Чистенький, свеженький и отутюженный, Тристрам сидел с родителями.
– Хороший сегодня денек, правда, милый? – спросила его мама.
– Да, отличный. Мы ездили за город.
– Ты, Дженни и Келвин? – спросил отец.
– Да. Машинка у него классная. Там и радио, и крыша раздвижная.
– А Филип не ездил?
– Ты же знаешь, что нет. Он весь день сидел дома.
– Дело не в этом. – Джеффри Холланд взглянул на сына. – Почему ты не взял его с собой?
– Но Келвин его даже не знает. И он его не приглашал. Что я мог поделать?
– Вполне мог Келвину подсказать. Брат только что приехал. Неужели тебе не хочется с ним побыть? Показать город. Познакомить с кем-нибудь.
– Ты прав, папа.
– Почему же ты этого не сделал? – Не подумал.
– Это не ответ, Тристрам. Я спрашиваю, почему ты не взял с собой брата?
Диана Холланд опустила журнал.
– Но он уже ответил, Джеффри. Он сказал, что Келвин Филипа не приглашал. А взял их за город именно он.
– У нас с Тристрамом мужской разговор, так что просьба не вмешиваться. И он прекрасно понимает, о чем идет речь. Я прав, Тристрам?
Тристрам смотрел прямо перед собой.
– Понимаешь ведь, а? Мама думает, что ты все еще нуждаешься в ее защите, но ты прекрасно знаешь, к чему я клоню. Я жду ответа.
– Но я уже сказал – Келвин его не звал.
– Это отговорка, а мне нужен ответ. Тебе последнее время слишком многое сходит с рук. Твоя мама готова разрешить тебе все.
– Джеффри!
Диана Холланд поднялась.
– Видимо, она и сейчас хочет защитить. Оставь его, Диана. Он сам за себя может постоять.
– Господи, Джеффри, Тристрам тут совершенно ни при чем, ты сам знаешь. Оставь мальчика в покое. Если тебе кого-то позарез нужно ударить, ударь меня, но ребенка не трогай.
– Ты считаешь, что без тебя ничего обойтись не может. Но тут разговор действительно мужской. Либо сиди и молчи, либо выйди, если не хочешь выглядеть глупо.
Она посмотрела на Тристрама, но тот словно окаменел. Сидел и молчал, чуть побледнев.
– А-а, все вы одинаковые. Что ж, поиграйте в мужчин. Ничего вы не понимаете. Ни тот, ни другой.
И она вышла, хлопнув дверью.
– Итак? Я жду ответа. Так больше продолжаться не может. Я надеялся, что с приездом брата все придет в норму. Но ты стал еще хуже. Так вот, послушай. Ты взял себе в голову, что можешь делать все, что тебе заблагорассудится. Я не знаю, чем вы там целыми днями занимаетесь с этой девочкой, но этому надо положить конец. Я не говорю, что ты должен перестать с ней встречаться, но надо и о семье не забывать. Твоя мама из-за всего этого совсем извелась, а теперь, значит, брата тоже побоку? Дженни – замечательная девочка, не сомневаюсь, что она тебе очень нравится, но ты еще совсем ребенок, а мы все-таки твои родители…
Тристрам, еще сильнее побледнев, встал и взглянул отцу прямо в глаза. Отец, удобно сидевший в кресле, поднял голову.
– Ты ничего, – с расстановкой, негромко и взвешенно произнес Тристрам, – ничего не знаешь.
Отец резко поднялся и одним коротким движением влепил сыну пощечину. Голова Тристрама дернулась в сторону, но он медленно ее повернул и снова взглянул на отца.
– Извини, – опять-таки негромко и с расстановкой сказал он, – но ты ничего не знаешь и не понимаешь.
– Выйди из комнаты. Когда придешь в себя, наглости и самодовольства поубавится, можешь вернуться, и мы поговорим. А сейчас – выйди.
На лестнице Тристрам встретился с матерью. Она окинула его быстрым взглядом, но не сказала ни слова. На кровати Тристрама лежал Филип.
– Я слышал, отец на тебя кричал. Что-то он разгулялся. В чем дело?
– Ни в чем.
– Так не бывает.
– Он решил, что ты должен был с нами поехать за город.
– Что? С тобой, с ней и Келвином? Ничего себе, шуточки. С вами тремя? Это у него что-то с головой.
– Не знаю, что у него с головой.
– Спятил, вот что. Ну, и чем же вы занимались?
– Поехали за город, там погуляли.
– Да ну? Погуляли, значит? Ты и Дженни погуляли, вот и все развлечение. Вы с ней, я так понимаю, все время гуляете.
– Сам не знаешь, что несешь.
– Ой ли? Видел я вас, голубочков, и с Вероникой разговаривал. Вы же все время вместе. И ты мне будешь говорить, что вы только и делаете, что гуляете? Ха-ха.
– Дурак ты.
– Не хочешь отвечать. А я спорить готов, что ты ее долбаешь. Спорить готов.
– Нет. И вообще, оставь меня в покое.
– Долбаешь, спорить буду.
– Отстань.
– Что, скажешь нет?
– Оставь меня в покое, говорят тебе.
– Я тебя никак расстроил? А что это значит? Что я прав.
– Шел бы ты!
– Ну, оставлю я тебя в покое, что будешь делать? О своей Дженни мечтать? Над вами же все смеются. И ты будешь мне рассказывать, что ты ее не попробовал? Двадцать девушек невинных пригласили погулять, на гулянке умудрились все невинность потерять.
– Катись на хрен.
– Ой, обидели ребеночка, сейчас заплачет. «Оставь меня в покое». «Катись на хрен». Оставь нас с Дженни в покое. Ой-ой-ой.
Тристрам схватил с подоконника мраморный кругляш – пресс для бумаги – и кинулся через всю комнату на брата. Усевшись тому на грудь, вскинул руку с прессом над головой.
– Сказал, оставь меня в покое. – Глаза его горели недобрым пламенем, рот вытянулся тонкой ниткой. – Не отстанешь – убью. Убью, понял?
Филип посмотрел на кругляш, потом на лицо брата.
– Ладно. Ладно. Успокойся. Пошутить нельзя. Слезай.
Тристрам отпустил Филипа, и тот секунду подумал – а не надрать ли нахалу уши? – но, еще раз взглянув на брата, решил, что не стоит. Он выскользнул из комнаты и остановился на площадке. «Оставь меня в покое». Скопировав таким образом брата, он ушел в свою комнату.