— Леночка, — главврач Вероника Павловна, кажется, даже не удивилась, идя навстречу по пустому глянцевому от свежей краски коридору. Халат распахнут, показывая какое-то с невнятным рисунком летнее платье, оборка на вырезе смялась, вылезая цветными комочками поверх белого воротника. Из растрепанного седого пучка волос выпала шпилька, на которую Вероника сразу же наступила, не замечая. Схватила Ленкину руку, крепко, прижимая к своему крепдешиновому животу.

— Как хорошо. Ему сейчас мама звонить будет, снова. Ты не волнуйся, я сама поговорю. Ты главное, вспоминай, вы куда ходили, с ним? Когда только вдвоем.

Она, не переставая говорить, развернула Ленку и повела в дальний конец коридора, к лестнице.

— Здравствуйте, Вероника Павловна, — сказала Ленка заготовленную фразу, поспевая рядом, с неловко вывернутой рукой, по-прежнему прижатой к расстегнутому халату. И, резко испугавшись, остановилась.

— Что? Он что? Вы про Вальку? А…

— Пойдем, Леночка, некогда.

Бежали вместе, по широким плоским ступеням, крылатые сандалии шлепали по гладкому камню, проскальзывая. А сверху, из раскрытых дверей кабинета дребезжал звонок.

— Але, — закричал кто-то невидимый, с детским голосом, — ага, а щас она, а вона бежит! Вероника Пална! Вам звонят.

Вероника, наконец, отпустила Ленкину руку, но тут же схватила ее за плечо.

— Не уходи. Поняла? Не вздумай даже!

А после ее голос послышался уже из кабинета. Ленка вошла, встала у рядочка стульев, натыканных у белой стены. Голос врача Вероники изменился. Будто не она только что, задыхаясь, бежала по лестнице, и рука на ленкиной ладони заметно дрожала.

— Лариса Ивановна? Да, да конечно. Ну что вы. Как маленькая, право слово. Так. Послушайте, что я скажу, а после подумайте, надо ли волноваться. Вот и славно.

Она повернулась от стола, взглядом показала Ленке, чтоб та села. И Ленка села, стискивая ремень сумки.

— Во-первых, Валечка давно уже самостоятельный мальчик. И я его прекрасно понимаю. Столько лет под неусыпным наблюдением, любому мальчишке это надоест до чертиков. А Валя — вы заметили, как он вырос за полгода? Совсем ведь взрослый, серьезный и ответственный парень. Поверьте мне, Лариса, не пропадают такие парни просто так, в маленьком поселке, где все на виду. Уехал? А даже если уехал. Ну и? Помнится, в июне, была такая же ситуация, она прекрасно разрешилась. Если бы он нынче не оставил записку, я волновалась бы, как и вы. Но я вам читала, написано четко и внятно. Вернется через пару дней. А прошел всего-то один! Да, его почерком. Ну, что мы можем с ними сделать? Поверьте, ни вы, ни я, ни еще кто. Когда вырастают. Лариса, давайте сделаем так. Если сегодня к вечеру он не появится, я сама вам позвоню. Нет, лучше завтра рано утром. И вы приедете. Тут недалеко, да может он, вообще, появится дома, у вас, и будете смеяться над своей паникой. А когда приедете, если вдруг… То мы вместе все спокойно решим. Не вздумайте! Договорились? Вот и ладно. Поверьте, он не станет нас зря волновать, другой бы усвистал без всякой записки. До свидания. Да.

Вероника аккуратно положила трубку. Подняла голову, подхватывая рукой седые прядки и тыкая другой шпильки в прическу.

— Ну? Чего встала, иди сюда, вот садись.

Ленка подошла, села на стул рядом с огромным полированным столом, засыпанным бумагами и журналами в серых обложках.

— Он правда? Записку?

Вероника кивнула, подвинула к ней раскрытый журнал с какими-то записями мелким аккуратным почерком. Поверх написанного лежал листок, и на нем крупно, те самые слова, которые она диктовала в трубку.

«Вероника Павловна, мне надо уехать. На два дня, наверное. Вы не волнуйтесь, пожалуйста. И маме не говорите. Валентин Панч».

— Ну? — требовательно и устало спросила у Ленки, складывая записку по сгибам, — и что мне с вами делать? Снять бы штаны, да надрать жопу, так вырос уже, я и не догоню. Не хотела матери, как и просил, так она как почуяла, позвонила, чтоб к телефону. А наворотить ей вранья? Дальше будет еще хуже, если не дай Бог что.

«Я бы соврала, чтоб не волновалась» подумала Ленка, опуская голову. Но вдруг поняла, нет, уже нет. Вероника права, первая ложь потянет за собой другую, а дальше все запутается.

— Это из-за меня. Что же делать? Я виновата.

— Ты-то причем? Та-ак. Ну-ка, рассказывай.

Она сложила руки на столе, переплетая пальцы. Очки в металлической тонкой оправе строго блеснули стеклами. Ленка подняла голову, чтоб смотреть в глаза. И рассказала про Павлика, про три поцелуя, про Вальку, который стоял и все видел.

— И вас я слышала. Вы его позвали. И он… ушел. А я не могла раньше, потому что Павлик. Ну, я сказала же.

— А, — с облегчением сказала главврач, — ерунда какая, Леночка, Валя умный парень, неужто не поймет, что с твоей стороны это был нормальный акт милосердия. Ты напротив, молодец, что помогла мальчику. Нет. Если удрал, то конечно, не из-за твоих невинных поцелуев с больным мальчишкой. Вот же…

Она задумалась, но Ленка звонким голосом продолжила:

— Но до этого. Мы должны были. А я не брала трубку. Он звонил, я обещала. А сказала сестре, чтоб наврала, Валику, что меня нет. Понимаете? Я обещала. А после обманула его. И он меня увидел, через месяц уже. В больнице этой! Конечно…

— Стой! — Вероника расцепила пальцы и подняла ладонь, — в другой раз поведаешь, а может, и слушать не буду. Ваши страсти. Сейчас другое важно.

— Как не будете? — Ленка удивилась. Их страсти. Да тут дело жизни и смерти. А она!

— Снова скажу. Вспоминай, где ходили, где сидели. Где от меня прятались. Если у вас такая любовь, и если он знает, что дома тебя нет, и не махнул в твою Керчь, тебя искать. Значит, он тут. Где-то. Там, где вы были, вместе. Ты понимаешь?

Она взяла шариковую ручку и придвинула к себе блокнот.

— Диктуй. Сейчас каникулы, народу в школе — по пальцам, но все равно. Куда-то ребята сбегают, куда-то сама сходишь. И я. Вы же зимой да осенью весь поселок облазили, и все окрестности.

— Хамелеон, — сказала Ленка, — там перед ним овраг, и Мертвая бухта. Мы там были, несколько раз.

— Мертвая, — ручка постукала по написанному, — там сейчас туристы, палаток сто штук. Хотя, может и там. Дальше?

— Еще старый пирс, крайний, у заповедника. Там будочка была. Мы там Новый год.

— Угу. Когда шампанским поили Посейдона?

У Ленки сбилось дыхание. Господи, как было прекрасно! Вот бы все повернуть. Но тогда, может быть, не было бы Керчи, шатра из перевернутой старой лодки. Халабудки на Рыбкином огороде. Поцелуев в Ленкиной комнате, и не только поцелуев…

— Еще?

Ленка, падая в прошлое и возвращаясь обратно, хриплым голосом перечислила все места, где они бродили. Где сидели, глядя на море, или валялись, рассматривая облака над горизонтом. И замолчала.

Вероника встала, поправляя оборку на вырезе. Еще раз перечитала листочек.

— Ну, вы бродяги. Времени у нас полдня, вот было бы славно найти паршивца. Чтоб матери позвонил.

— Подождите, — сказала Ленка, тоже вставая, — я вспомнила. Еще одно место. Я сбегаю. Сначала.

— Сумку можешь тут оставить. Есть не хочешь? Может, перекусишь быстро?

Ленка покачала головой, нетерпеливо поворачиваясь к выходу.

— Ты про его тайные бухты? — догадалась Вероника, и тоже покачала головой, улыбнулась грустно, — забываю, вы же совсем еще дети. Там, Леночка, нынче туристов — не протолкнуться, группы идут одна за другой, по тропе вдоль берега, и выше. Заповедник, экскурсии. Да там ни кусочка сейчас пустого нет, везде люди. Не осень ведь, и не зима.

— Они же тайные, — с вызовом сказала Ленка, вешая сумку на спинку стула, — вы сами тогда кивали, что Валя — может. Что он не как все.

— Кивала. Я всегда его поддерживаю, да всех вас, маленькие. Чтоб выросли не бездушными сухарями. И сказки в этом помогают.

Они замолчали, стоя друг перед другом. А потом Вероника посмотрела на часы.

— Беги. Через пару часов, если не вернешься сюда, пошлю ребят, и сторожа, на поиски Вальки. Может, где слоняется среди туристов. Сумка твоя тут, так что…

— Да, — ответила Ленка, уже сбегая по лестнице, а сердце уверенно стукало, соглашаясь с ней, конечно, да. Единственное место, куда он мог уйти, если остался в поселке. Маленькая бухта, куда ведет узкая тропка, петляя среди серых, кривых как в сказке, камней, окруженных кривыми и странными, как в сказке, деревьями. Такая тайная, что никто кроме Вальки, не знает туда дороги. А Ленка знает, они были там вместе.

Места, где Ленка и Панч были вместе, и они принадлежали только им, да еще котам, которых кормили младшие, оказались битком набитыми летним народом. Ленка шла, огибая праздных мужчин и женщин, медленно ленивых, и потому неудобных, в небрежных летних одеждах, вокруг бегали дети, быстрые, несмотря на сверкающую жару, и от скорости этой тоже неудобные для Ленки. Все мешало ей, и сердце стучало теперь уже от нетерпения, потому что Вероника сказала — два часа, пара часов у Ленки, чтобы найти Панча самой. Но даже дорога вместо намеченных десятка минут заняла больше времени.

Ничего, думала Ленка, надо просто миновать толпу, и пойти вверх, по знакомой тропе, окруженной кудрявыми кустами и серыми валунами, над которыми вырвался в небо хребет Кара-Дага — казалось, клонится, рассматривая ее.

— Билет, — сказал кто-то над самым ухом. Ленка вздрогнула, остановилась и ее тут же затолкали, доброжелательно обходя и спихивая на обочину к забору с провисшими проволоками.

— Девушка, — требовательно добавили сзади, — вы с группой? Проходите, пожалуйста.

Ленка замялась, но ее снова толкнули, направляя, и она оказалась в строю летних людей, за широкой спиной в пятнах пота. Где-то впереди монотонно вещал экскурсовод, таким усталым и одновременно бодрым голосом, что непонятно — мужчина или женщина. Что-то о ханах, невестах, о каменных коронах и драконах, такое, истертое повторениями, и никому толком не интересное, так что все спотыкались, глядя по сторонам и переговариваясь. Вытирали пот платками, скидывали на плечи шляпы из синтетической соломки, и те болтались на плетеных шнурках. Вот голос скомандовал, вытянутая змейкой толпа послушно посторонилась, пропуская встречных, таких же потных и радостных, с платками на шевелюрах и лысинах, и шляпы, шляпы из синтетики.

Ленка нахмурилась, пытаясь рассмотреть за караваном туристов сверкающее море, скалы и уходящие к ним тропинки. И свернула резко, руками распихивая ленивые горячие тела.

Голоса чуть утихли, Ленка спускалась, с надеждой узнавая окрестности. Вот высокая скала, одним краем тыкается в воду, вдоль нее неровные ступени в глине, прикрытые зеленью и желтыми круглыми листьями. Она оглянулась, убедилась, что никто ей не кричит, и пошла быстрее, хватаясь за ветки и проскальзывая. Облизала сухие губы, прыгая на крупную цветную щебенку. Почти упала, и выпрямилась, с разочарованием оглядывая каменистый пляжик, по которому слонялись группки людей с фотоаппаратами. Их было человек тридцать, кто-то бродил по воде, другие, присев на корточки, перебирали неудобные каменные осколки, показывая друг другу. На уступе скалы девушка, изгибаясь, смеялась, складывая над головой руки.

Ленка повернулась и полезла обратно, цепляясь за ветки, ставшие неудобными, колючими. Небо маячило перьями облаков, солнце над черным хребтом сверкало до рези в глазах. Группа туристов уходила, оставив Ленку на относительно пустом пространстве, а издали неумолимо приближалась еще одна толпа. И вокруг шум. Крики, смех, мегафонный говор, грохот лодочных моторов с воды.

Она встала, растерянно оглядываясь. То, что казалось совсем простым, стало вдруг сложным. Долго идти к следующей бухте, и не видно, вдруг в ней тоже народ. Непонятно, где искать тропку, спуститься ли ниже, теряя время, или идти дальше, и спускаться там.

Теперь ее нет, этой бухты, сказал в голове ясный голос, а ты не верила. Ее не видели художники, не просто не разглядели, а не слышали Панча, который кричал им в полный голос, смеясь и размахивая длинными руками. И знаешь, почему? Потому что она появляется, для него. И для тех, кто с ним, кого он хочет взять с собой. Не для тебя, Малая. Если ты не можешь в нее попасть.

Я могу…

Ленка быстро шла по натоптанной общей тропе, кусая губу и сжимая кулаки. Конечно, могу, просто надо сосредоточиться и внимательно оглядеться. Она обязательно будет!

Но сердце билось уже по-другому, медленно и устало, говоря, что ее уверенность исчезает, а на ее место приходит другая. В том, что Панч там, куда ей больше нет хода. Нельзя пускать в сердце эту унылую уверенность, знала Ленка, но как уберечься от уныния, не знала. Ничего не поможет, думала она, ни-че-го.

Стоять на широкой тропе, ожидая когда пройдет очередной караван туристов, стало вовсе невмоготу, Ленка вздохнула и полезла выше по склону, треща кустами и подворачивая ноги. Встала на покатой полянке, внимательно осматривая сверху белые пятна тропы, серые и коричневые камни, зелень и желтизну, синие куртинки дикого льна. Где-то рядом исчезающее пах чабрец, прямо у ног. Хотелось плакать, и одновременно было страшно, что придется уходить. Или — бродить, без всякой надежды. В голове возникали какие-то варианты, и тут же поспешно отвергались, такой детский сад, думала она, в ответ на всякое — помолиться, захотеть сильно-сильно, срочно придумать волшебное слово, зарыдать, или крикнуть, множа горное эхо.

Да что же я такая… Вот другая бы!..

Не будет больше сказок, Мала-Мала, поняла для себя Ленка, нагибаясь — сорвать сушеных листиков чабреца. А вариантов осталось всего два. Или вернуться, чтоб снова отправиться на поиски, на этот раз вместе со всеми, с ребятами, Вероникой и сторожем.

Или…

Проверю еще пару бухт, решила Ленка, осторожно спускаясь на надоевшую туристскую тропу. Ну, или три бухты, а может, четыре, часы на руке, да и чего торопиться, через час Вероника все равно отправит ребят на поиски, так что времени у Ленки вагон, можно идти и идти, просто так, пока солнце не скатится за вырезанные вершины гор.

Вальку она увидела буквально сразу после того, как сделала шаг в глубину заповедника. Он сидел на выступе скалы, длинной и прямой, как стол, нет, скорее, как грубое лезвие топора, которым пытались рассечь воду, и он увяз в ней, ровно и навсегда. Маленькая сгорбленная фигурка на самом краю, согнуты глянцевые коленки, и по коричневым плечам — черные волосы. Такой Маугли, но без волков и вообще, совершенно один, думала Ленка, поспешно спрыгивая, скользя, хватаясь, нащупывая ногой, цепляясь за ветки, снова прыгая. И сейчас ей казалось, по-другому и не могло случиться, как это, она не увидит тропинки, не найдет бухты. Да вот же она. И вот ее Панч.

— Валик! — голос запрыгал, будто он один из осколков скалы, звонкий и крепкий.

— Панч! Я тут!

Она махала уже снизу, торопясь через круглые и острые камни, вдоль яркой воды с белой сверкающей каймой пенки. Поднимала голову, напряженно, до слезы, всматриваясь и хмурясь, но тут же улыбаясь. Фигурка стала совсем черной на фоне светлого неба, и не видно было, смотрит ли. И если да, то как?

Ленке захотелось подвернуть ногу, сесть с размаху, вскрикнуть, чтоб пошевелился. Чтоб знал, нужно спуститься и помочь. Но вместо этого она встала в черной тени скалы, с поднятым к мальчику лицом.

— Валька!

Черный силуэт пошевелился. Поднялась рука, взмахивая ладонью.

— Там стой. Я сейчас спущусь.

Слезы делали мир размытым, дрожащим. Вода смешивалась с вершинами, перетекая в бледную небесную синеву, и по синему, исчезая в черных тенях, приближалась такая же черная против света фигура с волосами, рассыпанными по плечам.

Ленка моргнула, напряженно глядя и сжимая кулаки. Ей было необходимо знать, что он не просто рядом, а улыбается ей. Панч повернулся, становясь почти напротив, солнце высветило загорелое лицо с темными глазами. И сжатые губы. Он был серьезен. И это напугало ее, разворачивая в голове все накопленные страхи. Конечно, кругом виновата, и он имеет полное право стоять рядом без улыбки, глядеть так, будто она совсем чужая. Сейчас скажет, иди туда, откуда пришла, в свою жизнь, куда не захотела меня пускать.

— Валя, — сказала она, собираясь промолчать, и может быть, улыбнуться, сказать о мамином звонке, и уйти. Чтоб больше не мешать ему жить. Вот сейчас, помахать рукой и отступить.

— Валинька. Я все объясню. Ты только. Пожалуйста. Я расскажу. Чтоб ты понял. Да?

Говоря не очень связно, уже понимала, никуда не уйдет, еще чего, взять уйти, эдак красиво. Не выйдет. Пусть узнает все, и пусть знает, что Ленка его любит. Так вот вышло.

Панч поднял тонкую руку, поворачиваясь к сверканию воды.

— Потом. Пошли скорее. Залезешь?

— Куда? — она почти бежала следом, не успевая за быстрыми шагами. Галька гремела, шумела вода, разбиваясь о круглые камни, сверху, с тропы, исступленно звонко пилили цикады, будто терли жестяными боками старые тазы, стараясь, чтоб погромче.

— Подошвы не скользят? Я босиком.

— Нет. Они… нет, нормально.

Он лез вверх по грубым, черным и рыжим валунам, и наклоняясь, подал ей руку. Ленка схватилась и закрыла глаза, сжимая его пальцы. Испуганно открыла снова, ушибаясь голым коленом, и боясь, что Панч заругает ее — неловкую.

— Тихо. Не свались. Сюда ногу.

Он втащил ее на высокий уступ, тот, на котором сидел, когда Ленка увидела его. Сел, не отпуская ее руки. Она почти свалилась рядом, подламывая ногу, повозилась, усаживаясь и по-прежнему крепко держа горячие пальцы. Сердце стукало, повторяя одно и то же. О том, что оказывается, никаких нет непоняток, никаких препятствий, и если надо, она все расскажет, и будет ходить следом, упрашивая понять, и не развернется уйти, чтоб побежал догонять, потому что ей страшно, а вдруг не побежит. Оказывается, вот оно как, если любишь, какая там гордость, какое там — сам должен понять.

— Смотри, — голос прервал беспорядочные мысли, — справа. Видишь?

Ленка поспешно уставилась на край воды, хмурясь от желания сразу увидеть. И повернулась на его смех.

— Что?

— Справа. Лен, я сказал же — справа. Скорее смотри.

Ленка поняла, снова перепутала право и лево, с ней такое бывало, часто. И чтоб никто не знал, на уроках военной подготовки она скрещивала пальцы на правой руке, боясь неправильно повернуться.

В сверкающей воде мелькали острые плавники, выкручивались блестящие мокрым глянцем тела, серые и совсем черные, показывали плоские раздвоенные хвосты и снова исчезали. А потом появлялись ближе, и еще ближе, так что был виден скругленный нос и блик на горошине глаза.

— Дельфины. Как много!

— Супер, правда? Там, где все, они далеко плавают. И не такими стаями. А в бухте много. Потому что тут рыба. Вчера я считал, почти сорок штук приходило. Наверное, нельзя их штуками.

— Сорок человек? — предположила Ленка, держась за его руку, — морских человек.

— Сорок пловцов. Да? Лен. Я спросить хотел, когда увидел тебя там, в больнице.

Ленка застыла с кривой улыбкой, не чувствуя своих пальцев, стиснутых на руке Панча.

— А вдруг ты меня, как щенка, ну болеет, жалко. Вдруг ты из-за этого. Со мной.

Его вопрос был так поперек ее мысленных мучений, что она не сразу нашлась с ответом. Молчала, растерянная. Но испугалась, вдруг не успеет, и заговорила, мучаясь тем, что хочется сказать быстро и понятно, а получается не очень.

— Ерунда какая. Ты из-за Павлика? Ой, ну да, пацан этот, у него сломана рука была. Валька, но он же не ты вовсе. Просто жалко его. А тебя нет. Фу, не так, просто, я же люблю тебя, понимаешь?

— А его пожалела просто?

Он по-прежнему смотрел на дельфинов, а те, заполнив воду веселыми круглыми телами, крутились, исчезая и появляясь. Ленка замотала головой, обращаясь к профилю, с тонким носом и ухом, полускрытым черными прядями, проволочными от того, что были мокрыми и высохли на солнце.

— Да. Его просто. Потому что надо было. И тебя я жалею. Но я тебя люблю. Там тебе мама звонит, Вероника хочет послать всех, чтоб искали. Тебе нужно пойти, Валь. Я тебя люблю. Ты можешь быть больной совсем или здоровый, я тебя все равно люблю, и не знала даже, что так. Сильно. Я криво говорю сейчас, но надо, чтоб понял. Ты посмотри на меня. Сейчас прямо. Пожалуйста.

Он уже смотрел в отчаянное лицо, и на темном загаре блеснули зубы. Кивнул и засмеялся. Потер руками голые коленки.

— Знаешь, я когда звонил, сперва испугался. Ну, что у тебя там что-то. Но у сестры голос такой, нормальный голос. Я подумал, да блин, я много чего думал. И злился. Ну и думал, тебе надоело просто. Это же такое все — редко можем видеться, да? А тебе надо, может, в кино там. Погулять вечером, чтоб мороженое. Поехать куда. Помнишь, мы говорили. Ну и после, когда увидел в больнице, я вообще не понял, что думать. Потому ушел. Лен, я ведь тебя там видел уже. И тоже с ним. Ты шла впереди, а я не понял, вот дурак, да? Халат там, косынка. Думаю, идет, как Лена Малая. А ты свернула в палату. Я заглянул. Ты как раз сидела рядом, говорила, вы в окно смотрели вместе. Нет. Ты в окно. А он на тебя. Ну, я понимаю, как он смотрел.

— Ты. Ты почему не зашел? Если видел меня?

Она встала, сжимая кулаки. Валик серьезно смотрел снизу, обхватив руками колени.

— Да, — сказала Ленка, мгновенно остывая, — да, я поняла. Один раз увидел, а после снова, и опять с ним. А я не звонила. И вообще врала. Прости. Я тебе все расскажу. Только сейчас надо скорее, обратно. Чтоб мама твоя.

— Лен. Ты мою маму сейчас жалеешь, да?

— Конечно, — удивилась Ленка, — прикинь, как она там. Ты с ней поговори, а потом уже мы. Поговорим. И ты меня сразу разлюбишь. Ты что смеешься? Я ведь серьезно.

— Пошли, — Валик встал, поддернул линялые старые шорты, — не прыгай, я руку дам тебе. Свалишься, еще сломаешь чего. И мне надо будет тебя жалеть.

Ленка спускалась, держась за его пальцы и дрожа ногами. На гальке качнулась, Валик обхватил ее плечи и прижал к себе, под ярким дневным солнцем. Тыкнулся в губы своими, горячими и шершавыми. И отпустил, становясь рядом.

— Не хочешь. Извини.

— Да нет же! Валь. Давай я все расскажу, да? И ты еще сам не захочешь!