Здравствуй, Илья!

Прости, не буду называть тебя твоим высокопарным псевдонимом, для меня ты Альехо никогда не будешь. Что-то я сразу взяла неверный тон. Пишу исключительно по делу, а вот еле удерживаюсь, чтоб не свалиться в упреки и злость. Но ты знай — зла и обижена. Если бы не Виктор, не стала бы нарушать молчания.

Письмо только о нем. Я его потеряла. Звонила ему из Египта, но телефон отключен, после писала ему и звонила из Праги, теперь вот сижу в Будапеште и снова тишина. А сегодня дозвонилась до его друга, Степана, и разговор получился странным, очень.

Илья, расскажу тебе все по порядку, чтоб думал — ты. Я, может быть, наделала ошибок и теперь, как ребенок, требую чтоб ты исправлял. Но я очень тревожусь о нем.

Когда мы с тобой расстались (знаешь, мне до сих пор приятно думать — когда я ушла от тебя), я вышла замуж, ты знаешь. Но, скорее всего, не знаешь о том, что потом появился у меня Сережа, художник. Влюбилась. Муж — добрый, хороший, меня любит, а я его нет. Не буду оправдываться. Тем более, что наказана была по полной. Сережа взлетел, как это бывает в столице, мгновенно и ярко, и столица его сожрала. Полгода на все — от нищеты провинциала, приехавшего завоевать столицу, до клиники, где результаты побед его и убили.

А потом появился Витька, фотограф. Не сразу. Жила кое-как, вила горе веревочкой, делала, что хотела. И вдруг увидела его и все стало совершаться, будто само собой. Я с ним тоже спала, один раз, нет, два. И мне сейчас нравится, что могу тебе об этом написать, зная, что дуру поймешь. А что не ревнуешь, ну, да ты такой вот.

Прости.

Я его разглядела. Он — камень. Или турбина. Нет, он что-то живое и в своем жизнелюбии непостижимо упорное. Я таких не встречала. За него держаться хочется, просто вот идти и за руку держать, чтоб сил у самой стало побольше. И тогда, увидев его талант, только начинающий набирать силу, я допустила первую ошибку. Ах, как плохо руководствоваться мелкими побуждениями, а не ты ли мне говорил! Но я любила спорить с тобой. Отстаивала мелочность. Вот и. В-общем, конечно, я должна была тебе позвонить, рассказать и вас познакомить. А вместо этого возомнила себя — музой, оберегом, учителем. И когда замаячил в моей жизни Ники Сеницкий, легендарный мерзавец Ники, стал шантажировать давними снимками, он знаешь чего захотел в уплату за старые мои грешки? «Пусть он перестанет!» Это его слова о Витьке. Почуял силу и талант шакал. Потребовал от меня, чтоб Витька не становился ему поперек дороги. Я сделала, что могла, выдернула парня из суеты, увезла быстренько, скромно так, в Египет. И там узнала еще. Татуирован он, Илья. Он татуирован змеей. И так же был — Сережа, художник. Мало того, я привезла фотографа туда, где когда-то мой возлюбленный наркоман и алкоголик себе эту же змейку на ногу набил! Кое-что мне Витька рассказал: о том, что растет его татуировка, что становится больше с каждым удачным снимком. И я рассказала ему… О Сереже. Но о том, что ты звонил и сам интересовался Витькой — не сказала ему. Все еще считала себя вправе за него решать и им управлять.

Снова моя ошибка? Пишу и думаю, а вдруг нет? В Каире, посреди обычной экскурсионной поездки было нам с ним явлено (прости, так и пишу, другое слово не пойдет) действо, в подземелье старого городского дома. Это было страшно и восхитительно одновременно. Мы танцевали. И танцевали змеи, огромные и величественные, вместе с собравшимися там людьми, мастерами, владеющими Даром. И танцем сказано было многое, и мне и ему. Нам указали путь. Дали понять о существовании некоторых правил. И о методах, что помогут идти по избранному пути, тоже было сказано нам. Тогда я порадовалась, что Витька моим любовником не стал. Угадала, значит, что не надо нам продолжать. Но пути наши оказались разными, Илья. И когда схватил его приступ злой и высокой тоски, он все бросил и поехал обратно, подчиняясь не внешнему, а тому, что внутри себя. Звал меня. Но я ведь тоже танцевала там, среди змей и мастеров. Узнала, мой путь — другой. И стала немного умней. Я рассказала ему о том, что ты, о великий и знаменитый Альехо Алехандро, фотограф-отшельник, равных которому нет — ты спрашивал о новичке, заштатном мастере, который только начинает свой путь. Получила от взбешенного Витьки втык, поделом, конечно получила. И он уехал не как собирался, на родину, в рыбацкую деревню на Азове, а сначала — к тебе. Илья, я очень боялась. Ники не просто мерзавец, он говорил со мной, как безумец. Ненависть съедала его прямо на глазах. Я боялась, что он может подослать каких-нибудь уродов, просто вот искалечить парня, а кто потом станет разбираться-то?

Но Виктор не мальчик, хоть и выглядит солнышком простецким частенько. Да и нельзя вертеть другим человеком, даже считая, что делаешь все для его же пользы.

Я не пыталась с ним связываться первое время. Еще и потому что думала — он с тобой и мне придется слышать — о тебе, постоянно, а это чересчур. Черт и черт, ты что никогда не перестанешь во мне болеть? Ты, холодный бессердечный утес, скала, я иногда даже хотела, чтоб ты увлекся какой из своих моделек! Увидеть, как ты чувствуешь, а? А потом бы я вас обоих убила. Ладно. Проехали.

Я рассказала тебе то, что знаю не понаслышке. А теперь остальное. Странное и непонятное. Я дозвонилась до Степана. Он рассказал о том, что Ники Сеницкий украл у Виктора какой-то диск, со снимками, и сделал свою серию по его идеям. И что у Витьки с мерзавцем Ники был разговор на его выставке перед открытием. И вдруг — громом с неба. Ники — умер? Пыталась узнать подробнее, но Степан замялся и стал говорить намеками, о том, что аллергия, похоже, или еще что-то, внезапная остановка сердца. После разговора с Витькой? Похоже, что так. Сказал, что Витьки в Москве нет, он уехал. И добавил «и правильно, а то всякие могли быть неприятности». Попрощался быстро, сказал, чтоб не звонила больше и трубку положил.

Илья… Если аллергия, сердечный приступ (туда ему и дорога, вообще-то), тогда что за возможные неприятности? Я боюсь. Боюсь, что я пугала Витьку не просто так. Боюсь, что Ники перед смертью сделал все-таки что-то ужасное. Я ведь его немного знаю. Немного, но достаточно. Ни грамма светлого не было в этом черве.

Я пишу тебе это, потому что скоро приеду, перед Новым годом, и мы с тобой обязательно увидимся. Но времени у меня мало и я, зная себя, знаю и то, что могу все наше время потратить на злые упреки, а рассказать подробно и умно про главное у меня тогда не хватит сил. Пусть к моему приезду ты это главное уже будешь знать. Теперь не мне вести его дальше, а тебе. Ты — мудрец. Я — просто поддержка. Там, куда он идет, изо всех своих сил, я слаба и не смогу.

До встречи, старый мудрый змей, змей без сердца.

Очень хочется закончить письмо словами

Люблю, твоя Наталия

Но оно тебе не надо и никогда не было надо.