23.06.16

Опоздала.

Слово упало на Киру внезапно, она вполне себе спокойно стояла в магазине, рассматривая флаконы с шампунем, решала, купить ли хлебный или порадовать Илью пивным. И вдруг, резко, с паникой, будто вспомнила, что нужно ехать, билет пропадет, день перепутала, нужно срочно бежать собираться, и то неясно, успеется ли.

Больше всего на свете Кира не любила таких авралов, когда все бросать и срочно хвататься за новое. А тут еще непонятно, к чему паническая мысль толком относится.

Да что? В чем дело? — Хотелось спросить у себя самой на быстрой дороге обратно, по улицам, придавленным нежданным июньским зноем, после грозового начала месяца таким неуютным, неудобным.

Дело было в маленькой Кире, которая из прошлого крикнула, наверное, так. Позвала. Или нет? Или она там не подозревает, что опасность совсем рядом, подошла незаметными вкрадчивыми шагами и стоит, ухмыляясь. Тогда тем более нужно поторопиться. Предупредить. Но как?

Радуясь, что нога почти уже не болит, Кира быстро шла, минуя пятнистые тени, проходя жаркие солнечные пятна и снова уходя в тень. И злилась на то, что совершенно не понимает, куды бечь, за что хвататься. Хорошо всяким профи, медиумам или сновидцам, их держат определенные ритуалы. То свечки зажечь, сказать нараспев мантры-заклинания, войти в транс. То улечься, готовясь и закрывая глаза. А как быть Кире, в ее прорванной в неожиданных местах реальности, где каждый шаг или уводит куда-то или — вовсе нет. И происходит это по-разному, без всяких шаблонов.

Может быть, ее нынешний портал — та скамья в тени, вокруг люди, а она стоит пустая, приглашает. Или выход в переулочек, закрытый буйной нестриженой бирючиной. Или — родной диван в комнате, легкий ветерок, колыхающий шторы. Вопрос. В дни мерных прогулок этот вопрос не стоял, потому что Кира могла спокойно сосредоточиться. Видела вокруг себя многое, а еще, чутко слушая себя, отмечая тонкие изменения в себе и в мире, делала верный шаг. Как сделать его, если в мозгу бьется паническое — опоздала…

Она с неудовольствием и одновременно с раскаянием подумала про Илью. Если он дома, нужно приготовить парню поесть, он так трогательно заботится, занимаясь всякими мелкими ремонтами, и это прекрасно конечно, но добавляет Кире обыденных хлопот, не успеешь оглянуться, разогнуть спину, выжимая в ведро половую тряпку, а уже глухая ночь и нужно поспать хоть немного, чтоб выглядеть на свои навранные мальчику тридцать восемь, да хотя бы на свои привычные сорок два, а не усталый полтинник. Но он старается. Но сейчас лучше бы умотал в какую командировку. Или на тренировочные сборы.

Будь я писателем, подумала Кира, проходя тенистый двор и уже вынимая ключи, я бы его и отправила, аккуратненько, чтоб не мешал заново проживать прошлое. Но в жизни кто знает, сколько все продлится. Не выпинывать же парня на месяцы.

Мысли эти мелькали, совсем не мешая Кире все глубже погружаться в панику. Тот самый метафорический поезд уже гудел, свистел и лесенки в вагоны с лязгом убраны, успеешь ли, Кира?

В квартире, к ее облегчению, было пусто, и вторым слоем сознания она успела поволноваться за мальчика: с его размерами и весом уходить в тягостный зной по всяким делам не очень умно. Лучше бы жару пересиживать дома, устраивая себе фиесту, ну, может он где в тенечке, понадеялась Кира, сходу разбираясь с кошачьими горшками, — сидит себе, пьет холодное пиво, и правильно, и молодец.

Она ушла в душ, быстро окатилась горячей водой, зная, так прохлада на коже продержится дольше, завернулась в простыню, и в комнате свалилась на диван, вытягивая гудящие ноги, мокрой головой на подушку. Закрыла глаза, стукая сердцем и понукая себя. Ну… Ну, давай же. Увидь, что там происходит.

И через пять минут мучений села, глядя перед собой. Это было, как призывать сон в совершенно бодрую голову. Пустую, как у пластмассовой куклы.

Хорошо быть героем, сердито подумала Кира, прижимая к животу подушку и взбивая влажные волосы, таким — суперменом или просто героем фильма, который в момент катарсиса, йээхх, как собрался да как выдал. А тут сидишь пнем, время утекает, и ничего. Ничегошеньки.

Она сердито открыла лаптоп, выискивая, к чему бы придраться. Искать долго не пришлось, все было не то и не так. Ненужные сейчас обновления тормозили работу, фоторедактор заблудился в собственном интерфейсе, с рабочего стола пропал ярлык папки с архивными фотографиями.

Еще этот Пеший, вспомнила она ни в чем не повинного редактора, уперся со своим «страхом». Теперь Кира ждет, когда Пеший пришлет новую тему, а он затаился, видимо, выжидая, когда ей надоест ждать.

Машинально, уже медленно (все равно поезд ушел, опоздала, неудельная Кира) она открыла папку, наугад тыкнула в желтый квадратик вложенной, не прочитав названия.

И подалась к мерцанию монитора, держа руки над клавиатурой, как пианистка.

В маленьких квадратиках превью развертывалась история. Вернее, это было похоже на календарик, потому что под каждой картинкой кучерявилась подпись, имитирующая рукописные буквы.

Февраль. И — две головы за стеклом автомобиля, солнце на белом глянце, небо синее-синее, поворот горной дороги.

«Он возил меня, на побережье, ехать было страшновато, из-за льда на серпантине».

Кира быстро осмотрела ленту подписанных квадратиков. Последний гласил «июнь». А на картинке была темная роза, положенная на перила, рядом с тонкой, слегка загорелой рукой.

По числу месяцев папок должно быть пять, прикинула она, держа курсор на первой, но их больше. Названия папок просто дублировались, как не бывает обычно, а тут шли подряд «февраль», «февраль», «март», «март», «март», и потом целых пять апрелей. Но всего один май.

Это число свиданий, поняла Кира. Маленькой Киры и Мичи. И если открыть папку, в ней будут снимки. Того, что происходило.

Она никак не могла почувствовать Киру из прошлого — собой. Из-за пустот в памяти, которые сейчас неуклонно восполнялись, но еще были, Кира существовала в двух вариантах. Наверное, когда я вспомню совсем все, мы соединимся. Так много «наверное»…

Пару мгновений она колебалась, посмотреть ли последовательно, с февральских папок, или, раз ей предоставлен выбор, попытаться успеть на ушедший поезд, открыть ту, с темной розой, в которой, конечно, самое главное. Прыгнуть. И попытаться выплыть, вытаскивая Киру.

* * *

24.06.16

Кто из нас не заглядывал в самый конец книги, ругая себя за поспешность. В детстве Кира спрашивала, волнуясь за героев фильма, а он (она) не умрет? И однажды была потрясена маминым коварством, когда погиб путешественник, о котором сказано было, да не умрет, что ты, все будет хорошо. Успокаивая рыдающую Киру, мама смеялась чуть раздраженно:

— Это было двести лет тому, доча, он все равно уже умер! Даже если бы от старости. Ну?

Киру тогда это потрясло дополнительно, и она часто возвращалась к мыслям о неминуемой смерти тех, кто родился раньше и раньше прожил свои жизни. И нужно ли страдать, переживая за того, кто все равно сейчас уже мертв. Или за то, что все равно случилось, произошло, совершилось — не отменить.

Кира сидела над светлым экраном, полным крошечных картинок, по одной на каждую встречу, и по спине ее бежали мурашки, противные такие. Так все просто. Безжалостно просто. Откроешь и увидишь, последовательно, как выстроенные по номерам кадров списки. И можно рассмотреть последний кадр раньше первого. Невеликое чудо на самом деле, одернула себя Кира, память тоже штука прихотливая, как и желания, иногда цепляет внимание крошечная деталь, и начинает с нее разворачиваться кино в обратном порядке, конечно, в воспоминаниях никто не пятится, произнося слова задом-наперед, но вечер показан раньше дня, а день раньше утра. Нормально.

Ненормально видеть свое прошлое в цифровых картинках и символах, которые сами выстроились на мониторе.

— И долго ты будешь рассусоливать? — спросила себя Кира совсем маминым голосом.

И открыла последнюю папку. С розой. Задумчиво поглядела на пустое белое пространство, подождала, вдруг ноут просто тормозит. Вздохнув, закрыла опять. Наверное, неспроста выстроен список, сама приказывала мирозданию, хочу вспоминать по порядку. И теперь, будь добра, вспоминай по порядку.

Зато я могу не останавливаясь, перелистать, прикинула Кира, возвращаясь к февральским папкам. Открыла-закрыла, поехала дальше.

* * *

Ехать было страшновато. Из-за льда на серпантине.

Вадим остановил Киру в школьном коридоре, окликнул ясно, громко:

— Василевская! Подойди, пожалуйста.

Она подошла, все еще улыбаясь болтовне Ленки, кивнула:

— Здравствуйте, Вадим Михайлович.

Мимо бегали первоклашки, визжали так, что закладывало уши. Вадим открыл журнал, вынимая оттуда конверт:

— Ты же на Косова живешь? Попросить хочу. Когда домой пойдете с подругой, кинь в ящик, в первом доме, тут адрес написан, и номер квартиры. Это мама моего приятеля, на пенсии. Не затруднит?

— Нет, — Кира оглянулась на Ленку. Та смешно надула щеки, изображая важность.

Вадим подал конверт, показывая адрес. Перевернул. Сказал вполголоса, не меняя интонаций:

— На клапане номер телефона. Запомнишь?

Кира напряглась, вцепляясь глазами в бледно прописанные карандашом цифры. Два, тридцать пять, сорок восемь.

— Да.

— Отлично. В любое время.

Он улыбнулся, ей, потом через ее голову Ленке. Кивнул и ушел, мягко ступая замшевыми спортивными туфлями, держа на локте красный журнал.

Кира равнодушно поглядела вслед, изобразив лицом легкую досаду, вернулась к любопытной Ленке.

— Чо хотел?

— Вот, — показала той конверт, адресом вверх, — бросить просил. Пенсионерке какой-то.

— Угу. Знаем мы таких пенсионерок. Небось бабе пишет. А я уж думала, ну везуха нашей Василевской, Вадзя-Кобадзя на свиданку пригласил.

— Вечно ты.

— А он тебя, значит, почтальоном заделал. Пусть нам пятерки поставит, ясно?

Звонок сгонял всех к дверям кабинетов, Ленка шла, покачивая сумкой и маша длинной рукой одноклассницам. Кира на ходу прятала конверт в учебник, обжигая пальцы о бледные цифры на обороте. На полдороге к кабинету физики ойкнула шепотом.

— Чего? — отвлеклась от приветствий Ленка.

— Я в сортир, на минутку. Ты иди.

В туалете она заперлась в хлипкой фанерной кабинке, вытащила конверт и ластиком в кончике простого карандаша тщательно стерла надпись, повторяя про себя волшебные цифры. Два, тридцать пять, сорок восемь. В любое время!

Но все же он рисковал. А вдруг Ленка стала бы вертеть конверт, дедуктивно комментируя почерк и фамилию, она любит изображать из себя Шерлока Холмса. Рисковал, с нежностью подумала Кира, из-за меня рисковал. Легонько поцеловала адрес, написанный шариковой ручкой. И спрятав конверт, вышла из туалета.

* * *

Звонить пришлось из будки, потому что тетя Маша засела на телефоне, и Кира вся извелась, снимая и слушая немой телефон, пока мамы так удачно не оказалось дома. А потом она пришла, и взвинченная Кира, схватив пакет и мелочь на хлеб, выскочила, накидывая пальто.

— Алло? — сказал любимый голос, — слушаю.

— Мичи…

— Ты моя девочка.

Кира крепче взяла трубку горячей рукой, прижала к губам стылую пластмассовую чашечку с теплым голосом внутри.

— Тебя не слушают?

— Я из будки. Дома блокиратор. И мама.

— Точно моя? — с веселым беспокойством уточнил Вадим.

— Что? А. Да, Мичи. Твоя.

— Прекрасно. План такой. В субботу или воскресенье едем на Южный берег, у меня дела, заодно покатаемся. Сама выбери, в какой выходной. Ты в курсе, в эту субботу не учитесь?

— Да. Лучше в субботу. А когда мы вернемся?

— В девятнадцать часов тридцать три минуты, — засмеялся Вадим, — ориентировочно. Так подходит? Сумеешь у мамы нормально отпроситься?

У Киры снова все защекотало внутри. Целый день, до самого вечера, с ним. В других совсем местах. Наверное, в субботу это и случится.

— Она уходит, тоже до вечера, у них субботник и после гости. Но я скажу. Что-нибудь. А то вдруг позвонит домой.

— Ты молодец. Прекрасно, что я могу на тебя положиться.

За мутным стеклом будки сверкал под вечерним солнцем радостный лед, оттеняя черные и серые пятна асфальта. А небо совсем синее, как на картине, которую вечно описывают в школьных сочинениях. Февральская лазурь.

— Когда мне выйти? В субботу.

— В десять утра на конечной шестого, на бочарке. Успеешь? Я тебя там подхвачу.

— Да. Мичи, — произнося имя, она мысленно продолжала, добавляя к нему — мой Мичи, мое солнце, моя солнечная тропа.

— Кира? По этому номеру больше не звони, хорошо?

— Конечно.

Она даже немного обиделась, хотя знала, как это бывает, потому что влюблялась раньше. Так хочется набрать номер, просто услышать голос. И Ленка вечно убегает к телефону, придумывая всякие поводы, чтоб снова и снова «а позовите Эдика, пожалуйста». Но если у двоих есть тайна, нельзя ее рушить, нельзя подводить своего мужчину. Любовь, вдруг поняла Кира, совсем не то что влюбленность. Это серьезно и очень ответственно. Оказывается.

* * *

На конечной шестерки Кира поняла, почему именно тут. Замызганный пятачок вокруг остановки окружали глухие стены каких-то цехов, внутри бетонной халабуды гора мусора погребла в себе урну. Автобус, скрипя и звякая, выгрузил хмурых людей с кошелками и бидонами, они ушли в переулок, и Кира осталась одна, у стены, рядом с бумажками и бутылками. Сунув руки в рукава курточки, собралась ждать и мерзнуть, но буквально через пять минут на повороте забелел знакомый автомобиль. Посигналил. Кира, смеясь, подошла к распахнутой дверце.

— Карета подана, королева Кира.

В машине было тепло, как в шкатулке, а вокруг сверкал яркий лед вчерашней оттепели. И дальше все сложилось прекрасно, собираясь в хмельной от счастья голове Киры драгоценными гранеными камушками всех цветов. Изумруд хвойных лесов, хрусталь сосулек на мимолетных крышах, сапфир веселой воды и небесный лазурит с прожилками нежных облаков. Янтари солнечных бликов на волосах Вадима, рубиново-красный горячий чай в тонких стаканах на столике маленького кафе, из окна которого — бухта, окруженная прекрасными горами.

— Мы быстро сгоняем под Ялту. Там тебе придется немного посидеть в машине, Кира, не заскучаешь? Я бы отпустил тебя погулять, но вдруг кто украдет. Или замерзнешь.

Вадим вел машину осторожно, но быстро, уверенно. Закладывая повороты, рассказывал всякое, Кира счастливо смеялась, слушая. Потом спрашивал, и она рассказывала в ответ. О том, как живут, и как раньше ездили с папой, на стареньком москвиче, и было здорово, хотя по дороге родители все время ругались. Говорила о том, как убегала в детстве из дома, все почему-то в Африку, хотела увидеть жирафов, именно их, после того, печального, в приехавшем однажды зоопарке.

В большой Ялте, наконец, вышли размяться, и оказалось, на склоне, где начинался поселок, полный кокетливых домиков, царит торжествующая весна с цветущими миндалями и влажным теплом над зелеными травками. Кира оставила в машине курточку и вместе они прогулялись по узким дорожкам старого парка, щурясь на солнечные искры по глади воды внизу, в огромной бухте. Вадим, болтая, посматривал на часы, потом отвел Киру к машине, выдал ей книжку, фотоальбом о заповедном Крыму. Открывая бардачок (у Киры все внутри зашлось, когда перегнулся, касаясь ее груди стриженой головой), показал внутри еще пару книжек.

— Сиди тихо, читай. Можешь поспать. Я тебя закрою, ладно? В туалет не хочешь?

Она помотала головой. В туалете она побывала, Вадим сам отвел ее в платный, парковый.

— Я буду скучать, — сказала умоляющим голосом.

Он сразу понял. И уже выйдя, открыл с ее стороны дверцу, наклонился и поцеловал в губы, потом щекотно — в ухо, так что она засмеялась.

Через полтора часа Кира все же задремала, проснулась испуганно, роняя с колен раскрытую книгу, такую странную, полную откровенных рассказов, от которых ей казалось, она раздетая в толпе, где все смотрят. Проморгалась, вдруг думая, наверное, уже вечер, и вдруг с ним что-то случилось, а она тут сидит, запертая.

Но за стеклами по-прежнему сверкал чудесный теплый день, и на повороте тропинки, вдалеке, стоял Вадим, в своем свитере с кожаными латками на рукавах, в пальцах сверкали ключи от машины. С ним были еще двое. Один похож на того, новогоднего, широкоплечий и спокойный, стоял без интереса, смотрел вбок, будто просто ждал конца беседы. А второй Кире не понравился. Грузный толстяк в распахнутой кожаной куртке и блестящих дорогих брюках, смеялся, хлопая Вадима по плечу, тянулся лицом к его уху, потом откидывался, снова смеясь и рыская по сторонам маленькими глазами. Когда поворачивал круглое лицо в сторону машины, Кире хотелось съехать вниз по сиденью, хотя стекла был дымчатыми, и снаружи, понимала она, не так уж и видно, кто сидит.

Постояв на склоне, мужчины стали медленно приближаться, спускаясь по аккуратной дорожке. И с каждым их шагом внутри у Киры все сжималось испуганно. Еще десяток метров и они увидят, разглядят.

Но тут Вадим остановился, демонстративно сгибая руку с часами. Тряхнул головой и начался рукопожатный обряд. Кира перевела дыхание, усаживаясь удобнее, а то уже вся задница затекла сидеть. Но отходя, толстяк все же присмотрелся, неслышно через стекла захохотал, хлопая Вадима по плечу и указывая масляным лицом на машину. Тот развел руками и тоже засмеялся.

В машину сел не сразу. Встал, заслоняя Киру, прикурил и минуту стоял, поднимая и опуская руку с дорогой сигаретой. Когда собеседники скрылись за хвойными ветками, выбросил недокуренную сигарету, хлопая дверцей, уселся, блестя Кире веселыми глазами.

— Шабаш, моя королева, дела поделаны, можно гулять. Соскучилась?

— Я читала.

Он рассеянно кивнул, разворачивая автомобиль. По капоту проехали мягкие ветки.

— А они кто, Мичи?

— Неважно. Это не королевские дела, Кира. А мои. Хочешь магнолию? Поехали, я тебе подарю целое дерево любоваться. И один цветок заберешь с собой.

— Не надо с собой, — печально сказала Кира, — а то врать же придется. А я и так. Уже.

— Понимаю.

Он говорил так же весело, отрывисто. Машина быстро катила мимо залитых солнцем склонов, увенчанных скалами и соснами.

— Можем все прекратить. Если тебе надоело врать маме и подружкам.

От весело сказанного Кира задохнулась, ловя ртом пустоту вместо воздуха. Ей стало вдруг непереносимо страшно. Перед глазами издевательски развернулось ближайшее будущее, которое в понедельник уже случится, если так. Он пройдет мимо, в школе, своей мягкой походкой, такой же как всегда, вежливо-равнодушный, и за внешним равнодушием будет стоять внутреннее. Чужой ей. Не Мичи. Физрук Вадим Михайлович.

(страх, Кира. Вот он — страх).

— Нет, — сказала взрослая Кира, сидя перед монитором и глядя в пустоту белого экрана, полного воспоминаний, — не этот страх. Будет другой.

— Нет, — сказала Кира в машине, сердясь до злых слез и краснея, — с ума сошел, да? Я тебя люблю. Понял? Останови. Дай. Выйти дай!

Она выкрутила ручку на дверце. Вадим затормозил на пустынной дороге, подал машину к обочине.

— Ты куда? Через полчаса приедем в Коктебель, там погуляем нормально.

— Пусти!

Он выскочил, огибая машину, рванул дверцу и поймал сердитую Киру, притискивая к свитеру, обхватил руками, настойчиво ловя губами ее губы.

Молча топтались, а потом она сдалась. Целовались так самозабвенно, что у нее подкосились ноги и закружилась голова.

— Пустить? — шептал Вадим, отпуская ее и снова подхватывая, — ну? Пустить?

— Нет. Я люблю тебя.

Он не рассердился на то, что она говорила, и Кира в упоении повторяла снова, как только ее губы отрывались от мужских:

— Я тебя люблю. Мой Мичи. Люблю.

— Точно?

Наконец, она выдохнула, качнувшись, встала сама, и поправляя распущенные длинные волосы, прокашлялась.

— По-дожди, — попросила, держа его ладонью на расстоянии, — а то я снова. Подожди, я скажу.

Он кивнул, внимательно глядя светлыми глазами.

— Люблю. Не так говорю, чтобы просто, ой, люблю. Я объяснить хочу. Чтоб ты понял. Если люблю. То я все для тебя. Понимаешь? И врать сколько угодно. Все-превсе! А ты мне — прекратить. Будто я совсем дурочка, и всего боюсь.

Он покачал головой, освещенной бронзовым солнцем. Убрал с груди ее руку и мягко прижал к себе, покачивая.

— Есть вещи, королева Кира, которые не сделаешь даже из любви. Рано тебе еще знать это. Но все равно спасибо. Никто и никогда не любил меня так. Так сильно.

— Нет таких вещей, — упрямо возразила она, — если любишь, значит, совершенно все. По-другому нечестно.

Она умолкла, вдруг подумав, он ведь не сказал ей, что любит. Много чего говорил, но не это. Вот и первая вещь, поняла она, согреваясь в его руках, если любишь кого-то, то не взамен на такую же любовь. А просто любишь.

— Давай не будем сейчас об этом.

Он будто прочитал ее мысли, но через секунду Кира с облегчением поняла, это не извинение, прости, ты любишь, а я нет. Это он о жертвах и испытаниях. И согласилась, радуясь тому, что у нее впереди тысяча способов доказать ему свою любовь:

— Не будем.

А еще, думала, снова усаживаясь в теплую машину, мне все равно счастье. Он хочет быть со мной. Ему со мной хорошо. Может быть, он тоже любит, но почему-то не хочет сказать. Когда поймет, как сильно я люблю его, тогда и скажет, потому что я никуда не денусь, и пусть ему будет спокойно. Я теперь навсегда его Кира.

Кира в машине с нежностью посмотрела на красивый профиль, радуясь новому слову, рисующему прекрасное будущее. Навсегда.

Кира перед монитором вздрогнула, ударенная сказанным словом, определившим прошлое и протягивающим щупальца в будущее, пытаясь достать ее и теперь. Навсегда.

Навсегда его Кира.