Разбитый желтый автобус рычал, трясся и подпрыгивал на каменных выбоинах пыльной грунтовки. Асфальт кончился на повороте шоссе, там остался военно-морской поселок — две улицы длинных одинаковых пятиэтажек, окруживших небольшой заливчик морской реки Донузлав. Белая пыль вползала через приоткрытые двери вместе с жарким ветром, пыхала прозрачными клубами в косых лучах утреннего солнца, что лезли в окна и ползали, перемещаясь, когда автобус сворачивал. Лета сидела у прохода, благоразумно не став залезать к жаркому окну, а впереди солнце высвечивало темные волосы Дзиги и ложилось блестящими бликами на короткую стрижку девочки Лары. Когда солнечные лучи наполнялись пылью, все трое машинально отклоняли головы в тень. Хотя пыль, она везде, подумала Лета, коротко улыбнувшись, но все равно, задерживаешь дыхание, когда проходишь луч, полный танцующих пылинок. Потом дышишь. Не видишь, значит, нет.

Лара изредка поворачивала голову и смущенно улыбалась. Над верхней губой сверкали бисеринки пота. А Дзига тут же приваливался плечом, махал рукой, наклонялся к ней, что-то неслышное в реве мотора рассказывая, и девочка снова кивала, показывая — слушает. Лете стало приятно, что той неловко. Наверное, она хорошая девочка. И тут же рассердилась на себя. Хлопочет, как курица, уговаривает, вот, нужна именно хорошая для ненаглядного Дзиги. А что будешь делать, Лета, если она обычная, просто деваха, но ему с ней хорошо? Надуешься? А то еще начнешь отговаривать? Он тебе даже не сын. И его жизнь — уже совсем его.

Дзига повернулся, повисая на поручне. Вытер со скулы светлую пыль.

— Почти приехали, да? Жара какая…

Лета кивнула.

— Почти. Выйдем — ветерок, мы в июне, жары особенной нет, это через стекло палит.

— Что?

Автобус завыл, взбираясь на небольшой подъем. Дзига махнул рукой.

— Ладно. И чего сразу на место не стали? Пылимся тут.

Озабоченно посмотрел на терпеливую Лару. Волнуется. Лета волнуется за него, а он — дальше, за свое сокровище. Но девочка терпит, и улыбается.

На самом деле, можно было и сразу. Но Лете захотелось еще раз проехаться в старом автобусе, послушать себя — каково это, ехать свободной от бывшей любви, когда миновало последовательно все — горячая радость от вот-вот встречи, яркое счастье, когда ехали рядом, усталость после совместной поездки в город. И после — тоскливое молчание, кода сидели рядом, а ехали уже совсем отдельно, будто бы в разных автобусах, отдаляясь друг от друга, и не схватишь рукой, не притянешь дребезжащее железо, чтоб склеить и толкнуть опять в одном направлении.

Оказалось, в нынешнем ее состоянии ехать было хорошо. Знай Лета себя поменьше, удивилась бы полному отсутствию тихой грусти, такой романтической, такой — с подступающими к векам светлыми слезами, шепчущими — ах, а помнишь, Лета, как вы ехали и как вам было… Стала бы подозревать, что неспособна на такие вот тонкие душевные переживания. Но знала — способна. Были моменты в жизни, когда это состояние приходило само, накрывало с головой, и Лета отдавалась плавному течению памяти. Но если послевкусие бывшей любви отдает не горечью, а прогорклым, наверное, не заслужило светлой памяти сердца. Или же не настало правильное время. Да и черт с ним.

— Эй! Приехали!

Автобус молчал, говорили люди, — вставая и пробираясь к выходу, слезали и спрыгивали, опирались на руки встречающих, совали вниз привезенные из города баулы и сумки, некоторые целовались, шумно болтая и ахая. Правильно, это раньше тут была закрытая военная зона, а нынче курортный поселок, не самый популярный, ведь в тридцати километрах роскошное Черное море, белые пески широких пляжей, дома отдыха, санатории, променады. А тут каменистые узкие берега, скудная степь с травами, отчаянно выраставшими на скальном массиве, чуть прикрытом тонким слоем рассыпчатой черствой земле. Но — белая от прозрачности свежая вода, с мелководья, усыпанного колючими камнями, почти сразу уходящая в суровую глубину.

— В магазин? — Дзига вскинул на плечо рюкзак, потянул из рук Лары другой.

Девочка рюкзак отдавать не стала, влезла в лямки, поправила, выжидательно глядя — на Лету, не на мальчишку. А тот выудил из глубокого кармана мобильник, сунул обратно, быстро и недовольно оглядываясь.

— Вроде все взяли, зачем магазин? — удивилась Лета, — тащить по жаре лишнее. Пошли, что ли?

— Подожди. Давай сядем тут, — он направился к веранде у стеклянного входа, уселся, вытягивая загорелые ноги в широких шортах.

— Зачем? Устал?

— Ну-у-у… А давай проверим, точно все?

Лета присела рядом, свалила рюкзак на колени, развязывая шнурок. А девочка Лара осталась стоять на солнце, переминалась, старательно поправляла рюкзаковые лямочки поверх синей майки. Светлые коленки блестели легким загаром, топорщился краешек коротких спортивных шортиков с широкой резинкой. Короткие волосы лежали плотно, густые, с еле заметной волной, от которой стрижка на солнце казалась полосатой.

— Соль. Хлеб. Спички, — перечислила Лета, копаясь в распахнутом нутре, — перчатки у тебя, ласты-маски вижу, — кивнула на притороченную к дзигиному рюкзаку подводную амуницию.

— Ага. И ножик. Ты свой взяла?

— Взяла. Да одного хватило бы. Вода?

— Две бутылки. Коврик и полотенце у Лары.

Лета пожала плечами, снова затянула рюкзак:

— Все. Чего еще-то?

— Давай консервов купим? — предложил Дзига, — рыбных, а? Я уже голодный. А еще мороженого. Съедим и двинемся. Лара, ты какое хочешь? С шоколадом?

Девочка пожала плечами и улыбнулась. Дзига вскочил, позвенел мелочью в кармане. И маша рукой, пошел к стеклянной двери. Лара, по-прежнему оглядываясь, медленно вошла следом. Лета откинулась на ребристую спинку скамьи. Чего партизанят? Тянут время, Дзига таращит глаза, так убедительно, сходу ясно, что-то у них на уме. И на часы смотрел…

Рядом, в темной после белого солнца тени, возник смутный силуэт, присел на дальнем краю скамьи. На свету, через улицу и маленькую площадь, ходили люди, совсем раздетые: мужчины в шортах и майках, или без маек, дамы в прозрачных парео, голопузые детишки в трусах. Бабушки сидели у памятника, сложив на коленях сухие руки оглядывали приезжих. Старый бульдог величественно таскал на поводке величественного старика в криво надетой на седые волосы детской панамке. В кустах бирючины трескотливо ругались воробьи, казалось, сейчас рассыплются на блестящие шестеренки от собственного крика и солнечного жара.

Ребята не возвращались и Лета, осмотрев все, что показывал свет, повернулась в тень, к притаившемуся поодаль соседу. И вздрогнула от неожиданности, наткнувшись на пристальный взгляд. Криво и вежливо улыбнулась, отворачиваясь снова. Щекой чувствовала — смотрит. И потому с возмущенным интересом повернулась снова, чтоб показать видит и ждет объяснения.

— Я… — сказал мужчина и потер лоб, опустил руку, укладывая ее на колено, и снова поднял. Рука застыла в сумрачном теплом воздухе.

— Вы меня извините, я…

Лета ждала. Его лица почти не было видно. Наверное, смуглый или очень загорелый. Да и разглядывать прямо она постеснялась. Белела футболка, ниже какие-то темные брюки. И под столом для доминошников — белые спортивные тапки.

— Вы местная? Ну, то есть, вы тут знаете? — поднятая рука описала полукруг.

Лете стало весело и интересно. Она попыталась всмотреться, но лицо будто ускользало, оставляя блеск глаз и зубов.

— Мы приехали, только что. Но я тут бывала раньше, в гостях. Вам подсказать что?

Мысленно она уже проговаривала, перечисляя, где выход на общий пляж, а где загорают с детьми, и как пройти через подъем «на ту сторону», минуя небольшой мыс, чтоб выйти к нескольким диким пляжикам. И, если идти вдоль берега, то после огороженной колючкой маленькой воинской части будет мидийное хозяйство, а за ним…

— Вы ведь Лета?

Экскурсоводческие мысли вылетели из головы. Лета открыла рот. Сказала:

— Э-э-э. Ну, да. Лета. А вы? И откуда?

Но мужчина привстал и через ее голову с облегчением воскликнул:

— Ларочка! Я уж вас совсем потерял!

— Мы тут! — голос девочки звучал скованно.

Но Дзига поздоровался с искренней радостью.

— Дядь Саня, здрасти! А мы ждем-ждем.

И обращаясь к Лете, бодро поторопил, держа в руке мокрый брикетик:

— Двинули? Я тебе с вишней взял, бери, а то течет.

Произошло под навесом неловкое перемещение, Лета подхватывала рюкзак, выбираясь из-за стола, что вдруг придвинулся к лавке, мешая коленям, щурясь от солнца, протягивала руку за мороженым, сердясь, что вот сейчас уронит, и суета еще увеличится. А мужчина, выбираясь следом, нерешительно потянул к себе ее рюкзак, так что она скособочилась, пытаясь и выпрямиться, и мороженое удержать, и вежливо улыбнуться, неловко стряхивая с плеча пухлую лямку.

Дзига с Ларой утопали вперед. Шли рядом, он, конечно, что-то пел соловьем, а девочка снова смущенно оглядывалась, рукой отводя пробегающих у самых коленей жароустойчивых мелких детишек.

Убедившись, что Лета и неожиданный гость разобрались с поклажей (он закинул свою потрепанную кожаную сумку на одно плечо, а отобранный рюкзак повесил на второе), Дзига крикнул, не останавливаясь:

— Это дядя Саша, то есть Александр, знакомьтесь, а это — Лета неимоверная, я вам рассказывал, дядь Саня.

Лета покраснела, вспоминая, как орали с Дзигой на желтом склоне.

— Очень приятно, — вполголоса сказал дядь Саня и прокашлялся, умолкая.

Лета церемонно кивнула и промазала мимо рта отвалившимся куском пломбира с вишневой кляксой. Кусок упал и был раздавлен ее подошвой. Дальше шли молча, она отчаянно доедала мороженое, глазами разыскивая ближайшую урну, но кроме кустов, воробьев и детишек вокруг ничего не было. Лета скомкала липкую бумажку, смиряясь, понесла в руке.

— Дайте, — сказал Александр и, отобрав липкий комок, сунул в карман штанов.

— Вымажете.

— Они старые все равно.

— Ладно. Потом в костер выбросим.

Ребята ушли дальше, по высушенной степи восходя на невысокий гребень, за которым узкий проселок вился вдоль морского берега. Лара шла, поднимая лицо, и было видно отсюда — смеялась, толкала мальчика рукой. Когда вдвоем, она совсем не стесняется, грустно подумала Лета. И рассердилась на дурацкую поездку. Ну ладно он — щенок совсем, вернее, котенок еще. Думает, если ему с ней хорошо, и с Летой прекрасно, то и вместе им будет в дважды отменно. Но сама она — взрослая же тетка, знала, что будет так, и если бы еще трое, она вполне справилась бы с ситуацией. А тут какой-то дядь Саня, и теперь, даже когда эти двое полезут в воду или на скалы, Лете, вместо того, чтобы приятно лениться в относительном чудесном одиночестве, придется вежливо разговаривать, задавать приличные вопросы, выслушивать ответы, где он там работает, и все такое прочее. И вообще, могли бы сказать, кто такой.

Шла, разглядывая свои колени, мелькавшие из-под короткого подола выцветшего любимого платьишка. И еще расстроилась. Присутствие постороннего мужчины (посмотрела искоса, как идет рядом, поправляя на плече сползающий рюкзак) — предполагает, что ей нужно следить за жестами и походкой, быть больше женщиной, чем просто человеком…А Лара такая тоненькая и стройная. Лета, конечно, вполне ничего, но — для своего возраста. А этот дядь Саня… Ровесник, похоже. И, похоже, для своего возраста даже получше Леты.

«Дык не рожал» строптиво возразила Лета собственным мыслям. Совсем разозлившись, нахмурилась. И вдруг расхохоталась, топыря липкую руку и держа ее на отлете, чтоб не запачкать платье. Александр, улыбаясь, молчал.

«Еще пять шагов, и ты Лета, успеешь закрутить с ним роман, выскочить замуж, убедиться, что совместная жизнь это коллекция обыденных привычек и его привычки тебя не устраивают, развестись… А он ни сном ни духом, чего это у тебя на лице столько мрачности».

— Не обращайте внимания. Я так. Это я, я подумала…

Но поняла, пересказать не решится и засмеялась снова. Александр тоже смеялся, наверное, из вежливости, подумала Лета, чтоб она не выглядела совсем уж ненормальной. Предположение вызвало еще один приступ смеха. Вытирая глаза чистой рукой, она сказала, задыхаясь от подьема и смеха:

— Не… Не обращайте внимания. Я не всегда, такая вот.

— Ларочка — моя племянница, — сообщил Александр.

Лета уловила заминку во фразе.

— Ну, не родная племянница, дальняя совсем. Но вы не подумайте чего.

— Что вы. Я понимаю.

Тут надо было сказать о Дзиге, а что? И что он сам успел наболтать этому дядь Сане? И она сейчас, с книксеном, очень приятно, а я хозяйка этого вот — который суперкот, он вы знаете, черный, с хвостом, хотя с виду не кот, не такой уж черный и конечно, без хвоста…

На гребне дул хороший, устойчивый ветер, казался прохладным, но хитрил, трогал теплыми лапами горячие лица, не остужая. Узкий и длинный морской залив уходил к самому горизонту и там распахивался дымным серебром устья, с еле видными песчаными косами по обеим сторонам. В серебре неподвижно торчали крошечные, как семечки, силуэты корабликов.

— Давайте постоим, — озаботился дядь Саня, — остынем. А они пусть идут. Знаете, я ведь внезапно, вы извините, я и не думал. Дома почти не бываю, вернее, нет у меня тут дома, я снимаю времянку, у бабули. Варвара Павловна, такая. Очень строгая старуха. Вчера приехал поздно, почти ночью, дорога тяжелая, да промок весь. Дождь. Вокзал. Лара мне ужин, а я устал, как пес. Сразу и завалился. А проснулся…

Лета внимательно посмотрела сбоку на растерянное лицо. Обычное такое лицо, затененное длинным козырьком кепки, под козырьком — солнечные очки. Ну, нос, щеки, глаза, поди, различи какого цвета, за очками. Не гигант, не лилипут, не толстяк, не…

— Погодите. Дождь. Да, вчера же был дождь, ноябрь.

Он быстро повернулся к ней, напряженно морща под кепкой лоб:

— У вас тоже? Вы тоже так? Я проснулся, и вдруг лето, мы как-то быстро собрались, Лара все боялась опоздать на автобус, а потом я отстал, мне нужно было зайти, телефон забрать из ремонта. Пообещал, приеду следующим. Знаете, я решил, сплю.

Он осторожно рассмеялся, будто пробуя смех на вкус. И Лета поняла — да он сам боится, что она примет его за ненормального.

— Надо было им пообещать, что встретимся где-нибудь, на Мальте. Или в Испании. Если это сон. Может, я и сейчас сплю?

Он все улыбался. И Лета сказала:

— Нет. Не сон. Не ваш и не мой.

Издалека закричал маленький Дзига, а Лара махала рукой, тонкой, как веточка. Кажется, они разделись и решили выкупаться. Рядом цветной кучей валялись вещи.

— Пойдемте. Саша. Можно так, да?

Мужчина кивнул.

— Саша, догоним, народу тут мало, но вдруг кто набежит, пусть ребята поплавают, а мы рядом с вещами.

Молча спускались, Лета немножко злилась на Дзигу, за то, что ничего не сказал, и втянул постороннего в какую-то свою супер-котовую авантюру. Она и не подумала сначала, ах умная голова Лета, каково это — людям вне их реальности, засыпать в ноябре, а просыпаться в июне, в шортах и парусиновых пляжных тапках. И вдруг куда-то ехать и идти, не сильно понимая, а что происходит-то.

Трава била по голым ногам сухими стеблями, при каждом шаге выпрыскивая серых и желтых кузнечиков с веерочками красных крыльев. По узкой тропинке бежали жаворонки, вертя хохлатыми головками и взлетая — строго на одинаковом расстоянии, не подпуская ближе, чем на десяток шагов.

Саша сказал что-то, и слова тут же унес ветерок.

— Что?

— Нравится. Мне тут нравится, так что — пусть.

Лета кивнула. Он молодец. Пусть сон, или что там еще. Но ведь хорошо.

— Это хорошее место. Очень древнее. Тут сурово, даже суровее, чем у нас, на востоке полуострова, и я все время вижу, тут под землей драконы, каменные. Почти динозавры, но все-таки больше — драконы. Спят.

— Вы пишете. Дзига сказал, вы пишете книги. Здорово говорите. Значит, мы идем по их спинам?

— Да. Но они огромные, мы их не разбудим.

Лета искоса быстро глянула на профиль спутника. Боялась увидеть снисходительную или умиленную улыбку взрослого, мол, девочка чирикает. Но Саша был серьезен. И что-то в затененном профиле почудилось ей знакомым, что-то совсем давнее. Споткнулась и он подхватил ее локоть, сразу же отпуская.

— Спасибо. Камень, да. Нормально.

Он кивнул и замахал ребятам рукой. Дзига тут же обхватил Лару, приподнимая, прижал к пузу, утаскивая в воду.

Вспомнила. Когда совсем маленьким был сын, Лета гуляла с ним, и на ходу придумывала сказки, выхватывая их из легкого вечернего воздуха. Болтала, увлекаясь, а, однажды, не переставая говорить, посмотрела вниз. И на щекастом лице своего мальчика увидела такое вот выражение, какое только что было на лице взрослого мужчины. Он поверил в то, что она говорит, и был в ее сказке, пусть несколько мгновений, но был, по-настоящему.

От этого дрогнуло сердце.

Потом они сидели рядом на плоских камнях и ждали, когда Дзига и Лара напрыгаются в мелкой воде, где кто-то заботливый раскидал колючие камни, освобождая подводную тропинку к чистым пятнам белого песка. А после, перекидываясь незначащими словами, сами пошли искупаться, плавали, болтая о пустяках и ныряя в совершенно прозрачную толщу.

Выходя из воды, она улыбалась, ловя брошенное Дзигой полотенце. Крепко вытерла горящее от соли лицо и мокрые спутанные волосы. Смешная обыденность летних занятий… Шли вместе к воде, и она страдала, сейчас придется раздеваться перед практически незнакомым мужчиной, отмечать с мысленной неловкостью следы женского прошлого — тонкие шрамики растяжек на животе, может быть лишнюю полноту бедер. Но солнце раздело их само, и за разговорами летняя полуобнаженность стала уже неважна, обыденна, как было всегда, со времен юности, когда валялись на песке, укладываясь полуголой звездой — головами в центр, пятками наружу, вперемешку — мальчики и девчонки. Играли в дурака потрепанными картами, а ветер переворачивал их рубашками вниз, на старом покрывале с выдернутыми нитками. И ощущали себя так же, как позже, вечером, гуляя по городским улицам, или даже более одетыми, потому что в томном сумраке вечерних свиданий — вот-вот поцелуи. Первые. Интересно, как живут всякие туземцы, там, где одежда практически не нужна. А тут после зимы раздеться на море в первый раз — это снова, как в самый первый раз, стеснительно и неуютно. Но после привыкаешь.

Обсохнув, одеваться не стали, запихнули вещи в рюкзаки, оставив с купальниками и плавками только кепки на головах — солнце ярилось все крепче. По правую руку нестерпимо блестела вода, катила к берегу ровные волночки, и каждая волна чудесно показывала в прозрачной линзе живота увеличенные камни и водоросли. А слева из невысокого обрывчика торчали обломки древних камней, вылезали на крупный колючий песок неровными языками, дырявились ямками, из которых вдруг — сочные листья какого-то упорного растения или тонкие стебли высокой травы. И как специально выложенные, валялись на плоских камнях отдельные, дикой красоты камни, размером с кулак или с голову, изысканно корявые, как миллионолетние кораллы.

Дзига впереди, шлепая по мелкой воде сандалиями на толстой подошве, нагибался, вытаскивал еще камней и, отбегая, пристраивал их на жаре. Отходил, дурашливо выкатывая грудь, — дивясь собственной художественной гениальности. Девочка Лара смеялась, указывая, куда положить следующий экспонат.

— Я тут в командировке, — сказал Саша, тоже нагнулся, подбирая дырявый камушек, покрутил, — второй раз уже. Налаживаю приборы в гидрографии. Там новое привезли, ну вот я вторую неделю уже. А до этого был в июне, тогда и познакомился с…

Запнулся, и после паузы закончил:

— С Варварой Павловной. Мне в гостинице дали номер, угловой, маленький, как собачья будка, и над рестораном. Почти до утра музыка, шумно очень. А я на базаре у нее помидоры покупал. Спросил, и сдала мне времянку, от дома отдельная, с кухней маленькой. Две комнаты. Тоже маленькие, но зато тихо и в конце улицы спуск к морю. По вечерам ходил купаться.

Он протянул камень Лете. Она поднесла его к глазу, прищурилась на солнечную звезду в неровной дырке.

— Повезло вам.

Саша помотал головой.

— Да как сказать. Она старуха суровая. А по двору на цепи такой бегает кобель, Лара его боится, так я потихоньку в дальнем конце огорода в ежевике проделал дыру, она туда лазает, чтоб через калитку пореже ходить. Варвара Павловна не особо довольна, что девочка у меня комнату занимает, но я плачу аккуратно, да еще молоко у нее беру, овощи, а еще, знаете, Лета…

Он задумался, шагая и взмахивая рукой. Лета вернула ему камень, и Саша послушно приложил его к темному стеклу очков, задрал голову, глядя на солнце. Чихнул, потер пальцем нос и рассмеялся.

— Лара сперва волновалась, что старуха за ежевику обругает. А она ее иногда, вроде, и не видит. Ну, видит, конечно, но как-то, не знаю, как и сказать. Надо подумать мне…

Он повел рукой, как там, на лавке у магазина, пытаясь обрисовать что-то в сверкающем солнечном воздухе.

— Не надо пока говорить, — медленно сказала Лета, — правильно, вы подумайте. А после уже расскажете. Мы почти пришли.

По широкой дуге они обходили мидийное хозяйство — горсть маленьких домиков, причал с катерами и лодками, редкий сад с низкими деревьями — все окруженное провисшей проволокой ограды. У воды, крича, передвигались загорелые до черного рыбаки, таскали из воды сети и шуровали в лодках.

За вотчиной рыбаков начиналась большая степь, стелилась до края, отмеченного огромными ветряками, и вся шла волнами светлой редкой травы, трогающей землю согнутыми метелками.

— Красота! — закричал Дзига, поворачиваясь. Ему мало было любоваться самому, приглашал всех.

Лета кивнула.

— Рубашки накиньте! Сгорите ведь!

И снова посмотрела на задумчивого спутника. Тот хмурился, размышляя.

— У вас есть кот? — спросила Лета.

Саша вздрогнул, сильно удивившись. Подумал почему-то, и покачал головой отрицательно.

— Н-нет. Не было никогда. В детстве был щенок, заболел чумкой, пришлось усыпить. Мама тогда сказала — нет-нет, чтоб еще раз такие слезы, нечего мучить ребенка, меня, то есть. А потом все как-то не складывалось. Институт — общага. После жил у жены, с ее родителями. А сейчас сам, но все время командировки, куда ж мне животину.

— А у нас три кота, — сказала Лета. И подумала, глядя, как Дзига карабкается по каменному козырьку, нависшему над водой, и раскрывает руки, ловя Лару, «четыре на самом деле».

— Ого! Кошатница, значит, вы?

— Нет! Нет-нет, это совсем другое!

Она остановилась на обрыве. Снизу гулко слышались голоса — Дзига что-то вещал, Лара смеялась в ответ. Каменный козырек с выкрошенным краем скрывал их, спускающихся к самой воде.

— Я все время любила кошек, да. И собак. У нас вечно всякое зверье обитало, когда я была маленькая. И когда выросла, кошки в доме были. Но как-то потребительски. Не чтоб ловили мышей, в квартире какие мыши. Но чтоб ласковая кошечка, гладиться давалась, красивенькая. А потом как щелкнуло что-то. Они не зря сами по себе. Коты в доме живут, потому что это та малость, которую я могу сделать для мира. Дать кров и еду тем, кто был на улице. Или бы умер. Потому они могут быть какие угодно. Вот Рыжица наша, фиг ее погладишь, вырвется, да еще сделает возмущенное лицо! Но если бы мы не взяли к себе, ее бы просто утопили, понимаете? А лицо у нее прекрасное. И еще она зовет меня — смотреть, как валяется в ванной на полу. Одаривает милостью. И надо, чтоб я смотрела и громко вслух восхищалась ее красотой. Вот говорят — не надо очеловечивать животных. Да ешкин кот, зачем их очеловечивать, тоже мне, милость великая, увидеть в роскошном дураке Темучине человека! Или в недотроге Рыжице. Они просто рядом, они сами по себе, личности. А еще совершенно ужасно и одновременно — как надо, то, что они так малы, не нападают на людей и что их много. Понимаете, Саша, кошки будто специально сделаны, чтоб любой, кто захочет реально стать добрым, мог не откладывать этого. Захотел, вышел, взял. Их с запасом для этого. Я думаю, они нам подарены, чтоб мы учились быть лучше. Не требуя взамен собачьей преданности или повышенной яйценоскости. У них взамен для нас другое. Как бы бесполезное. Они все красивы. Даже самый облезлый помоешный кот, он только сверху облезлый, а по сути, изначально, он тигр. Прекрасный и грациозный. Ох, я много могу про это говорить. Или вот, Дзига…

Она запнулась, как давеча ее собеседник. А он снял очки, удивленно глядя на ее горящее лицо своими непонятного цвета глазами.

— Вы чего застряли? — сбоку над козырьком замаячила лохматая башка Дзиги, он топтался, цепляясь за острые края камня, — мы там уже все приготовили, у Лары нож в зубах, ласты на лапах. Прятайтесь, рыбы и ракушки!

— А консервы? — с облегчением удивилась Лета, — ты пожрать хотел, вечно голодный Дзига.

— Перехотел. Пошли, скорее, будешь руководить, мы же в первый раз.

Темные глаза блестели так, что двое на обрыве переглянулись и рассмеялись. Осторожно спускаясь и подавая Лете руку, Саша сказал:

— Я тоже в первый раз. Когда маленький был, на море ездили, то сидел у костра, ел. Но не ловил.

— Драть. Это называется — драть мидии, Саша. И сейчас мы будем их драть, а после жарить на костре.

Саша протянул руки, и она спрыгнула на песок. Улыбнулась — ребята уже стояли, переминаясь с ноги на ногу, шлепали по мелкой воде цветными ластами и пялились на них круглыми стеклами прозрачных масок.

— Командуйте, Лета-охотница, — согласился и тоже подхватил с песка синие длинные ласты.