Минутная стрелка круглых часов подскочила к половине двенадцатого и, будто налившись тяжестью, задрожала, задергалась, дальше не пошла. Часы висели в простенке у двери в кухню и были хорошо видны Ларисе с ее уютного, давно насиженного места. Стул с мягкой спинкой, она сама перетягивала ее, меняя разлезшийся гобелен и ругалась шепотом, заколачивая в гнутое дерево обойные гвоздики. Повернут стул чуть наискось, чтобы, подняв голову от книги, видеть в окно калитку и за ней улицу. У правого локтя на самодельном деревянном стеллаже — место для стопки книг. Там она вечно забывает чашку с недопитым чаем, а в глубине, за книгами, лежит пачка сигарет. На другой полке старая ваза, тусклая, граненого стекла, и в ней сухие травы. Лариса следит, чтоб трава не собирала пыль, пусть, хоть и зимняя, но пахнет свежей степью. Оторвавшись от чтения, любит на нее смотреть. Ведь, если не торопиться жить, то читать и рассматривать листья, поникшие сухие плоды и колючки на серых стеблях — можно часами.

Дальше живут на полках обычные кухонные вещи. Некоторые полки занавешены ситцевыми шторками и стеллаж от того похож на кукольный дом.

Под левым локтем — стол упирается в подоконник и на нем толпятся обыденные предметы: сахарница, заварник, широкая ваза с печеньями под салфеткой, узкая синяя ваза — для свежих цветов, свернутая трубкой газета…

Напротив, на длинной лавке у другой стены обитает Марфа, там у нее личная плоская подушка, и серая марфина голова, вся в усах и с желтыми глазами, торчит над сахарницей. Так и разговаривают, сидя напротив. Иногда Марфа пробирается на подоконник, ставя лапы между безделушек, и садится там, обернув себя негустым хвостом. Мурлычет так, что дрожит стекло в нижней половинке окна.

В торце стола крепко стоит на толстых ногах гостевая табуретка, на нее присаживаются соседки, рассказывая новости, на ней всегда сидит Васятка, держа двумя руками личную огромную кружку. И Яков Иваныч на ней сидел, недавно…

А Витька… ну он, что кот, оглядел кухню и сразу себе место на лавке выбрал. Теперь, если кто другой захочет туда залезть, то и неуютно. Вроде Витька всегда там, даже когда и нет его.

И эти часы… Висят и смотрят на нее, всегда, даже когда глаза ее в книге. Обычно и нормально это — тикают и тикают, но сейчас держала на коленях распухшую живую книгу и прислушивалась до звона в ушах. Часы тикали все медленнее и вот остановились, свесив вниз минутную стрелку. Лариса подняла голову и увидела, та дрожит мелко, будто застряла в киселе. Вырваться хочет.

Марфа напротив, торча головой над сахарницей, молча смотрела на нее желтыми глазами.

— Хоть бы ты котят принесла когда, ведь не старуха, а? Было б нам хлопотно и повеселее…

Но кошка глянула так, что Ларисе стало стыдно за ненужные слова, которыми все одно стрелку не сдвинешь. Чем сдвинуть время, знала. Собиралась с духом. А стрелка ждала.

— Ну, — сказала Лариса часам, взяла с полки скомканный пакет с ярким рисунком, положила в него книгу. Встала.

— Что ж. Пойду я, Марфа. Калитку закрою, дом тоже, со двора не ходи, стереги тут. Поняла?

Кошка, не отводя от женщины глаз, замурлыкала громко, без остановки.

Лариса кивнула. Набросила куртку, висевшую за дверями, замотала голову платком. Взяла пакет и пошла в коридор обуваться. Проходя мимо часов, услышала звонкое «тикк» — освобожденная ее решением стрелка перескочила одно деление.

«Теперь медлить нельзя, — думала, натягивая сапоги, — время пошло».

Пошло время и в кухне «Эдема», и трое сидящих там людей переглянулись. Дядя Митяй проверил глазами задвинутую столом дверь, подумал, водка слаба совсем, не берет, зараза. Старый будильник тикал секунды, кидая их камушками в висок и казалось, каждая следующая бьет все больнее.

Время Наташи еще спало. Ей снилось, что подол жемчужного платья прирос к ногам, превратившись в льющийся в толще воды хвост, но она вовсе не русалка, а настоящая рыба и было так странно и весело распахивать жабры, проталкивая сквозь них свежую тугую воду: рот можно открыть широко, не боясь задохнуться, а глаза видят там, в нижнем небе, в самой глубине — бездонную пустоту, в которую она может полететь и должна, должна почему-то, вот только пусть настанет время. Но время спало и пока можно просто играть быстрыми сильными мышцами — напряглась и полетела вперед, толкая себя через упругую воду. Лететь и ждать.

Во сне она ждала Яшу, которого знала, и его, такого, не знал никто. Яшу серединного, упрятанного между слоями хрусткой скорлупы человеческого и дымным черным ядром вместо души. Только она знала о серединности и никому не говорила, потому что нет слов, которыми можно это сказать. Другим всегда проще поверить в то, что они видят, а видят кто — что. Одни — влюбленную дурочку, позволяющую делать с собой, что угодно. Другие — потерянную, уничтоженную, сидящую на цепи и — шагу без хозяина нельзя. Ей очень одиноко со своим знанием серединной толщи. Но ведь она знает! И сделать вид, что нет там ничего, пустота, нельзя, потому что это значит — предать…

Лежа в душном номере, с босыми ногами, спутанными жемчужным кружевом платья, Наташа, свесив руку, пальцами касаясь пустой бутылки на полу, спала. И спало вместе с ней ее время, ожидая знака.

Время в спортзале, заблудившись между миров и фигур, бродило просто так, трогая невидимыми пальцами все, что попадалось на пути. Стоящих тесно Витьку и Генку. Переминающихся с ноги на ногу в нетерпеливом ожидании гостей. Медленно оборачивающегося мужчину над распятым светлым телом, схваченным за руки и щиколотки блестящим металлом.

И хозяина потрогало время, с любопытством рассматривая — вот стоит тот, кто был уверен и вдруг. И Яша, будто ощутив на лице холодные кончики пальцев, выпрямился, наливаясь яростью.

— Говоришь, отпустить?… Отпусстить?… Ну, нет. Даже порченая, она все отработает сейчас. И штрафную получит и проглотит.

Посмотрел на Дмитрия, стоящего с брюзгливым видом. Развел руками:

— Дмитрий Петрович, прокол вышел, небольшой. Но, вон они стоят, выбери на вкус, хоть вот Тамарочка!

Тамара, качнув султанчиком на серебристом обруче, выступила вперед, поцокала к гостю, косясь с торжеством на стайку подруг. Но заказчик махнул вялой рукой, сверкнули перстни:

— Убери. Сучек не люблю. Такого добра — везде. Ты мне, Яшка, обещал нетронутую да серьезную, фото смотрели. Гарантии давал. А теперь что? Праздник испортил. Пошли в зал, что ли. Скоро встречать. Пришлешь к столу пару блядей попроще, раз так. Пошли, Вовчик, — почти свистнув шофера, повернулся уходить.

— С-стоять… вс-се… — тронул воздух тихий яростный голос.

Тамара остановилась, обиженно надувая губу, столпились еще плотнее у двери испуганные девушки. Замерла круглая спина важного гостя.

— Наказание, — просвистел Яша нежно, ласково, — хотите? Новое удовольствие… Она будет наказана, по-настоящему. И будет это долго… долго…

— Хм… — гость издалека осмотрел лежащее тело, метнул взгляд вбок, — а эти?

Витька и Генка стояли отдельно, против всех.

— Эти?

Лицо Яши менялось, а за спиной, казалось, вырастал горб дымного света, но вот он стал выпрямляться и Дмитрий задрал голову, пытаясь уследить. Дымной черной макушкой демон упирался в потолок, заслоняя свет ламп и, просвечивая через дым, свет наливался серым пурпуром. Снова зашевелились тени по углам зала.

Витька повернулся к Генке, чуть не уронив камеру и, оглядывая его напряженно, вдруг схватил за шею.

— Ты что? Пусти!

— Стой, дурак, — хватал появляющиеся из серой темноты упругие стебли и рвал их ногтями, царапая Генке кожу.

Черное лицо демона прорезала улыбка-оскал:

— Эти не выйдут… Никогда…

Серый мир, тот, что находится за гранью, в глубине душ, повинуясь победному рыку, заворочался, вылезая через просвечивающую кальку одежд и предметов. И сущности, мысли, самые тайные, спрятанные за важностью и внешним блеском, распухали, заполняя пространство, несли в себе другие законы и логику — совершенно простую.

Дмитрий почесал потную грудь, разглядывая стиснутое лианами тело на ложе из серого древесного ствола.

— Ты их убьешь? — голос сделался невнятным и булькал, будто тот недавно научился словам.

— Я принесу их в жертву! — демон покачивался, расплескивая по сторонам клубы черного дыма, затекающего в ноздри толпящихся полуживотных, полулюдей. Голос его ударялся в стены и потолок, падал, взрыкивал и ему верили, поднимая лица, искаженные восторгом, страхом и ожиданием нового удовольствия.

— Вода Бешеной бухты получит их кровь. И на моей земле продолжится сытость и благоденствие.

Голос мерно рокотал и ему внимали, веря. Так сказал и так должно, ведь он Хозяин Мест. Визгом вклинился в рокот женский дрожащий голос:

— Дай нам их, владыка, дай перед смертью! Мы хотим получить множество удовольствий!

Медленно повернулось дымное лицо и темный свет упал на задранные к нему женские лица, молодое и старое, изукрашенные линиями цветной глины, с прядями свисающих на груди волос. Лица кривились от нестерпимого желания получить то, что нигде в другом месте не будет ими получено, наброситься на связанные тела и упиться безнаказанностью, потому что есть — хозяин, и он все возьмет на себя.

— Нет, — пророкотал далеким громом, и ощерились по окружности бездонного рта светящиеся зубы, — слишком жирно для вас. Нечем расплачиваться. Берите ее. Эти уйдут в бухту с чистой кровью.

Сирена рванулась к лежащей девушке, отталкивая шофера. Следом за ней поспешил незаметный охранник, на ходу раскрывая большую резную шкатулку. Витька вспомнил плоский чемоданчик, с которым не расставался охранник старухи. Сейчас в руках мужчины был предмет, состоящий из двух сущностей, одна из которых бледнела, уходя в тень. И чемоданчик, превращенный в шкатулку, в мужских руках раскрыл пасть, сверкнув уложенными в нем скальпелями, шипцами и шилами с круглыми рукоятками. Сверкание их тускнело, обволакиваясь дымом и предметы зашевелились, разевая пасти и переползая с места на место. Мужчина отталкивал их, не давая выбраться, и отдернул руку с каплями крови на рассеченной укусом ладони.

— Да! Да! — Сирена встала у разведенных ног, протягивая руку в нетерпении, — скорпиона! Давай!..

Генка рванулся, обрывая остатки стеблей с ног, и, почти падая, ударился всем телом в спину Сирены, дернул шкатулку, отшвыривая. На бугристую землю посыпались твари, щелкая клешнями и размахивая щупальцами, поползли, путаясь под босыми ногами стоящих. Кто-то вскрикнул, давя пяткой хитиновый панцирь.

И тут же перед Генкой взметнулась по знаку хозяина стена жесткой травы с лезвиями краев. Он сунул в заросли руки и, закричав, отдернул. Запах крови мешался с першащим запахом дыма. Витька, подбежавший следом, оглядываясь и щерясь на подступавших мужчин, водил глазами по сторонам, выискивая, чем бы раздвинуть мертво трещащие заросли.

— Черт, палку бы какую!

Хохотал и ревел сверху Яша, покачиваясь на черном столбе дымного тела, разглядывал двоих бешеными от радости силы глазами.

Из-за спин показалась молчавшая до сих пор Ноа. Витька крикнул с ненавистью:

— Не видишь? Мы же сгинем! Все… Да сделай же что! Помоги!

Ноа кивнула. С другой стороны, там, где бился Генка, возник Карпатый, поддел непонятным движением локти парня и, отшвырнув его от Витьки, скрутил.

— Ты не умрешь, мас-стер. Дар твоя защита.

— А она? Он?

Ноа пожала сильными плечами, сверкнув орнаментом расписанной кожи:

— Дара нет, не летают. Они — земля. Неважно, кто жив, кто умрет. А ты избран.

— Он мой! — заревел демон и качнулся вперед, накрывая их клубящейся тенью.

Ноа с Карпатым заступили Витьку, отодвигая его от остальных.

— Ты хочешь взять мастера? Хочешшшь? Иссилься! — ясный голос Ноа заставил демона замереть.

Карпатый схватил за локоть, шепнул:

— Ну, браток, сейчас мы их…

Витька вырвал руку и отступил от белого, искаженного упоением драки лица. Стоящие поодаль обнаженные фигуры, чье время двигалось по-другому, покачивались в трансе, ожидая, на чьей стороне окажется перевес. Под решеткой травы Сирена медленно ползала на коленях, догоняя вытянутого краба с длинными клешнями.

— Я без вас. Справлюсь. Сам. — Слова упали на землю и она задышала, выстреливая клубки побегов. Сказал и в одну секунду мысленно похоронил всех троих, увидев близкое будущее: длинные мучения Риты и ее монотонное «а-а-а», чистая кровь Генки в бешеной воде Бешеной бухты, он сам…

Длинные волосы подскочившей Ноа хлестнули его по лицу:

— Он силен, ты не видишь? И уже не властен над собой! Или мы вместе, или ты гибнешь, с этими вот, бесталанными. Решай!

— Решил уже! Идите вы! Не хочу, не хочу этого в себе, он тогда — Ладу. А ты? Ты была другая!..

— Дурак, то и была не я. Ты менял меня, человек!

Рык демона прервал мгновенный разговор. Приближалось сверху черное лицо и клубились вокруг руки с сотнями пальцев-червей.

— Яша…

Голос, тихий и неуверенный, пришел из темноты, где густо выросли молодые леревья и бегали, шурша, маленькие звери.

В наступившей тишине в пятно света вошла Наташа, щурясь и разглядывая все вокруг с удивлением проснувшегося в незнакомом месте человека. Длинное тело ее колебалось при каждом шаге и блики отмечали закругленные чешуины бывшего платья. У плеч чешуи становились прозрачнее и сходили на нет, врастая в кожу. Она шла маленькими шагами, делать шаг больше ей не давал подол, расчерченный серыми перьями полупрозрачного плавника.

Проходила мимо качающихся силуэтов, всматриваясь в залитые красным светом лица и стеклянные неживые глаза. Прошла рядом с Ноа, почти задев ее и не обратив внимания на смуглую разноцветную фигуру. И, так же обойдя Витьку, встала рядом с черным столбом демона, подняла вверх светлое лицо слепой.

Витька вспомнил, как на склоне холма клубился Хозяин места, пожирая принесенную ему длинную рыбу, и понял, вот сейчас тот протянет извилистые пальцы и подхватит полуженщину-полурыбу, вспарывая нежную чешую, подтянет ее к светящемуся круглому рту.

— Яни мой, Яша, — протянутая рука коснулась черного дыма. Вошла почти до плеча и дымные завитки поползли по светлому серебру кожи, захлестывая шею. Вторая рука поднялась и тоже погрузилась в зыбкую массу.

— Ты здесь. Что ты делаешь здесь? — голос демона стал тише.

Она прижалась к колеблющемуся телу, почти утопая в нем, и демон зарычал. В его рыке — недоумение и тягость, будто там, внутри крика сидело что-то и хотело вырваться. Глаза Наташи становились ярче, в них копилась боль, она видела ими что-то, погружаясь все глубже, и увиденное разгоралось на дне ее глаз, выжигая их до синевы. Продолжая обнимать черный столб, повернулась и оглядела всех, зрячими, все понявшими глазами. И под ее взглядом осока заколыхалась, показывая Риту и Сирену, мужчину, шкатулку у его ног, присевшую на корточки Людмилу Львовну, та все еще ловила сбежавших тварей.

— Нет, — сказала тихо, шелестом. И повторила голосом, налившимся силой печального знания:

— Нет! Я для того, не они. Я решила сама и согласна. Их оставь. Они любят.