Так же, как виделось ей в мыслях, она, стоя на коленях возле постели, вытирала губкой кровь, стараясь не тревожить рану. Только слез не было, потому что вокруг тенями суетились рабыни, — высокая Анатея, откидывая за спину длинную косу, бесшумно летала от ложа к жаровне: повинуясь быстрым приказаниям Фитии, приносила чашку с отваром, забирала большую миску, наполненную мутной от крови водой.

Ахатта неглубоко и быстро дышала, казалось воздух не находит дорогу в горло, убегает наружу и хотелось ладонью затолкать его, придержать, чтоб расправил легкие.

— Осторожно! Посмотри сюда, госпожа, — тень накрыла лежащую и из-за спины Хаидэ протянулась рука, тронула пальцами грудь, приподнимая. Хаидэ подалась назад, чтоб плечом оттолкнуть непрошеного советчика, но застыла, увидев у основания груди скрытый надрез. Он шел полукругом и был похож на маленький черный рот со страшной улыбкой.

— Фития… Что это? Иди сюда!

— Посмотри и другую, только не касайся соска, — египтянин стоял, нагнувшись, и Хаидэ чувствовала, как он дышит, касаясь ее спины. Ей стало неловко, что, не доверяя, она зовет няньку, и следующий вопрос она задала ему:

— А ты знаешь, что это, жрец?

— Я видел такое, — она ждала, но мужчина молчал. Хаидэ осторожно приподняла вторую грудь, сжавшись от того, что на соске сверкнула выступившая капля молока. Увидела второй черный рот с запекшейся ухмылкой.

— Ох, беда, — прошептала подбежавшая нянька и, отжимая египтянина, тоже опустилась на колени. Приблизила лицо к посеревшей коже и понюхала ее, у самого шрама.

— Будь осторожна, мать трав, не касайся, — голос его был медленным и напряженным. Женщины замерли. Египтянин присел рядом и, отстегнув тонкую витую застежку с хитона, коснулся кончиком капли молока. Оглянулся, ища что-то взглядом.

— Ты очень любишь этих птиц, госпожа?

Хаидэ кинула взгляд на большую клетку, укрытую тонким платком.

— Это голуби Гайи. Спрашивай у нее.

— Мне нужна одна. Но навсегда.

— Гайя?

Черноволосая рабыня прошла к окну, и, сунув руку под платок, достала сонную птицу. С поклоном передала жрецу и отступила на шаг. Египтянин поднялся, оказавшись в маленьком круге из женщин. Гайя смотрела решительно и хмуро, наверчивая на палец жесткую прядь. Анатея прижимала к груди плошку с травами и старалась держаться за спиной Фитии. И Хаидэ, встав, опустила мокрые руки. Жрец кивнул и, поворачивая птицу к свету, коснулся мокрым кончиком застежки клюва. В горле у голубя пророкотало воркование, спокойное и тихое. И — захлебнулось. Забившись, птица уронила голову. Жрец повел рукой, и птичья голова закачалась, как тряпочная.

Ахнула Анатея и что-то прошептала Фития, бессильно и зло.

— Она умрет? Она тоже умрет? Ты! Что надо сделать?

— Тише, тише, доброе сердце. Она не умрет. Это не ей отрава. А в ней. Но не касайтесь этих ран и молока, что течет из груди. Гайя, твоя птица послужила нам. Но теперь ее надо похоронить и фибулу тоже. Дай мне сосуд.

Под взглядами женщин жрец плотно закрыл крышку и замотал сосуд тряпьем. Поставил на видное место, на середине широкого подоконника, и женщины, торопясь по его указаниям, обходили окно как можно дальше.

— Чистого полотна, мать трав. И воска. Есть ли жир от морских рыб?

— Анатея, побеги в кухню.

— Хорошо. И траву, что заживляет раны, быструю. Какая растет в ваших краях?

— Есть-есть, кипит уже.

Круглая жаровня краснела, идущий от нее душный зной мешался с темным ночным воздухом. Хаидэ искоса посмотрела на спокойное лицо чужестранца. Как он сказал? Тебе не придется спать в эту ночь….

Получив все, что просил, жрец погрузил руки в широкую миску и стал месить воск с жиром, показывая Фитии, чтоб подливала отвар понемногу.

— Посмотри на ее живот, госпожа. Освободи его от одежды. И скажи, что увидишь.

Расстегивая охотничий ремень и освобождая талию Ахатты от вытертых грязных штанов, Хаидэ мрачно подумала, ей незачем смотреть на живот, ведь молоко, бегущее из груди, она уже видела.

— Да…

— Что да?

— Она рожала. Недавно, совсем недавно, — трогая складку пустой кожи, что еще не успела разгладиться, Хаидэ сморщилась от чужой боли. Сколько ей всего, Ахатте! Пока она тут мучила Фитию своей тоской, ах, как плохо сидеть павой в клетке, Ахатта рожала, после пробиралась одна степями, в грязной мужской одежде. И грудь ее исходит отравленным молоком.

— Она к тебе пришла.

— Что?

Хаидэ оглянулась. Жрец, держа на весу пропитанную смесью полотняную ленту, смотрел на нее с сочувствием.

— Что делать дальше? Показывай, — ответила она хрипло.

Вдвоем с Фитией они плотно забинтовали ухмыляющиеся шрамы жирными лентами. Потом, пока Хаидэ удерживала подругу за плечи, усадив, жрец, густо намазав груди, покрыл их тем же полотном, в несколько слоев. Поверх получившегося панциря надели на больную плотную рубаху и уложили обратно на постель.

— Тебе придется потом похоронить свой матрас и покрывало, госпожа.

Он мыл руки, сливал воду в огромный кувшин и снова мыл, чистой. Хаидэ сидела рядом с Ахаттой, еле касаясь, убирала со лба черные пряди.

— Расскажи, что с ней?

— Вымойте руки, как следует. Теперь она будет спать. Я расскажу.

В дверном проеме что-то забормотал стражник, позвякивая копьем.

— Что там? — Хаидэ присмотрелась к маячившему за широкой спиной темному силуэту, — это ты, Мератос? Ты наконец, вспомнила о своей госпоже?

Девочка вошла, косясь на постель, низко поклонилась хозяйке. И выпрямившись, с вызовом сказала:

— Ты сама отпустила меня, туда.

— Хорошо, что пришла, — Хаидэ, вытерев руки, села на низкий табурет и поправила волосы. Улыбнулась устало.

— Принеси вина и свежего хлеба, Мератос. Нам всем надо отдохнуть. Сядь, жрец. Мы хотим знать.

В наступившем молчании стали слышнее редкие крики и пение снизу. Гости устали веселиться и лишь изредка кто-то затягивал песню и замолкал, засыпая на середине куплета. Фития прошла вдоль трех окон, откидывая шторы и цепляя их за крюки. Хаидэ повернулась так, чтоб пришедший с ночного моря ветерок овевал потное лицо. Жрец, сев на табурет, сложил руки на коленях, повел плечом, с которого падали незаколотые складки хитона.

— Я служил своему богу, ты это знаешь, тебе сказали.

— Да.

— Он был один, в мире, где множество богов и в каждую эпоху нарождались новые и не уходили, потому что боги не умирают. Их становилось все больше и, наконец, нашлись люди, которые стали говорить, что богам тесно в их мире, что им не хватает сфер небесных, морских и подземных. Эти пророки кричали на площадях: скоро боги сойдут на землю и отберут ее у людей. А люди отпущены жить на земле лишь для того, чтоб подготовить богам еще один мир. Смотрите вокруг, кричали они, показывая руками на рисовые поля, просторные дороги, уютные дома и прекрасные дворцы, неужто вы думаете, что сонм богов простит вам счастливую и спокойную жизнь? И чем лучше вы будете жить, пророчили они, тем сильнее будут завидовать вам боги, в особенности, старые, забытые вами, которые изголодались без подношений. Но мы не можем прокормить всех богов, возражали пророкам крестьяне, растящие рис, зерно и фрукты. Ведь нельзя отдать весь урожай, мы сами умрем от голода, а зачем тогда боги, ведь они должны помогать?

— Все верно отвечали, — пробормотала Фития, поправляя фитиль в маленьком светильнике.

— Да. И пророки тоже думали так. Они стали готовить в тайных храмах убийц богов. Мужчины и женщины уходили туда и жили, посвященные каждый своему богу. А после жрецы отравляли их земные тела, чтоб, умерев, они ушли к своему богу и убили его этим ядом. Женщины — молоком, мужчины — семенем. Я видел убийц богов. И видел такие же раны, в которые вливали отраву.

— Ты… ты тоже был таким жрецом?

— Нет, доброе сердце. Я попал туда, разыскивая… одного человека. Я хотел объяснить ему, что это все ложь, потому что, когда логика строится на лживом утверждении, все последующее — нагромождение лжи, башня из камня на песке. Нахлынет волна, подмывая песок, и башня рухнет. Я долго искал храм убийц. Шел, выстраивая самые лучшие слова, чтоб было понятно и убедительно.

— И нашел?

— Я… опоздал. Но я все увидел. Как растут в храмах послушники, как проходят они обряд последнего посвящения. И становятся орудием для убийства бога. Каждый — своего.

— Они умирали? Эти люди умирали от яда в себе? — Хаидэ смотрела на Ахатту, еле видную в слабом свете.

— Нет, госпожа. Их сжигали раньше. На костре, с молитвами, песнями и напутствиями.

— Чудовища! Вы там, в своем хваленом Египте — чудовища! Не зря ваши боги имеют головы зверей!

— Твоя сестра, госпожа. Она не в Египте. Она пришла из твоей степи и лежит в твоих покоях.

— Извини. Я не хочу, чтоб она умерла.

— Она не умрет. Я многое узнал там. Пока ждал следующего обряда.

Все молчали. Рабыни сидели в углу на корточках, Хаидэ видела блеск в глазах у Мератос, как у детей, что слушают страшную сказку.

— А что потом? Что ты сделал?

Жрец улыбнулся и опустил голову, перебирая складки хитона.

— Я попробовал убедить их. А когда не получилось, испортил им праздник.

— Как?

— Позволь мне рассказать об этом после, прекрасноликая. Это долго.

Он сидел, как сидят мужчины, расставив ноги, крепко уперев ступни в каменный пол. Хаидэ смотрела на него, не отрываясь, мельком подумав, хорошо, что он рассказывает, и все, кто находятся в покоях, смотрят на него. Не на нее. Хотя, разве от Фитии укроется хоть что-то. Как там смеялся Теренций, назвав египтянина словом «это»? Издеваясь над тем, что она проявила интерес не к сильному жеребцу с натертыми маслом мышцами и туго увязанными в набедренную повязку мужскими достоинствами. Но у этого, что невысок и на первый взгляд невзрачен, прямые сильные плечи и ловкие руки. Тонкая талия, перехваченная широким цветным поясом и длинные крепкие ноги. Но главное — улыбка, что появляется одновременно на губах и в глазах.

Спохватившись, под пристальным взглядом Фитии, снова повернулась к Ахатте. Та лежала неподвижно. Вскочив с табурета, Хаидэ тихо подошла и, наклоняясь, прислушалась. Вернулась к сидящим, взяла поданный нянькой бокал с вином.

— Дышит глубоко. Спит. Я благодарю тебя, мудрый. Ты спас мне сестру.

— Еще нет. Она будет болеть, но ты сбережешь ее. Смотри за ней сама. И мать трав пусть помогает тебе.

Поднявшись, подошел совсем близко и нагнулся к уху Хаидэ, прошептал:

— Девочку к ней не подпускай.

— Что? — от мужчины пахло свежим потом и немного пряностями, странный запах чужой земли, неизвестный здесь. Хаидэ подумала, надо узнать, что это, чем, чтоб иметь у себя этот запах, всегда, чтобы…

— Ту, что была на пиру.

Прогнав глупые мысли, глянула в угол. Анатея, заснув сидя, привалилась к стене, вытянув худые ноги. Гайя сидела на скрещенных ногах и неподвижно смотрела перед собой блестящими черными глазами. А Мератос, обняв руками колени, следила за хозяйкой. Глаза ее тоже блестели, и казалось, вспыхивали всякий раз, когда жрец заговаривал с госпожой. Она кивнула.

— Хорошо.

И голосом погромче велела:

— Сядь, жрец, отдохни еще. Выпей вина, во славу Диониса.

— Ты добра, моя госпожа.

«Моя…» Слово пахло теми же пряностями. Хаидэ подумала растерянно, столько всего надо спросить у него. Как он сказал, история долгая и он расскажет потом. Когда потом? Если его увезут! Флавий, чтоб его сгрызли степные гады… Не давая себе времени на колебания, быстро спросила, не слыша своих слов:

— Ты сказал, расскажешь потом? Когда наступит твое потом, жрец?

— Тебе решать, госпожа доброе сердце.

— Но я…

Она хотела сказать, что ничего решить не сможет, он чужая собственность. Хаидэ начнет хлопотать, и все поймут, что она хочет… А что она хочет?

— Решать тебе, — повторил он и откинулся к стене, положив ногу на ногу. Руками держал под донце глиняную чашу и медленно отхлебывал терпкое красное вино, — и думать тебе.

— Я подумаю, — она услышала, как Фития выразительно вздохнула.

Уже пора было говорить «прощай» и, велев одарить врачевателя за помощь, приказать стражнику увести его к Флавию. Но она не могла. За окном пересвистывались сонные стрижи в прилепленных под крышей гнездах, и медленно наливалось светом утро.

Хаидэ поднялась и, пройдя мимо сидящего мужчины, окликнула неподвижного стража на лестнице.

— Забери раба. Фития отопрет вам пустую кладовку. Возьми на заднем дворе овчины и покрывало. Он будет спать там.

— Моя госпожа, а… — раб поклонился, колеблясь продолжить фразу.

— Флавий вряд ли проснется раньше полудня, а потом мужчин ждет обильная еда и новые развлечения. Я позабочусь о том, чтоб тебя не наказали. Фития скажет хозяину, что ты исполнял мой приказ. Подожди. Вот.

Она сунула в руку охранника несколько медных монет, достав их из мешочка, лежащего на полке. Тот закланялся, как глиняная кукла с привязанной головой. Поклонился и жрец, поставив чашу, пошел следом за своим стражем. Когда мужчины вышли на лестницу, спросила:

— А чем закончилось все, там в храме?

— Я — здесь. И я — раб.

Двое, мелькнув спинами, скрылись за поворотом узкой лестницы, а измотанная Хаидэ, отпустив рабынь, вернулась в покои, и легла на приготовленную нянькой на полу жесткую постель. Укрылась вышитым покрывалом. Закрывая глаза, наказала себе думать об Ахатте, о том, что же случилось с ней, такое страшное и необратимое. Но засыпая, снова увидела улыбку, что появлялась одновременно на губах и в глазах, увидела смуглое лицо с точными, будто вырезанными из камня, чертами. «Его бог должен быть похож на него. И должен быть — такой же. Умный. И добрый…»