Меру и Тику

Меру пел. Сидел на бугристом полу и не чувствовал, как жерди давят ноги и бедра. Больной рукой, обвязанной полосками лыка, обнимал Тику за скособоченные плечи, в здоровой держал кувшин с оттой. Когда замолкал, чтобы горло немного отдохнуло, становилось слышно через дальний шелест дождя, как потрескивают в отте юркие болотнички. Тику кивал песне, а в паузе поднимал косматую голову и провожал взглядом каждый глоток отты. И снова кивал, когда охотник подсовывал ему ко рту узкое горлышко кувшина, - вытягивая губы, ловил на язык струйку хмельного напитка.

- Не бойся, дружище, я - Меру-охотник, у меня одна здоровая рука, но зато верная, не промахнусь. Открывай только рот.

И Тику послушно открывал рот.

Сначала он боялся спросить, что там, в сером тумане, увидел гость. А потом лицо Меру испугало его. И он решил: пусть выпьет, пусть. Знание всегда тяжело. А когда кувшин опустел больше, чем наполовину, Тику забыл. Вернее, решил: потом, всё потом. Они так хорошо сидят, поют. Двое мужчин, друзья. У Тику давно не было друзей, и рука Меру на плече грела, кости переставали болеть.

- В лес ты бежишь, моя ты моя,

всё равно догоню, моя ты моя!

Меру подтолкнул старика, и тот подхватил скрипящим голосом:

- От меня убежишь в траву ты, в траву.

Но поймаю тебя любовью своей!

- Своей! - вскрикнул, повторяя припев, и замолк, потому что Меру остановился, перестал качаться и опустил голову. Стукнул об пол булькнувшим кувшином. Снова в тишине, шелестящей дождем, зашептались болотники в остатках отты.

- Расскажи о своей жене, Тику.

- Моей?

- Ты сказал, был женат. Где она? Расскажи.

Тику снова увидел окраину деревни, старый плетень, увитый острыми листьями. И Карью. Солнце покрасило её плечи в золотой цвет, а лицо в тени, и Тику понял - не помнит он лица. Плечи золотые помнит и то, что скулы треугольные, как у лесного енота, а глаза забыл и рот. Каритоа-Карья-Керессе. Она сажала у хижины цветные вьюнки и любила спать на боку, закинув на мужа горячую ногу.

- Ты плачешь, дед?

- Нет... Нет! Разве охотники плачут, Меру? У меня была красивая жена. Её собирали в хижину другого, для первой любви. А я украл. Ударил. Не сильно, только с ног сбил и забрал с собой. Она была тяжёлая, мы потом смеялись, после. ...Нёс, уронил в кусты, думал, убежит. А она выползла и села на траву, стала выбирать из волос ветки и листья. Посмотрела. Н-на меня. В каждом глазу её была звезда.

- Вот уж ты удивился..

- Не-ет. Я знал! Потому и украл. За рекой. Это было. В дальней деревне, три дня пути по тропам. Остался там.

- Так ты отсюда? Когда ж это было, старик?

- Моя родня жила тут. Все уже умерли. Но я не такой и старик. Вождь Мененес всего на одну руку, - и он растопырил дрожащую пятерню, - всего на одну моложе меня.

Меру в слабом свете попытался рассмотреть лицо Тику.

- Ты его знал? Т-тогда знал? А?

Тику не ответил. И Меру, помолчав, сказал невпопад:

- У Мененеса- молодая жена. Одна из многих... его.

- Да.

Меру сгорбился, убрал с плеча старика руку и положил обе на колени, свесил тяжёлые кисти. Хмель уползал из их голов, пугаясь вопросов и мыслей.

- Ты знал, что он... Что он сам увёл жену и дочь.

- Знал, Меру. Я приходил. К матери из-за реки, помогал ей. И утром, когда собрался обратно, ведь у меня там Карья, встал рано, до Айны. День был праздничный, и не было охоты, все спали ещё, все, кроме утреннего тумана. И Мененеса. Я встретил их на лесной тропе. Мененес держал за руку свою первую жену, а та вела дочь. Прошёл, будто меня нет. А потом догнал, у реки. Один. И посмотрел. А ведь я был старше и уже был хорошим охотником! Но... Он сказал, чтобы я не приходил больше, а за моей матерью они присмотрят. Сами.

- Присмотрят, значит...

- Я не приходил больше.

- А потом? Как ты жил?

- Я был - дурак. Знаешь дураков? Они... Я был жаден до знания, собирал его, как... как безумная старуха собирает у реки цветные камушки, прячет и забывает. Кто-то внутри ел меня, не давал жить. Я уходил в лес, кружил-кружил, у-у-у. А потом услышал про орехи ош. С-семена ош...

- Серые бабочки.

- Да-а. А я уже собрал всё, что знал. Больше не было мне! Ни крохи знаний. И тогда я понял! Понял!

Голова Тику тряслась, по лицу бежали тени и блики огня. Меру сбоку взглядывал, болезненно морщась тому, как проходит по морщинам пьяного старика его прежняя жизнь.

- Если найду их, семена ош, получу целый колодец! Нет, реку! Море того, что можно спрятать. Тут!

Он ударил согнутой рукой в лоб, завешенный жидкими прядями волос.

- И ты ушёл их искать?

В прохудившемся углу большой хижины мерно падали капли, одна за другой, казалось, что там, в просторной темноте, кто-то ходит на тонких, как соломины, ножках. Потрескивал забытый на полу кувшин.

- Моя Карья... Она пела и плела венки из любимых цветов. И всё ждала меня. А я. Уходил каждый день, когда не было охоты. Я забыл лицо своей жены, Меру! Не сейчас... Ещё когда... молодой и здоровый. Ночевал в лесу и возвращался, ел, у нас всегда была свежая и вкусная еда. И снова уходил. А она ждала меня и встречала. Пела, расчесывая волосы. А потом я ушёл. Она стояла, держала руку у лба, чтоб Айна не мешала смотреть мне вслед. А потом я стал такой...

Он упёр руки в колени и тяжело поднялся. Покачиваясь, поворачивался, показывая сидящему охотнику перекошенную фигуру и болтающуюся кривую руку. Блеснули зубы в рваной щеке.

- Охотники нашли меня на краю пожара. Принесли сюда и лечили. И никто не узнал меня. Только Мененес. Он ведь не зря вождь, Меру.

- А твоя мать, старик?

- Давно умерла. Я - один.

- Но твоя жена там, за рекой. И может быть, она родила тебе сына?

- Или дочь. И ей дали другого мужа. С ровными руками! У него не ноют кости... Отта теперь моя жена.

Он свалился на колени, опрокинул кувшин над кривым ртом. Протянул охотнику. Тот посмотрел, как по жидкой бороде ведуна, извиваясь, ползут болотники, и взял кувшин, сжал в руке узкое горло.

- А орехи? Ты нашёл их?

Тику засмеялся. Голос его скрипел и кашлял.

- Нашёл, Меру! Всё нашёл! Посмотри! Большая хижина, еда. А орехи мне приносит вождь Мененес, да будут боги к нему и так и эдак. И я могу есть знания, приходящие с бабочками, рвать их, как мясо, или складывать в сундуки! А когда во сне приходит Карья и стоит, заслоняя глаза от света, я пью отту. Наверное, я счастлив, Меру.

- Ты дурак, старик.

- Да.

- И я тоже.

- А-а-а! Я говорил!

Меру наклонил кувшин и через зубы выцедил остатки отты, сплюнул на пол червей. Прислушался, призывая хмель. Тот не торопился в ясную тяжелую голову.

- Старик, я жил, не думая. И что? Теперь я в горе и ты ещё больше прибавил мне его. А теперь плетёшь, что знать - нельзя? Показываешь свои шрамы?

- Э-э... Не путай! Ты не думал. И я не думал. Что толку от знаний, сложенных в угол? Их надо брать, как ты берёшь для копья новые наконечники, когда старые затупились. Их надо думать! Так думай, охотник! Ты получил от меня подарок, ты сильный мужчина. И может быть, твои женщины останутся с тобой.

- Я... - начал охотник медленно, не зная, что скажет.

Старик вытянул дрожащую руку:

- Не надо, Меру. Ты узнал. Иди. Там твоя жена, и пусть она не встретит тебя прутьями за то, что ты выпил. Спи и думай.

Охотник поднялся. В полумраке белела перевязанная рука. Конец повязки распустился и болтался в тёмном воздухе. Меру накрутил на палец полоску лыка и стал стаскивать, разматывая. Тику равнодушно смотрел.

- Уже не болит, - согнул и разогнул руку.

- Иди. Да будут с тобой, - Тику помедлил, - ну... пусть боги.

Меру покачнулся в дверях, ухватился за притолоку. И шагнул в темноту.

Деревня спала. На половине дороги, когда вдалеке уже виднелся огонёк на пороге его дома, Меру остановился. Держась здоровой рукой за перила, оглядывался, мерно дыша, чтобы отта выветрилась из головы. Мир плыл вокруг и вдруг останавливался, чтобы просвистеть птицей или всплеснуть водой, срывающейся с мокрых веток в другую воду. Меру задрал голову, глядя в небо, потому что страшился увидеть в ветвях и в тумане то, что узнал. Но перед глазами в остатках серого тумана двигался, пошевеливая цветной чешуей, огромный змей, охвативший весь мир, держал в пасти кончик хвоста. И внутри кольца - люди, зверьё, деревья, реки, текущие в море. И чёрные пещеры, куда уводили змеи сбереженных ими от случайных смертей женщин, мужчин и детей. ...Небо, в которое смотрел Меру, ничем не отличалось от черноты увиденной им пещеры. Он затряс головой, не желая вспоминать дальше, что там, внутри черноты, в которую идёшь навстречу мутному желтоватому свету.

Но увиденное, придя, не хотело оставлять его. Зажмурил глаза, надеясь, что картины исчезнут, но они были. Ухватился за ствол дерева, прижался, задевая локтем и головой низко висящие ветки. С листьев полилась на плечи тёплая ночная вода, намочила волосы и лицо. Стало полегче. Отпустил корявый ствол и пошёл дальше, упорно глядя на огонёк.

"Там нет Онны. Я бы увидел. И Оннали нет", - повторял в такт шагам, надеясь не испугать жену выражением лица. Но следом вползала мысль: "пока нет".

Потому что в показанном серыми бабочками время перепуталось - там были люди, которые ещё сегодня днем ходили по деревне и здоровались с ним. Много людей. И ещё - вовсе другие. Не отсюда. Черноволосая девушка, по возрасту вполне может быть чья-то жена, висела, распластанная в змеиных петлях по неровной стене. Худая, со светящейся белой кожей и чёрными, как ягоды плетника, глазами. А в нишах стен стояли, свесив руки, мужчины, будто спали. И Меру узнал охотника, пропавшего в лесу ещё до прошлых дождей.

"Я буду думать. Я - охотник, лучший! Как скрадываем нового зверя, думая, куда он идёт, и чем убить... так я - буду думать, со знанием Тику вместо копья и лука".

На пороге хижины снова посмотрел в чёрное небо. И увидел в еле угадываемых просветах иголочки дальних звёзд. Скоро дожди закончатся.