02.07.16

Через полчаса Кира сидела в маленькой комнате перед зеркалом, глядя в свое, такое чужое под краской лицо. Бронза и уголь скрывали выражение, и пылающие скулы скрывали тоже. Только глаза были полны мрачной злости и недоумения. А в ушах до сих пор гремели злые упреки и ехидные высказывания, которыми двое закончили разговор.

…

Она вошла в комнату, когда Илья стоял перед полками, держа в руках старую косметичку, туда они складывали хозяйственные деньги. Под сердитым взглядом Киры вытряс бумажки, комкая, сунул в карман, потом вернул пару купюр в раскрытую косметичку и сунул ее обратно на полку.

— Что, — дрожащим от ярости голосом поинтересовалась Кира, — свое уносишь? Устроил тут раздел имущества?

— Тебе на неделю тут хватит. Одной.

Илья прошел мимо, толкнув ее плечом, хлопнула дверь в комнату. Кира хотела остаться, но выскочила следом, что-то говоря, а в ответ летели такие же несвязные слова, потом молчание, потом саркастические усмешки, и она, срываясь, что-то крикнула, на что Илья замолчал, набычившись, отвернулся и вышел, исчезая в темноте подъезда.

Сейчас, сидя перед зеркалом на старом мамином диване, она не могла припомнить слов. Его и своих, сказанных сгоряча, наверняка ужасно обидных. Рядышком сидел Клавдий, вылизывался, и Кира усмехнулась. Он умел заниматься своими делами, принимая сочувственный вид. Будто мыл большое черное лицо, увенчанное усами, исключительно в помощь несчастной Кире, и так же сострадательно задирал лапу, намывая ее до блеска. Не то Лисса-Кларисса, которая даже гладиться изволяла с видом независимым и отстраненным.

Через коридор, за кухонным окном что-то шумнуло, неясно прозвучали голоса. Кира быстро встала и пошла туда, кинулась к распахнутому окну, укрытому шторой, утишая дыхание, прислушалась. Опустила руки. Конечно, это не он. Или он, но мимо.

Когда-то они лежали, раскидав жаркие ноги, смеялись, дразня друг друга, и Илья важно, красуясь и будто зная ответ наперед, спросил уверенно:

— А если разбежимся, как же ты будешь? Мимо ходить? Когда мы с пацанами там, на плитах?

— Придется вырвать все волосы на голове, — вздохнула Кира, — сменить квартиру, город, страну, планету, пол. И вообще повеситься, напившись яду. Ты смеешься, да? Нормально буду ходить. Еще и ручкой помашу.

— Да ладно? — не поверил Илья, обижаясь.

И Кира, чтобы не увеличивать обиду, призналась, конечно, будет страдать, а то! Укротив желание сказать, ну что ты, мальчик мой, неужто полагаешь, я до тебя спала царевной и ни разу не обжигалась? Но выжила, смеюсь, занимаюсь прекрасной любовью.

Знание о себе помогало ей быть мягче, сговорчивей. Потому что, знала Кира, если совсем уж паршиво станет, ну, как писал Грин в одном из любимых ее рассказов, залепим дырку в кофейнике свежим мякишем и станем жить дальше. Не помирая.

Вот и теперь, услышав снова чьи-то голоса, она наклонилась к оконной сетке. Позвала тихонько, понимая, он уверится в ее неумении жить без его любви (да и ладно):

— Илья?

Но голоса прошли мимо, что-то рассказывая и со смехом перебивая друг друга.

Кира вернулась в коридор, ушла в ванную, тщательно смыла с лица боевую раскраску (тоже мне, богиня с драконами, укорила себя, но рассеянно, не съязвив всерьез), вернулась в комнату, сняла платье, и как была, в одних шелковых трусиках, постелила на узком диване, легла, вытягивая ноги. Убежал и ладно. Помиримся завтра. И Светильде пора уже позвонить, соскучилась по дочкиному контролю.

Все оставляю до утра, приказала себе и заснула, не видя снов.

* * *

Илья не пришел и не позвонил. Кира попробовала сама, послушала голос оператора. Ах, отключил, ну и хрен с тобой, золотая рыбка. Поговорив с дочкой, неспешно сделала домашние дела, вторым слоем сознания отпустив поводок воспоминаний на максимальную длину. Маленькая Кира в прошлом обживает свой временный дом. Дом ее взрослого счастья. Сейчас там, знала Кира, одно лишь персиковое счастье с бежевыми подушками низких диванов. Да без краев — постель, в которую ложиться третьей совсем ни к чему. Пока она там полностью в своем счастье, понимала Кира, к ней невозможно достучаться. Если что-то случится, прошлое позовет само, как позвало недавно, сорвав из реальности магазина, где стояла с флаконами шампуня в руках.

К вечеру Кире стало нехорошо. Не от прошлого. Она волновалась за Илью, и просто скучала по его медвежьим шуткам и щенячьей радости. Ужасно обидно, что все так вышло. Если бы поднял трубку, помирились бы.

Тут она вспомнила, как стоял с раскрытой косметичкой. Достала ее и рассмеялась, шевеля пальцами две купюры по пятьсот. Мальчик-то оказался прижимистым. Вытащил практически все, сколько там было, тысяч шесть или семь. Благородно оставив Кире в семь раз меньшую сумму. Конечно, нужно сделать скидку на возраст, пацан совсем, наверняка кинулся все прогулять, завивая горе веревочкой. Но резонный вопрос, если он так вот, йэхх, то почему Кира должна теперь экономить на хлебе? Как будто не она варила ему еду и стирала шмотки!

Скомкав купюры и снова сунув их в кошелек, опять набрала номер и набирала его еще раз десять, сперва желая накричать, снова упрекая, потом просто спросить, к чему это все — вот так. Потом решила предложить помириться, не доводя ситуацию до абсурда.

На одиннадцатый раз набрала другой номер.

— Алло? Олег? Добрый вечер. Как там ваше «под виноградом»?

— Не очень прекрасно, — сокрушенно признался явно обрадованный Пеший, — но я не теряю надежды.

— Я приеду. Завтра. Если в том еще есть…

— Конечно, есть! Кира, вы меня очень обрадовали!

— Только я хочу заранее с вами договориться.

Она держала трубку у скулы, а сама улыбалась. Если он не дурак, там, под виноградом, то конечно, понимающе улыбается тоже. Женщина, которая заранее предупреждает о своей недоступности, чаще всего поддается на ухаживания. Это Кира знала и по себе.

— Я замужем, извините, что напоминаю, вдруг вовсе не в тему. Но все равно. Приеду исключительно обсудить рабочие моменты.

— Согласен!

— И было бы здорово, если б вы носили за мной штатив.

— Э-э… что?

— Штатив, — пояснила Кира, — он тяжелый. Новые места, я буду их снимать. Поможете?

— Всенепременно! Вы поедете утренним?

— Да.

— Езжайте сразу до Коктебеля, — решил Пеший, а за его радостным голосом слышались еще голоса, мирные, ведущие вечернюю беседу (под виноградом, усмехнулась библейской картинке Кира), — я вас встречу и прогуляемся. Потом в Никишино, к нам.

— Под виноград.

— Это самое важное. Да. До завтра, Кира? До встречи?

— До встречи.

От своего целеустремленного нахальства Кира сама растерялась. Но обдумав, кивнула себе. Ничего катастрофичного. Коты все равно не дадут загулять надолго, да и в загул она не собирается, после ссоры с Ильей о всяких нежностях и думать противно. Но привязываться к домашнему очагу, который, тем более, оказался не нужным, не с руки и незачем совершенно. Она взрослая, самостоятельная женщина, иногда чересчур мирная, точнее мирящаяся с попытками мужчины сделать из себя предмет интерьера, такой — всегда в пределах кухни и спальни. Но если попытки становятся чересчур настойчивыми, место мирной Киры занимает Кира-воительница, и пусть мужчина считает ее истеричкой, стервой и так далее, тому подобное, главное, она снова отвоевывает свое место в этой реальности.

Тем более, Илья, в отличие от прошлых ее привязанностей, обо всем этом поставлен в известность. Если не поверил — его грусть.

Маленькая Кира тоже слышала правду о себе, подумала Кира, бросая вещички в рюкзак и в сумку. Он говорил ей. Не скрывая. Потому что иногда правда выглядит любовным враньем или обычной такой болтовней. Илья, наверняка, тоже решил, что Кира болтает…

Тут она поняла, что слишком много думает об Илье, проверила собранные вещи, кошелек с пресловутой тысячей и мелкими купюрами. Насыпала котам сушки, приготовила наутро пакетики с кормом. И легла спать, уже предвкушая поездку и приятно волнуясь.

* * *

Пеший ждал ее на первой остановке поселка, там, где дорога только надумала спускаться к морю, а стороны света распахивались, показывая дивно сверкающую бухту, схваченную по сторонам горными кряжами.

На остановке толпился летний народ, цветные рубашки, шорты, платья и панамы, но Кира узнала его сразу. С холодом по мокрой от автобусного пота спине — не по маленькой аватаре в почтовом ящике. Он улыбался, высокий, с широкими плечами под светлой рубашкой, в вытертых джинсах с продранными коленками. С коротко стриженой головой, отливающей бледным пепельным золотом. Щурил светлые глаза на твердом загорелом лице.

Лицо, как топор, вспомнила Кира свои слова, сказанные тридцать лет назад, о другом мужчине, потому что не может он быть им — великолепным Мичи маленькой Киры.

Нет, конечно, это не он, решала она, говоря какие-то пустяки и кивая в ответ на его пустяки, отдавая тяжелый штатив в черном чехле, и идя рядом по узкой тропинке в сторону от шоссе. Не более он, чем любой мускулистый блондин не старше сорока. Наверное, не старше. И почему она вообще решила, что Пеший — ее ровесник?

— Олег, простите, — перебила светскую болтовню, призванную заполнить паузы в общении мало еще знакомых, — а вам сколько лет?

— Тридцать семь. Говорят, я выгляжу старше. — озаботился Пеший, проводя по волосам свободной рукой.

— Врут. На свои и выглядите. А как вас по отчеству?

— Павлович.

Кира хотела уточнить, уверены, что не Вадимович? Или, к примеру — Дмитриевич? Но не стала, чтоб не выглядеть дурочкой. Успокойся, Кира Львовна сорока семи лет. Мичи было столько, сколько сейчас Пешему, значит, встреть ты его, вряд ли узнала бы в седом мужчине под семьдесят стройного учителя физкультуры, о котором вздыхали школьные красавицы. Олег Павлович даже не сын ему. А будь все сказочно так, вдруг Мичи идет через годы, не меняясь, ты поняла бы по взгляду или выражению лица — узнал. Если, конечно, тебя саму можно узнать через тридцать лет.

— Вы очень похожи на одного моего знакомого, — легко сказала, следуя за ним по тропе, — из прошлого, он в школе работал, учителем.

Спина Пешего ничего не выразила, и походка осталась такой же мерной. Он быстро оглянулся, Кира видела — из вежливости, чтоб она не говорила с лопатками под рубашкой. Засмеялся на ходу:

— Я бы повесился, в школе работать. Учителя — потрясающие люди. Умеют. А мне хорошо только со взрослыми, знаете. С ровесниками и теми, кто старше.

— Как я.

Тропа расширилась, выводя их на гребень травяного холма, по которому гулял горячий ветер. Кира встала рядом с Пешим, оглядывая сверкающий жарой воздух, и в нем — травы, далекие облака, выступы гор, блески воды, точки людей среди кубиков домов и пенок деревьев.

— Как тут. Совершенно прекрасно.

Он кивнул. Потом повернулся, показывая рукой на долинку у подножия плавных бесконечных холмов.

— Никишино там. Видите, домики? Оттуда не видно моря, но в нем своя красота. Тишина, уют. Те самые вечером посиделки под виноградом. А еще дивные совершенно ночи, Кира. У моря нет таких звезд, какие видны там. Вы как? Хотите вниз, к морю? Или пойдем потихоньку, чтоб не перегреться, к нам? Поселю, отдохнете, потом погуляем. Тут есть одно место, как специально для вас.

Он взглядывал на нее и отводил глаза, деликатничает, весело поняла Кира, но ему любопытно. Сравнивает с фотографиями.

— К вам, — решила она, — я только еще постою, немножко. Тут, похоже, тоже мое место, если бы не коты, осталась бы тут. Жить.

— На верхотуре? В пустоте? — Пеший обвел пустоту рукой.

— Да. Превратилась бы в какой чертополох, и торчала, на самом юру.

Она замолчала, чтоб насмотреться. Пеший молчал рядом и знала Кира — смотрел, уже не отводя глаз.

— Похожа? — спросила, немного насытив глаза и с сожалением собираясь вернуться на тропинку.

— А. Да. Впрочем, — он помолчал, и к удивлению Киры, которая ожидала услышать расхожий комплимент насчет, в жизни лучше, сказал быстро, — почему мне кажется, что я уже вас встречал? Нет, это не просто бла-бла с интересной женщиной, я серьезно. А вспомнить не могу. Теперь спать не буду, пока не вспомню.

— Будем сидеть под виноградом, — рассмеялась Кира, — потом пойдем снимать горы под звездами, на сон времени не останется. Если встречались, вспомните.

Она оглядела сверкающую пустоту напоследок и покачнулась, перестав слышать его слова. Было так, будто прямо перед ней открылась гигантская полынья, невидимая, но ясно ощутимая. Распахнула огромный рот, пытаясь втянуть в себя маленькую фигуру женщины, а та (это я, напомнила себе Кира, чтоб не улететь туда, это я тут стою) растопырила и сжала пальцы, ощущая кожей ладоней грубые кожаные петли, натянутые до звона.

Два дракона держали ее, не давая сорваться с травяной высушенной солнцем и ветрами вершины. Правый — созданный из грубых черных камней, и левый, насыпанный миллионно-летним пеплом, уже набирающим цвет бронзы от полуденного солнца.

Пеший позади кашлянул. Кира разжала руки, улыбнулась вежливо, повертываясь уходить и тщательно следя, чтоб лицо не выражало ошеломления. А то подумает, приехала сумасшедшая дамочка, медитировать на пейзаж, вскрикивая и ловя воображаемых динозавров.

04.07.16

И снова застыла, уколотая в глаза далеким белым кубиком среди зелени гор.

Дом, подумала быстро, удерживая на лице приятную вежливую улыбку, вон там, вот он. Тот самый дом. В скалах.

Пеший снова кашлянул выжидательно. И она, с трудом отведя глаза, двинулась следом, по тропе, которая вела их дальше и дальше от шоссе, от воды, обещая светлыми тонкими петлями вдалеке спуск в долинку, полную зелени и крыш.

Ветер уносил слова, потому они больше молчали, Пеший оглядывался, проверяя, нормально ли ей идется, она улыбалась в ответ на заботу, чтоб видел — все хорошо. Солнце палило, пробираясь сквозь ветреные пласты, нагоняло усталость, незаметно, потому что сперва казалось, вокруг радостная прохлада. Но подкладкой ей оказывался нестерпимый зной, от которого — никуда.

Только в тень, под благословенный виноград, подумала Кира, уже с усилием переставляя потяжелевшие ноги. Но не хотелось показывать слабость перед мужчиной, который моложе на десяток лет. Удивительно, а вот с Ильей она могла быть какой угодно слабой, и он иногда подкалывал ее насчет возраста, совсем необидно. Наверное, решила Кира, потому что уже стал родным. Близким. И как ему удалось, за считанные месяцы? И где его носит, медведя, по каким городским хащам?

Но тут Пеший остановился и, вытирая лоб, решительно сообщил:

— Как хотите, Кира, а мне нужно передохнуть. Эта жара меня доконает. Посидим?

Сидеть неподвижно было прекрасно. Зной сразу отступил, покоряясь ветру, тот толкал лапищей в лицо и плечи, поднимал волосы и трепал одежду. Совсем бы прекрасно, если бы спиной Кира не чувствовала разверстую над бухтой пустоту. А глаза уставали от усилий не видеть далекий белый дом, врезанный в скалы.

— И что удивительно, — сказал Пеший, складывая носовой платок и суя его в карман джинсов, — нет об этом месте никаких легенд. Я не беру всякие сказочки для туристов, их десятки, но все фальшивые, придуманные для украшения и зазывания. Но посмотрите. Тут есть кроме живописности некие тайные смыслы. Будто за красотой стоит еще что-то. Нечто. Вы чувствуете?

— А? — Кире показалось, вопрос задан в лоб, именно про то, что она чувствует, а он услышал мысли. Поймал.

Но светлые глаза глядели безмятежно, с вежливым интересом. Так что, всего лишь светская болтовня, с усмешкой поняла Кира, умник-редактор умудрился сам себе в одной фразе спротиворечить. Сперва ай-яй-яй по поводу досужих вымыслов для туристов, а после — на эту же тему бла-бла для развлечения гостьи.

— Не знаю, — она пожала плечами, — так сразу не пойму.

— Не скажите. Первое впечатление — это очень важно. В нем видно то, что после спрятано. Мой вам совет, запоминайте первое впечатление. Пусть останется с вами. Вы смеетесь?

— Я так. Мне тут очень нравится.

Не рассказывать же Пешему о реальном первом впечатлении! В котором — драконы на поводке у женщины с цветным лицом и расписанными руками. Пустота, громыхающая беззвучным оркестром. Дом, в последние дни изученный Кирой изнутри. Внезапное сходство Олега Пешего с Вадимом-Мичи. А главное, четкое ощущение, что прошлое совершается в далеком красивом доме прямо сейчас. И, в промежутке между гремящей пустотой над морем и задней стеной красивого дома, обретаются сразу две Киры, одновременно.

— Хотите, я расскажу о первом впечатлении от вас, Кира?

— А я в ответ — о вас, да? — Кира покачала головой, поднимаясь с нагретого валуна, — пока не хочу. Меня манят обещанные вами посиделки. Вот вечером и поговорим, хорошо?

* * *

Вечер наступил быстро, потому что, к своему веселому стыду, Кира проспала остаток дня. Оказывается, она очень устала. Оказывается, дежурство в прошлом мешало ей выспаться, да еще эта ссора с Ильей.

Просыпаясь в маленькой, затененной все тем же виноградом, комнате, она в первую очередь набрала его номер, с досадой выслушала механический голос автоответчика и села, решая, плюнуть на отношения ядовитой слюной и пуститься во все тяжкие — доказывая, что востребована и всегда будет. Или же наоборот, уже начинать звонить кому-то из его мальчишек. Но кому? Телефон она знала только одного, Илья набирал как-то с ее мобильника, но этот самый Андрюха Пупс (Пупся, ласково орал в трубку Илья) сейчас в отъезде.

Но ты оказалась здесь совсем не просто так, подумала о себе Кира, бродя по комнате, уходя в туалет и умыться, прислушиваясь к тихому говору и смеху за окнами. Не может все это быть случайностью. Могло бы, если бы не дом. Не бухта с драконами. Не внешность Пешего, который вынырнул из мироздания, когда все началось и пошло развертываться. А значит, нужно быть тут, смотреть, что будет и что можно сделать.

Обещанные посиделки вышли совсем неожиданными. Кира заранее представляла себе мирную картину, привычную и потому успокоительную. С вытертой клеенкой на столе, уставленном гранеными стаканами, с лампочкой под жестяным абажуром. Стесненно готовилась к вежливому знакомству с хозяевами и гостями-постояльцами, что будут мелькать за спиной, или присаживаться, заводя не обязательные беседы.

Но Пеший, постукав в двери, увел Киру по витой лесенке на третий этаж, опоясанный просторной террасой. Там, в решетчатой беседке, увитой редкими плетями винограда, что дополз снизу, из садика, обретался вполне стильный стол с мраморной столешницей, на нем — свеча в медном шандале, защищенная от ветра пузатым стеклом. Тонкие стаканы с тяжелыми гранеными донцами. И всего два плетеных стула.

— Я подумал, вам не захочется толпы, и устроил тихий ужин. С видом на ночь. Вы не против, Кира?

Она огляделась, кладя руки на плетеные подлокотники. Вид был. В темном просторном воздухе сверкала бухта, блестящей дорожкой и пухлыми, неземной красоты подлунными облаками. Громоздился справа черный хребет Кара-Дага. И сиял будто присыпанный смутной пыльцой Хамелеон, припав к лунной воде лапами и большой мордой.

Кира отвернулась от бухты. Стол находился на самом углу террасы, потому горная часть пейзажа тоже была видна, с черными, в золотых искрах электрических огней, купами сосен на склонах. И ярко сияла горсть огоньков в центре.

«Он делает это нарочно?»

Пеший что-то неторопливо рассказывал, все еще не обязательное. Исчез в распахнутых стеклянных дверях этажа, вернулся с подносом, накрытым салфеткой.

— Пока вы отсыпались, я жарил барабульку. Традиция у меня, если приезжаю, обязательно жареная барабулька, кефаль, сарганчики. Обязательно домашнее вино Никитыча. И помидорки Олеси. Это жена его — Олеся. Когда еду обратно, она мне целый баул собирает, в нем, конечно, нет жареной барабульки, но вино и помидорки, а еще банка домашней баклажанной икры. Я потом смеюсь, конечно, заморская — баклажанная. Так что рыбу от пуза ем тут. Давайте налью вам вина. Это не вино, это южная ночь в стакане. Настоящая. Я буду вам говорить некоторые вещи, Кира, они покажутся банальными, штампованными, эдакие комплименты. Но мне самому странно, что они так плотно укладываются в пустоты. Как кусочки мозаики. Вы меня слышите?

— Что? Мозаика… Извините, Олег. Да, я слушаю. Налейте, конечно.

— Я нормальную жизнь живу. У меня даже есть жена, бывшая, правда. Это ведь тоже нормально. Но тут появляетесь вы. И получается, я спал. Потом проснулся.

Кира отхлебнула вина, густого, сладкого, с ошеломительным ароматом. Он, и правда, говорил совершенные банальности, но при этом пламя свечи показывало растерянность на резком лице с тонким породистым носом и твердыми скулами. Будто не мог подобрать других слов, потому что точны именно эти — истертые.

— Все, что до вас, оказалось бледным, как будто оно небрежно нарисовано. Ненастоящее. Понимаете? Да черт, я даже позвонил бывшей жене — убедиться, что она существует. Вы можете решить, что я вас элементарно кадрю. Причем таким обыденным способом. Как все. Осталось еще спросить, а вы в кино, девушка, не снимались? Но я не стал бы. Про жену. И да, я не алкоголик и наркотиками не балуюсь. Кира. У вас бывало такое? Когда кажется, что ненастоящее, нереальное, оказывается вдруг реальностью? А настоящее — наоборот?

— Бледным рисунком на старом пергаменте, — Кира улыбнулась, ставя стакан, — Олег, вы мои снимки видели. Думаю, из-за них и решили, что я живу в какой-то другой реальности.

— А это не так?

Голос был требовательным, но Кира не собиралась кидаться на шею Пешему, радуясь новым ушам.

— Давайте поедим рыбы, — мирно предложила, подвигая ему свой стакан, — и вино, такое прекрасное. Успеем поговорить на серьезные темы. Мне кажется, главное, не то, что мы скажем, а то, что мы оба тут.

Смеясь, подняла ладонь:

— Вы понимаете, надеюсь, что я вас не кадрю. Таким вот неоригинальным способом.

Рыба и правда, была очень вкусна, дольки помидоров резко пахли жарой и томатным соком, вино мягко кружило голову.

— Тогда расскажите мне, как вы снимаете. Это нормальная тема для вечерней беседы?

Кира пожала плечами. Слишком общий вопрос. На такие хорошо отвечать, читая заранее приготовленную лекцию, заглядывая в листочек. И Пеший, кажется, понял.

— Например, о страхе. Вы не захотели. Но если бы стали снимать, как делали бы это? Куда отправились? С чего начали?

— С воспоминаний, — медленно сказала Кира, ничем не рискуя, — они ведь есть у всех, так? Неважно, случилось что-то или могло случиться, но страхи были, они реальны. Я бы перебрала воспоминания, примеряя их на тот мир, который существует вокруг сейчас. Вы сказали — кусочки мозаики. Я тоже часто примеряю свои кусочки, и когда они совпадают с пустотами, получается нечто. Пример? Хорошо. Вот вам пример…

Она огляделась. Внизу кто-то тихо разговаривал, издалека слышалась музыка. Прилетал ветер, шевеля волосы и заставляя пламя свечи метаться внутри стекла.

— Представьте, что вам нужно спуститься. Отсюда. А не дают. Или нельзя. Вы еще не верите до конца, но постепенно понимаете, что не можете ничего изменить. И тогда предметы вокруг вас, эти вот, такие мирные, красивые, начнут меняться. Говорить. Свеча расскажет, что скоро погаснет, видите, огарок совсем маленький? Виноград слишком тонкий, не выдержит вашего веса, а листья его не спасут от дневного зноя. Мир схлопнется до размеров этой террасы. Пусть даже до размеров этажа, ну что там, за стеклом двери? Пара комнат, душ, кухня и холл с телевизором. И запечатанная лестница. На ней нет замка и нет досок накрест. Потому что запрет не в этой реальности, он в вашем воображении. Нет, просто — в вашей голове. А если в голове, то мир продолжает сужаться, потому что вы не полезете по винограду вниз — запрет. И не станете кричать туда, бросая стулья. Запрет. Неважно, кто и почему сотворил его изначально, главное, вы сами ввели в реальность всего один элемент. И все изменилось.

Она отпила вина и поставила стакан на мрамор. Остатки. Бутылка почти выпита, а больше нет ни воды, ни вина, да и это неважно, главное, что мир там, внизу и вокруг, ждет, а ты сидишь беспомощно, запертый запретом.

— Осталось лишь снять, — закончила она, улыбаясь, — бутылку с темным вином, свечу, звезды в листьях. И в снятом будет видно, то, о чем я сейчас говорила.

Ниже их и дальше прокричала сова, тоскующим воплем, будто ужаснулась неснятым картинкам.

— Я понимаю, почему вы не захотели снять настоящий страх, — раздумчиво сказал Пеший, вертя стакан в пальцах, — если вы так запросто делаете это, так мимоходом, для примера… То вы его сделаете совсем реальным, да? Совершенно настоящим. Как бы исполните.

— Вы меня прямо в колдунью какую превратили.

— Какая разница, как назвать. Главное, что вы умеете это. Не зря меня разбудили.

— Что? Извините. Олег. Что вы сказали?

— А что я сказал? — удивился собеседник, — какая разница, как вас называть…

— Нет. Вы сказали насчет «не зря».

— Да? Простите, я что-то задумался. Не помню. И мне это не нравится, — мрачно признался он, — я же сказал, что-то странное со мной происходит. Если вы. И я.

04.07.16

Два июня незаметно и медленно сходились в одно. Вот виноград, думала Кира, прихлебывая вино и беря из вазы персик, сколько он рос, чтобы добраться до третьего этажа, в том июне наверняка он был еще маленьким. Ребенком почти. Лоза не такая уж толстая, не столетняя. Но есть вокруг вещи, которые не успели измениться. Для них два июня, разделенные тремя десятками лет, почти одно. Быстрое время человека отлично от времени старых деревьев, гор вокруг, и даже от времени построенных людьми домов.

— Вы меня слушаете? — Олег засмеялся, откидываясь на спинку стула, — странный у нас получается разговор. То вы улетаете куда-то, то я переспрашиваю, будто оглох временно. Это похоже на помехи. Как в телефоне бывают.

— Слушаю, да, — немного слукавила Кира, но тоже смеясь, тут же призналась, — вы правы, иногда улетаю. Такое вот место.

— Спать не хотите? Вы грозились уйти со мной в ночь. А штатив таскать не придется, мы поедем на машине. Повыше в горы.

Тарелки уже были пусты, и бутылка опустела. Кира кивнула, поднимаясь, с персиком в руке.

— Тогда я соберусь.

— Я подожду у ворот.

В номере она вдумчиво собрала рюкзак, сложила в него объективы, запасную батарею, фонарик с лазерной указкой, прочие мелочи для фотокамеры. И уже почти выходя, в шортах, рубашке и удобных кроссовках с носками, вернулась, прислушиваясь к себе, вытащила из сумки пакет с новым платьем, сама себе удивляясь, а не помнила, как и взяла. К платью нужна подходящая обувь, но это если ты брала его на выход, Кира, а так — обойдемся. И уже уверенно вытащила из бокового кармана сумки два коротких карандаша, сунула их в маленький рюкзачный кармашек. Засмеялась мысли, не худо бы и цепки припасти для драконов, но так как мысль ее рассмешила, значит, это уже шутка, продолжающая реальность действительно нужного — в сторону абсурда.

Что будешь делать, Кира, если он ждет тебя у ворот в открытом кабриолете персикового цвета? С изрядно потертыми бежевыми сиденьями, конечно, не с нуля машинка, а откуда бы в те времена новые заграничные автомобили.

Но за ночными воротами ворчала мотором компактная иномарка, блестящая в темноте то ли вишней, то ли бордо.

— Куда? — спросила она, устроив на заднем сиденье штатив и садясь рядом с Пешим впереди.

— Приказывайте!

«Королева Кира» шепотом договорила стоящая вокруг ночь, мигая мохнатыми крупными звездами.

— Видите, дом на скале? Туда можно подъехать?

— Попробуем.

В машине гулял мягкий сквознячок, тихо мурлыкала музыка, совсем не мешая молчанию. И Кире было так, будто она долго сидела в засаде, и вот ожидание кончилось, волнение куда-то ушло, осталась лишь собранность и готовность увидеть что угодно. Маленькую Киру? Да пожалуйста, теперь она не растеряется, как тогда, на прибое. Великолепного Мичи? Давай, я посмотрю тебе в глаза, думала Кира, покачиваясь в такт автомобилю и глядя, то вперед, то в боковое открытое окно на черные заросли.

Олег закашлялся и машину дернуло, повело к обочине.

— Что за… — затормозив, он резко распахнул дверцу, и пару минут Кире была видна обтянутая светлой рубашкой спина и отставленный локоть.

Потом он выпрямился, потирая рукой скулу и подбородок. Засмеялся с неловким удивлением.

— Думал, стошнит сейчас. Отравился, что ли? Вы как?

— Я нормально.

У него изменился голос, поняла она, незаметно наблюдая, с виду полная участия. Может, это от тошноты. Но изменился. И профиль стал немного другим. С кем рядом я еду туда, в свое прошлое? С соратником и почти уже другом? Или — с тем врагом, в которого когда-то превратился бывший любимый?

Через два поворота открылась небольшая площадка, с двух сторон схваченная густой зеленью, а с третьей распахнутая вниз, в пейзаж с ночным морем.

— Постоим, — предложил Пеший, съезжая с трассы на площадку, — смотровая… красиво тут… Я подышу. Заодно.

В тусклом свете приборной панели лоб его блестел каплями пота. И запах. В машине стоял запах мужчины и парфюмерной смеси, будто он вылил на себя два разных одеколона.

Кира вылезла, вытащила штатив. Ей стало интересно, вдруг на сегодняшних сумеречных снимках останется то, что происходит вокруг. Такое в сумраке явное, читаемое. В бухте появлялись острова, сперва казалось — тени от облаков, но облака уходили, а черные тени, увенчанные скалами, оставались. Между ними, светясь, проплывало что-то большое, под слоем воды, оставляя размытый след, как в небе оставляет его высокий самолет. И горы вокруг бухты, казалось, шевелятся, меняя очертания, когда не смотришь на них прямо.

Не торопясь, она ходила по небольшой площадке, обрывистой к нижнему морю. Нацеливала объектив, ставила длинную выдержку и ждала, послушно разглядывая то, что наслаивало мироздание, кладя временные слои и какие-то другие слои, один на другой, чтоб после перемешать, создавая прихотливые узоры. Их было так много, что не перечислишь, а просто — смотреть и смотреть, принимая. Калейдоскоп, вспомнила Кира, десяток цветных стекляшек, создающих дивные узоры, не повторяя их, каждый прекрасен, и невозможно запомнить один, когда его сменяет другой. Тысячи и больше тысяч вариантов, создаваемых из одних и тех же элементов, и главное, все они торжествующе гармоничны. Значит ли это, что не только пейзаж, создаваемый геологией, временем, климатом и протча-протча, но и варианты человеческих судеб так же бесконечно разнообразны и каждый их них имеет право быть? И нет одного оптимального, самого главного, самого правильного? Может быть, это означает, что не нужно никуда ехать, Кира, не нужно никого спасать? Ты в прошлом справилась с ним, с собственным прошлым, теперь справилась с воспоминаниями, об этом ясно рассказывает твоя безмятежность. Оставь мирозданию совершившийся вариант и продолжай жить. Спаси красивого мужчину от изменений, которых он явно не хочет, вон, смотри, его снова тошнит, поезжайте вниз, на чудесную террасу, выпейте еще вина. И Илья, с которым у вас нет решительно никакого будущего, исчез так вовремя, освобождая тебя для новых, более оптимальных отношений.

Не котенка же убиваешь, в конце-концов.

Она взялась за прохладный алюминий штатива. Камера запищала и щелкнула, заморгала, записывая картинку. При чем тут котенок?

— Кира?

У Пешего был совершенно измученный голос. Кира повернулась, оставив штатив, подошла к машине, где он сидел, вытянув ноги наружу и вытирая пот со лба.

— Олег. А знаете, вы езжайте обратно. Тут прекрасно, мне работы часа на три, на четыре, я люблю одна. Если отлежитесь, приедете, заберете меня. Если нет, я потихоньку вернусь сама. Сколько тут? Пара километров? Пустяки.

Он, кажется, собрался возмутиться. Но тошнота не давала и думать, поняла Кира, убедительно кивая в такт своим уговорам. Ей внезапно очень сильно захотелось остаться тут одной, совершенно одной.

— Я буду на связи, — предупредил Пеший, усаживаясь и поспешно снова прихлопывая рот рукой, — да что за свинство такое. Извините, ради Бога.

— Я вам позвоню. Через час позвоню, чтоб знали, все со мной в порядке.

После нескольких бессвязных фраз мотор заработал, порычал, и удаляясь, стих. Свет фар прополз между деревьев, потом мелькнул ниже, медленный. И скрылся за поворотом.

Кира собрала штатив, уложила камеру в свою заслуженную спец-авоську. Выбрала место на самом склоне, так чтоб левым локтем ощущать совсем уже близкий дом, висящий над скальными выступами. И села на теплый валун, сосредоточилась, прикрывая глаза. Там, над ее плечом, в доме, который сейчас, скорее всего полон других, новых людей, совершались два разговора, разделенных всего несколькими днями. Оба нужны были Кире, как два цветных стеклышка, важных в составленном когда-то узоре, диктующем ее дальнейшую жизнь — до этой вот ночи.