– Восемнадцать лет, а вид такой, будто со смертью в жмурки играл. Когда лег спать?
– Поздно, мама.
– Знаю, что поздно. Во сколько? И чем вы занимались?
– Ходили в «Голубую канарейку». Ты сама сказала, что мне надо развлечься.
– И как, развлекся?
– Вроде бы.
– А когда пришел, все чем-то гремел. Надеюсь, ты не напился?
– Нет, мама. Я телескоп устанавливал.
– Я знаю, что ты был на крыше. Я так отцу и сказала. Но в час-то ночи?
– Да, мама.
– Я говорила отцу, что покупать телескоп не надо. Теперь ты совсем спать не будешь.
– Если повезет, мама.
– Что?
– Нет, ничего.
Поспать мне как раз довелось – к сожалению. «Голубая канарейка»? Голубая офигейка, чтоб мне пусто было! Стояла полная луна, поэтому Дженни, видите ли, понадобилось задернуть занавески. А я пялился на нее сквозь пятифутовую алюминиевую трубку, изучал занавесочку. Черно-голубая с красной крапинкой. А полюбоваться на ее фигурку – фигушки.
Надо же, такое расстройство после такого позорного вечера в этой Голубой одурейке! Пригласи ребят, сынок, покутите немного. Покутить, папа? Вы же так это называете, сынок? И дает мне десятку. Да уж, папочка, покутили. Педро, Джеффри, Пол и Саймон – они все ушли из школы и теперь работают, все мои бывшие друзья. Они сказали – давай устроим мальчишник. Никаких баб. Я себе подумал – где их взять, этих баб? Короче, пришли мы в эту «Голубую канарейку». Давай, Келвин, еще по одной. Давайте, ребята, гулять так гулять. Слушай, старый, ты посмотри, какой товар! Такой бюст, что через пего к личику не подберешься, а, Келвин? Давайте, братва, сделаем Келвину подарок на день рождения? Эй, грудастая, иди сюда, познакомься с нашим другом. У него сегодня день рождения, он угощает. Хочешь выпить, грудастая? Да не нравится мне ваша грудастая! Уберите ее отсюда с ее титьками, которыми можно в футбол играть! Что, Келвин, неужто ты ее не хочешь? Ну, в чем дело, спрашивает она. Да вот, у нас тут именинник, а ты – подарок на день рождения. Я? Подарок? Вот этому? Ну да, кому же еще? Вы, что, ребята, совсем сбрендили? И давай все дружно ржать, а мне что оставалось? И я вместе с ними. Потом раздолбай Педро говорит: он парень что надо, это шмотки весь вид портят. А под ними, между прочим, – крепкое и мускулистое тело. Ты бы его видела в форме. В какой такой форме? В школьной, в какой же еще? Он ведь у нас школьник. Тут она едва концы не отдала. Ну и я как бы повеселился. Но, кстати, ребятишки мои в этот момент что-то поскучнели, рожи у них вытянулись – жалеют, небось, что школу бросили. То-то же, посмотрим, кто будет смеяться последним. Ко мне еще эти сисястые футболистки будут в очередь стоять.
В общем, приплелся я домой – и на крышу, к телескопу. Пару минут созерцал звезды, но разве какая-нибудь звезда может сравниться с девичьим сосочком? С неба звездочка упала, стало на небе темно… тоска, да и только… Дженни, я хочу… но ее занавеска задернута.
Что же это за кретинская жизнь, и все в ней через задницу? И матушка орет, что к тридцати я с таким режимом сдохну. И вообще, сынок, будешь омлет или тебе налить опохмелиться? А, сынок?
Почти всю следующую неделю моих детишек я не видел. По дороге в школу и из школы Тристрам мне как-то не попадался, в школе наши пути тем более не пересекались. А понаблюдать за Дженни не удалось по техническим причинам – все вечера шел дождь, а мокнуть на крыше ради мимолетного видения – я еще не настолько очумел.
В субботу утром я здорово разоспался. Едва выбрался из постели, в комнату вошла мама. Я тут же снова нырнул под одеяло. Могла бы и не входить без стука, должна знать, что я стесняюсь.
– Да, мама.
– Пришла посмотреть, ты все еще дрыхнешь или уже встал.
– Уже встал.
– Где же встал, когда лежишь.
– Сейчас спускаюсь.
– Яйца вкрутую будешь?
– Угу, спасибо.
Я для порядка постонал, позевал, потянулся как следует, высунулся в окно – привет, свежий воздух! Привет, привет, привет. Посмотрел в сад Траншанов – там в шезлонгах рядышком, развалясь, сидели Дженни и Тристрам. Возле них – стопка школьных учебников. Они не разговаривали, а зыркали глазами по саду, искали, на чем бы остановить взгляд, о чем бы поговорить, – короче, как-то даже тяготились обществом друг друга. Почему каждый раз, когда я ее теперь вижу, у меня все словно замирает внутри, и все мои силы переползают вниз, в мой осатаневший член? Стоило мне посмотреть на нее, и все тело сковывала какая-то тупая боль. Мне никогда не заставить ее прикоснуться ко мне, да и самому к ней не прикоснешься… но мне все время так этого хотелось! И вот Тристрам растянулся рядом с ней, позевывая, не зная, что сказать. Ну, пусть ему всего четырнадцать, он, что, не видит, рядом с чем лежит? Нашел время зевать. Ну, мальчик, прикоснись к ней.
Она увидела, как он зевает, и захихикала.
– Когда у тебя рот открытый, ты такой смешной! Он улыбнулся ей, потом они заулыбались вместе.
– Мама говорит, когда я улыбаюсь, я похож на старичка. Правда, что ли?
– Вроде нет. Как думаешь, Келвин поможет мне с математикой?
– Сомневаюсь. Он уж сколько лет как все это прошел. Тебе мог бы помочь я, да у вас, небось, по-другому учат. И спрашивают по-другому. Может, у нас даже программы разные. – Он вопросительно взглянул на нее.
– Вряд ли. Мы же в одном районе, скорее всего, программы у нас одинаковые. Келвин, конечно, мне поможет, даже без особого труда.
– А ты разве его так хорошо знаешь?
– Мы живем по соседству с тех пор, как я родилась, но… Кого я плохо знаю, так это тебя. Если бы мама не велела мне с тобой поговорить…
– Ну, со мной тебе проще. Я тебя старше всего на год.
– Откуда ты знаешь?
– Сказали.
– Кто? Кто сказал?
– Не помню.
– Это нечестно. Ты все помнишь.
Голос ее зазвучал жестче, собраннее – как у ее мамы.
– Сам догадался, – сказал Тристрам, едва заметно улыбнувшись.
– Неправда. Тебе кто-то сказал. Вероника!
– Нет. Не она.
– Кто же тогда?
Голос такой же собранный, но еще и жалобный.
– Говорю же, не помню. Правда.
– Не хочешь и не надо. А помочь я попрошу Келвина.
Тристрам вздохнул, давая понять – «как хочешь, дело хозяйское», и, не говоря ни слова, стал собирать книги. Потом небрежной походкой подошел к забору, перебросил через него книги и полез сам. Когда он перевалился на свою сторону, джемпер зацепился за штакетину, и на какой-то жуткий миг Тристрам повис. Вспотев от натуги, покраснев, он аккуратно отцепил джемпер и спрыгнул вниз. Оглянуться на Дженни не посмел – но она и не думала смотреть ему вслед. Она уже ушла в дом, демонстративно не оборачиваясь.