Противно болеть зимой, когда мерзнешь на остановке, уныло понимая, потому что знаешь и выучила свой организм, хоть и придешь домой, в тепло, все равно уже потечет из носа, а в кармане куртки будут лежать скомканные платки. Но еще противнее болеть летом, думала Шанелька, открывая глаза и медленно разглядывая белый потолок, по которому бегали заоконные звуки. Бегали видимые глазом, так ей казалось. Птичий треск рисовался колючими точками, детские крики — каракулями с оборванными хвостами, рычание машин походило на ребристый след колес, размазанный по известковому потолочному снегу. Летом приходится лежать в жаркой постели, и деться некуда от пота и жары, от нехорошего сердечного стука, а надо вставать, брести в ванную комнату, умыть липкое, искаженное, будто чужое лицо. Или брести быстрее, в туалет, прижимая руку к солнечному сплетению и нагибаясь над унитазом. После, дрожа, снова влачиться в ванную, плеснуть в лицо воды, стараясь не видеть себя в зеркале.

Возвращаясь в горячую постель, она понимала, в комнате не жарко, это ее самочувствие крутит вентили где-то там внутри, развлекаясь жестоко. И вот уже совсем зябко, противно, ноги кажутся сосульками и страшно ими двинуть, вдруг разломятся, роняя осколки. А голова стиснута болью, такой — ледяной.

Шанелька тащила простыню до самого носа, хотела одеяло, но не успевала попросить Крис, потому что снова откуда-то наползала жара и укрывала ее с головой, так что приходилось простыню сбрасывать, отпихивая ногами, которые уже не сосульки, а какое-то мерзкое теплое желе.

Крис тихо говорила в дверях. С Ляночкой, думала Шанелька, не открывая глаз. Та привела врача, в шортах и распахнутой рубашке с попугаями (Шанельку немедленно затошнило, и она хотела сказать, да что ж снова птицы, но не сказала, оберегая голову), врач смерил температуру и давление, поцокал, покачал головой укоризненно, попенял за нежелание ходить в головном уборе.

— Хотя бы косыночку какую смастерила, красавица. Солнечный удар у тебя.

Шанелька вспомнила Катишь в косыночке. И ей захотелось плакать, жалеть себя и думать, как все паршиво устроено, какое все неприятное и неудобное. Еще эти попугаи. На рубахе.

— Орел, — вспомнила она еще, — Криси, орел. Смотри, чтоб он никуда.

— Никуда, — кивнула Крис, протягивая на ладони белые таблетки, — держи воду, запить. И поспи. Доктор сказал, выспишься, будешь огурцом. Так что сегодня ночуем тут. А завтра поглядим, может домой.

— Еще чего, — сиплым шепотом возмутилась Шанелька, слушая, как прохладная газировка утаскивает таблетки в желудок. И напомнила, закрывая глаза, — орел.

Крис закатила глаза, но покивала послушно.

— Ты иди, — попросила Шанелька, — мобильник мне. Положи. Иди, с Ляночкой. Я, правда, посплю.

— Мы на веранде.

— Нет. Идите погуляйте. Нормально.

Послушные таблетки уже что-то делали с ее нутром, прогоняли жестокую тошноту, вместо нее оставив зыбкую бестелесность, после головной боли и дурноты очень приятную. Вот как летают, подумала Шанелька, укладывая усталые, будто сутки уголь грузила, руки поверх простыни, и задремывая. Вот как летают, когда спят. Значит, настало время полетать. Вот и хорошо.

Крис и Ляночка спустились вниз, огибая корпус, ушли в дальний уголок маленького сада и сели там в беседке на кованую скамью, положив на столешницу мобильники.

А Шанелька уже спала, и ей снилось странное, прекрасное место, где она никогда не была. Острая скала, небольшая, вырастающая из покатой зеленой травы, неровной головой в синее небо, а под ней, далеко внизу — шапки деревьев, серые между ними скалы, яркие поляны на склонах. Так далеко, что между скалой и кронами горного леса воздух лежал видимой сизой подушкой, летучей и одновременно упругой. Стоя на узкой тропинке, Шанелька знала, нужно сойти на траву, приблизиться, подняться по каменным неровным уступам на самую вершину, где площадочка, чтоб стоять или присесть, отдыхая. И кинуться вниз, плашмя на упругий воздух, раскидывая руки. А рядом — орел, сверкающий синими перьями. Вот же, сирота казанская, привязался, чучело, с нежностью подумала Шанелька, уже свободно поворачиваясь на бок и укладывая руку под скулу, и не денешь тебя никуда, смешная ты грустная птица. Синяя.

Она спала, не зная, что в комнату осторожно заглядывала Крис, а за ее головой маячил озабоченный Вова. Что еще раз приходил врач, на этот раз без рубахи, с полотенцем на плече. Осмотрев пациентку и слушая ровное дыхание, улыбнулся, кивая и показывая большой палец. И тут же пригласил Крис на свидание вечерком, сразу поимев в коридоре не слишком приятную беседу с Вовой Великолепным, который, впрочем, быстро остыл, понимающе кивнув на поспешное объяснение кавалера, что так, просто, на всякий случай, вдруг да отломится. Не отломилась, гордо резюмировал Вова и даже пожал доктору руку, подталкивая того на выход.

После этого Вова не уходил далеко, девочкам в беседке была видна его голова за кустами, деловитое лицо, потом он исчезал, но через невеликое время снова маячил среди плодов и листьев, то поправляя фонтан, то пиная ногой кучу хвороста, то хлопая ладонью по стене недостроенной баньки. Пока, наконец, не явилась в эдемский сад сестра его Светлана и, вытирая руки, завела полную упреков беседу о том, что она крутится, как та белка, пока некоторые тут братьЯ, ясно, только о пиве думают, а там дверь в гараже заело и скоро в город ехать надо, за постояльцами. Вова вздохнул и исчез.

А через час, вместе с закатным солнцем, пронизывающим листья и незрелые виноградные кисти, в беседку пришла Шанелька, с розовым отпечатком подушки на щеке. Села, моргая сонными, но ясными глазами, вздохнула, будто наработалась от души.

— Есть хочу. А еще — кофию.

— О щасте, — Крис поднялась, потягиваясь усталой спиной и поведя плечами, — сиди, мы омлет сделаем. А кофию шиш тебе. Молочка попьешь. Или кефира.

— Апельсинового сока, — с надеждой ответила Шанелька.

— Нет. Но хорошо, что аппетит вернулся.

Вечер девочки провели вместе, пока за Ляночкой не пришла целая компания. Парни в хламидах и растянутых майках, с бритыми головами и бородами, заплетенными в косичку. Женщины с кучей детей, которые сновали под ногами, смеясь и дергая взрослых за подолы и локти. Все вместе посидели в беседке еще, слушая тростниковые флейты, ведущие диалог с речитативами из странных стихов и песнопений. Ели рисовые колобки и принесенный Светой-композитором вегетарианский тортик, который Крис осторожно попробовала и кивнула, тут же отрезав себе изрядный кусок. У входа в беседку маячил с подвесным фонарем Вова Великолепный, разглядывая гостей, цветных, как экзотические птицы. Шанелька тихо веселилась, наблюдая, как он смотрит на Крис, пытаясь поймать ее взгляд, и иногда открывает рот, вызвать на разговор. Но Крис, отвлекаясь на регулярные смски, делала вид, что не замечает, обращалась к нему только как к хозяину вежливый гость, и Вова, вздыхая, забирал сразу гроздь детишек, что просились пописять, и уводил, покрикивая и строжа.

Во время очередного песнопения Шанелька, снедаемая любопытством, придвинулась к подруге:

— Ты его совсем замучила. Послушала бы, чего хочет, а?

— Знаю я, чего хочет, — шепнула в ответ Крис, — не мешай, ребята сейчас уходят.

Песня стихая, улетела, выпутывая слова из виноградных листьев. И толпа встала, шумя и прощаясь. Девочки проводили гостей до ворот.

— Мы еще купаться идем, к луне, — Ляночка придержала за ручку прибившегося к ней маленького мальчишку, и тот, заворачиваясь в широкий подол ее цветной юбки, засмеялся, рыча и пугая оттуда Крис, — пойдете с нами?

Крис вопросительно посмотрела на сонную Шанельку. И покачала головой.

— Нет. Завтра рано едем, пусть выспится. И я отдохну тоже. От отдыха.

В просторном дворе стало тихо. Оказалось, уже совсем поздно, поняла Шанелька, зевая во весь рот, и снова сильно хочется спать, может быть, как раз от таблеток. И может быть, ей снова приснится тот же сон.

Она закрыла рот, нахмурив светлые брови. Что-то мелькало сегодня, в мешанине разговоров и смеха, что-то, о чем думала расспросить, но ее отвлекли, решила — попозже. Потом забыла.

Вова, наконец, перехватил Крис и, придерживая ее за локоть, горячо вполголоса что-то говорил, их лица светились призрачным голубым светом, идущим от лазурной воды небольшого бассейна. Крис улыбалась, внимательно разглядывая столик под зонтиком и брошенные на спинки стульев забытые полотенца.

— Вот! — Шанелька подошла к собеседникам, — Криси… ой, извините, пока я не забыла опять. Таня сегодняшняя, она показывала свои акварели. Там у нее пейзаж, с горами. Я почти не увидела. Я тогда с детками хороводилась. А хотела спросить, это где. Там у нее скала на поляне, поляна такая — на склоне, прям, можно с нее покатиться вниз.

— Она уезжает. Кажется. — Крис задумалась, наклоняя голову к плечу, — ну да, они еще смеялись, насчет с бала на корабль. У них билеты на самолет, потому все вместе купаться. Типа прощание с луной. И вроде совсем рано ехать надо. Утром.

— Криси, — умоляюще сказала Шанелька, — как же быть. Мне очень надо.

За воротами проехала машина, и снова стало тихо, даже странно, что через два переулка шумит набережная, полная гуляющих.

— Точно дойдешь, оклемалась? Купальники давай возьмем, на всяк случай, — решила Крис, — Лянка сказала, они под Зеленкой будут, на узком пляже. Это место такое — Зеленка, там селятся всякие странные люди, ну как все они.

— Я принесу, — Шанелька обошла их, устремляясь к лесенке.

— На голову не забудь, — пошутила вдогонку Крис, — а то напечет снова.

— Кристина, — с надеждой в который раз повторил Вова Великолепный, — Кристиночка, ну так я…

Потом они медленно шли вдвоем по пустынной боковой улице, на которой спали те, кто устал, и не было тех, кто ушел на вечерний променад. Шаги эхом летали — от стены, украшенной цветочными кашпо из пластиковых бутылок, к воротам с нарисованной на них кособокой русалкой, оттуда — к стене с выложенным из камушков парусником, и дальше, к воротам с миниатюрными, но очень грозными львами, лепленными из глины и выкрашенными почему-то алой краской.

— Ну, — спросила Шанелька, — ты чего с ним сделала, что он стал как теленок? Нет, я не с ножом к горлу, чтоб подробности. Мне интересны как раз последствия. Он чего теперь от тебя хочет? А ты от него чего?

Крис махнула рукой. Идущая впереди нее тень, укорачиваясь, тоже махнула рукой.

— Мне сегодня было сделано предложение. Руки и сердца. Прямо у бассейна, прямо на твоих глазах.

— О-о-о, — Шанелька остановилась, и ее тень послушно замерла, ожидая, — ни-чего себе скорость! Куда ж он торопится? Боится, что уедем и все, исчезнем из виду навсегда?

Тень Крис кивнула, двинулась вперед, увлекая за собой шанелькину тень.

— Представь себе. Когда шашлыки ели, и ты убежала. В гущу. Он жаловался, мол, пахать приходится сутками, а летом все бабоньки на море и после по своим столицам и северным городам. Несовпадение. Он работает, все вокруг отдыхают. А жизнь, значит, идет. И все мимо. А зимой бабонек-то и нету. Но у него и зимой работы дофига, так что поехать в столицы и на севера ловить летних знакомых у него времени нет. А я ему в ответ сказала, и правильно, у них там тоже времени нет — они на летний отдых зарабатывают.

— Ничего себе, — удивилась парадоксу Шанелька, — а ведь и не подумаешь. Если не думаешь. С виду-то — эдакий самэц, а вокруг сплошь леди, жаждущие летних удовольствий.

— Вот и он это же сказал, — кивнула Крис, — если бы, говорит, я альфонсом работал, как раз и совпало бы. Мои трудовые будни и отпуска, гм, ледей. Но что, говорит, делать, если я просто жану хочу. Чтоб дома тепло и уют. Жрачка домашняя.

— Как мило…

— Погодь умиляться. Жрачка, значит, домашняя. Ну и сколько можно Светку, сестру значит, эксплуатировать, она хочет уехать к матери, третий год хочет, а я, говорит Вова Великолепный, без нее не справляюсь. Два корпуса, сад, бассейн, гараж. Сезон. И между сезонами…

— Ах вот чо, петро-о-ович…

Они замолчали, мерно ступая на пятки своим теням, которые шагали по изжелта-серому асфальту, укорачиваясь и темнея, потом снова вытягивались, становясь совсем прозрачными. Получается, мало просто любить, размышляла Шанелька, надо совпасть по множеству параметров. Или тогда уже любить с большой буквы, чтоб при полном несовпадении решиться и полностью изменить свою собственную жизнь. Уехать оттуда, где тебе хорошо. Бросить работу, которая нравится. Поселиться в доме, где тебе придется заново наводить свой уют, если это возможно. А еще — общаться с людьми, которые, может быть, тебе неприятны. Это должна быть сумасшедше огромная любовь. Которая — не к кубикам на животе Вовы Великолепного. Какие бы они не были великолепные. А сама Шанелька любила ли так, чтоб?.. Да, она уехала строить семью с аккуратным Валентином, и даже какое-то время честно пыталась, честно исполняя все женские обязанности. Вот только легче от честности никак не становилось, наоборот, с каждым годом все тяжелее и тяжелее. Получается, Костик Череп своим бесконечным эгоизмом оказал ей услугу, выдернув из жизни, которая уже начала ее убивать, и вернув обратно, в приморский город, где все было ее — Шанелькино, с самого детства.

Она искоса посмотрела на Крис. Та была, как смеялась Шанелька, листая толстый том «Жизни животных» — естественным обитателем мегаполиса. Там у нее была своя ниша, и там она чувствовала себя великолепно, устраивая каждую субботу набеги на культурные мероприятия, имея в разных концах столицы любимые кафешки, рестораны, магазины и клубы. И бывший Шанелькин муж тоже был обитателем мегаполиса, занимая другую его нишу. А Шанелькино место, оно тут. Где можно ходить босиком, где постоянно маячит и шумит море — или за стеной или через пару остановок. Где ветры дуют в разные стороны, и каждый что-то приносит ей, или тонкую радость, или вкусную глубокую печаль. Ой, ну вот так. И никак по-другому.

Конечно, разве можно представить себе Крис хозяйкой отельчика с кипой стираных простыней на локте. Хотя, если это — огромная, безмерно огромная любовь…

— Ты чего смеешься? — подозрительно спросила Крис.

Они уже выходили на яркую набережную. Такую — такую же, будто вернулись во вчерашний вечер. Вот тебе и кино, подумала Шанелька, пробираясь в толпе, везде идет время, а выходишь сюда — тут вечный день сурка. Летнего приморского сурка. И будет он длиться с мая до октября. А после начнется следующий — день сурка приморского зимнего. Вот так и живет Вова Великолепный. И что интересно, ему это явно по душе, а то и не был бы таким — Великолепным.

— Так. Вспомнила одну историю. Про соседку.

Они шли, разглядывая освещенные витрины с мороженым и стойки с блестящими никелем пивными бочонками, уступали дорогу медленно едущим байкам, остановились перед парой гимнастов, в блестящих змеиных трико те переплетались на старом коврике прямо посреди асфальта. Постояли рядом с фаерщиками, шурясь на быстрые огненные клубки.

— Она ко мне шить приходила и вечно рассказывала всякие дамские вкусности. О подружках. Одну они там хором замуж выдавали. И вот пришел к нам в порт первый иностранный пароход. С живыми турками! Они и раньше приходили, но им не открывали границу, а тут — живые турки в городе. В карманах валюта. Короче они эту барышню накрасили и отправили на свидание к турку. И вот сидит у меня Лорик, попивает кофеек и рассказывает про турка. Потом остановилась, поразмыслила о чем-то и убежденно так заявляет «и зря тетки-соседки плетут про Наташку всякое, ну да, пошла к нему в каюту, и что, а вдруг это — Любовь!». Я себе аж палец уколола, так старалась не заржать. Потом подумала, ну а чего, вдруг и правда — любовь. С большой буквы.

— Это ты насчет меня и Вовы? — догадалась Крис. И кивнула:

— Именно. Или он должен все побросать и рвануть в столицу, спрятать свои кубики под пиджак и сделаться клерком, к примеру. Или кафель лОжить. Или я бросаю свою фирму, свою там карьеру и уезжаю стирать на сто человек, копать в саду и кашеварить в столовке.

— Но ты уж точно не уедешь, — утвердила Шанелька.

— Не-а, — безмятежно согласилась Крис, — ему надо, он пусть и едет.

Вот и разница между нами, подумала Шанелька, кивая. Мне почему-то сперва в голову пришло, что я уезжаю и от всего своего отказываюсь. А у Крис нет такого, а есть другое. Может быть, она права. А может, так и надо, чтоб женщины были разными.

— Не родился еще такой мужчина, Шанелечка, из-за которого я пожертвую всем. Вернее, об одном я такое подумала. На всю жизнь обожглась, больше не дождутся.

— Зато ты написала стихи, — вспомнила Шанелька, — такие, просто мороз по коже. Настоящие. Про них Ласточка угадал. Кстати, о птичках…

Они уже прошли набережную до самого конца и углубились в темноту, осторожно ступая и держа курс на дальние, освещенные изнутри палатки.

— Орла я спасла. Мы его дальше повезем, ладно? Ты не против?

— Нет, конечно. Тем более, я ж напакостила. С орлом-то.

И Крис, наконец, рассказала Шанельке, как она сменяла орла на изгнание Костика Черепухина.

— Ты не сердишься на меня? — спросила, когда вместе отхохотались, топчась по песку слабыми от смеха ногами, — я сильно испугалась, что это нещасте будет перед носом два дня крутиться, испохабит тебе весь отдых. А Вова нашу птицу отдал сразу в аренду, фотографу. Так он и оказался на перилах. Прикинь его изумление, когда орла притащил Андрюша, но уже синего совсем. А следом тебя — почти без сознания.

— И все равно не помогло. Череп таки умудрился нарисоваться и лекцию мне прочитать.

— А ты ему нос на задницу натянула. Триумф Нелли Клименко, фоторепортера из глянца! Интервью для телевидения, бейдж, и вокруг — самцы-самцы-самцы-ы-ы…

— Криси! Я уписаюсь на песок, прекрати!

Они пошли дальше, горячие лица обдувал ветерок с ночной воды, впереди тренькала гитара, мелодию прерывал смех и говор. А за палатками, под нагнувшимся почти к самой воде обрывом мерцали на темном обнаженные тела, шли в воду, вздымая призрачные волны, брызгались и смеялись.

— Хочешь купаться?

Крис встала поодаль, всматриваясь в небольшую толпу. Шанелька покачала головой, кинула на песок маленький коврик, вытащенный из сумки и села. Было так хорошо, после дня слабости, отдохновенно. И не хотелось лезть туда, где снова чьи-то бока и локти.

Она сидела одна, дожидаясь Крис, которая ушла в темноту разыскивать среди ночных купальщиков Ляночку, и думала. Так, ни о чем. О том, что не знает, чем занимается в свободное от квестов время принц Дима Фуриозо. И о том, что все-таки им было очень хорошо, там, на ночном склоне черных гор среди черных деревьев, только немного коротко, ведь кроме секса были еще эти самые горы, о них так вкусно рассказывал Вова, и Шанелька, слушая, видела их — мальчишек, ползущих по спящей траве под мохнатыми звездами. Еще о том, что странный Ласточка угадал стихи Крис, и они, и правда, хорошие, но странные, потому еще более замечательные. И о том, что в читальном зале детской библиотеки совсем небольшая зарплата, но так отдохновенно приходить туда, к тихим столам, окруженным высокими стеллажами, и зимой там ужасно славно, тепло, и очень уютно. Такие вроде бы мелочи, из которых ее, Шанелькина жизнь.

— Стихи, — сказал за спиной голос, и Шанелька подскочила от неожиданности. Обернувшись, придержала рукой сердце, которое заколотилось под белой майкой.

— Фу. Вы меня заикой оставите. Разве можно.

— Заикой не надо, — Ласточка обошел коврик и уселся на песок.

Был он совершенно голым, луна блестела на худых плечах и терялась в заломах старой шляпы, посверкивала в темноте, где живот, — светила на его пирсинги, догадалась Шанелька, сгибая ноги в коленках и обхватывая их руками.

— Заикой не надо, — повторил, развивая мысль, — я как раз хотел продолжить нашу беседу. О стихах. Вы сказали, поэзия Волошина вам не очень. А почему? И какие стихи вы написали бы на стенах дивного Кокто? Не ваша загадочная подруга, а именно вы — женщина солнечного света. А?

— Я? — Шанелька задумалась. Ей вдруг стало все равно, сколько одежды на собеседнике.

Под неясной шляпой иногда сверкали глаза. И кажется, сережка в ухе.

— Он чересчур драгоценен, — она говорила медленно, подбирая слова, и обводя глазами пустоту вокруг них. Если кто-то нарушит ее, знала она о себе, все слова убегут, перемешаются. С детьми ей всегда было легче, Крис верно подметила, а Шанелька даже назвала рамки — с детьми до тридцати. Ласточка же явно был ровесником Черепа, а может и старше.

— Все поэты того времени использовали пышные, драгоценные слова, писали о яхонтах и лалах. Сравнивали природу с камнями, нет, с каменьями. Явления природы. Но вот у Шенгели, керченского поэта, этот язык совершенно естественный. Я когда смотрю на небо, в грозу, например, то вспоминаю его стихи. Или еще бывает трава на закате. Такая яркая, будто она горит. Их словами — пламенеет. И он прекрасен, совсем не потому что родился в моем городе, и мы кулики одного болота. Понимаете? Он просто прекрасен, сам, как такая гроза или эти закатные травы. Я написала бы пару его стихотворений. Я только плохо помню, наизусть не знаю. Нужно найти. Вернее, я могу вспомнить, но… Ой, короче, если надо, я в сети разыщу. А вы что, вы тоже поэт?

— А вам стало страшно? — он усмехнулся, блеснули под шляпой глаза.

Шанелька не поддержала смех. Серьезно кивнула.

— Да. Я имела дело с поэтом, с ними очень нелегко. Извините. Если вы тоже. Да впрочем… Мы же просто беседуем. А вот и девочки.

Она встала, маша рукой черным теням, которые вышли на свет и оказались тремя голыми женщинами, Ляночкой в купальнике и Крис в шортах и сиреневой блузке. Оглянулась на молчание. Но Ласточки уже не было. Будто она говорила сама с собой.

— У меня работы уже упакованы, — Таня отжимала мокрые волосы, встряхнула их и кинула за спину, прошлась ладонями по грудям и животу, стирая капли. Она была приземистая и крепкая, с полными ногами и слегка выпуклым животом с черным треугольником лобка.

— А вы про какую? На выставке зимой в Питере будут все. Хотите, билеты оставлю вам и подруге.

— Место вы там рисовали, одно. Извините, в Питер я вряд ли, ну и мне нужно сейчас, пока мы с Крис едем. И орел еще.

— Рассказать сможете? — Таня взяла протянутую Ляночкой накидку, сунула голову, расправила ткань по плечам.

Шанелька подумала несколько секунд. И вдруг рассказала не то, что мельком увидела на картонке с размытыми красками, а то, что приснилось. Под волшебные таблетки веселого доктора в попугаях.

— …И внизу далеко сосны, кажется. Деревья. Совсем внизу, даже дух перехватывает.

Таня выслушала, кивнула. Сказала обыденно, а у Шанельки стукнуло и остановилось на мгновение сердце, удивляясь.

— Это тропа к Субаткан-яйле. Если от Перевального идти к Красной пещере. Но не к самой, а свернуть влево и там вверх. Довольно далеко, но наверху красота. Эта скала, она справа от тропы, над ущельем. Не все знают. Только те, кто там был.

— Оно есть? — пораженно спросила Шанелька, — это место, оно настоящее?

— Ну да, — удивилась Таня, — вы же сами, рассказали сейчас. Извините, нам совсем уже пора. Еще на трассу идти пешком, успеть на автобус, так неудобно авиарейс получился.

— Когда автобус? — деловито спросила Крис.

— В полвосьмого, нужно подойти к семи получается. А нам еще кучу всего собрать. Женькины работы. Он маслом пишет, у него такой баул.

Крис подумала, вытаскивая мобильник и глядя на часы в нем.

— Если к шести подойдете, в тот конец набережной, мы с Шанелькой подбросим, до трассы. Чего ж вам пешком, с баулами на спине.

— Ой, — сказала Таня, неловко оглядываясь на Ляночку, — так если бы деньги, мы на такси. Но понимаете…

— Билетами отдадите, в Питере, — строго перебила ее Крис и рассмеялась, суя мобильник обратно, — короче, мы вас ждем. Все равно утром тоже едем.

— Криси, — спохватилась Шанелька, когда они торопясь, вернулись и уже складывали вещи, бродя по номеру и оглядывая углы, чтоб ничего не забыть, — а как же орел? Его куда, если Таня с Женькой своим живописующим. И баулы.

— Придумаем. Ты все сложила? Спать хочешь?

— Сложила. Перехотела, — отчиталась Шанелька, подставляя лоб, который Крис озабоченно пощупала.

— Вот и дивно, пошли еще с Вовой в беседке посидим на прощание. Порвем ему немножко сердце своей красотой и недосягаемостью.

— Пойдем, — обрадовалась Шанелька, — порвем. Как тузики грелку. А если вдруг, ты мне мигни, или кашляни. Или еще какой знак.

— Почешу левой пяткой правое плечо. Твое причем. И вообще я до сих пор считаю, зря ты Диму отвадила. Такой славный Дима, так сегодня к тебе старался. Ну, сегодня, наверное, не зря, а то заблевала бы принцу все его хаки-шорты. Но вообще зря.

— Криси! — пораженная Шанелька уронила на постель рюкзачок, — ты же первая! Порву кохтями! Запихаю в глотку, не знаю чего! Я его от тебя, между прочим, спасала.

— О чорт и чорт. Я ж про Черепа, Нель-Шанель! Бедный Дима, а он-то наверное думает, ах сердце красавицы, ах склонно незнамо к чему! То дает, а то не глядит. Ладно. Теперь точно придется догнать челленджеров и восстановить справедливость. И не надо носом крутить, насчет гордости, я сама восстановлю.

И добавила в спину идущей по лесенке подруге:

— А вдруг это — Любофффь! Не свались, чорт.