Этот афоризм приписывается Уинстону Черчиллю, который после начала «холодной войны» именно так определил один из наиболее существенных признаков «Страны Советов». Ему же принадлежит другая исчерпывающая характеристика режима: «В советской России всё запрещено, а то, что разрешено — то обязательно». На страже секретов стояло, наряду органами тайной политической полиции, цензурное ведомство. С течением времени охрана военных, экономических, экологических и прочих секретов стала доминировать в его практике, тем более что политический и идеологический самоконтроль в позднейшие годы все более и более стал отдаваться на долю редакторов и самих авторов.

Об этом свидетельствуют, помимо прочего, ежедекадные «Сводки важнейших вычерков и конфискаций, произведенных Леноблгорлитом», разделенные на две части: «Литера А. Нарушения военно-экономического перечня секретных сведений. Литера Б. Нарушения политико-идеологического характера». Первый раздел занимает львиную долю в таких отчетах, доходя до 90 %. Такое же место занимает «Литера А» в особом «Перечне сведений, не подлежащих распространению…» — таково первоначальное название основного документа, которым руководствовались цензоры; в дальнейшем оно неоднократно менялось. В первом таком перечне (1925 г.) содержалось всего 16 страниц, но со временем, в связи с увеличением числа «тайн» он превратился в объемистую, до 300 страниц, книгу. Последний такой перечень вышел уже в годы «перестройки» — в 1987 г., вернувшись по своему объему к первому, поскольку начавшаяся перестройка потребовала некоторого свертывания числа «тайн».

Создавался он на основе рассылавшихся по местным инстанциям секретных циркуляров Главлита. На цензорском жаргоне перечень получил название «талмуда»: «заглянуть в талмуд» — означало выяснить, не засекречены ли какие-либо конкретные сведения, отдельные темы, имена и т. д., и произвести затем соответствующие «вычерки». Выходил в обновленном виде такой «Перечень…» примерно один раз в 5–6 лет; в промежутке между ними действовали особые циркуляры Главлита, рассылавшиеся в оперативном порядке и дополнявшие (реже отменявшие) отдельные параграфы и пункты последнего издания. Власть этого секретного документа была столь велика, что правке подлежали даже речи и выступления руководителей партии и государства, в которых обнаруживалось «разглашение гостайны». В «Протоколе Совещания руководящих работников Главлита» от 30 ноября 1971 г. отмечен такой факт: «Бригада <цензоров> принимала участие в работе редакционного отдела Сессии Верховного Совета СССР. Из доклада товарища А. Н. Косыгина (в то время Председателя Совета Министров СССР. — Л. Б.) были сняты три цифры, имеющие прямое отношение к нашим документам (т. е. к «Перечню». — А. Б.): объем торгового оборота со странами СЭВ (Совета экономической взаимопомощи) за пятилетку, прирост мощности по выработке пластмасс. По нашей рекомендации было сделано свыше 30 исправлений в выступлениях депутатов Сессии, неопубликованных постановлениях депутатов Совета Министров СССР и ЦК КПСС».

Когда это было позволено, уже в 90-е годы, о «Перечне» рассказал В. А. Солодин (1930–1997), занимавший видные места в Главлите с 1961 по 1991 гг.: «В работе цензора было всегда две главных задачи: охрана государственных тайн и чисто политическая цензура. Что касается охраны государственных тайн, то существовал “Перечень сведений…” — это сборник в два пальца толщиной, насчитывающий 115–120 параграфов, а в каждом параграфе до шести пунктов. Параграфы были объединены в разделы: военный, экономический, финансовый, международных отношений, сельскохозяйственный, по оперативной работе правоохранительных органов. О партии там было несколько разделов — главным образом, нельзя было раскрывать численность парторганизаций в воинских частях и на оборонных заводах… Цензор, прежде чем приступать к работе, должен был назубок выучить этот “Перечень…”. У цензоров он был в постоянных пометках, впечатках: оперативную информацию им передавали по телефонам, а об основных тенденциях рассказывали на летучках в Управлении… В правовом отношении у нас было положение, что нельзя публиковать сведения, содержащие государственную и военную тайны, а также дезинформирующие читателя (курсив наш. — А. Б.). Во второй части формулировки и был весь трюк…». Вот это верно: под этот пункт подводилось всё, что угодно, — в соответствии с «текущим моментом» и партийными установками.

 

Тайны военные

Всеобщая милитаризация страны в 30-е годы привела, как уже говорилось в предшествующей нашей книге, к «переходу на военные рельсы» и самих цензурных учреждений. Это, между прочим, проявилось в новом названии начальника Главлита: 1935 г. он стал называться Уполномоченным СНК СССР по охране военныхтшн в печати. После войны Главлит расшифровывался как «Главное управление по охране военных (курсив наш; характерно, что это слово поставлено на первое место. — Л. Б.) и государственных тайн в печати». Слово «военных» исчезло из полного названия только в 1966 г.

Конечно, даже в мирное время государство должно охранять некоторые свои военные секреты — дислокацию войск, вооружение и т. п. Иное дело, что бдительность цензурных стражей доводилась, как и в других случаях, до полнейшего абсурда. Как правило, все исключаемые сведения представляли «секрет Полишинеля» и были известны каждому мальчишке, живущему вблизи расположения аэродромов, военных частей, заводов и т. д. Тем не менее, каждый раз редакциям требовалось доказать, что в романах, повестях и рассказах все «военные объекты» — плод художественной фантазии и вымысла автора. Вот типичный документ такого рода, посланный в Ленгорлит: «Редакция журнала “Аврора” сообщает, что все факты, имена и фамилии действующих лиц, за исключением Героя Советского Союза Сафонова, а также названия географических населенных пунктов (кроме городов Ленинград, Оренбург, Каунас и Вильнюс, а также острова Кильдин и реки Неман), упомянутые в повести Леонида Палея “Взлетная полоса”, являются вымышленными». Видимо, такая «расписка» не удовлетворила цензоров: «Редакции сообщено решение о засылке (!) повести в Генштаб». В 1982 г., в ответ на требование цензуры, издательство «Художественная литература», готовившее двухтомные «Избранные произведения» Вадима Шефнера, прислало такую справку: «Упоминаемого в повести В. Шефнера “Сестра печали” Благовещенского канала не было ни в Петрограде, ни в Ленинграде, о чем свидетельствуют карты и справочники по городу. Название придумано автором».

Такую же справку прислало издательство «Детская литература» по поводу повести Вл. Арро «Бананы и лимоны»: «Все географические названия, имена героев, факты политических событий являются творческим вымыслом, повесть не содержит имен прототипов, название страны вымышлено». Таким же является город «Верховск» в повести Ильи Дворкина «Взрыв», опубликованной в 10-м номере журнала «Аврора» за 1972 г. В присланной редакционной справке содержится и такое существенное примечание: «Сцены в лагерях из этой повести в результате дополнительной правки приурочены ко времени до 1957 года (курсив наш; советский читатель должен быть уверен, что время лагерей после XX съезда закончилось… — Л. Б.)» [48]Там же. Д. 108. Лл. 27, 38.
. Большие неприятности в этом смысле доставляли Ленгорлиту также и журналы «Звезда» и «Нева» (см. соответствующие разделы).

Тщательно скрывались подлинные названия и номера так называемых «почтовых ящиков», в том числе многочисленных научно-исследовательских институтов и заводов, работавших «на оборону» под более или менее легальным прикрытием. Приведу сейчас один курьезный случай. Мой добрый друг, известный пушкинист, сотрудник ИРЛИ Сергей Александрович Фомичев, готовился в 1984 г. к защите докторской диссертации. Заручившись помощью знакомого, работавшего в известном каждому Институте ядерной физики в Гатчине, он попросил напечатать на заводском ротапринте автореферат своей докторской диссертации «Поэзия А. С. Пушкина (творческая эволюция)». Поскольку в выходных данных указывалось «Тираж 140 экз. Отпечатано на ротапринте завода “Кризо”, г. Гатчина», автореферат тотчас же был переведен в отдел литературы «ДСП» (для служебного пользования) и оказался в спецхране (!) — потому лишь, что этот самый «завод “Кризо”» не мог быть назван в «открытой печати». Такие грустные анекдоты можно приводить до бесконечности. К их числу относится и такой. Цензура запретила к выпуску в 1985 г. небольшое учебное пособие «Теория взрыва», подготовленное Кораблестроительным институтом, решив, очевидно, что речь идет об изготовлении взрывных устройств или о чем-нибудь столь же секретном. Книга была разрешена лишь после того, как проректор по научной работе института Н. В. Алешин прислал такое «объяснение»: «Специальность, для которой издается учебное пособие, входит в учебный план, как составная часть дисциплины “Газовая динамика, магнитная гидродинамика и теория взрыва” и излагается в рамках гидродинамической теории».

Запрету подвергались сведения о «добровольцах», принимавших участие в боевых действиях за пределами страны. 12 июля 1971 г. на сей счет разослано было секретное «оперативное указание» Главлита: «В открытой печати не давать никаких сообщений о том, что советские военнослужащие изъявляют желание принять участие в качестве добровольцев в национально-освободительной борьбе народов против американских и других агрессоров» (речь идет, по-видимому, о тогдашних вьетнамских событиях). В 1980 г. приказом Главлита запрещалось публиковать «…сведения о советских воинских частях, расположенных на территории Монгольской Народной Республики…». Позднее, в 80-е годы, крайне скупо освещались события в Афганистане, причем запрещалось публиковать сведения о потерях — числе убитых и раненых.

Множество хлопот доставляла переделка географических карт. Многие города, объявленные «закрытыми», в которых велась разработка атомного, бактериологического и иного секретного оружия, исчезли с географических карт или получили условные названия, в основном они фигурировали под названием «Арзамас-16», «Челябинск-40» и т. д. Белые пятна, в прямом смысле этого слова, появились там, где располагались «острова» «Архипелага Гулаг». Цензура следила за тем, чтобы географические названия, вплоть до наименований островов и мысов («Остров Сергея Каменева», «Мыс Уншлихта» и т. п.) были срочно переименованы. Эти операции обходились очень дорого, приходилось перепечатывать множество карт, атласов и других изданий, но чего не сделаешь ради сохранения государственной тайны… Уже совершенно анекдотически звучит заключение Главного управления геодезии и картографии при Совете Министров СССР, которому послана на утверждение в Москву (!) карта-схема «Маршруты гор. Ленинграда». Разрешение на ее издание сопровождалось таким примечанием: «На врезке схемы Ленинградского метрополитена необходимо снять изображение р. Невы и ее притоков» (курсив наш. — А. Б.) [51]ЦГАЛИ СПб. Ф. 359. Оп. 2. Д. 113. Л. 14.
. Специальное разрешение требовалось каждый раз на публикацию фотографий Марсова поля, Адмиралтейства, той части Литейного проспекта, где виден «Большой дом», как называлось и называется до сих пор зловещее здание управления КГБ, и других известных каждому объектов.

Среди старых журналистов тогда в ходу была такая горькая шутка: «Город Севастополь на берегу N-ского моря…».

 

Тайны экологические

Власть могла объявить государственной тайной все, что ей по тем или иным причинам выгодно или что вообще заблагорассудится. Различные министерства и ведомства необычайно широко воспользовались таким правом и, увы, пользуются им до сих пор, несмотря на ликвидацию Главлита и отмену цензуры в 1991 г., — особенно в области экологической безопасности, о чем не раз сообщала наша пресса (см. «Эпилог»). Наряду с идеологическими и политическими секретами, природоохранная тематика всегда были одной из самых табуированных. Чтобы сохранить спокойствие советского человека и не мешать ему строить светлое будущее, цензурные инстанции оберегали его от известий о стихийных бедствиях. Тайной объявлялись все природные катастрофы — землетрясения, как, например, гигантское ашхабадское в 1948 г., унесшее тысячи жизней, наводнения, извержения вулканов и т. д. Из идеологической фантомной реальности природные катастрофы исключались, их не может быть в Стране Советов… Во всех «Перечнях секретных сведений» неизменно фигурировал параграф, предусматривавший запрет на публикацию материалов о стихийных бедствиях без согласования (!) с соответствующими ведомствами, как будто от них зависело, быть или не быть природным катастрофам. Так, одно из циркулярных указаний 1953 г. объявляло «не подлежащими оглашению в печати сведения о суммах убытков и численности человеческих жертв, вызванных землетрясениями и различными стихийными бедствиями, происшедшими на территории СССР, а также о последствиях катастрофических землетрясений и бедствий (описание повреждений зданий и сооружений, приливных волнах)».

Тем более ревниво относилась власть к публикациям о «рукотворных» бедствиях, вызванных не столько неуправляемыми природными явлениями, сколько преступной деятельностью государственных и хозяйственных руководителей. Назовем хотя бы испытания атомного оружия на живых людях в оренбургских степях, ядерную катастрофу на Южном Урале в 1957 г., преступное замалчивание в первые дни Чернобыльского несчастья, случаев утечек микробиологических и ядовитых веществ и т. д. Министерство здравоохранения засекречивало даже такие сведения, которые оно по самому своему назначению, казалось бы, должно сообщать в первую очередь, — об эпидемических вспышках заболеваний и, что особенно отвратительно, допустимых дозах радиоактивного, лазерного и сверхвысокочастотного облучений.

Засекречивалась даже информация о погоде — вплоть до того, что советские люди об ожидающей их погоде должны были знать в строго очерченных пределах и на строго ограниченный, разрешенный сверху, в самом Политбюро ЦК, срок. Да и содержание их должно быть радостным и не внушающим особых опасений. В своем рвении бдительные цензоры порождали настоящие анекдоты. В начале 1954 г. Главлит обратился к самому Н. С. Хрущеву, как Председателю Совета Министров СССР, с таким письмом: «По Вашему поручению, в связи с письмом министра сельского хозяйства тов. Мацкевича относительно передачи по радио прогнозов погоды, докладываю. Министерство сельского хозяйства предлагает продлить заблаговременность передачи по радио прогнозов погоды с 3 дней до 5–7 суток. Предложение министерства затрагивает крайне ограниченный круг показателей погоды, имеющих, однако, значение для сельского хозяйства. Ввиду этого Главлит предлагает целесообразным разрешить Главному управлению Гидрометеорологической службы Министерства сельского хозяйства СССР производить в открытом порядке по радио прогнозов погоды на период не более 5–7 суток по следующим важнейшим для сельского хозяйства элементам: температуре, заморозкам, осадкам, сильным ветрам (без указания направления)». В данном случае примечательно то, что даже такой сугубо частный вопрос мог быть решен только на самом верху: Хрущев в то время был и Первым секретарем ЦК КПСС.

Под особым подозрением природоохранная тема оказалась в 60— 70-е годы; тогда же были подтверждены и даже ужесточены циркуляры 20—30-х годов, касающиеся секретности сведений о катастрофах и стихийных бедствиях. В 1970 г., в связи с «особой важностью предмета», было разослано «Распоряжение № 32-рс», согласно которому любая публикация на экологические темы должна была пересылаться в Москву, в Главлит СССР. Только он мог дать (или не давать, что было чаще) разрешение на такого рода публикацию в местной печати. Ленинградская цензура, со своей стороны, приняла «соответствующие меры». Приведем лишь отдельные сообщения ее начальника, датированные 1971 г. (их в архиве — десятки): «Представляю для информации: 1. “Охрана водоемов — дело большой государственной важности”, “За чистоту наших рек” — для многотиражных газет. Прошу Ваших указаний о возможности опубликования; 2. О верстке книги “Метеорологические аспекты загрязнения атмосферы. Сборник докладов на Международном симпозиуме в Ленинграде. Июль 1968 г.”, Гидро-метеоиздат, 1971. В сборнике помещены тезисы докладов советских представителей, а также представителей социалистических стран. Упомянутая верстка содержит сведения, относящиеся к проблеме сохранения окружающей среды, на публикацию которых требуется согласие руководства Главлита СССР. 3. Направляем информацию “Прекратить загрязнение водоемов в Ленинграде” для газеты “За коммунистический труд” (Карбюраторный завод) и материалы ЛенТАСС “На выручку природе”, которые содержат сведения, касающиеся проблемы сохранения окружающей среды. Прошу Ваших указаний о возможности опубликования».

Порою документы на эту тему напоминают, как и многие другие, «театр абсурда». Такие, в частности: «7 апреля 1977. Леноблгорлит Директору Всесоюзного института защиты растений. Возвращаем статью группы авторов “О применении эффективной обработки природной популяции вредной черепашки” и “Влияние совеноидов на подготовку клопов к зиме” в связи с отсутствием мотивированных заключений указанных статей экспертной комиссии о возможности открытой публикации. Начальник Леноблгорлита Б. А. Марков»; «1 марта 1978 г. Агрофизический научно-исследовательский институт Начальнику Леноблгорлита. Дирекция института просит сохранить в сборнике трудов по агрономической физике “Прогнозирование вредных агрометеорологических явлений” статью кандидата технических наук А. И. Брежнева, в которой приведены метеорологические сведения. Она не может не быть связана с метеорологическими факторами, поскольку коэффициенты рождаемости и смертности насекомых являются функциями температуры и влажности».

Зная, как трудно проходят экологические материалы, обрастая порой десятками «экспертных заключений», что задерживало их выпуск в свет, некоторые издательства сами порой отказывались от упоминавшейся выше поблажки, согласно которой они могли представлять свои издания уже в виде версток. Так, в феврале 1982 г. издательство Ленинградского университета обратилось к начальнику городской цензуры Б. А. Маркову с просьбой: «В порядке исключения взять на предварительный контроль монографию Л. С. Ивлева “Химический состав и структура атмосферных аэрозолей”, поскольку приведенный материал, возможно, создает общий неблагоприятный фон, хотя значения концентраций загрязнения не превышает ПДК (предела допустимых концентраций)».

С большими затруднениями проходил в «Звезде» очерк В. Колобова и Г. Алексеева «Золотая корона Ангары», предназначенный к публикации в 1978 г. По мнению Ленгорлита, «…в очерке приводятся обобщенные данные об ущербе, нанесенном окружающей среде и советской экономике нерациональной вырубкой леса в результате общегосударственных недостатков в руководстве народным хозяйством». В приложенном отзыве рекомендовалось снять ряд мест, в том числе такое: «Следует опустить, видимо, слова, говорящие о том, что на экспорт нужно отдавать лучшую древесину». К делу приложена также верстка статьи с многочисленными вопросительными знаками и отчеркиваниями. Очерк все же был напечатан в № 12, но в сильно урезанном и исковерканном виде, со значительными купюрами. Видимо, редакции все же удалось отстоять некоторые «сомнительные» пассажи. В частности, сохранена весьма острая критика различных ведомств, равнодушно, если не преступно относящихся к проблемам сибирской экологии.

Покровом особой тайны было окружено нескончаемое строительство злополучной дамбы, последствия которой, по мнению многих экспертов, трудно предсказуемы и весьма опасны для бассейна Балтийского моря. Любая публикация о ней проходила самую жесткую многоступенчатую цензуру — как в самом Горлите, так и в «заинтересованных» ведомствах. Так, 16 ноября 1971 г. поступила докладная записка цензора Л. И. Богоявленской: «Довожу до Вашего сведения о нижеследующем. В дневном выпуске ЛенТАССа от 9 ноября с. г. цензором Черепковой Л. Б. был снят материал о строительстве 27-километровой дамбы, которая возьмет начало у г. Ломоносова и закончится близ станции Горская, для защиты г. Ленинграда от наводнений. По этому поводу цензором написан вычерк (на цензорском жаргоне — сделана купюра. — А. Б.). 14 ноября с. г. этот материал прозвучал в последних известиях Радиокомитета (утренний выпуск). Материал “Жить городу без наводнений” был передан ТАСС (Москва) по телетайпу ЛенТАССа и вернулся без поправок лентой № 1–5». «Вопрос выясняется. Направить в Москву», — такова резолюция начальника.

До самого конца перестройки, когда политико-идеологическая узда была уже ослаблена, органы цензуры боролись за свое право охранять от населения экологические тайны, да и сейчас эта тематика является одной из самых засекреченных (см. главу 9 и эпилог).

 

Тайны КГБ, самой цензуры и прочие

Цензурные инстанции всегда охраняли тайны родственной (точнее — вышестоящей) организации — Комитета госбезопасности. Прежде всего, ни одна публикация, касающаяся структуры и деятельности этого ведомства, пусть и в художественном произведении, даже простое упоминание о его существовании, не могли появиться в свет без санкции и «одобрения» последнего, дабы, как говорилось в одной из документов 20-х годов, «ни в коем случае не помешать его оперативной работе». Тогда же вышел циркуляр Главлита, в котором «вновь» предлагалось всем управлениям Главлита «не допускать в печати каких бы то ни было сообщений, связанных с деятельностью ГПУ» (так называлось это ведомство до 1923 г.). В различных редакциях текст этого циркуляра неизменно входил отдельным параграфом во все «Перечни секретных сведений», о которых шла речь выше. Это правило сохранялось до самого конца перестройки (см. главу 8). В различных главах книги я не раз буду касаться этой темы (см., в частности, далее цензурную историю публикации в «Звезде» романа Ю. Германа «Я отвечаю за всё», в «Неве», в годы перестройки, — романа В. Дудинцева «Белые одежды» и т. д.). Сейчас же приведу лишь один колоритный документ, который, кажется, не требует комментария. Ленинградский КГБ, как видно из него, решил вступиться за честь мундира наших «славных чекистов»:

Секретно

«1969. 01. 11. СССР

Комитет государственной Начальнику Управления безопасности по Ленинградской по охране Гостайн в печати области тов. Арсеньеву Ю. М.

Ознакомившись с либретто оперетты Кима РЫЖОВА и Александра КОЛКЕРА “Журавль в небе”, считаем необходимым сделать следующие замечания:

Основная сюжетная линия оперетты, по нашему мнению, вызывает сомнение с точки зрения достоверности. Главная героиня — сотрудница органов КГБ Таня, действующая под именем гида “Интуриста” Нины ШАМАНОВОЙ, покончившей жизнь самоубийством, после элементарной проверки неизбежно будет расшифрована как подставное лицо разведкой противника, располагающей фотографией подлинной Нины ШАМАНОВОЙ и имеющей возможность установить личность Тани в “Интуристе”.

Образ чекиста Афанасия Ивановича, действующего под видом “тунеядца” и “алкоголика”, вступающего, благодаря этим качествам, в контакт с графиней Де Валяй и осуществляющего охрану Тани, по нашему мнению, является неприемлемым и может быть неправильно истолкован зрителем. Наделение этого образа отрицательными качествами, очевидно, понадобилось либреттистам для того, чтобы вызвать у зрителей эффект неожиданности. Образ полковника КГБ Ивана Михайловича крайне схематичен и ходулен.

Конец одиннадцатой картины, в которой “Герцог” угрожает Тане отравленной иглой, и только появление Афанасия Ивановича с пистолетом в руке из стенного шкафа спасает ее от гибели, может вызвать своей нарочитой нереальностью веселую реакцию зрителей, прямо противоположную трагической ситуации на сцене.

При таких, на наш взгляд, существенных недостатках, устранение которых без ломки основной сюжетной линии оперетты невозможно, постановка ее на сцене Театра Музыкальной комедии не может быть осуществлена, так как она создает искаженное представление о работе органов госбезопасности.

Зам. начальника Управления КГБ Иванов».

На постановку оперетты был наложен запрет, причем без всяких объяснений. Исходил он, понятно, не из КГБ, а из самого Горлита, который, якобы, все решения принимает самостоятельно.

Оберегались, начиная с конца 20-х годов и до самого конца 80-х, все тайны ГУЛАГа — его география, статистические данные о числе заключенных, сведения о применении их труда на «великих стройках коммунизма» (гидростанции, БАМ и прочее).

В 60-е годы наметилась другая линия сотрудничества КГБ и Ленгорлита. В данном случае мы наблюдаем обратную ситуацию: первый консультировался со вторым по поводу, главным образом, «самиздатских» и тамиздатских» изданий, обнаруженных при обысках (подробнее см. главу «Борьба Ленгорлита с вольной бесцензурной литературой»).

Неизменно и последовательно цензура защищала свои собственные секреты. Более того, с течением времени самое слово «цензура» стало табуированным и исчезать из лексики. Цензоры стали называться уполномоченными или редакторами Главлита, а сам процесс превентивного контроля эвфемистически был заменен словом «литование». «Зали-товать рукопись» — значит получить разрешение на ее публикацию. Охрана цензурных тайн постоянно предусматривалась все теми же «Перечнями секретных сведений». Хотя, опять-таки, все прекрасно знали о существовании в стране жесточайшей цензуры, говорить о ней было «не принято», тем более — в печатных публикациях. Любая, даже самая невинная попытка такого рода неизменно пресекалась, как говорится, на корню. Больше того: после «пражских событий» 1968 г. резко свернуты историко-цензурные исследования, пусть даже трактующие о делах «проклятой царской цензуры» или зарубежной практике. Истинная причина такой идиосинкразии к самому слову заключалась в боязни охранительных структур, что оно может вызвать нежелательные аллюзии. Строго охранялись все документы самой цензуры, особенно не раз уж упоминавшийся «Перечень секретных сведений», который хранился в сейфе: даже самим цензорам он выдавался под расписку.

Приведем один лишь пример. В сентябре 1973 г. ректор ЛГПИ им. А. И. Герцена обратился в Ленгорлит с письмом, в котором просил «.ознакомить старшего научного сотрудника кафедры физической электроники Хинича Н. И. с параграфом 57 перечня сведений Главлита». В ответ он получил настоящий разнос: «3 сентября к нам обратился автор работ Хинич Н. И. с просьбой ознакомить его с секретными документами, якобы необходимыми ему для работы. По установленному директивными органами порядку, Управление ни в какие отношения с авторами не вступает. Обращаю Ваше внимание, что в Вашем письме даны ссылки на секретные документы, что является недопустимым в открытой переписке».

Сугубо секретными объявлялись подлинные данные статистических, медицинских и социологических обследований. Тогда ходила такая максима: «Есть ложь, есть сугубая ложь, а есть еще статистика». Данные, публикуемые в статистических ежегодниках и других официальных материалах, имели мало общего с действительностью. В духе заданного оптимизма звучал прогноз двух врачей, опубликовавших в книге «Вопросы врачебной деонтологии» (издательство «Медицина», 1978 г.) результаты своего исследования. Они ожидали, что к 2000 году прирост населения страны возрастет с 20 миллионов человек до 80, и численность населения составит чуть ли не 350 миллионов. Эта фраза, по настоянию цензора, была вычеркнута, поскольку тоже составляла военную тайну. Сейчас, учитывая события 1991 г., а также демографическую катастрофу, приведшую к резкому сокращению населения, прогноз медиков производит трагикомическое впечатление.

Помимо указанных «тайн», в циркулярах и перечнях можно обнаружить самые неожиданные вещи. Так, особый циркуляр 1980 г. объявлял секретными «сведения о том, что многотиражная газета “Полярная кочегарка” издается и печатается на советских угольных рудниках о. Шпицберген», «материалы о так называемых “летающих тарелках” и других “неопознанных летающих объектах (НЛО)”», «материалы о поисках в г. Калининграде и Калининградской области “Янтарной комнаты” и других ценностей» и т. п. Завесой секретности здесь же закрывались сведения о прокате в стране кинофильмов — «о выплачиваемом киносетью налоге со зрелищ в денежном выражении — от кинотеатра и выше», о числе зрителе, просмотревших в СССР зарубежные художественные фильмы (в целом и по конкретным фильмам)», «о продажных ценах и стоимости лицензий на советские фильмы, о доходах от проката этих фильмов за рубежом…». Понятно, что это связано с постоянными нарушениями авторского права и полулегальным прокатом зарубежных фильмов в СССР, за что полагались соответствующие отчисления.

Скрывались от населения практически все случаи аварий на шахтах и заводах, в особенности те, которые повлекли за собой человеческие жертвы. Так, в «Циркулярном указании № 6 по вопросам цензуры печати», разосланном 1 декабря 1953 г., говорилось: «Впредь рекомендуется следующая редакция п. 228 “Перечня сведений, не подлежащих оглашению в печати”: “Запрещается опубликовывать материалы, акты и сведения о крупных авариях, катастрофах и пожарах в промышленности, на транспорте и в государственных учреждениях, злоумышленных действиях и нападениях на объекты, стихийных бедствиях в сельском и лесном хозяйстве”».

Обо всех таких событиях не позволено было говорить даже в произведениях художественной литературы, кинофильмах и т. д. Каждый раз цензура требовала заключения «компетентных органов» — министерств и ведомств, — причем именно тех, по вине которых и произошла катастрофа, повлекшая за собой человеческие жертвы. Естественно, защищая «честь мундира», начальники ведомств решительно отказывали в разрешении на публикацию любых сведений, которые могли бы бросить на них тень. Из десятков цензурных инцидентов такого рода приведем сейчас лишь один. В 1983 г. Ленгорлит возвратил директору киностудии «Ленфильм» режиссерский сценарий А. Муратова кинофильма «Решение» (по литературному сценарию Э. Володарского), поскольку он «…не может быть разрешен к печати и производству, так как согласно требованиям нормативных документов на факт гибели двух шахтеров во время аварии на шахте необходимо представить разрешение Министерства угольной промышленности СССР». Директор сообщил затем, что сценарий «…частично пересмотрен после получения Вашего письма и беседы, которую режиссер имел с помощником Министра угольной промышленности СССР тов. Поляковым В. Ф. Из сценария исключен факт гибели двух шахтеров во время аварии — они остаются в живых (подчеркнуто синим карандашом — А. Б.). Представляя режиссерский сценарий после частичной переработки, просим разрешить его к печати и производству».

Таким образом, запрещалось всё, что может растревожить незамутненное сознание советского человека. Сокрытие правды создавало атмосферу таинственности, непонятности. В конце концов, наряду с прямой ложью («Правда это ложь» — вспомним партийный лозунг из романа Джорджа Оруэлла «1984»), оно способствовало формированию мифологического сознания, этого непременного условия существования тоталитарного государства.