Двое стояли перед темным входом. Белели наклонившиеся скалы, смыкаясь поверх черного рта. Рот-пещера дышал ветром, толкал в лицо теплой лапой и слышался изнутри его нудный однообразный вой. Время тикало в витькином сердце, но войти, не помедлив, не мог. Ноа тихо стояла рядом, касаясь локтя.
Он хотел спросить. Что-нибудь. Чтоб стало легче. Но все вопросы получали мысленные ответы или знание о своей сейчас ненужности. Посмотрел на спутницу сбоку. Четкий профиль на фоне белесого камня, сверкающий глаз. Остальное потеряно в темноте. Вздохнул и пошел в лабиринт, держа в памяти крик из сна о пещере.
— Не сейчас, — сказала она за спиной.
Он собрался немножко обрадоваться, но добавила:
— Будет, потом.
И память пришлось отогнать, зажать в кулаке воли. Потом, так потом.
Шел, трогая неровную, почти не видимую стену. Присутствие Ноа за спиной успокаивало. Слышать бы ее шаги, но ветер уносил звуки, притаскивая на их место вой, нудит и нудит, скорее бы уже выйти на воздух и все закончить.
Сверху скалы то сходились, то размыкались, и тогда, если вовремя подымал голову, видел несколько звезд. Постепенно глаза привыкли, шел уже быстрее, чуть касаясь стены. И задохся от неожиданности, когда жесткая рука вдруг перехватила запястье и дернула на себя. Провалился в боковой проход, обдирая на плече рубашку.
— Не ссы, братуха, на то и я, чтоб ты не дрейфил.
В темноте сверкнули узкие глаза. Витька оглянулся назад, выдирая руку из цепкой лапы.
— Что, бабу свою звать будешь? Не надо, не придет, — Карпатый дышал вольно, хорошим табачком и коньячным духом, — не понял еще? Подставит тебя не за собачий чих, ты ей — мяса кусок. Не человек она.
— Слушай, время идет. Мне надо…
— Погодь, сказал.
Крутанувшись, собеседник отрезал ему выход в главный коридор и толкнул в черную щель.
— Тут проскочим, сбоку. У меня все просчитано. Пока ты там турусы разводил, я все высмотрел. Короче, телка бухая дернула первая. За ней твой босс-качок рванул. Иди-иди, не споткнешься.
Он тяжело дышал, толкая Витьку все дальше.
— Вы двое, как меня грохнули, лана, не дергайся, я уже пообтерся, привык… Вы с нечистью такой связались, что просто держись. Ну ладно, телка твоя нарисованная, тебе от нее не деться, разве что кожу снять. Но ты? Тебя ваще занесло, ты хоть понял, куда? Тихо там, потолок низкий!
Витька машинально пригнул голову под белеющий камень.
— Босс твой, ты ж видел, дым всякий и чуть ли не сера. Ты в бога-то веришь?
— Не твое дело.
— Да и хрен. Главное, я, пока вы соплями умывались, сам себе понял вещь. Тут — сила. Он видишь, целый район подмял. Уважаю. Но нечисть — не люблю.
Впереди по темноте засветили точками низкие звезды. Витька почти побежал. Карпатый ухватил его за рубашку:
— Стой!
Дернул к себе и сунул под нос запястье со светящимися зеленью циферками:
— Стрелки видишь? Еще пяток минут есть, пока они там воют. Покурим?
— Что ты хочешь от меня? — спросил Витька с отчаянием, чувствуя, как ходит по горлу стрелка, тик тик тикк, укалывая острым кончиком.
— Да блядь, тормози! Сказал — успеем.
Щелкнула в темноте зажигалка, метнулся в сторону выхода слабый огонек. Карпатый затянулся, освещая ухмылку и приплюснутые ноздри, нависшие тенью над узкими глазами брови, потный лоб. С удовольствием выпустил дым и ткнул Витьке сигарету:
— На. Нервы успокой. Порядки лучше плавно наводить, с расстановочкой. Пять минут и двинем.
Витька бросил под ноги горящую сигарету. Карпатый хмыкнул, прислонился к нависающей стене, сутуля плечи, чтоб удобнее стоять. Засветил огонек второй раз.
— Значит так… — кончик сигареты разгорался и тускнел, — знаю я, что ты собрался делать. Сейчас за телкой идешь. Она тебе — никто. Жалеешь. Добрый. Ну да хрен с тобой. Но еще вопрос — получится ли? Ты ведь, Витяй, слабак. Помнишь, бабу свою спасти не смог, помнишь?
— Заткнись…
— Это почему? — Карпатый удивился весело, — я ведь теперь вроде как ты. Значит и ты ее, того, вместе со мной, — он загоготал и со стенки сорвалась летучая мышь, замельтешила легкими крыльями. Отмахнул ее рукой, метя сигаретой по крылу. И, оборвав смех, продолжил:
— Чмо это местное — сила. Потому не выйдет у тебя, Витек, без Карпатого не выйдет. А со мной — ништяк. И кобру твою подключим. Понял? Ты главное, не мешайся. У нас с ней контакт налажен хорошо, еще с того мочилова, во дворе у тебя. Ты главное, кивни. И делай, что скажем. Минута в минуту уложимся. Будет нам Витек, малиновый раёк. «Эдем», то есть. И клубничка со сливочками.
Под ногами на камнях догорала сигарета. Витька наступил на огонек. Спросил:
— А что хочешь? За это?
— Я? Чудак ты, паря. Я при чем? Себя спроси, чего хочешь? Был ты мальчиком на побегушках, Сеницкий тебе нос натянул на жопу, а потом его братки кашу из тебя делали. И, если бы не я, а? А?
— Я другое спросил.
— Да не дурак я! Две минуты у тебя. Ты заглянь, поглубже. Если заместо дымного урода, который бля рыбу жрет с кишками, — мы с тобой? Все готовенько, бери да трудись. Ты добро будешь разводить, школы, детки, искусство, то да се.
— А ты?
Белое лицо Карпатого дернулось и, приближаясь по-змеиному к самым глазам, пахнуло едой и перегаром:
— А ещще глубже глянь… Туда, где телки на привязи скачут… Где сладенько тебе…
Щелк. Щелк-щелк-щелк — медным звоном, дребезжа рваным краем, резануло воспоминание, как снимал и что чувствовал… Прижал камеру локтем и стало больно, будто тюкнула твердым клювом кожу.
— Чего для урода стараться? Слышал я, что он тебе болтал, славы ему захотелось, ага. Под свой мозоль чмошный греб все. И тебя сгреб. А ты и раскис, ходил там, зыркал в свою дырку. А всего-то надо — для себя постараться. Пока случай. И будь потом хорошим, кто мешает?
Отступил от стены, выпрямляясь, глянул на часы. Сказал:
— А промеж собой — договоримся. Люди ведь, Витяй. Не твари какие. По-человечески. Ну? Пора! Время!
Тик, тик, тикк, колола горло стрелка, таща на острие секунды — одну, вторую, третью.
— Дай пройти.
— Так я не понял…
— Нет.
Витька протиснулся мимо твердой фигуры и шагнул к звездам. Ветер обдувал горячее лицо, а в спину кидались слова, дергали тонкую рубаху:
— Придурок. Да все вы придурки, с добротой своей. Ну, кто? Бляденыш мелкий, недоносок патлатый и ведьма старая? Собрались силу победить? Иди-иди, убогенький, но помни, когда юшкой тебя умоют и фарша по скалам не соберешь, Карпатый один тебе предлагал, по-человечески!
Слова клубились, твердели и снова становились мягкими, застревали в дырах среди камней и оставались там, затихая. А Витька, выскочив из лабиринта, уже встал, оглушенный светами, и смотрел во все глаза. Камера больно давила под рукой.
Покатая к пропасти площадка сверкала темной белизной истертого камня. Над головой, в чаше ночного неба пересыпались, медленно кружась, крупные звезды. Впереди, над горизонтом, висела полная луна, набухшая молоком, и вторая, будто налитая кровью — выше. А над краем пропасти мягким веером поднималось зеленоватое свечение бешеной воды. Зеленый свет очерчивал рваные клубы черного столба — демон, в полной силе своей, утвердившись на самом краю, вился толстым древом мощного тела, расправлял в полнеба огромные плечи, и тянулись, охватывая небосвод, длинные руки, сплетая и расплетая отростки пальцев. Демон гудел, мерно, ноющим низким воем, исходящим из круглого рта, казалось, звук сбегал по черному дыму, ползал по его завиткам, добавляя темноты, пуча их, играя дымными мышцами. И на фоне витого столба — маленьким светлым побегом — женская фигура с опущенной головой, облитая серым светом длинного платья.
— Смотришь? Ш-шь… — толкнулся сбоку голос. Ноа стояла и смотрела, вытянув вперед шею, напряженно и с увлечением. Витька повел плечами, как от холодка. Будто в театре смотрит, или в цирке. Шагнул, но она схватила его руку.
— С-стой, с-смотри… Она смелая женщина, знаешь почему? От страданий. Устала страдать. Но и его лишила сил, видиш-шь?
Витька задрал голову и не достал взглядом макушки чудовища, упиравшейся в небо.
— Не вижу. Вон он… какой.
— В нем уже нет человека. Слабеет. Понимаешь? Ш-ш-шь…
— Нет!
— Неважно… Сейчас она прыгнет и он…
— Как прыгнет?
Ветер носился по воле, мешал свет звезд с запахами джунглей, раскачивал края столба, вытягивая завитки дыма. Наташа сделала шаг, прямо в черную массу. Спина ее белела чертой, край подола пластался по светлым камням. Висели тонкие руки. Витька подумал — она сейчас лицом там, внутри, в черной каше, которая воет. И вырвал руку из пальцев Ноа. Пошел вперед, наступая на разноцветные блики.
— Она умрет, — сказала позади Ноа, — ей незачем жить, слишком много страданий. Это разумно. Жертва удержит мир в равновесии.
— Разумно, говоришь, — рванул карман и вытащил фигурку, цепляя за оторванный край ткани. Сжал в кулаке.
— Тогда и я!
— Ты глуп. Горяч. С-стой!
Он побежал, закричав ее по имени, и после вдруг, сморщив лицо, чтоб скорее стекла слеза, наверное от ветра набежала, крикнул другое:
— Наташа! Лада! Стой! Стойте!
И остановился, дернутый сильным телом, обвитый сверкающими расписными кольцами. Узкая голова мелькнула перед лицом и тронул горло трепещуший язык.
— Не мешшай равновессию…
Но, стягивая его тело жесткими кольцами, вдруг застыла, сама спеленутая пронзительным криком из темного лабиринта:
— На-та-шка!
Вася бежал, спотыкаясь и протягивая вперед руку с полузадавленной светилявкой, а за его спиной из черной дыры клубились, выкатывая кольца прозрачных тел, серые жемчугом, коричневые палой листвой, синие срезом металла, черные пером ночным птиц — змеи. И одна, впереди всех — лентой светлого песка под утренним солнцем.
Топча мельтешащие под ногами блики, промчался мимо Витьки и, схватив сестру за платье, обнял, вцепившись руками, потащил из черного варева. Нагнулась сверху бесформенная голова, разглядывая его дырой круглого рта с зубами-пилами.
И Витьку затошнило от булькающих звуков, донесшихся оттуда. Демон смеялся.
Протянулась, вырастая на ходу, толстая, перевитая мышцами рука и мальчик повис вниз головой, дергаясь, размахивая руками, в одной — толстая сказочная зверушка, в другой — обрывок жемчужного платья.
— На сто лет вперед — мяса, — слышались в бульканье и прерывистом вое жирные слова, — удачный год.
Наташа взмахнула руками, подняла голову:
— Я! Не его! Только я!
— Поззздно, оба! — и скалы, все подножия которых были скрыты под цветными телами змей, усеяны холодными глазами и мелькающими в пастях раздвоенными языками, повторяли глухим эхом:
— О-о-о… З-з-з… о-о-о… ба…
Блеснула низкая звезда ухмылкой Карпатого и голос его догнал, наконец, Витьку, шепнув «по-человечески не захотел, да?»
В бликах и реве бешеной воды, в сверкании и вспышках зеленого света, Витька обеими руками прижал змеиную голову к груди. Ноа дернулась, заскользила по телу под распахнутой рубашкой, и, укладываясь рисунком, прирастая, затихла. Подошел и встал рядом с Наташей. Потянул с плеча футляр с камерой.
Размахнулся, швырнул ее камнем, метя в живот бывшему Яше. Закричал беспомощно и зло:
— Подавись ты!
Демон пророкотал животом, проглатывая внезапный подарок, вытянулся и, раззявив пасть, потянул в себя ночной ветер. Закачались луны, плеская вниз кровь с молоком. Перед Витькиным лицом качнулась рука мальчика и на ней — дешевые часы с рожей пирата. Блестящая стрелка почти уткнулась в полночь. Он вцепился в руку и потянул, стискивая зубы, желая изо всех сил, лишь бы тот не закричал, раненым зайцем, как там, во сне. Дернул сильнее и мальчик упал, свалился неловко, подвернув ногу. Пала к нему Наташа, взмахнув руками, прижала к себе, целуя грязное лицо:
— Васенька, иди, иди… Малыш. Там… Манюня моя. К ней. Я скоро. Уйди сейчас.
— Нет!
Демон рос, закрывая небо, нагибался, чтоб поместиться в нем. Дым твердел и свет звезд разбивался о черные бугры. Все шире раскрывалась пасть и вода под скалами ревела, разрывая уши.
«Вот и все», Витька глядел на разверстую черную дыру, окруженную буграми тверди, «вот пещера, шел и шел к смерти каждую ночь, а думал-то…»
Наташа отшвырнула брата Витьке в руки. Поднялась и кинулась в черный дым, там, где в стволе еще клубились не затвердевшие дыры. Мелькнул край платья, исчезая. Демон завыл, в голосе его слышалась злоба и недоумение, изогнулся, треща и осыпая куски черного камня с блестящими изломами. Взмахнул руками над зеленой водой.
— Дай! — крикнул Вася, колотя Витьку руками по груди.
— Что? — гул и рев становились сильнее, ветер крутился, не покидая площадки, и над краем бухты поднимался столб зеленой воды, закручиваясь, подхватывая краями звезды.
Витька сунул мальчику фигурку и пополз, оттаскивая его от края.
Вася вырвался, откатившись, вскочил. Зеленый свет бешеной воды очертил щетку коротких волос на круглой голове.
— Степь да трава, рыбы да вода, люди и звери, идите в райские воротА! Дышите, гуляйте, горя не знайте! — закричал, мешая крик с плачем. Стоял маленький, протянув вперед дрожащую руку.
— Степь! Да трава! Рыбы! Вода! Закройте черные воротА, не… — он заплакал, горько, сильно и снова закричал, глядя, как летит в столб зеленой воды длинная серая рыба с жемчужным хвостом. Размахнулся — бросить фигурку сестре.
— Уб… Уббб, — рокотал демон, врастая каменными ногами в обрыв, ширясь и закрывая от глаз падающую Наташу.
— Степь да трава, рыбы да вода! — заорал Витька, подхватывая стоящего на самом краю у подножия черной шевелящейся скалы мальчика. Посмотрел с ненавистью на черную пещеру рта, окаймленную по краям ломаными зубьями, сверкающими в лунном молоке. И замолчал на вдохе, почуяв, — из-за спины идет волной свежий, теплый запах.
…Как мягкая рука по волосам, когда в детстве пил молоко, прибежав с улицы, и мама… Летний запах трав смешивался, ложился на лица, втекал в ноздри и в горло, гладил щеки и шею.
— Степь да трава, маки, полынь, чабрец, череда, мелкие звери, птицы и небо, — пришел с летним ветром сильный и спокойный голос, — рыбы в морях, люди в домах, живы-мертвы, из времени в небо, из неба на землю, через миры, снизу и сверху, все прорастает, стебли сплетает, семя кидает, зреет и кормит и вновь умирает…
Лариса стояла, держала в руках раскрытую на умных древних словах книгу. Книга дышала, шевелила листами и капал из корешка светлый млечный сок на спины молчащих змей. А женщина в сбившемся на плечи платке, с распустившейся косой и в расстегнутой старой куртке, стояла, и в свете мельтешащего времени лицо ее было старым и молодым одновременно. Стояла и, не глядя в книгу, повторяла за мальчиком неловкие детские слова. Слова любви и заботы — обо всем, что живет, жалости ко всему — чему суждено умереть.
— Уббб, — рыкнуло в глотке демона. Трещины зазмеились по черному камню, обваливая из нутра блестящие, как уголь, куски.
— Сейчас! Бросай сейчас! — крикнул Витька, показывая на высыпающееся дупло в центре черного ствола, и остановился, когда сердце толкнуло его изнутри:
— Нет, подожди!..
На узенькой тропинке, прислушавшись, Генка подтолкнул Риту вперед:
— Видишь? Вон светит. Это дома уже. Быстрее.
— А ты?
Но он уже бежал обратно, закрывая лицо рукой от низких ветвей, и бормотал на ходу, вскрикивая громче, когда нога натыкалась на гнутые из земли корни:
— Степь… трава… море и рыбы… Да скорее же!
Под самой скалой упал, подвернув ногу в расшнурованном кроссовке, застонал и ударил кулаком по широким зубчатым листьям. Посмотрел на часы на руке. Задрал голову к дыре лабиринта и, глядя на радужное марево, что пульсировало над мысом в такт последним секундам уходящего года, зашептал, закричал, скручивая сердце, изо всех сил кидая себя туда, куда не успел, словами и желанием — не убивать, не у-би-вать, а спасти!
— Идите в райские воротА… живите!.. дышите!!.
С грохочущим треском из брюха демона вывалился огромный обломок и через дыру, вместо неба, засверкала зеленая плоть воды.
— Давай!
Вася размахнулся и изо всех сил бросил в дыру фигурку.