07.06.16

Эти два часа Кира провела в безуспешных попытках дозвониться Илье. Благо, думала с мрачным юмором, повод прекрасный, я же должна поведать своему мужчине, который недавно сам признался в любви, что мне нужно уехать. По работе. Так сначала она сформулировала новость: Илюша, мне нужно уехать, по работе, это ненадолго.

Через несколько звонков, глядя в окно и не видя ничего за кружевной прозрачной шторой, слегка изменила вариант: мне тут надо бы, но уехать не могу, пока не посоветовалась с тобой, что скажешь, возлюбленный Илья, отпускаешь ли?

И еще через полчаса общения с телефонным роботом снова вернулась к первому варианту, уже без всяких реверансов. Так, мне нужно уехать, буду завтра вечером (а может, и задержусь, подсказывала обида), котов, пожалуйста, накорми, сам поешь, все в холодильнике, а если бы не отключал телефон, то сообщила бы раньше. Извини. Целую.

Но мобильный не дал ей возможности ни съязвить, ни упрекнуть, ни даже проявить женскую кротость и мягкость, дожидаясь совместного решения.

И Кира, сердито покормив котов сама, написала записку, размашисто, фломастером. И отправила Илье еще одну смску, о пустяках, не рассказывая о поездке. Оправдавшись перед собой, вдруг с парнем что случилось, телефон разбит, а она тут бесится, нехорошо. Но смска дошла, и это Киру разозлило окончательно.

Закусывая губу, она собрала в рюкзак мелочи, самые обычные, добавив тот самый паспорт и пару свежих трусиков с носками. Даже одеваться не стала как-то по-другому, любимые джинсы сидели на ней отменно, тишотка правильно обтягивала грудь и показывала шею с легким загаром. Тем более, Пеший этих джинсов не видел, пусть любуется. Ах, снова подумала Кира словами из давнего какого-то фильма, ах и хитрые мы — евины дочери. Добавляя от себя — любую мелочь в свою пользу обернем.

На три оборота запирая замок, уговаривала себя, ведь совсем рядом. По московским, к примеру, меркам, это в пределах города, там вполне привычно прокатиться на транспорте пару часов в одну сторону, заночевать, чтоб не шариться поздним вечером, и после еще два часа обратно. Сколько раз ездила она так к подругам, к той же Нике, или на дачу к знакомым. Никакая не экспедиция, уверяла себя, быстро идя по двору и кивая теткам-соседкам, деловой визит. И правда, насчет визита была уверена. Во всяком случае в себе. Пеший ее интересовал именно как возможный работодатель, с которым неплохо было бы поработать. За нормальные деньги. Илья должен понять.

Да и что я все перед парнем оправдываюсь, рассердилась она, резко сворачивая за угол, почему он может вести свою самостоятельную жизнь, а я — взрослый самостоятельный человек, не могу? Ведь не на свиданку убегаю.

Дальше мысли снова шли по кругу, спотыкаясь на обязательных «если бы да кабы». Если бы вернулся раньше, может, поехали бы вместе. Или — если бы ответил хоть на один звонок. Написал бы хоть одну смску. Бы. Да кабы.

За поворотом, одновременно с приступом сердитой обиды, Кира, шагнув шире, вдруг охнула от острой боли в лодыжке, сгибаясь, сложилась, прижимая руку к щиколотке. И только после этого, так вспоминалось ей потом, нога хрустнула, вывертываясь на совершенно ровном асфальте.

Чтоб не стукнуться головой, руки пришлось от стреляющей ноги отнять, выкинуть вперед, шлепнув ладонями по асфальту. И все равно Кира со всего маху повалилась, неловко и больно скручиваясь, как тряпичная тяжелая кукла. От выстрелов боли — в ноге, в колене другой, в ссаженных до крови ладонях, в неловко повернутой шее и в напряженных плечах — глаза затемнил нехороший серый туман, скрипнули зубы, сдерживая недоуменный крик.

Кира сделала два глубоких вдоха, морщась, медленно села прямее, потому что воздуху некуда было идти, так стиснуло ребра. И поднялась, стыдясь валяться посреди дороги, ведущей мимо жилых домов к магазину. Голова закружилась, Киру резко повело в сторону, и она скорее шагнула к железной оградке красивого, полного роз и пионов палисадничка, вцепилась, тяжело дыша и недоумевая. Только что бежала, такая легкая, сердитая. И, на тебе. Колено горело огнем, лодыжка сильно болела. Женщина с пухлой сумкой, проходя рядом, внимательно разглядела дыру на полусогнутом колене, и Кира тоже опустила голову. Там, по краям рваного коттона расплывалась кровь, перемешанная с песком и грязью.

Постояв, Кира повернулась и медленно, чтоб не упасть, побрела обратно, снова мимо внимательных соседок, которые сочувственно зацокали вслед.

08.06.16

День тихо завершался, меняя цвета и звуки. Кира лежала навзничь, устроив с трудом вымытую ногу на второй подушке, закрывала глаза, но боль становилась такой сильной, что сразу открывала их снова, водила по сторонам, пытаясь отвлечься. Щиколотка опухла так, что смотреть на ногу было страшно. Надо бы приложить лед, смутно думалось Кире, и что ж таблетка кеторола совсем не помогает. Но за льдом нужно встать и дойти к холодильнику, а даже лежать больно, куда уж тут хромать, подпрыгивая. У бока привычно лежал Клавдий, он уже сосредоточенно вылизался, посматривая на хозяйку желтыми глазами, помурлыкал, бодая ее руку большой башкой. И притих, привалившись к расцарапанному колену.

Еще час назад казалось, все не так плохо. Кира позвонила Пешему, извинилась, и даже пообещала, что завтра с утра возможно сумеет приехать.

— Муж не пустил? — сочувственно высказался редактор, и ее неохотным оправданиям насчет ушибленной ноги, кажется, совершенно не поверил.

Кира совсем было обиделась, но после разговора, когда решила подремать, чтоб быстрее все прошло, выяснилось, все только начинается. Так странно, по-прежнему недоумевая, размышляла она, так странно, будто все — ненастоящее. Боль — ненастоящая. Это ведь не авария какая, и не операция, не отходящий наркоз, на место которого приходит боль, по праву, как было когда-то, в клинике, и приходилось бороться с болью, или договариваться с ней, обманывать, или пытаться не обращать внимания. В любом случае тогда Кира была готова к боли, знала о том, что схватка с ней будет. А сейчас… Да что случилось-то? Ну, упала. На ровном, причем, месте. По идее, по логике вещей, должно бы поболеть неприятно и постепенно утихнуть.

Она повернулась, застонав, нашарила на столике блистер, и сунув в рот последнюю таблетку, проглотила, вернее, попыталась. Без воды та не лезла. Кира выплюнула ее в ладонь и снова откинулась головой на подушку, слушая мерные удары крови в распухшей щиколотке. А еще, размышляла она, в новых попытках отвлечься, удивительно, как мгновенно захламляется пространство вокруг беспомощного человека. Кажется, лежишь, ничего не делая, а под рукой на журнальном столике уже нет свободного места: чашки, стаканы, крышка от коробки с лекарствами, мобильник. Почему-то зарядное к фотокамере, какие-то фантики и носовые платки, комочек салфетки и рассыпанная из кармана курточки мелочь. Нет только самого главного. Стакана воды и того, кто этой воды налил бы, принеся из кухни и бережно садясь на краешек дивана.

Вот так, думала мрачная Кира, вот тебе и любовь. Лежу тут одна, с больной ногой, а на другой ссадина во всю коленку, а его где-то черти носят. И ведь не скажешь, потому что сама с собой договорилась, не требовать и не просить, а радоваться тому, что есть и получается само собой. Вот оно и получилось. Совсем не к радости.

Илья так и не позвонил. Но в легких сумерках, уже совсем по-летнему шумных, звонких, полных детских криков, дальнего рокота грома, лая собачек и пения птиц, пришел сам. Не стал ковырять ключом двери, а, как обычно, трижды коротко нажал на дилинькающий звонок.

Кира села, закусывая губу. И стала ждать, поймет ли, что лучше открыть самому. Она бы и встала, медленно хромая к двери, но через рваную дремоту слышала, как он во дворе смеется, прощаясь с парнями, и снова разозлилась. Молчал, со своим телефоном, и пожалуйста, ржет там конем. А она…

Илья ее мыслями не проникся. Подождал и снова трижды нажал кнопку. Потом с кем-то там поздоровался, снова со смехом. Опять позвонил. Кира чертыхнулась и, с трудом поднимаясь, повлеклась через коридор в прихожую.

Распахнула двери, еле разглядела через какой-то поднятый сверток оживленное лицо Ильи и радостную улыбку. Отвернулась и медленно побрела обратно, бережно села и так же осторожно легла, вытирая сгибом запястья мокрый уголок глаза.

— Кира? Ты чего не радуешься? Блин, жрать хочу, просто волком. Прикинь, я еле удрал, меня хотели еще на вахту поставить, вместо Пашки, а за это потом он мне должен денег, но там такие деньги…

Голос удалялся в кухню, перекрикивал звон кастрюльной крышки, потом поместился в туалете, и через незакрытую дверь кричал дальше.

— У нас что, поесть нечего? Я думал ты кашу сваришь, ту, с тушенкой. Ехал, мечтал, прям. А чего не смотришь, я чего привез? Я обижусь. Хоть чай бы поставила, чтоб заварился.

Голос стал громче. Илья вошел, уже обиженный, отворачиваясь, поставил к шкафу длинный черный чехол на молнии. Присел на корточки у снятого с плеч рюкзака и, горбя спину, стал вытаскивать скомканную рабочую одежду: штаны с носками и рваную майку. Бросил на пол.

— Ты совсем меня не видишь, да? — голос Киры зазвенел и сорвался, — да епэрэсэтэ, ты ослеп там, на своих посиделках с пацанвой? Жрать он хочет! Ты хоть бы разок поинтересовался, Кира, ты там как? А не про кашу и тушенку.

Илья встал, казалось, головой под самый потолок, свешивая большие руки. Смешанное выражение на светлом лице еще усложнилось. К радости и легкой обиде прибавилось недоумение. Потом — злость.

— Ты сбрендила? Чего орешь на меня?

— Хочу и ору! — и правда, крикнула Кира, уже не видя его из-за слез, — я тут валяюсь, таб-лет… таблетку нечем запить, а ты мне про Пашку какого-то. Иди, мотай к своему Пашке. И кто у тебя там еще! Что ты телефон вырубил нафиг. Я думала…

— Чо ты мелешь такое? Я вообще не понял. Да не ори! — заорал он в ответ, шагнув к двери, — я вообще могу дома остаться. Одеяло возьму.

— Бери! И кружку свою не забудь. Литровую. В которую много входит. Вообще все забирай! И мотай отсюда. Сказала уже.

Она отвернулась, закидывая руку так, чтоб локтем прикрыть лицо. Вздрогнула, когда с треском хлопнула дверь в комнату. Тут же мяукнул забытый Клавдий — закрытых дверей он терпеть не мог.

— Закрой за мной! — глухо донесся из коридора голос Ильи, страшно сердитый.

— Перебьешься, — пробормотала Кира в согнутый локоть.

— Ну? — голос раздался над самой ее головой, — закрой, я сказал.

— Не могу я. Ключи есть? Закрой сам.

Из открытого окна доносились всякие звуки. Наверное, они там слышат, как мы тут, ругаемся, равнодушно подумала Кира, чувствуя себя совершенно несчастной. И ладно, и пусть. Уходит. Уж, наверное, не больнее будет, чем сейчас нога.

— Кира? Ты плачешь, что ли?

Дыхание, свежее, без всякого перегара и даже без сигаретного запаха, овеяло мокрую скулу. Пальцы потрясли плечо, тронули локоть.

— Плачешь. Вот черт. Что случилось? Кира, не плачь, пожалуйста. Лучше ори дальше.

Он разогнул ее руку, поворачивая лицо, и она, закрывая глаза, разревелась, пытаясь снова прикрыть ладонью мокрые щеки и шмыгающий нос.

— Я был аж на той стороне. Там нифига не ловит. А потом телефон сел, умер вообще. Я потому не позвонил тебе, тут. Ну, подумай сама, как я отключил, если смска твоя дошла? Такая связь. Блин, ты плачешь. Кира, ну я не могу, когда плачешь! Из-за меня нельзя.

— По-очему? — басом спросила Кира, тыкаясь лицом в подушку, чтоб как-то вытереть щеки.

— По кочану! Ты классная такая, я фигею вообще, что у меня такая женщина, моя совсем. А ты плачешь, значит, у нас не так что-то?

Навалился на нее, приближая лицо к ее дрожащим губам. И тут Кира закричала, колотя его по спине кулаком. Илья отпрянул, позади черной стрелой метнулся Клавдий.

— Нога! Черт тяжелый, я ногу! Подвернула. Болит, сил нет. Да подвинься!

— А. О! Вот же…

Стоя на коленях, он попытался взять щиколотку, увидел ушиб, горбом выпирающий из-под штанины спортивок, и опустил руки, страдальчески кривя лицо.

Через десять минут Кира, уложив забинтованную ногу на подушку, пила воду из высокого стакана. Илья сидел рядом, вывалив из аптечки блестящие картоночки с таблетками, шуршал, вертя в пальцах.

— Нашел. Выпей две сразу, да? Чаю хочешь? Или яичницу? Вот же. А я думаю, собака тебя покусала, что ли, бешеная. Откуда я знал, ну, лежишь, может, думаю, захотела полежать. Чего смеешься? Не-не, ты смейся давай.

— Ага. Захотела полежать, и поорать на тебя. Чисто просто так. От дурной головы. Я совсем дура, по-твоему?

— Была б умная, сказала бы сразу. Про ногу. А то вопишь, собирай манатки и уебуй отсюда говнюк и ключ мне верни.

— Что? — Кира от возмущения пролила на себя воду, — я не говорила такого! Ты придумал!

— Говорила. Не помнишь уже. Ну то ясно, не девочка ж. Память плохая.

Он закрылся руками, на всякий случай. Кира выровняла кружку, еще хлебнула, про запас. И отдала, смеясь.

— Ты еще меня в сортир водить будешь, понял? Тренироваться.

— Супер. Буду смотреть, как ты писяешь.

— Фу. Извращенец.

— Я тебя люблю, — сказал извращенец задушевно, — слушай, я тебя очень сильно люблю. Оказывается. Я всю ночь думал. Про нас. Полная ерунда выходит. Потому что у тебя, может, был бы какой мужик, ну такой же, как ты.

— Старпер, — подсказала Кира, укладываясь и бережно устраивая ногу в ладонях Ильи.

Тот кивнул, соглашаясь.

— Ну да. Ты же сама говорила, в таком возрасте у мужчин уже много чего есть, машина там, квартира, карьера.

— Да. Еще жена, живот и импотенция. И противный характер.

— О! Этого ты мне не говорила. Это отлично.

— Успокоился?

Илья закивал. Подбородком показал на черный чехол.

— А я тебе купил подарок. Это большой штатив, настоящий, а не твоя фигня трясучая. Я сегодня раньше бы пришел, но мотался по магазинам, меня Серега повез. Мы там всех продавцов на уши поставили. Аж плакали от нас. От меня.

— Могу себе представить.

Илья гордо кивнул. Осторожно положил ногу Киры на подушку. И, подхватив чехол, вытащил, цепляя светлым металлом, сложенную треногу с черными копытцами. Поставил, щелкая зажимами и вытаскивая телескопические суставы.

— Спасибо, — Кира легла на бок, чтоб лучше видеть, — ах, какой знатный штатив, денег стоит, я знаю, я ж такой смотрела, в центре. Давай сюда, я подержусь. За ножки.

— На. Я ж специально, заработал. Ну, думаю, обрадуешься.

— Я радуюсь. Ты мой герой.

— Можно оставаться? — уточнил Илья.

— Еще бы. И если отнесешь меня в кухню, я тебе сварю кашу. С тушенкой. Ну, если ты меня будешь носить, от плиты к мойке.

— Я поем тушенки просто так, — решил Илья, — и чаю себе сделаю. И тебе. Нельзя тебя кантовать. А жалко. Но я так устал, я тебя лучше завтра покантую, в койке.

Он гремел в кухне, что-то сам себе рассказывал, прибегал с кружкой, с бутербродом из огромного ломтя хлеба с чуть ли не половиной банки тушенки на нем. И Кира, смеясь, думала, что видимо, неспроста что-то не пустило ее уехать к Пешему. Хотя, конечно, это просто удачное совпадение. Падение — совпадение.

А еще, думала невнятно, уже проваливаясь в сон, полный дергающей боли в ноющей лодыжке, нужно рассказать парню, что она собиралась уехать, потому что получается, если она промолчит, то это как будто соврет ему. Но тогда нужно и насчет паспорта. Пока не стало слишком поздно.

* * *

13.06.16

Лежа с ногой на подушке, Кира сначала волновалась, мрачно глядя на солнце за окном, как она проживет без своих ежедневных прогулок. Но жизнь с временной хромотой шла совсем по-другому. Обычные дела совершались теперь медленно, не успевала она оглянуться, как день уже шел к вечеру. Несколько радовало, что наконец, нашлось время рассортировать отснятые кадры и поработать с хорошими снимками. Она знала себя, и знала, через три-четыре дня болеть ей смертельно надоест, настанет время раздражения и мрачности, и до того нужно успеть сделать побольше, а там, думала, медленно хромая из туалета в ванную, оттуда в кухню, буду решать проблемы по мере их поступления. Пошагово, усмехнулась нужному слову. Пошагово, шкандыб-шкандыб. Нога болела так, что выходить пока даже никуда не хотелось.

У Ильи случилась срочная работа, он возвращался совсем поздно, приносил ей котлетки с камбуза на очередном пароходе, стоящем в ремонте, порывался помочь по дому, но пока его не было, Кира все же управлялась сама, стараясь не особенно запускать хозяйство, благо стиралка стирала, микроволновка грела, а продуктов мальчики Ильи снова нанесли целый холодильник.

На третью ночь он не пришел, работы случилось много, и Кира сама наказала ему не дергаться, остаться на судне, не топчась в ожидании последней маршрутки с другого конца города.

Легла поздно, покормив котов и долго разбираясь с обыденными хлопотами — помыть лотки, насыпать свежих опилок, вытащить курицу размораживаться. Устроилась на диван почитать, с нетбуком на животе, слушая ночные тихие звуки за приоткрытым окном.

Читая, время от времени открывала вкладку с болталкой, лениво перекидываясь словами с Никой. И наконец, зевая, прошлась по вкладкам, закрывая лишние и готовясь отключить нетбук.

В крайней вкладке открылась картинка, фотография, на которой широкоплечий блондин, коротко стриженые волосы отливают пепельным золотом, обнял ее за плечи, уложив подбородок на макушку. Смотрит в глаза Кире, над лицом Киры, отчаянно счастливым, совсем юным, с приоткрытыми губами и распахнутыми глазами. Мужские руки уверенно лежат поверх ее рук, а позади, за сомкнутыми фигурами, две синевы. Небесная, с ваточными мягкими облачками, и под ней, отделенная волнистой линией горизонта, морская — исчирканная мелкими штришками ветреной ряби.

Как красиво. Кира держала палец на тачпаде, всматриваясь в свое собственное лицо, отделенное от нынешнего тремя десятками лет. Какие мы красивые. Ее глаза приближались, голова клонилась к экрану, как будто близорукая — она пыталась прочитать мелкий шрифт. И тут за окном резко взлайнула ночная собака. Палец дрогнул, закрывая вкладку.

— Что за…

Она села прямее, моргая и уже пугаясь, тому, что увидела, сперва вовсе без удивления. Та последняя секунда перед исчезновением снимка, в нее, кроме собачьего лая, вошла еще одна вещь. Страх в больших глазах девочки, за которой — уверенное мужское лицо, красивое. С четко очерченными губами, резкими скулами, прищуренными светлыми глазами. Сначала казалось — ее глаза полны счастья.

…Кира не удивилась тому, что вкладка исчезла бесследно. Обычное дело с необычными вещами. Как только появляется ноу-хау — фотография, киносъемка и прочее, то иные реальности поселяются в них, думайте, как хотите — либо создается новая сказка, либо происходящее запредельное просвечивает через вновь создаваемые условия. Если на первых фотоснимках стали видны души умерших, ауры живых и проделки привидений, почему бы всемирной паутине не стать просторнейшим домом для мистических явлений, сам Бог ей велел, она как специально для этого создана.

Поэтому появление во вкладке браузера снимка, которого быть не могло в природе, разве что кто-то отсканировал кодаковскую фотопленку, которую тридцать лет тому никто не снимал, Киру не удивило. Мало ли что увидится глухой ночью женщине, сонно дочитывающей роман Вудхауза. А вот ужас, замаскированный счастьем, ее испугал. То, что ходило вокруг, трогая обманчиво мягкой лапой, пытаясь пробиться, захватывая врасплох, оказалось не просто упорным, а еще угрожающим. Убрав палец с тачпада, она огляделась, стараясь зацепиться в существующем вокруг, таком обыденно привычном мире своего дома. Книги на полках, розы в старой бутылке, полинявшие обои, давно пора их переклеить.

И тут погас свет. Нетбук продолжал светить небольшим экраном, а вокруг встала темнота, без мягкого света настенной лампы, без зеленых огоньков роутера и красного — телефонной зарядки. За приоткрытой дверью мягко пробежал кот, и тихие маленькие шаги испугали, как поступь командора.

С влажной спиной Кира села прямо, напряженно вслушиваясь и прикрывая крышку нетбука, чтоб не мешала смотреть в темноту. протянула руку к столику, нащупывая телефон. Это нестрашно, попробовала уговорить себя, свет отключают, частенько, на полчаса, а то и на час, паршиво, конечно, но все же привычно.

— Кира, — сказала темнота мягким, уверенным мужским голосом, — Ки-ра?

Телефон лег в ладонь, такой привычный, с ярким экранчиком, с записной книжкой, в которой есть Илья — на букву М, потому что — Муромец, а еще Светильда, на букву К, потому что — котильда. Вероника, на букву Н, потому что всегда для Киры — Ника. Только мама была там на собственную, выбранную ей самой П — Плещеева Татьяна Алексеевна. По каждому номеру можно позвонить, прямо сейчас, ночь, ну и что. Но Светке завтра на работу, рано, начнет сейчас волноваться. Ника уехала в Питер, и наверняка спит без задних ног, устав от беготни по друзьям и музеям, а Илья, скорее всего, торчит в машинном отделении, торопясь закончить работу, раз уж остался на ночь. Мама. Она выслушает, и даже скажет какие-то в утешение слова, но в итоге именно Кира почувствует себя виноватой, и за свое неудачное падение, и за паникерские звонки.

Жаль, давно потерялся след подружки Ленки, наверное, ей можно было бы позвонить. Хотя и Ленка не знала совсем ничего.

— О чем? — насмешливым шепотом спросила темнота.

А дальше Кира в отчаянии додумала сама. Сколько еще ты будешь прятать голову в песок, сильная Кира, трусливо сбежавшая от воспоминаний? Твоей силы хватило, чтоб убить их, так тебе показалось. И казалось целых три десятка лет. Но они вернулись, как про то пишут в книгах. Ничто не исчезает, и можно притвориться, не было. Но не уничтожить.

Нетбук мигнул и погас, истратив запас старенькой батареи. А телефон беззвучно засветился, мигая экраном.

Кира плотно закрыла крышку нетбука, положила поверх ладони с мобильником, глядя на фотографию Ильи. Вот же, звонит сам, будто почувствовал. И — все хорошо.

Темнота насмешливо хмыкнула, и Кира поняла ее. Тебе снова предложен как бы выбор, ответь и заодно сделай вид, что ничего не происходит. Твой мир рушится, падают здания-годы, вспучиваются дороги-воспоминания, из-под асфальта лезет мощная поросль спящих корней и стволов, на месте упорядоченного цивильного города уже бушуют джунгли. А ты все закрываешь глаза и затыкаешь уши, твердя себе «все нормально». Хотя ничего нормального не осталось, и даже в своей квартире ты обнаруживаешь дыры.

— Илья? Ты что там?

— Я носом номер набрал, — похвастался голос через помехи, — у меня руки в масле. В машинном.

— Ты супермен.

— Я просто так звоню. Снова сейчас пойду. Теперь уже до утра самого. Сожру вот бутер и вперед.

— Чем будешь бутер держать?

— Что? Слышно плохо. Кира, у меня телефон на столе, а я сверху. Ну, ухом сверху.

— Ничего, кот-перекот. Иди в свою машину.

— Ты меня любишь?

— Да.

— Вот, — удовлетворился Илья, — я тоже.

— Целую, — поспешно сказала Кира, потому что пришла пора остаться совсем одной, не зря ушел свет, и не зря Илья на работе.

— Погодь. У тебя там все нормально?

— Да, мой большой котик. Все нормально.

— Точно-точно?

— Я уже сплю.

— Спи. Цьомаю.

Она начала говорить и отключилась на полуслове, чтоб ускорить прощание, пусть думает, что их прервали. Потом отключила телефон совсем. Экран погас, оставив ее в полной темноте, которая притихла, слушая.

— Ну, — сказала Кира с вызовом, прокашлялась и повторила, — ну? Вот я.

Это было, как нырнуть с разбегу в темную ночную воду, с обрыва, в месте незнакомом, опасном, без всяких разведок, отчаянно положась на что-то вне себя самой.