежала в углу пачка фотографий, подумала Ленка, нахмурилась и мысль эту из головы прогнала, чтоб не стало еще паршивее.

— Алло? Сережа? Ой…

— Але? — отрывисто сказал мужской, не сразу узнанный чужой голос, — щас.

— Дима? — догадалась Ленка, — это Лена, Малая.

— Щас, — повторил Димон. За его ответами слышался смех Кинга, какие-то стуки, видимо, хлопала балконная дверь.

— Где мой Леник-Оленик, Ленник короля Серджио, плененный и отобранный у польского короля! Чего звонишь не вовремя? Случилось что?

— Сережа. Привет. Извини, да. А ты можешь…

Она замолчала. Он там слушал, доброжелательно, но без особого интереса. Надо же, а Кинг умеет молчать тоже с выражением, поняла Ленка и мельком подумала, может быть, она такая сама? Слишком много чувствует. Но додумывать не стала, пока молчание в трубке было спокойным и доброжелательным.

— Ты можешь сделать так, чтоб мне сейчас стало хорошо? Ой. Ты понимаешь, я не про то. А вот просто. В целом. В общем.

— Сплин замучил? Причины есть?

— Да так. Ну….

Он молчал в ответ. Ленка, глядя на далекую себя через набегающие слезы, собралась уже попрощаться и трубку положить…

— Через час у кургана. Форма одежды, какая хочешь. Дома наври там чего, день рождения, поздно вернешься, папа подружкин довезет. Такое.

— Хорошо. Спасибо.

— Пока не за что. Цемки Ленку.

Подумав, Ленка натянула тонкие колготки, выудила из шкафа обрезанные джинсовые шорты, влезла, устраивая поверх клетчатой рубашечки лямки джинсового топика. Подкрасилась, повесив на плечо сумочку, дождалась затишья в коридоре и вышла, сунула голову в двери родительской спальни. Сказала быстро:

— Мам, я к Оле, мы с ней на день рождения. Меня проводят, я в полдвенадцатого буду точно, ключ взяла.

И под восклицания «Лена, подожди, ты почему не сказала…», выскочила из квартиры, пробежала мимо окон, цокая каблуками. Под взглядами бабулек, которыми те провожали ноги, поблескивающие под короткими джинсовыми шортинами, клетчатые короткие рукава, и облако светлых волос, закрывающее плечи и лопатки, пошла мимо Викочкиного подъезда, за угол, мимо спрятанной «серединки», в проход, полный вечного сквозняка, через дорогу с редкими машинами. К горбатому кургану, поросшему майской плотной травой.