Темнота была такой полной, что казалось, все вокруг плоское, как черная бумага, и Ленка боялась вытянуть руку, чтоб не уткнуться пальцами в это сушеное страшное, совсем черное, на котором сбоку выше ее лица были нарисованы какие-то белесые точки.

Приваливаясь спиной к чему-то ужасно неудобному, что собирало складками на спине сарафан, она обхватила руками коленки и сильно закусила нижнюю губу, закрывая глаза, чтоб нарисованные по черной бумаге пятна не качались, а то приходила злая тошнота. И было очень страшно.

Пятна становились больше, прыгали и крутились. И наконец, заполнили Ленке глаза, она удивилась, дрожа, они ведь закрыты, так сильно, что болят веки. В уши полез, громыхая и кусаясь, крик, она не поняла, что кричат и кто, но вдруг голос резко ударил совсем рядом, одновременно дергая локти и плечи.

— Тут она! Та блядь же…

Ленка тоже закричала, валясь на бок и стараясь вывернуться и уползти, но локти сошлись за спиной, неудобно, она рвалась, скалясь и поворачивая лицо, дергала головой, пытаясь что-нибудь разглядеть через спутанную сетку волос, но там был только слепящий свет, шум и черные тени поперек, двигались.

— Ты чего? — заорал кто-то снова в самое ухо, — вот жеж, да хватит!

Ноги повисли, не находя земли, колено толкалось во что-то твердое, царапалось, но боли не было, совсем. И наконец, Ленка устала, внезапно, будто ее выключили. Обмякла и, роняя на плечо голову, заплакала в голос, подвывая и давясь слезами.

— Фу, — сказал голос в ухо, — соплями измацала, епт же.

Ленка снова дернулась, шмыгая, сумела ответить, хрипло, срываясь голосом в писк:

— Сама. Я сама. Уйди!

Ее поставили, она взмахнула руками, цепляясь и оседая на слабых коленях. Через свет приблизилась чья-то черная голова, голос Кинга сказал с раздраженной заботой:

— Оклемалась? Ну, ты заяц, Леник-Оленик. Какого черта побежала? Еле нашли, в такой темноте.

— Время. Сколько? Времени?

Ее затрясло, когда, водя по сторонам глазами, цепляя взглядом машину с яркими фарами и темноту вокруг, а из темноты мирный плеск воды, поняла — это ночь. Нет фонарей, и рядом море, а дома ее ждут, она не попала к Светище, и там мама не знает, куда она делась.

— Двенадцать, — голос Димона прозвучал из распахнутой дверцы, — блин, всю рубашку мне. Какого нажралась, спрашивается.

— Не скавчи, Димчик, ну с кем не бывает.

— Домой. Мне надо домой. Я хочу домой.

Она снова заплакала и тут же перестала, потому что нужно было срочно что-то решать, а слезы мешают. И еще очень сильно тошнит. Дернувшись из рук Кинга, она отступила, босыми ногами по сухим комкам глины на обочине, оперлась рукой о бетонный забор, нагибаясь. И ее вырвало под ноги, брызгая на пальцы теплой жижей.

— Живая? — спросил от машины Кинг, — тебя там подержать, несчастье?

— Не надо, — Ленка покачивалась, вытирая рот тыльной стороной ладони, — домой, мне домой.

— Ага, — Кинг засмеялся, — куда тебе домой, ты погляди на себя. Всех там перепугаешь, до смерти. В угол поставят. На гречку. Сладкого не дадут. Поехали. Выспишься, утром кофейку, пожрешь чего, почистишься. И тогда поедешь.

Ленка затрясла головой. Он не понимает. Мама там наверняка уже обзвонила милицию, больницы и морг, она всегда так говорит, когда Ленка опаздывает — «я уже все больницы обзвонила! Искала тебя!». И до утра будет сидеть в кухне, плакать, звонить. Ленка на этот раз прекрасно ее понимает.

— Мать будет искать, да? Садись, сейчас придумаем чего. Садись, сказал!

В его голосе уже не было заботы, одно раздражение и злость. Ленка оторвалась от забора и подошла, села боком на заднее сиденье, выпрямилась, сводя глаза, а они разъезжались, кося в разные стороны.

Кинг помолчал, стоя рядом, задрал голову, покачиваясь на носках.

— Небо какое, а? В городе такого нету. Ты, ихтиандр недоделанный, ты чего с катера в воду прыгнула? А если бы потонула? Тоже мне, великий ныряльщик.

— Я? — Ленка в ужасе попыталась вспомнить, но даже кусков и отрывков не было, вообще ничего, кроме мокрого бокала с красной лужицей на донышке. Такого холодного, что немели пальцы. Всего один бокал. Нет… Не один.

Память медленно ворочалась, просыпаясь, крутилась, лениво показывая. Рюмочка с желтым, а еще Димон, улыбаясь крупными неровными зубами, крутит на горлышке бутылки с блестящей импортной этикеткой пробку. И после наливает что-то белое, злое вкусом. А Ленка смеется, подставляя почему-то фарфоровую чашечку.

— Так, — решил Кинг, подталкивая ее в машину и захлопывая дверцу, сам уселся вперед, повернулся, — берем Ларочку, и гоним на гаражи, у сторожа там телефон. Позвонишь, Ларочка скажет, что ты в гостях, у подружки. Ясно? Как маму зовут? Алла Дмитриевна? Отлично. Не ссы, Леник, все будет путем.

— Я в город не поеду щас, — словно проснулся недовольный Димон, — еще менты остановят, ну и бензина на раз вернуться.

— Именно, — кивнул Кинг, — так что сиди, Малая. Сейчас отмажем тебя.

Через пятнадцать минут они стояли в сторожке, толпясь у захламленного подоконника, Ленка держала в потной руке трубку. В распахнутой двери сторож, низенький и квадратный, подпирал косяк, дымя папиросой наружу и отмахивая рукой комаров, слушал, ухмыляясь.

— Какая еще девочка? — кричала из трубки мама, — ты совсем с ума сошла, да? Мало мне Светочки, дите лежит там, ждет, когда ты ей, передачку, а ты хвостом вертанула. И не подумала, как я тут? Да я все больницы уже!..

— Это Инна, мам, — хрипло сказала Ленка, краснея, — наша Инночка Кротова, она уезжает скоро, насовсем. Ну так получилось, извини.

— Дай, — шепотом сказала Ларочка, отнимая у Ленки трубку, — алло? Алла Дмитриевна, ну простите, так вышло. Я сама в шоке. Такое легкое вино, наше домашнее, из винограда, слабенькое, и выпили немного совсем. И как заснули! Маму? А она ушла на дежурство. В ночь. Вот папа, я ему сейчас.

Ленка отступила, поникая головой, Кинг перехватил трубку.

— Алла Дмитриевна? — в голосе Кинга появились вальяжные, совсем взрослые нотки, — да, да. Ну что вы! Я бы отвез, да мой жигуль в ремонте, куда отпускать девчонок ночью. Не волнуйтесь. Да. Да. Спокойной ночи. Сейчас я Леночку.

— Лена, — дрожащим, но уже спокойным голосом проговорила мама, — ну почему сразу не сказать, что все хорошо, что там у вас взрослые, и вы дома. Я могу теперь спокойно лечь. И смотри, постарайся вернуться утром, а не под вечер. А то я тебя знаю.

Обратно доехали быстро, прыгая по колдобинам под сдавленную ругань Димона. Ленка сидела в углу у самой дверцы, молчала, отчаянно пытаясь восстановить события, и тайком щупала сарафан на бедре, отыскивая под ним завязки купальника, а те никак не находились. Иногда ее толкала коленка Кинга, он сидел, отвернувшись, шепотом что-то рассказывал Ларочке, та смеялась на переднем сиденье, зевала, звеня ключами. У ворот выскочил, помогая открыть тяжелые створки. Скомандовал:

— Начнем веселиться по-взрослому. Димон, загоняй своего коня. Ларочка, ты как? Выспалась немножко? Ленке кофе и коньячка, чтоб выздоровела окончательно.

Мокрый купальник висел на веранде, свесив еле видные в полумраке шнурки завязок, и Ленка снова тоскливо захотела домой, куда до утра никак уже не попасть. Ларочка, улыбаясь, прошла мимо, трогая ее локоть.

— Пойдем, я тебе дам парео, а сарафан надо тоже повесить, пусть проветривается. Ну, тебя развезло, я испугалась прямо. Когда вы с Димоном кинулись голые купаться, думала, а вдруг потонете. Или ты потонешь. Ты ныряла прям так глубоко. Сережа волновался. За тебя. Снимай сарафан. Я думала, поспим немного, час-два, а тут Сережа прибегает, кричит, Ленка сбежала! И они поехали. Хорошо ты недалеко. Вот, держи. Тут надо завернуть, тогда не упадет. Иди сюда.

Она подвела Ленку к зеркалу, сбоку светила тусклая лампочка, торчала из стены, голая. Ленка, глядя на свои плечи и затянутую полупрозрачной синей тканью грудь, снова попыталась вспомнить: купалась, голая, с Димоном. Какой кошмар. А что еще было? Пока ее купальник сушился на веранде? Может, убежала совсем не просто так? Спросить у Ларочки? Или не позориться, признаваясь, что не помнит?

Ларочкино отражение в зеркале потянулось, закидывая над головой голые руки, колыхнулась затянутая на груди зеленая прозрачная ткань, показывая темные соски.

— Было та-ак здорово! Я тоже поднапилась, Сережа меня на руках унес наверх, уложил, поцеловал, как маленькую, в щеку, говорит, спи малыш. А вы с Димоном там ругались внизу. Ты сперва смеялась, потом стала кричать на него. Потом снова смеялись. И Сережа там с вами смеялся, а я уже засыпала совсем. Хотела к вам спуститься. Но спала-а-а. Ты как? Отошла немножко? Не тошнит?

— Нет, — голос был хриплым, и Ленка прокашлялась, повторила, — нет, нормально.

Ларочка кивнула, поправляя волосы.

— Тогда пойдем, мальчики сосиски жарят, на очаге. Посидим, поболтаем. Такое небо, звезды. В городе такого нет.

Качели-диванчик поскрипывали, натянутая цепь холодила руку толстыми уверенными звеньями. Ленка сидела, держась, а в другой руке — кружка, до половины налитая черным горячим кофе. Ларочка толкалась ногой, и диванчик плавно уезжал назад, кружка наклонялась. Ленка подносила ее ко рту, прихлебывая. В кофе был еще и коньяк, немного, Кинг плеснул, показывая, мол, совсем чуть-чуть. И теперь, как ни странно, тошнота прошла, осталась лишь тяжесть в висках, но и она уходила с каждым глотком. Вместо нее наплывала из верхней, над огнем, темноты, полной небесных звезд, тихая и покорная грусть. Вот настала суббота, думала Ленка. Отпивала глоток сладкого, ласково плывущего по языку напитка. И сегодня ей будет звонить Валька. Валик Панч, ее ангел, а она не сумела. С самого начала не сумела стать маленькой Малой для своего ангела, которого сама нашла, сама полюбила, и сама заставила быть не только братом. Назначила своим ангелом, и будто этим пообещала ему, что они навсегда вместе. Но вместо этого пустилась во все тяжкие, так пишут в книгах. Тяжкие… И каждый поступок уносит ее дальше и дальше от смешного и прекрасного пацана, которому она в подметки не годится. И началось все с того, что она не поверила ему. Не выдержала. А поверила сперва козлу доктору Гене, потом Пашке Саничу, потом Кингу. Когда спохватилась, пыталась что-то повернуть, притвориться, что ничего нет. Не было. Но выходит, что так нельзя. Не получается. А получается совсем другое, — она делает шаг, и снова куда-то в грязь, еще шаг и увязает все глубже.

— Там есть даже гостиницы специальные. Каждый номер, типа такой, как в театре. Заходишь, а там типа автобус, и телки стоят. Можно встать сзади, потереться спиной там, ну и дальше хуе-мое. Ларочка, сорри… В другом канаты, веревки всякие. Типа привел миледи и вяжешь ее, как окорок. Крюки всякие, чтоб подвесить. Фотографа можно заказать, типа фото с медового месяца. Не проститутки, а чисто для всех такое.

— Вот это японцы, — Кинг засмеялся, поворошил в очаге, искры бросились вверх, прикидываясь звездами, но стали гаснуть, не долетев, — где ж ты насмотрелся такого, Димчик?

— Думаешь, вру? — обиделся тот, кусая горячую сосиску, — черт, язык спалил, это у Шошана кореш в рейс пошел, привез журнальчик, там такое, опизденеть. Кореш английский знает, переводил нам под картинками. Ну и без перевода там все круто.

— И много у него таких журнальчиков? Продать не хочет? Ты нас сведи, я с ним побазарю. Вяжут девочек, как докторскую колбасу? Я бы попробовал.

— Сережа!

— Шучу, котеночек, шучу, Ларочка, но когда мы с тобой распишемся, я у Димона такую инструкцию попетаю. Тогда согласишься?

— Сережа! А между прочим, у меня тоже такие журналы есть. Я нашла, где папка прячет. Только там никакие не медовые молодожены, а другое. Смотреть страшно.

Ларочка засмеялась. Кинг встал, подошел, придерживая чашки, налил девочкам коньяку. Кивнул Ленке, с заботой следя, как она покорно выпила, опуская пустую чашку на колени. Сунул в руку вилку с наколотой сосиской.

— И далеко? А вдруг здесь? Ты смеешься. А-а-а, я понял, они тут! Ну-ка, рассказывай. Будем смотреть.

Ларочка смеялась все громче, повторяла, вертясь на руках Кинга и обнимая его за шею:

— Пусти! Ну, Сережа, ну, какой ты! Пусти. Щекотно! Они там, в комнате. Я сама пойду. Хорошо, не урони только.

Диванчик на цепях проскрипел и остановился. Ленка подняла голову, сжимая в руках пустую чашку. Димон стоял напротив, закрывая угасающие блики в очаге. Смутно светила распахнутая рубашка и над ней выше — светлые спутанные волосы.

— Ленчик, — нагнулся, дыша коньяком и сигаретами, положил руку ей на колено, — лапочка, нам с тобой тоже пора. Пошли, детка, в постельку, нам еще поспать надо успеть, а не только поебаться.

— С тобой? — ошеломленно спросила Ленка, спихивая его руку и подбирая ноги плотнее к краю диванчика.

Настало молчание, в котором из дома слышался Ларочкин смех и невнятный уверенный баритон Кинга.

— Вот блядь, — Димон выпрямился, взлохматил волосы и снова нагнулся, на этот раз крепко беря Ленкины плечи, — я хуею, Малая, с тебя. А с кем? С дядей Васей, что ли?

— Пусти! Я кричать. Я закричу сейчас!

— Ага! — Димон навалился сильнее, обхватывая ее, пыхтя, зарычал в ухо, стаскивая с качающегося дивана, — ты заебала мозги крутить. А кто меня лапал, в воде, а? Кто жопой сверкал, ныряльщица хуева? Ты вообще почему ехала? Со мной? Я тебя вез! Потом нянчил, когда рыгала тут и в истерике билась. Еще ездил, машину бил по буеракам. А ты динамишь, значит? А ну встала быстро! Пошла в дом, я кому сказал!

За его спиной тускло светили остатки костра в кокетливом очаге, аккуратно выложенном из ровных оранжевых кирпичей, и неяркий свет очерчивал плотную фигуру, ссутуленные плечи, над которыми — острые тени лохматых волос. А лица не стало видно совсем, только взблескивали при каждом фразе глаза и зубы, будто зверь — скалится, обнажая десны.

Зверь… Ленка отчаянно собирала скачущие мысли, но времени не было, совсем. Закричать? Рвануться. А было, только что было. А что еще…

Она опустила лицо, закрыла его руками. Перестала глядеть на то, что маячило перед ней в темноте, закрывая мир и звезды. И замерла, не говоря ничего.

— Ну? — с угрозой сказал Димон, встряхивая ее плечи.

— Сейчас, — медленно ответила она, — Димочка, сейчас. Подожди.

— Ну… — он отпустил ее, свешивая руки.

Откуда-то с другого края бухточки пиликала негромкая музыка, и время от времени бархатным невнятным голосом что-то вещал диктор.

Ленка убрала руки, ясно взглядывая в темноту, обрисованную светом.

— Я же. Я его люблю, понимаешь? Дурака этого. Вот и дура полная, кинулась, приехала. А он.

— Мн-э… — Димон выпрямился.

Ленка помолчала, с ужасом ожидая, что раскричится, или снова начнет дергать ее за плечи, хотела добавить еще чего-то, но по какому-то женскому наитию молчала, сидя каменно и неподвижно. С кем-то другим, да с тем же Кингом, этот разговор был бы смешным и жалким, беспомощным. Но не зря же она ездила с Димоном в машине десятки раз, слушая его пошлые грубости, такие намеренно вызывающие.

— Погодь. Лен. Ну я думал, ты просто. С нами.

Ленка скорбно усмехнулась, обхватывая свои плечи, будто замерзла.

— Дим. Целый год мы знакомы. Ты же сто раз со мной общался. Скажи, я просто? Вот подумай, ты же умный, я блин гордилась всю дорогу, что с тобой знакома, что у меня такой друг.

— Да? — Димон явно приятно удивился.

— Конечно! Если бы чисто-просто встречаться, койка там, а у нас не было ничего, потому я могу, про тебя… — Ленка поняла, что сейчас запутается и сразу перескочила на другое, — умный, — повторила с нажимом.

И снова спросила:

— Разве было похоже, чтоб я, как другие вот?

— Нет, — задумчиво согласился Димон, — меня знаешь, сколько раз за яйца хватали, Серега с тачки, а она такая вся, Димочка, Димочка… такие все, — тут же поправился он, переводя единственное число во множественное.

— Да, — кивала Ленка в такт, не особенно веря в его рассказ, — еще бы, конечно, да. Ну вот, а я нет. А тут. Если бы Сережа с Ларочкой, как со всеми. Но ты сам видишь…

Диванчик тяжко заскрипел, подаваясь назад. Димон поворочался, удобнее садясь и толкая землю ногой.

— Я честно думал, что ты поехала со мной жеж. Типа мы вместе, хуе-мое, в больничку ж поехали, чтоб выручить тебя.

Ленка вздохнула. Диванчик качался, задумчиво, и ей сбоку виден был картофельный нос и большой подбородок в светлой щетине, а после все исчезало в тени. Потом вместо носа выплыло повернутое к Ленке широкое лицо.

— Ну я тебе вот что скажу. На самом деле Серый ее не любит, видала, как она прикинута вся? Он ржет, женюсь, Ларочка. Может и женится. Но чтоб она была одна у него, та то вряд. Но я тебе ничего не говорил, ясно?

Ленка закивала с готовностью. Ее подташнивало от напряжения и от выпитого коньяка, но радовало то, что серьезная опасность отступила, и теперь нужно просто стараться, чтоб Димона не кинуло в душевные разговоры, которые могут закончиться снова приставаниями. Но он, вроде бы, не в лоскуты пьян, а значит, пока Ленка говорит, она с ним справится.

— Он к тебе тоже. Ну не так, как с блядями всякими, — благородно сообщил Димон, — базар то одно, сказать, бывает, скажет. Но все равно.

— Поспать бы, — пожаловалась Ленка, — совсем я устала. И грустно. Понимаешь, да?

— Слушай, — после паузы оживился Димон, — я вот чо… короче, а давай приколемся, типа ты все же моя телка, стала. Пусть Серый поревнует. Я тебе зуб даю, он разозлится, если увидит, что у нас все чики-пики и тебе понравилось. А?

Ленка помолчала, обдумывая. Ее измученной голове план Димона понравился. Оказывается, Кинг пригласил ее для своего дружка, специально, возьми, значит, Боже, что мне негоже. Противно и бесит. Сам носит Ларочку на руках и сейчас там спит с ней в комнате, увешанной дурацкими картиночками, с балконом на море. А Ленку бросил, чтоб легла с его водилой, внизу. Больше ведь негде. Действительно, она полная дура. Но раз так, пусть и получит, что хотел.

— Дим, но ты мне пообещай, что не станешь. Приставать. Мне совсем плохо. Понимаешь?

— Дурак я, что ли, — слегка обиделся Димон, — ну чо, я ж человек. Можно и по-человечески, иногда.

— Спасибо тебе. Правда, спасибо.

Он сполз с качелей, подавая Ленке руку, помог подняться. И повел в дом, уже увлекаясь мыслью, об их общей интриге. Зашептал, в полумраке водя рукой и нащупывая дорогу к широкой тахте, приткнувшейся у стены.

— Короче, завалимся, типа устали, дрыхнем. Пусть поглядит. Утром ты смотри, ну там разок поцелуемся, чтоб видел. Вот поглядишь, обозлится.

«Ой ли» подумала Ленка, валясь на тахту и устраиваясь с внешней ее стороны, ну ладно, и правда, поглядим, заодно и узнаешь, Ленка Малая, кто ты была для великолепного Сережи Кинга. Заревнует, сам захотел. А если обрадуется, то снова хорошо, значит, с Димоном секретно договорятся, ах, не вышло, пока-пока, мальчики, у вас своя жизнь, а у меня своя.

— Ленчик, — невидимый у стены Димон нашарил ее руку, сжал, проводя пальцем по запястью, — а может ну его, так хорошо лежим.

— Димочка, ты ж обещал. Давай спать.

— Ладно, — неожиданно мирно согласился тот и через несколько секунд захрапел, переглатывая и ударив Ленку по плечу уже спящей, непослушной рукой. Она отодвинулась на самый край, туже стягивая на груди тонкое покрывало, закрыла глаза, желая, чтоб утро наступило скорее, и боясь его, наполненного безжалостным дневным светом — надо будет смотреть на всех, а еще ехать, и после говорить с мамой. И оглохнуть, когда к вечеру зазвонит телефон, потому что куда ей теперь, с ангелом Валькой, после ночи на Ларочкиной даче с двумя мужчинами, с одним был секс, а с другим она спит в одной постели.

Мысль о Панче была такой острой, что у Ленки закончилось дыхание, несколько мгновений она лежала, раскрывая рот, как рыба, и после устала так, будто плакала несколько дней, и внутри все стало пустым, выплаканным до синяков на душе. С этой пустотой она приготовилась ждать утра, глядя в высокий белый потолок широко раскрытыми глазами, и заснула, сведя брови и скривив губы в болезненной гримаске.