В Севастополе все получилось намного удачнее, чем рисовали поспешные Ленкины страхи, которые кинулись на нее в конце поездки. Придерживая на плече самодельную сумку из беленой мешковины с черным трафаретным черепом и английскими буквами на боку, Ленка почти вывалилась из горячего автобуса на белый от зноя автовокзал. Растерянно оглядываясь, куда-то повлеклась вместе с неровной толпой, с ней же оказалась на остановке и у кого-то что-то спросив, погрузилась в тесный автобус, который, казалось, сейчас треснет и с лязгом развалится, высыпая из себя шумных и потных людей.

На нужной остановке с трудом выдралась из автобусной спрессованной толпы и, найдя проходную, вошла, становясь у грубо покрашенной железной вертушки. Сказала здрасти, и объяснила вахтеру, что и кого ей нужно. Тот вздел клочкастые брови, оглядывая Ленкин измятый сарафанчик и спутанные волосы, ругаться не стал, а сказал одобрительно:

— На внучку мою похожа. Тока моя красившее будет, потолще.

Ленка согласно кивнула, и он, дергая плечом в линялой клетчатой рубашке, стал набирать номер на массивном висячем телефоне, потом они вместе ждали, потом Ленка подсказывала, а он орал, хмуря брови, повторяя за ней фамилию…

— Матвеевич! Да! Кат-ков… Еще повторить? Да шо ж вы… Катков Сергей Матвеевич. На «Профессор Лунин» идет команда. Где? Куда? Хорошо. Даю. Да тут она!

Ленка поймала сунутую в руки большую неудобную трубку. Прокашлявшись, сказала:

— Але?

— Летка? — сильно удивился далекий папин голос, потом что-то затрещало и запищало, потом он снова прорезался, заканчивая неуслышанное ею слово:

— …йду. Поняла?

— Да. Нет! Пап, что ты сказал?

— Тута жди, — подсказал вахтер, прижимая к уху второй наушник, — вон в тенечке посиди, в кустах лавки. Придет он скоро.

Ленка отдала ему трубку и ушла на лавку в кусты, села там, вытягивая ноги и крепясь — очень хотелось писать, а спрашивать про туалет у вахтера было стеснительно.

Папа пришел, когда она уже устала ждать, и заодно боялась встать, так сильно приспичило, но увидев, как мелькнул у турникета и, оглядываясь, встал на ступенях, вскочила, торопясь навстречу недоуменно-сердитому, очень взволнованному лицу под растрепавшимися темными волосами.

— Что? — он обхватил ее плечи, повертывая к себе, — дома что? Со Светланой? Или — мама? Ты чего тут, Енка?

— Нет, — быстро ответила она, — нормально, пап. Все в порядке. Я сама. К тебе.

— У вас что, экскурсия? Ты удрала?

— Что? — Ленка полминуты смотрела в его загорелое лицо, потом поняла и подумав, кивнула, топчась, — да, точно, экскурсия. Пап, я в туалет хочу. А еще поговорить надо. Пойдем, а? Да, я до утра могу, да.

Она переминалась, совала ему в руку свой паспорт, и сама уже толкала его к ступенькам.

Внутри, где все сверкало тяжким предвечерним светом, лязгало и грохотало, шли быстро, Ленка еле успевала, и спотыкаясь, немного сердилась на то, что отец молчит. Правда, шум вокруг такой, что пришлось бы кричать, а еще ей не нравилось выражение его лица. Да, приехала неожиданно. Но она же дочь. И совсем уже взрослая. А вдруг я просто решила увидеться с отцом, думала возмущенная Ленка, мне что, на это нужны сто пятьдесят разрешений? Мог бы и порадоваться.

У дальнего причала, заросшего вдоль блестящих рельсов беленькими ромашками и желтыми нитками повилики, отец остановился у серого борта маленького облезлого кораблика.

— Вон гальюн, видишь, за деревьями? Беленый домик. Давай сумку, я тут подожду.

Потом они поднимались по узкому трапу, отец поздоровался с сонным вахтенным, и пройдя по белым палубным доскам, вместе спустились в тесное нутро, где было тихо и совершенно никого. Прошли узким коридорчиком, освещенным редкими зарешеченными лампочками. Сухо щелкнул необычной формы ключик, медленно отошла дверь с полукруглыми закраинами.

— Заходи.

Ленка протиснулась следом, приложилась бедром о край металлической раковины, наклоняя голову, чтоб не треснуться о бортик койки, уселась на крошечный диванчик под иллюминатором.

Отец остался стоять в дверях. Помялся, и задирая манжет старой рубашки, посмотрел на часы:

— Слушай, у меня сейчас вахта, потом, ну, ребята там собираются, ты не думай, все официально, а то я бы не пошел. Совсем нет сейчас времени. Ты, правда, на ночь? Никто тебя там не хватится?

— Никто, — немного мстительно ответила Ленка, скидывая босоножки, — я всем сказала, что к папе, попрощаться перед рейсом. А это что, на нем и пойдете?

— Нет, — отец засмеялся, стряхивая манжет на место, — на этом мы в Черном море болтались, месяц. Это моя каюта. Моя и Семеныча, ну он уже переселился. А пароход встал на ремонт. Завтра бригада начнет заниматься чисткой и покраской. Летка, понимаешь, я тебя на «Такиль» повести не могу, я же там не один в каюте…

— Мне тут нравится, — быстро ответила Ленка, — ты иди, если торопишься, а потом придешь. Совсем вечером придешь же?

Она хотела напомнить, насчет поговорить, но вспомнился недавний какой-то фильм, где родители первое, что думали, ах, дочка беременная! И пока не стала. Все равно топчется и на часы смотрит.

— Приду, обязательно приду. Только у меня вахта ночью. Летка, я побежал. Ты есть хочешь? Вот ключ, на вахте спросишь, где стоит «Такиль», подойдешь. Я скажу Петровне, чтоб покормила. Ясно? Ты поняла?

Последние слова кричал уже из коридора, они гулко пролетели в приоткрытую дверь, и Ленка, босиком прошлепав, высунула голову, отвечая вслед шагам по железному трапу:

— Поняла! Не волнуйся!

Прикрыла дверь и вернулась на диванчик, улеглась, раскидывая ноги и руки, вывернула голову так, чтоб удобнее смотреть на край иллюминатора и здоровущие железные болты, которые его держали. Вздохнула от удовольствия. Вот здорово. Она совсем одна, в настоящей каюте, и пока есть неохота, можно никуда не идти, пусть папа делает там свои дела и возвращается совсем ночью, а она отдохнет от народа, от маминых волнений, Светкиных ссор с Жориком и от его сальных взглядов. Да от всего.

Вахтенный, мимо которого Ленка невнимательно проскочила в первый раз, оказался сильно пожилым дядечкой с крепко битой сединой головой, в старой рубахе и промасленных до черных пятен штанах. Когда она, сжимая в руке ключик, нерешительно вылезла на палубу и остановилась поодаль, не зная, как обратиться, сложил газету и, кивнув, спросил:

— Сало ешь?

— Что? — не сразу поняла Ленка, хотя вышла именно спросить, как пройти на «Такиль» к Петровне-кормилице, — а, да, ем сало.

— Тогда вот, — дядечка нагнулся, натягивая рубаху на спине, пошарил в темноте под какой-то тумбочкой или столиком, и вытащил большой газетный сверток, разворошил, открывая скудному электрическому свету нарезанный серый хлеб, шмат влажно блестящего сала и пару вареных яиц.

— Тоня собрала, а куда мне столько, на вот.

— Спасибо, — Ленка приняла тарелку с хлебом и ломтиками сала, по которой каталось яйцо.

— Соль вот. Кружку неси, у меня чай, в термосе, с шиповником.

Ленка благодарно кивнула и пошла обратно, вниз по еле заметно качающимся ступенечкам крутого трапа. В каюте горела включенная ею настольная лампа, вернее, настенный выпуклый светильничек над маленьким пластиковым столом-откидушкой. Тарелка удобно встала там, а кружка нашлась на крючке у раковины, в которой не было воды — Ленка проверила.

Наливая парящий чай с кисловатым запахом шиповника, замасленный дядечка просвещал внимательную Ленку:

— Приспичит если, побеги на берег, вон за деревьями сортир, а тут воды уже нет, и завтра отключат питание, бригада придет, борта чистить от краски. Визгу будет, как заскребут машинкой, уже не поночуешь. А чего ж батя не взял в каюту?

— У него там Семеныч, — вступилась за отца Ленка, держа железную кружку через тряпку, чтоб не обжечь руку.

— Угу, — неопределенно отозвался непоименованный вахтенный, — то так, по двое их там. Ладно, иди поешь. Потом если чего надо, я тут до восьми утра.

В каюте Ленка поставила кружку рядом с тарелкой, из сумки вытащила полпачки печенья, вытерла каким-то найденным в ящике под койкой полотенцем найденную на полочке вилку и села с ногами на кожаный диванчик, умащиваясь поудобнее. Ей было тут хорошо и очень спокойно, так хорошо, что цепляя сало и зажевывая его хлебом, она мысленно пожелала, да пусть бы и папа пришел попозже, совсем уже ночью, чтоб она еще побыла совсем одна. Кружка сильно нагрелась, а чай в ней остыл, так смешно, кружка горячее чая, думала Ленка, осторожно прихлебывая и слушая, как за приоткрытым иллюминатором на других причалах лязгает и грохает, а когда стихает, то слышно — внизу под бортом хлюпает вода.

Убирая за уши волосы, Ленка ела, запивала, вытирала пальцы кинутым на колени полотенцем и пыталась вспомнить, а когда же она оставалась одна, так чтоб совсем-совсем, а не так — мама ушла в магазин и скоро вернется. Или бабка через коридор смотрит бубнящий телевизор, плюясь и высказываясь в пространство.

Потом Ленка еще повалялась и даже немножко подремала, слушая сквозь дремоту, не прозвучат ли за дверями шаги. Потом проснулась, проверила время. Расчесав волосы, заплела толстую косу, рассмотрела себя в круглом зеркале над раковиной, вздохнула и распустила снова, стянула в хвост. И прихватив посуду, отправилась к трапу, спросить, где же стоит этот «Такиль», с которого никак не идет к ней папа, хотя уже почти одиннадцать вечера. А еще снова хотелось в туалет.

Вахтенный оказался Василием Вячеславовичем, и представившись наконец, Ленке, он и сам сказал тьфу, утомясь отчеством и стал просто — дядей Васей. Ленка предпочла более благородный вариант:

— Дядя Василий, я схожу на «Такиль», а после мы с папой вместе придем, он меня проводит.

— Ну, я тут, — согласился страж сонного, совсем пустого без Ленки кораблика, и уселся удобнее, вытягивая ноги из чернильной темноты в полосу желтого света.

А Ленка медленно пошла туда, куда он показал ей — за двумя следующими причалами искать третий, который закрывали рифленые крыши складов, но над которым маячила ажурная башня подъемного крана.

«Такиль» оказался ненамного больше пустого ленкиного прибежища и был таким же облезлым, в серых пятнах по грязно-белым бортам. Основная разница была в другом: на палубе, в рубке и прочих надстройках кругом горели яркие лампы, шевелился народ, у трапа рычали два грузовика, и было много криков и раздраженной ругани.

Ленка встала сбоку, прижимая локтем сумку, в которой пудреница и паспорт, а остальное она оставила в каюте, которую мысленно называя «своей», и следя глазами за трапом, слегка испугалась, уныло прикидывая, к кому тут подходить и у кого спрашивать. Он и правда сильно занят, вот что творится перед отходом судна в рейс, с раскаянием подумала Ленка. И чуть не упала — мимо, обругав ее, протопала фигура с ящиком у живота.

— С-стоишь тут, раззява…

Сзади слышались еще шаги, потому Ленка выдохнула и решительно полезла по трапу вслед за ящиком. Затопталась рядом с вахтенным, не зная, где лучше встать, чтоб на нее никто не натыкался.

— Чего? — заорал молодой парень, обращаясь к массивной телефонной трубке, — да! — и повернулся, не меняя тона, — я говорю, чего встала? Ищешь кого?

На Ленкины торопливые объяснения загремел и зажужжал, дергая какие-то на телефоне рычажки. Крикнул уже про нее:

— К третьему с «Лунина» тут пришли. Барышня какая-то. Ага, Катков. Она? Каткова она. Да пошел ты…

Парень начал слово и оборвал, а Ленка отвернулась, разглядывая внизу погрузчики и рабочих.

— Распишись, — парень сунул ей раскрытый журнал, — щас Алик тебя проведет.

Ленка еле успела чиркнуть ручкой, как из двери высунулся, вероятно, Алик — нашел ее глазами и замахал рукой, уже исчезая снова. Она загремела следом по трапу, дергая плечом, с которого сползала сумка. На площадке Алик повернулся, показывая грязной рукой, куда спрыгнуть. Осклабился, сверкая зубами на темном лице, чумазом, как у шахтера.

— Телефончик дашь? Я в душ схожу, стану красивый.

Ленка улыбнулась, идя следом по коридору с высоко поднятыми закраинами полукруглых дверей. Верхний шум утих, и шаги стали хорошо слышны, а еще навстречу плыл радостный ресторанный шум — звенели вилки, слышался смех, звон стекла, и кто-то раскатисто проговаривал слова, видимо, произнося тост.

— Банкет, — сказал Алик, — отходная, ужин, чисто комсостав с двух пароходов. Начальство… Батя твой там. Ну, должен быть, в каюте нету.

Сзади их догнал раздраженный вопль, и Алик, прервав себя на полуслове, вдруг метнулся обратно, обдавая Ленку запахом масла, бензина и свежего винного перегара.

— Да иду я!

Ленка поглядела вслед и дальше пошла сама, навстречу рассеянному праздничному шуму и яркому пятну света из открытой толстой двери, мысленно репетируя улыбку, и как позовет отца, чтоб узнать, когда же он освободится. Шла медленно, и все замедляла шаги, боясь, а вдруг он там, как бывало дома, уже заваливается на стол, часто моргая и улыбаясь, и как тогда при всех разговаривать с ним, будут смотреть, а он…

У двери встала, чуть сбоку, укрываясь в негустой тени. И заглянула, стараясь, чтоб ее не было видно тем, кто сидел за столами, накрытыми ослепительно белыми скатертями.

Отца увидела сразу, но не узнала. Сглотнула, всматриваясь и приоткрывая от удивления рот. Он стоял, держа в руке хрустальный бокал, звенел по нему вилкой, улыбаясь, ждал, когда стихнет говор. И стал говорить что-то, чего Ленка не услышала, занятая разглядыванием. Он был очень красив, в свежей рубашке с короткими рукавами, с погонами, блестящими на плечах, с темными, зачесанными назад со лба влажными волосами. Все лица были повернуты к нему, все умолкли, внимательно слушая, и вдруг засмеялись, кивая, и он засмеялся, такой — совсем молодой, но совершенно Ленке незнакомый, получается. Только на снимках, казалось ей, видела она его таким, ну да, подумала мельком, снимки все — из прошлого, она думала — он был. А он, оказывается, есть. Сейчас есть. И вокруг сидят люди, внимательно слушают, после аплодируют, уважительно смеясь. У Ленки защипало в глазах от любви к нему и от гордости, а прочее она пока загнала подальше, все эти недоуменные вопросы, которые еще придется обдумать, — почему он тут совершенно другой? Такой — настоящий. А кто же тогда дома, тот, что сидит в кухне у окна, курит промахиваясь окурком мимо пепельницы… Но это все потом, а сейчас надо шагнуть внутрь, в яркий свет, пройти пустое пространство на глазах у сидящих мужчин в белых парадных рубашках, и кивая всем, подойти и сказать — папа…

Она не успела. Все уже ставили пустые бокалы, и переговариваясь, звенели вилками, стучали ножами, дергали из подставочек салфетки, и отец сел, что-то рассказывая соседу — толстому одышливому дядьке с красным лицом, когда мимо Ленки быстро прошла и, не задерживаясь, шагнула внутрь женщина, ни на кого не глядя, миновала пустое пространство, оказалась прямо перед столом и сказала звенящим голосом:

— Сережа!

Ленка задохнулась, качнулась, отступая, и замерла, глядя, как ее отец поднимается навстречу, обходя толстяка, берет женщину за руку и ведет обратно, а та, поднимая к нему отчаянное лицо, говорит что-то быстро и уже негромко.

Сейчас они выйдут, подумала Ленка, и наткнутся, на меня, я тут стою вот. А он не знает. Что я тут. Думал, я буду там сидеть. Одна.

Надо было повернуться и убежать, но не могла и понимала — не успеет все равно, да и как это — бегать еще, будто заяц какой-то. И ноги все равно не двигаются.

Шум был равномерным, обычный шум праздничного ужина, когда все еще голодны и едят, а говорить и смеяться будут потом. Ленка стояла, уставившись на сложную дверь, на какие-то на ней рычаги и винты. А из проема никто не вышел, но зато совсем рядом, за краем послышались голоса. Они встали там, поняла Ленка, рядом со мной, и не видят.

— Лариса, — сказал отцовский голос, — да погоди, может просто…

Ленка вздрогнула, услышав имя.

— Что просто? Нет. Он же сказал, Валечка сказал, позвонит, и вот нет, а сейчас Надя мне говорит, не приехал! С ним что-то случилось. Я знаю!

Свет из кают-компании потускнел, двое вышли, отец держал женщину под локоть, но она все равно споткнулась о высокий порог и он обнял ее за талию.

— Зачем я его послушалась, — с отчаянием сказала Лариса, выпрямляясь и держась за отцовскую руку, а он через ее плечо уже смотрел на Ленку.

— Зачем? Сказал, поможет Ниночке, я тебе говорила, девочка у него там, в Артеме, сказал, что уже взрослый, так просил, чтоб — сам. Какой он взрослый! И что теперь, Сережа?

Отец молчал и Лариса замолчала тоже, повернулась. Стояли перед Ленкой — держась за руки, как школьники. Лариса не очень внимательно смотрела, как на помеху, которая мешает, отвлекает от собственного горя.

— Летка, — сказал отец. Кашлянул и вдруг сразу стал похож на себя, того — кухонного.

— Да ладно, — хрипло сказала Ленка, мало что видя из-за наплывающих слез и сердясь на себя за эти слезы, — решайте там свои проблемы. Молодожены… Интересно, пап, а когда мама приезжала, ты как делал, чтоб друг друга не нашли? Ну, не видели чтоб. Тоже в пустую каюту поселил, да? И бегал туда сюда? А все над ней смеялись, да? Эти твои.

— Сережа, — очнувшись, испуганно сказала Лариса. И отпустила его руку, будто та раскалилась.

— Ага, — кивнула Ленка, — он Сережа, а я — Елена Сергеевна Каткова. А вы я так понимаю, Лариса Панченко. Как бы тоже Каткова. Почти.

— Летка, прекрати, — хмуро сказал отец.

Таща за руку Ларису, он попытался взять Ленкину руку, но та дернулась, отскакивая.

— Да идите вы! С вашими ниночками!

Она быстро пошла по коридору, но ярость была такой сильной, что нельзя уходить, иначе взрыв, и головой об серый борт. Так что она повернулась и снова подошла, кинула презрительно, оглядывая обоих:

— Тоже мне ро-ди-те-ли! Больного пацана присмотреть не можете, потеряли.

Теперь можно было уйти. Ленка повернулась и пошла, потом побежала, слыша за спиной отцовский голос, произносящий ее имя, он догонял ее раз и еще раз, но она побежала быстрее и он умолк. Остался там, с Ларисой и ее проблемами.