Самиздат

Годы оттепели породили новую культурную и политическую ситуацию, связанную, прежде всего, с массовым и неконтролируемым распространением бесцензурной литературы. Это явление со временем приобрело грандиозный размах, достигнув апогея в 70 — начале 80-х годов. С одной стороны, началось хождение самиздата, под которым понималось бесконтрольное тиражирование подручными средствами литературных и общественно-политических произведений, не имевших шанса появиться в подцензурной советской печати. С другой — тайными путями в СССР начали доставляться книги и журналы, изданные за рубежом преимущественно на русском языке (тамиздат). Этот феномен имеет, как известно, давнюю российскую традицию, насчитывающую минимум два века. Еще Пушкин писал о стихах, «презревших печать», в середине XIX века А. И. Герцен создал первую «Вольную российскую типографию» в Лондоне, что было продолжено другими оппозиционными партиями (народниками, эсерами, да и самими большевиками), а после 1917 г. — различными кругами русской эмиграции.

Изобретение самого термина «самиздат» приписывается с большим основанием поэту Николаю Глазкову (1919–1979), который писал:

Рукописные тетрадки своих стихов он снабжал такими выходными данными: «Самсебяиздат», пародируя таким образом название Госиздата РСФСР, крупнейшего советского издательства 20-х — начала 30-х годов, да и вообще многих советских издательств, названия которых начинались словами «Государственное издательство…» (такой-то литературы).

Для изготовления самиздата использовались самые различные способы: чаще всего — перепечатка на машинке, позднее стали использовать и более совершенные — фотокопирование и микрофильмирование текстов, изготовление так называемых «восковок» для печатания на ротаторе. Изредка удавалось получить доступ к электронно-вычислительным устройствам (машина «Эра» и др.), еще позже — со второй половины 70-х годов — к начавшим проникать в страну ксероксам. Все эти устройства находились на «производственных площадях», причем в особо охраняемых помещениях, — в различных НИИ и других учреждениях, а посему использование их для самиздатских целей сопряжено было с громадным риском, и не раз заканчивалось уголовным преследованием.

Со временем почти в каждой интеллигентной ленинградской семье создавались целые библиотеки из самиздатских и тамиздатских книг. Наиболее типичный состав таких коллекций: печатные (или в виде машинописных копий) книги Джорджа Оруэлла, Владимира Набокова, Михаила Булгакова (чаще всего — «Собачье сердце»), Бориса Пастернака («Доктор Живаго»), Александра Солженицына, «Новый класс» Милована Джиласа, книга А. Авторханова «Технология власти» и др. Наибольшую популярность приобрела перепечатка стихотворений Марины Цветаевой, Николая Гумилева, Максимилиана Волошина, Георгия Иванова, Анны Ахматовой (преимущественно поэмы «Реквием»), Иосифа Бродского и других запрещенных поэтов. Несколько позже стала распространяться поэма Венедикта Ерофеева «Москва— Петушки». В более «продвинутых» собраниях можно было найти материалы, вышедшие из недр правозащитного движения: письма-протесты, хронику политических преследований и т. д. В некоторых собраниях хранились и проникавшие из-за рубежа отдельные номера русских эмигрантских журналов — «Граней», «Посева», «Континента» и ряда других, а также различные экзотические материалы (например, литература по оккультизму).

Тиражи самиздатских книг, особенно стихотворных сборников, достигали фантастических размеров и не поддаются хоть какому-либо учету. Они далеко превосходили тиражи показных изданий поэтических сборников некоторых поэтов (например, Мандельштама и Цветаевой), вышедших в 60-е и 70-е годы в серии «Библиотека поэта» и предназначенных преимущественно для продажи в валютной «Березке». На черном книжном рынке на них назначались умопомрачительные цены, да и состав сборников был оскоплен, будучи тщательно просеян сквозь идеологическое сито. Тиражирование не прошедших цен-зуру произведений со временем приобрело характер цепной реакции или снежного кома, что неудивительно: почти каждый читатель, получивший на короткое время (порою — только на ночь) тот или иной текст, считал своим святым долгом не только оставить для себя копию, но и сделать «закладку» на машинке — обычно на папиросной бумаге (знаменитое: «“Эрика” берет четыре копии») — для друзей.

«Пассивное» хранение или чтение такой литературы было в то время более или менее безопасным, до той поры, впрочем, пока владелец не попадал в зону повышенного внимания соответствующих органов. Тогда, если не было более отягчающих обстоятельств, владелец подвергался различного рода репрессиям, не доходящим до суда: предостережению и «профилактической беседе» в КГБ, увольнению с работы (например, дело кандидата технических наук Л. П. Романкова, уволенного в 1982 г. из НИИ телевидения), исключению из союзов журналистов и социологов (дело социолога А. Н. Алексеева, совпавшего с «годом Оруэлла» — 1984-м) и т. д. Излишне говорить, что на состоявшихся политических процессах факт хранения и, особенно, распространения бесцензурных изданий являлся главным, а порой и единственным козырем обвинителей.

Феномен самиздата вызвал беспокойство в партийных и охранительных кругах. Многолетний председатель КГБ Ю. В. Андропов еще в 1969 г. в специальной «Записке в ЦК КПСС» обратил внимание на то, что «…в последние годы среди интеллигенции и молодежи распространяются идеологически вредные материалы в виде сочинений по политическим, экономическим и философским вопросам, литературных произведений, коллективных писем в партийные правительственные инстанции, в органы суда и прокуратуры, воспоминаний “жертв культа личности”, именуемые их авторами и распространителями “вне-цензурной литературой”, или “самиздатом”. В этих материалах отдельные недостатки коммунистического строительства выдаются за типичные явления, извращается история КПСС и Советского государства <…> “Самиздат”, как правило, распространяется путем передачи из рук в руки рукописных, отпечатанных на пишущих машинках, размноженных фотоспособом или на ротационных аппаратах, документов… Учитывая, что распространение политически вредной литературы наносит ущерб воспитанию советских граждан, особенно интеллигенции и молодежи, органы госбезопасности принимают меры, направленные на пресечение влияния “внецензурных” произведений на советских людей. Сообщается в порядке информации».

Такое покушение на монополию государства (точнее — партии) в области издательской деятельности признано было «тревожным» и требовавшим «срочного принятия мер». Начались повальные обыски, привлечение хранителей бесцензурных книг по пресловутой ст. 70-й Уголовного кодекса РСФСР, говорящей об «антисоветской пропаганде и агитации, направленных на подрыв и ослабление Советской власти», или более «мягкой» 190-й (п. 1) ст., устанавливающей уголовную ответственность «за распространение в устной или письменной форме заведомо клеветнических измышлений, порочащих государственный и общественный строй…»

Борьба с нелегальными произведениями самиздата, казалось бы, не входила в компетенцию Главлита, поскольку такие тексты сознательно не подавались авторами и составителями на предварительный цензурный контроль. Это была епархия органов тайной политической полиции. Тем не менее, первые всегда тесно сотрудничали со вторыми, и даже подчинялись им. Как известно, начиная с 60-х годов, власть стала вести фальшивую, шитую белыми нитками игру в «законность»: на следствии и процессах требовалось доказать, что сочиненные обвиняемым или найденные при обыске у него тексты имеют ясно выраженную «антисоветскую направленность». Вот тут-то и пригодились сотрудники цензурных инстанций, которым эти тексты КГБ посылал на «независимую (!) экспертизу». Так, например, сообщая в декабре 1965 г. ЦК КПСС о завершении предварительного следствия по делу А. Д. Синявского и Ю. М Даниэля, тогдашний председатель КГБ В. Е. Семичастный и генеральный прокурор СССР Р. А. Руденко подчеркивали тот факт, что их «…преступная деятельность находит подтверждение в выводах лексико-стилистической экспертизы и в заключении Главного управления по охране военных и государственных тайн в печати…».

Неофициальное культурное движение, получившее название «андеграунда» или «второй культурной реальности», начало складываться в Ленинграде еще в середине 50-х годов: тогда появились первые подпольные (преимущественно студенческие) журналы, начали переписываться запрещенные произведения, как отечественного, так и зарубежного происхождения. Несколько позже создались целые литературные общества и кружки, издававшие свои журналы, такие как «Часы», «Обводный канал», «Митин журнал», «37» и многие другие, а также литературные сборники и альманахи — «Белые ночи», «Горожане», «Лепта» и т. д.. Тогда же и начинается теснейшее сотрудничество Ленгорлита с Ленинградским управлением КГБ, которое, в случае «встретившейся надобности», регулярно посылало запросы (а точнее — требования) в цензуру. Судя по сохранившимся и доступных нам документам, они имели стереотипные, лишь слегка варьирующиеся зачины:

Совершенно секретно

«30 мая 1973 г.

СССР

Управление Комитета Начальнику Управления по

государственной безопасности по охране государственных по Ленинградской области Тов. Маркову Б. А.

В связи с возникшей необходимостью просим дать заключение, издавались ли официально и подлежат ли по своему содержанию общедоступному пользованию прилагаемые при сем документы.

Приложение: документы 122 наименований, всего 1818 листов.

Начальник Отдела УКГБ ЛО Фомин».

К запросу приложен список произведений (в основном самиздат-ской литературы), напечатанных на машинке.

Или (с такой же «шапкой»):

«Прошу сообщить, не подлежит ли изъятию из обращения нижеперечисленная литература. По миновании надобности всю литературу прошу возвратить.

Приложение: по тексту.

Начальник Следственного отдела УКГБ при СМ СССР по Ленинградской области Барков Л. К.»

Списки таких изданий регулярно посылались в Горлит «на экспертизу», с целью доказать «антисоветский» и «клеветнический» характер изъятых произведений. Тот, естественно, «идя навстречу пожеланиям» наших «славных органов», по старинному российскому принципу — «Чего изволите?» — неизменно подтверждал их подозрения: «там» ведь зря не спросят… Обычно он отвечал в таком духе: «…перечисленные книги в своем большинстве представляют собой подстрекательское антисоветское чтиво, проникнутое духом ненависти, злобы и бессильной ярости к нашей стране». Подобная переписка возникала в связи с очередным готовившимся КГБ диссидентским процессом, но каким именно, установить очень сложно: за исключением одного случая, в запросах КГБ не указано не только имени «подозреваемого», но даже номера дела, по которому он проходил. Заметим, что наследники бывшего КГБ до сих пор скрывают свои тайны и не допускают исследователей к архивам, если не считать особо доверенных лиц, к каковым автор себя не относит. Состав книг в этих списках, впрочем, ясно свидетельствует об особой направленности намеченных процессов. Вполне понятно, что результаты такой экспертизы фигурировали на следствии, а затем и на суде над диссидентами, отказниками и другими инакомыслящими, и служили «отягчающим» (а порою и единственным) «составом преступления» при вынесении приговора. Назовем лишь наиболее известные процессы, хронологически соотносящиеся с экспертными заключениями Ленгорлита: В 70-е годы — М. Р. Хейфеца, В. Р. Марамзина, в начале 80-х — В. Э. Долинина, Р. Б. Евдокимова, К. М. Азадовского. Главным образом за чтение и распространение «антисоветской литературы» в 1983 г. осуждена была М. М. Климова (по 1 части 70 ст. УК РСФСР). Ей инкриминировалось распространение повести Ю. Даниэля «Говорит Москва», «содержащей клевету на советский государственный и общественный строй и, в частности, ложное утверждение о том, что “свобода умерщвления людей в СССР в масштабах всей страны” якобы “лежит в самой сути учения о социализме”».

Отвечая на первый из указанных выше запросов КГБ от 30 мая 1973 г., начальник Управления Б. Марков сообщал, что «…перечисленные в Вашем письме материалы в СССР не издавались, за исключением стихотворения Б. Окуджавы “Размышления возле дома, где жил Тициан Табидзе”». «По содержанию представленные на заключение материалы» он разделил на пять групп, в которых перечисляются десятки документов, дающих весьма отчетливое представление о репертуаре самиздатской литературы, распространявшейся в Ленинграде.

В первую группу, названную «Письма и обращения», вошли открытые письма А. Д. Сахарова, В. Ф. Турчина, В. Н. Чалидзе, А. С. Есенина-Вольпина и других правозащитников, адресованные Брежневу, Косыгину, Подгорному и другим руководителям по поводу нарушений прав человека. Во вторую, озаглавленную «Разного рода документы и стенограммы, содержащие тенденциозно подобранные непроверенные сведения», вошли такие, например, «позиции»: «Документ, исполненный на пишущей машинке под названием “2000 слов”, на 8 листах» — знаменитое обращение чешской интеллигенции после ввода войск в Прагу в 1968 г.; «машинописный документ под названием “Записка о правовом статусе Комитета прав человека”. На 5 листах» (этот комитет был создан в 1970 г. А. Д. Сахаровым, В. Н. Чалидзе и А. Н Твердохле-бовым); «Обзор следственного производства по делу Пименова» (Револьт Иванович Пименов (1931–1990), математик, правозащитник, дважды подвергавшийся арестам, более 10 лет провел в ссылках и лагерях); «Машинописный документ под названием “Суд над Синявским и Даниэлем”, на 7 листах»; «Машинописный текст под названием “Обсуждение рукописи Солженицына ‘Раковый корпус’ ”, на 22 листах» и многие другие.

В разделе третьем — «Рукописные журналы» — перечислены отдельные номера «Хроники текущих событий», «Сборников избранных текстов Самиздата», журнала «Общественные проблемы» и т. д. Четвертый раздел озаглавлен так: «Статьи, направленные на искажение и очернение советской действительности». В нем перечислены самиздатские статьи Лидии Чуковской «Ответственность писателя и безответственность “Литературной газеты”» и «Не казнь, но мысль, но слово…», известный меморандум А. Д. Сахарова «Размышление о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе», статьи философа Григория Померанца, не опубликованные еще тогда рассказы Варлама Шаламова и т. п.

Наконец, последний раздел включал стихотворные произведения — «Реквием» Ахматовой, стихи и песни Даниэля, Окуджавы, Высоцкого, Галича и других поэтов и бардов, которые, как указано в донесении, «частично публиковались в антисоветских зарубежных изданиях».

Вывод напрашивался сам собой: «Перечисленные материалы преднамеренно содержат подбор злопыхательских и вымышленных сведений, нарочито порочащих советский строй, подтасованные под правдоподобие, с помощью которых делается попытка дать негативную оценку нашей действительности и дезориентировать общественное мнение. В связи в изложенным указанные материалы распространению в СССР не подлежат. Начальник Управления Б. Марков».

Такое «экспертное заключение» Ленгорлита сыграло, конечно, зловещую роль на процессе, инспирированном Управлением КГБ (каком именно, к сожалению, не известно). В донесении указаны, как мы видели, и песни знаменитых бардов, пошедших в магнитофонную разновидность самиздата, — так называемый «магнитиздат», получивший необычайную популярность по всей стране. Уследить за ним было трудно, но, тем не менее, КГБ и Главлит пытались обуздать его распространение. Об этом свидетельствует такой запрос, адресованный Главлиту СССР Комитетом госбезопасности 31 мая 1973 г.: «В ходе следствия по уголовному делу № 37 °Cледственным отделом КГБ были изъяты магнитофонные пленки с записями пьес Галича, Кима, Высоцкого и других…» (далее перечислены названия 171 песни. — А. Б.). «Просим Вас дать указание сообщить, издавались ли перечисленные песни и рассказы в СССР. Если издавались, то имеются ли какие-либо ограничения с их ознакомлением».

В мае 1975 г. возникло еще одно «самиздатское» дело, в связи с чем спецотдел ленинградского Управления КГБ обратился за помощью в цензуру. В присланном списке содержалось 34 названия машинописных и печатных текстов. Среди них: снова открытые письма правозащитников, отдельные выпуски «Хроники текущих событий», «Письмо к советскому правительству» М. А. Булгакова, «Открытое письмо Сталину» (газета «Новая Россия», 1939, 1 октября) невозвращенца Федора Раскольникова, перепечатки стихотворений. Е. Евтушенко. «Бабий Яр» и «Наследники Сталина», выдержки из книги сбежавшей дочери Сталина С. Аллилуевой «Только один год», статьи Андрея Амальрика и др. Неожиданно выглядит в списке № 7-й: «Речь Фридриха Дюрренматта в городском театре гор. Базеля» — потому, видимо, что он выступил 8 сентября 1968 г. против вторжения советских войск в Чехословакию. «В Чехословакии, — говорил он, — человеческая свобода в ее борьбе за справедливый мир проиграла битву. Битву, но не войну…»

Начальнику Следственного управления УКГБ «тов. Третьякову» был отправлен такой ответ:

«В ответ на Ваше письмо от 16 мая 1975 года сообщаем, что перечисленные под номерами 1 — 15, 20–22, 27, 29–30, 32–33 материалы распространению в СССР не подлежат. Роман М. Булгакова “Мастер и Маргарита”, стихотворения Евтушенко “Бабий яр” и “Наследники Сталина” опубликованы и находятся в открытых фондах библиотек. По поводу материалов, названных под номерами 16, 18–19, 25–26, в связи с тем, что Вами не указаны выходные данные, заключения дать не можем. По материалам неизвестных авторов, перечисленных под номером 34, дать заключение возможно только по их прочтении. Начальник Управления (Б. Марков)». На обороте интересная помета: «Отпечатано 2 экземпляра. Исп. Коробченко, печатала Никонова. Черновик уничтожен».

В ряде запросов, посланных по «уголовному делу № 86», возбужденному в 1978 г. (единственному атрибутированному делу, о котором речь пойдет в следующем параграфе), фигурирует большое количество машинописных текстов, связанных преимущественно с именем писателя В. Р. Марамзина. Сам он, входивший в группу «Горожане», в 1974 г. обвинялся в «изготовлении, хранении и распространении антисоветской литературы в течение 1964–1974 гг.». В феврале 1975-го осужден к пяти годам условно и вскоре эмигрировал и. поселился во Франции. (Мне удалось побывать на этом процессе в Ленинградском городском суде. Трагикомически, помнится, выглядели попытки прокурора доказать факт не только «хранения», но и «распространения» самиздата — именно это входило в «состав преступления», в том числе и собственных произведений обвиняемого. Для этой цели вызвана была даже бывшая жена подсудимого, которой он, оказывается, давал читать свои произведения…).

Из цензуры поступил такой ответ по этому поводу: «Произведение грязного антисоветчика В. Марамзина “Человек, который верил в особое назначение” (машинописный текст) эротического содержания, пропагандирует распущенность, свободу нравов, написано в духе низкопробного буржуазного бульварного чтива. Пять рассказов Владимира Марамзина (машинописный текст) содержат клевету на советский образ жизни, советские порядки, на дружественные контакты с зарубежными странами, проповедуют пошлость, непорядочность, нечестность, нечистоплотность в человеческих отношениях. Распространению в СССР эти материалы не подлежат, так же как и “Блондин обеего цвета” (так у Марамзина. — А. Б.) того же автора. Политические выпады и злобная клевета на наш строй переплетаются с непристойностями. Все произведения Марамзина распространению не подлежат».

В том же ответе осуждению подвергся ряд других самиздатских текстов. Например: «В машинописном тексте “О социальном диалоге” автор Пименов Р. подчеркивает свою враждебность к советскому строю и советской действительности, полемизирует с А. Солженицыным и И. Шафаревичем о методах антисоветской борьбы. Книга может расцениваться как антисоветская акция». В заключение подчеркивалось, что «…право издания и размножения книг предоставлено только издательствам. Все отпечатанные материалы, осуществленные помимо издательств, на множительных аппаратах, полиграфическом оборудовании, размноженные на машинках, являются противозаконным действием».

Значительное внимание в запросах КГБ, адресованных Ленгорлиту, отведено так называемому «еврейскому самиздату», получившему в Ленинграде широкое распространение, начиная с 1970 г., когда началась эмиграция евреев из СССР. Наметившееся тогда стремление некоторых кругов еврейской молодежи к осознанию своих исторических корней и самоидентификации, с одной стороны, а с другой — отсутствие возможностей в подцензурной печати выразить это, вызвало появление множества машинописных, как правило, текстов. Наиболее активно проявился еврейский самиздат в Ленинграде, где с 1982 г. стало выходить наиболее значительное издание — «Ленинградский еврейский альманах». В нем опубликованы, в частности, статьи Михаила Бейзера о жизни петербургских евреев, впоследствии объединенные также в «самиздатовскую» книгу «Евреи в Петербурге» (уже в начале перестройки — в 1986 г.).

Только один такой запрос, датируемый 19 мая 1975 г., содержал 51 название. Большая их часть имела специфический характер: явно они конфискованы при обысках в среде ленинградской еврейской интеллигенции. Среди них: «Илья Эренбург об антисемитизме», «Дословные выписки из книги Ф. Гернека “Альберт Эйнштейн”», «Русский писатель Максим Горький о еврейском поэте Бялике», «Воззвание-листовка Максима Горького» (очевидно, воззвание 1919 г. «О евреях»), «Справочные выписки из «Еврейской энциклопедии», «Поэма на зверское убийство Михоэлса» Переца Маркиша, «Легенда об Агасфере» (в списке опечатка — «об Агасфене»), стихотворение Евтушенко «Бабий яр», «Пачкун Смирнов грязно наследил…» (очевидно, имеются в виду антисемитские выступления прозаика Василия Смирнова) и т. п. Однако цензоры отделались в данном случае отпиской, поскольку дать «заключение по всем перечисленным Вами материалам» они не в состоянии, «так как ни по одному из них не приводится выходных данных, по которым можно судить о характере произведений и правомерности их распространения. Вам необходимо по этому вопросу обратиться в Центр, который по принятой системе запросит Главное управление по охране государственных тайн в печати при СМ СССР».

В других запросах и списках также широко представлена литература на еврейские темы: «Евреи в СССР» (Рим, «Унита», 20 сентября 1966 г. — очевидно, вырезка из газеты); Б. Ц. Гольдберг, «Открытое письмо редактору “Советиш Геймланд” А. Вергелису»; книга Я. Гринвальда «Михо-элс», издательство «Дер Эмес», 1948 год; брошюра А. Генина «Палестинская проблема», издательство «Правда», М., 1948. В этом случае ответ цензуры был «положительным»: «указанные материалы распространению в СССР не подлежат».

Перечень самиздатской литературу, вызвавшей подозрение охранительных инстанций, можно было бы продолжить. Между прочим, изучение этих списков может пополнить наши представления о репертуаре самиздата, изготавливавшемся и распространявшемся в Ленинграде, и не только в нем…

 

Тамиздат

Начиная с 20-х годов все положения о Главлите неизменно предусматривали в его структуре Иностранный отдел (Иноотдел), в задачи которого входил контроль за ввозимыми в СССР и вывозимыми из него же произведениями печати, рукописями и другим материалом. Такой же отдел был создан и в Ленинградском управлении. Уполномоченные иностранного отдела работали «непосредственно на местах» — на таможнях и Главпочтамте — и, разумеется, рука об руку с органами тайной политической полиции. Конфискация происходила в тех случаях, когда они обнаруживали при вскрытии вещей и досмотре поступающие из-за границы книги так называемого «антисоветского характера», или, как они выражались, «политически-дефектную литературу». После ознакомления с провозимыми через границу или поступившими по почте книгами и бандеролями, цензор мог вынести следующие решения: вообще уничтожить их, списав в макулатуру, пропустить к ввозу или разрешить почтовую доставку (полностью или с исправлениями, вырезками, затушевыванием отдельных мест), передать на спецхранение в крупнейших библиотеках. Каждый цензор иностранного сектора вооружен был двумя штампами — треугольником и шестиугольником с вписанными в них особыми номерами и литерами, по которым можно было бы определить имя проверяющего. Треугольник ставился на разрешенных изданиях, шестиугольник — знак, на цензорском жаргоне получившем название «шайбы» или «гайки», — на запрещенных иностранных книгах, признанных не подлежащими распространению: они могли храниться только в библиотечных спецхранах. Сотрудник мог оттиснуть на книге два шестиугольника: «поставить две шайбы» означало на все том же жаргоне не только запрещение книги, но особые условия ее хранения и выдачи, — своего рода «спецхран в спецхране»: книги из него могли выдаваться лишь сотрудникам ЦК КПСС, КГБ, МИД СССР. Почти все издания на иностранных языках гуманитарного характера, тем более — русские эмигрантские книги, журналы и газеты — переводились в библиотечные спецхраны автоматически.

Таможенная группа «Иноотдела» следила не только за ввозом, но и вывозом литературы. Последний мог быть разрешен в ограниченных пределах. Разрешение на вывоз «ценных и редких» изданий могло быть дано особой комиссией, созданной при Государственной Публичной библиотеке. Особая инструкция, которой она руководствовалась, предписывала запрещать вывоз не только старинных и редких изданий, но и современных, в частности, энциклопедических, научных (интересно, как же определялась степень «научности»?), «богато иллюстрированных» и т. п. Как и всюду, здесь царило своеволие.

Крайне подозрительно относились контролеры к вывозу рукописей, среди которых могли оказаться тексты самиздата, — произведения писателей андеграунда, подпольные альманахи, журналы и т. п. Конечно, многие из них все же проникали за границу благодаря помощи зарубежных славистов, иногда дипломатов, но и цензоры-таможенники не дремали. Подозрение вызвали даже студенческие записи лекций. На одном из собраний парторганизации Ленгорлита в 1958 г. отмечены были «недостатки в таможенном контроле… необходимо решить вопрос о контроле конспектов лекций, вывозимых студентами за границу… сейчас материалы никто не контролирует».

Даже сами цензоры не должны были поддаваться искушению прочитать конфискованные ими же книги. В этом отношении весьма любопытен спор, разгоревшийся на упоминавшемся выше закрытом партийном собрании Ленгорлита в октябре 1958 г. В протоколе зафиксировано выступление (точнее — прямой донос) цензора Николаева: «Таможенной группой была задержана книга Пастернака “Доктор Живаго”. Книга вредная, антисоветская, ее прочитали работники Таможенной группы. Коханович передал ее Чернышеву. А зачем это было делать? Совсем не нужно ее всем читать. Каждый должен читать то, что касается по работе». Сотрудник Таможенной группы Зелеранская попробовала, было, защитить своего товарища, сказав, что выступление Николаева «по вопросу о книге Пастернака вызвало у нас недоумение… с задержанными материалами обязательно должны знакомиться те цензоры, которым это может пригодиться в практической деятельности. Информация о задержанной литературе необходима». Согласившись с тем, что «это книга вредная, антисоветская», она, тем не менее, полагала, что все работники должны знать о ней, поскольку она может встретиться в букинистических магазинах, а также в ссылках на нее в литературе. Начальник Ленгорлита Соколов поправил Зе-леранскую, заявив, что она неправильно поняла выступление Николаева: «Нужно знакомить с задержанной литературой только тех, у кого есть деловой интерес к этому».

По неясным для нас причинам романом Пастернака заинтересовалось другое охранительное ведомство — Ленинградское управление внутренних дел (т. е. милиция). Следователь управления, в отличие от своих коллег из Горлита и КГБ, ничего не знавший об этом романе и приключившейся с ним в 1958 г. громкой истории, 9 февраля 1970 г. запросил Ленгорлит: «В связи с возникшей необходимостью, прошу сообщить, издавалась ли в СССР, за границей, запрещена ли к ввозу в СССР прилагаемая книга “Доктор Живаго”. Следователь майор милиции Григорьев». Горлит рассеял «сомнения» следователя, подтвердив, что книга в СССР действительно не издавалась, «ввозу из-за границы не подлежит и запрещена к распространению в СССР».

По-видимому, книга была обнаружена при обыске по какому-то уголовному делу. Не исключено, что об этом факте следователь сообщил родственному учреждению, расположенному в соседнем здании, — управлению КГБ — так сказать, по принадлежности… Роман фигурирует почти во всех запросах этой организации, на которые цензура неизменно отвечала в таком духе: «Идеологической диверсией является и распространение в СССР книги Б. Пастернака “Доктор Живаго”, в которой высказываются взгляды, чуждые миру и социализму, бросается тень (! — Л. Б.), шельмуется наша страна». Или: «Роман написан с антисоветских позиций, выражает глубокое разочарование автора в идее революции, неверие в возможность социальной перестройки общества». В зарубежном издании сборника Пастернака «Проза 1915–1958. Под редакцией Г. П. Струве» обнаружен такой «криминал»: «В предисловии, написанном В. Вейдле, венцом творчества Б. Пастернака признается “Доктор Живаго”, произведение в СССР не издававшееся, имеющее антисоветскую направленность, получившее в советской официальной критике резко отрицательный отзыв». В сборнике «Стихи 1936–1959» найден был другой: «Издание вышло под редакцией Г. П. Струве, ярого антисоветчика, что выразилось в подборе стихотворений, имеющих явно антисоветский характер. Сюда же включено стихотворение “Нобелевская премия”, написанное после выхода в свет за рубежом “Доктора Живаго”, где автор изображает себя “загнанным в угол зверем” (цитируется первая строка стихотворения, написанного в январе 1959 г.: «Я пропал, как зверь в загоне…» — А. Б.). Большинство включенных в сборник стихотворений в СССР не издавалось. “Темы и вариации” в Советском Союзе не издавались, распространению не подлежат». В последнем случае имеется, очевидно, в виду книга Пастернака «Темы и варьяции. Четвертая книга стихов» с выходными данными: Москва — Берлин, издательство «Геликон», 1923.

В 70-е годы «тамиздатские» книги постоянно встречаются в упоминавшихся выше запросах Следственного управления КГБ. Часто они касались правозащитных материалов, переправленных на Запад и отпечатанных там «гутенберговским» способом. Вот типичный запрос 1975 г.: «В связи с оперативной необходимостью просим Вас дать указание срочно вынести заключение о содержании брошюры “Андрей Твердохлебов. В защиту прав человека”, издательство “Хроника”, Нью-Йорк и сборника стихотворений Григорий Подъяпольского “Золотой век”, издательство “Посев”». Ответ цензоров был запрограммирован: «По своему содержанию эти книги являются антисоветскими, распространению в СССР не подлежат и, в случае поступления в нашу страну по каналам, подлежащим контролю Главлита СССР, нами конфискуются».

Как уже говорилось, отсутствие в таких запросах имен обвиняемых и даже номера дела не позволяют идентифицировать их с тем или иным ленинградским процессом. Впрочем, в одном случае следователи допустили «прокол», сообщив в трех требованиях, датируемых 31 мая и 8 июня за 1978 г., (этим днем датируется два запроса), номер дела. Все они имеют стереотипные «шапки» («Управление КГБ по Ленинградской области просит…» и т. д.) и текст: «В связи с расследованием по уголовному делу № 86, прошу сообщить, подлежат ли изданию и распространению в СССР нижеперечисленные произведения» (далее следовали списки из десятков названий). Тот же номер ленинградского дела повторяется в разделе «Аресты, обыски, допросы» правозащитной «Хроники текущих событий» (выпуск № 49 от 14 мая 1978 г.).

«Ленинград. 22 марта у художника Игоря Бурихина и его жены Елены Варгафтик провели обыск по делу № 86 “О незаконном занятии полиграфическим промыслом” (ст. 162 УК РСФСР — “Занятие запрещенным промыслом”). В протоколе обыска 46 наименований: копии книг Цветаевой, Пастернака, Ходасевича, книги Бердяева, Булгакова, Зерновой, Солженицына, Копелева и др. На книги Копелева (на немецком языке) указал ст. лейтенанту Баланеву, руководившему обыском, присутствовавший в качестве понятого студент 4 курса В. А. Маликов (многообещающий молодой человек! — А. Б.). После обыска Бу-рихина и Варгафтик допросили. Допрос проводил В. В. Егерев. На вопросы “Откуда книги?” Бурихин отвечал: “От уехавших, от зарубежных туристов”. Варгафтик сказала, что она не знает людей, занимающихся запрещенным полиграфическим промыслом, и потому отвечать на вопросы по данному делу не может. Оба отказались отвечать на вопросы о других людях. В тот же день допросили троих знакомых Бурихина».

Сам «виновник» — Игорь Николаевич Бурихин — поэт, специалист по германистике, аспирант Е. Г. Эткинда, и ранее «интересовал органы»: привлекался по делу В. Марамзина и другим. Он активно участвовал в самиздатских журналах («37», «Часы» и др.). Вскоре после проведенных обысков вынужден был под давлением КГБ эмигрировать в Германию.

В первом запросе по делу № 86 указано 23 книги — как оригинальные зарубежные печатные издания, так и книги, обозначенные примечанием «копия» (видимо, перепечатки на машинке, фотокопии или ксерокопии). «Перечисленные в Вашем письме книги, — отвечал начальник Ленгорлита Б. А. Марков, — в своем большинстве представляют собой подстрекательское антисоветское чтиво», перечисляя далее книги Солженицына, Бродского, Синявского и других писателей (см. следующий параграф). Большие претензии вызвала книга Валерия Чалидзе «Права человека и Советский Союз», изданная в Нью-Йорке: «В ней содержится правдоподобная ложь (! — А. Б.). И носит она завуалированно-подстрекательский характер. Имитируя крайнюю “озабоченность” состоянием свободы творчества в СССР, Чалидзе “требует” от Советского Союза абсолютной свободы творческого самовыражения. Отсюда пропаганда, апология аполитичности, непременнейшего условия, по мнению Чалидзе, творческой свободы. В этой книге снова и снова пускаются в оборот старые стереотипы махрового антисоветизма, убогие фальшивки о правовых органах, КГБ и Главлите. Автору “Права человека и Советский Союз” ненавистно всё советское. В ней нагромождение гнусной лжи и клеветы на советскую действительность. Это чтиво являет собой пример оголтелой разнузданной пропаганды». По-прокурорски звучит и отзыв об известной книге Леонарда Шапиро «Коммунистическая партия Советского Союза»: «Издание этой книги можно смело рассматривать как антисоветскую, антикоммунистического порядка акцию. Книга являет собой источник самой беспардонной антисоветской пропаганды и агитации, направленной на подрыв и ослабление в нашей стране социально-политической системы, распространение заведомо ложных измышлений, порочащих Коммунистическую партию, наш государственный и общественный строй (цензор здесь дословно цитирует ст. 190 УК РСФСР. — А. Б.), отравляет атмосферу доверия между народами, вредит делу разрядки, и в то же время автор пытается воздействовать на читателя восхвалением “свободных” порядков и образа жизни в капиталистических странах».

«Сомнения» вызвали и серьезные труды и тексты философского и религиозного характера, хранившиеся у Бурихина, политическая окраска которых, за редким исключением, минимальна. «Известно, — продолжает Марков, — что буржуазно-клерикальная пропаганда, распространяющая домыслы об отсутствии свободы совести в СССР, намеренно искажает политику КПСС и Советского государства по отношению к религии и церкви. Лица, пропагандируя, распространяя религиозную антинаучную идеологию, сознательно обрекают верующих на пассивность, лишая их активной жизненной позиции. Именно этим целям служат и незаконно размноженные книги Льва Шестова “Только верою”, Л. А. Зандера “Бог и мир”, книга “Творения блаженного Августина” “Псалмы Соломона” с приложением “Од Соломона”, статьи священника Павла Флоренского». Досталось и Зигмунду Фрейду, с которым большевики в 20-е годы даже заигрывали, пытаясь приспособить его учение к марксизму (ряд его книг тогда был издан в СССР). В его книге «Избранное», вышедшей по-русски за рубежом, «…превалирует мотив влечения к эросу, к смерти. Рассматривая психологию отдельной личности с точки зрения поведения первобытной орды, обладавшей примитивными инстинктами, он оправдывает вседозволенность, выдвигая на первый план сексуальный мотив. Человек у Фрейда полностью оторван от социальной почвы. Такая пропаганда вседозволенности направлена на разрушение в человеке человеческого и способствует превращению его лишь в объект бесстыдной “сексэксплуатации”».

Еще большее раздражение цензора вызвали «…издаваемые за рубежом и засылаемые в СССР книги произведений Гумилева, Ахматовой, Клюева, Мандельштама», которые «…используются антисоветчиками в качестве ширмы идеологического проникновения и подрывной деятельности в нашей стране. В этих изданиях тенденциозно продумана подборка стихов, особенно тех, которые не издавались в СССР со дня революции и представляющих собой неверное отражение нашей действительности, а в предисловиях ко всем этим книгам злобного антисоветчика Г. П. Струве навязывается негативное отношение к советской стране и доброжелательное к Западу. За невинными порой словами Г. П. Струве делается попытка обелить и реабилитировать Гумилева, Мандельштама, Клюева, взвалить вину за их смерть на органы КГБ и создать в нашей стране так называемую внутреннюю оппозицию, что-то вроде пятой колонны». «Экспертное заключение» заканчивалось вполне «закономерным» выводом: «Перечисленная здесь литература не издавалась в Советской Союзе и не подлежит распространению, как идейно-ущербная, проникнутая духом ненависти к советскому государству, коммунистической партии». К этому добавлено, что «…издание и тиражирование книг на множительных аппаратах, принадлежащих учреждениям и предприятиям, запрещено, а самовольное нарушение порядка является противозаконным».

В следующем, присланном дополнительно запросе от 8 мая, указано семнадцать печатных книг зарубежных издательств. Среди них упомянуты — снова «Доктор Живаго», а также «Повесть непогашенной луны» Б. Пильняка, книги Андрея Платонова, Осипа Мандельштама, Михаила Булгакова, Марины Цветаевой и других писателей. Через неделю (15 июня) начальник Горлита прислал в управление КГБ обширный аннотированный перечень, сопровождаемый уже знакомым нам приговором:

«В Управление КГБ по Ленинградской области. Следственный отдел.

Перечисленные в письме материалы являются произведениями негативной направленности по отношению к Советскому Союзу, Коммунистической партии, советскому образу жизни».

Вот один из образцов таких «аннотаций»: «В “Повести непогашенной луны” Б. Пильняк бездоказательно утверждал, что Фрунзе, выведенный в повести под именем Гаврилова, умышленно умерщвлен при операции. Книга в СССР не издавалась. Софийское издание 1929 года находится в спецхране». Досталось даже превращенному в икону «буревестнику революции»: «Книга М. Горького “Несвоевременные мысли” представляет из себя цикл статей 1917–1918 гг. В статьях этого периода Горький высказывал ошибочную точку зрения по поводу диктатуры Советов (стр. 100, 102). Данная книга в СССР не издавалась. Статьи М. Горького этого периода находятся в спецхране». Цензор ошибается: «Несвоевременные мысли» — цикл статей, публиковавшихся после октябрьского переворота в основанной Горьким газете «Новая жизнь» — в которых Горький резко осуждал красный террор, «преступную политику» большевиков по отношению к интеллигенции и весьма критически отзывался о личности Ленина, Горький успел напечатать отдельной книжкой в советской России в ноябре 1918 г., но насчет спецхрана цензор прав. В 30-е годы Горький, как известно, исправился, и ему были прощены «кратковременные заблуждения». Статьи этого цикла были, конечно, запрещены на многие десятилетия, так же, как и многие другие статьи и письма, не публиковавшиеся даже в полном собрании его сочинений. «Несвоевременные мысли» смогли увидеть свет в СССР только в 1990 г.

Объявлена «…злобным памфлетом на Советское государство не издававшаяся в СССР и не подлежащая распространению» антиутопия Евгения Замятина «Мы». Как известно, после публикации этого романа за рубежом в конце 20-х годов против Замятина была развязана разнузданная кампания; в 1931 г., ему, к счастью, удалось уехать за границу. В СССР роман был напечатан только в 1988 г. (журнал «Знамя», № № 4–5). Такова же оценка романа Андрея Платонова «Чевенгур», тем более что, во-первых, «…за опубликованные в 1929 г. отрывки из этой книги автор подвергся критике», а во-вторых, «…в данном издании предисловие написано М. Геллером, где он с антисоветских позиций описывает “злоключения” А. Платонова, его травлю, а затем замалчивание».

Попал в список и ряд поэтических сборников крупнейших русских поэтов, выпущенных, главным образом, знаменитым американским издательством «Ardis», специализировавшимся на запрещенных в СССР книгах. По мнению цензора, «…в сборнике Максимилиана Волошина “Демоны глухонемые” тенденциозно подобраны стихи, в мрачных тонах изображающие революционный порыв масс в 1917–1918 гг. Книга в СССР не издавалась, распространению не подлежит». На родине поэта этот сборник был издан лишь один раз, в 1919 г. (Харьков, издательство «Камена»). Поэт видит ужас распада, осуждает кровавый разгул революции — мотивы, которые позднее будут с еще большей силой звучать в «Стихах о терроре», поэме «Россия» и других его произведениях. Они — один из самых излюбленных сюжетов самиздата. Поэт хотел «при жизни быть не книгой, а тетрадкой»: эта его «мечта» сбылась— но не только «при жизни», но, главным образом, после его кончины в 1932 г. Оказалось в проскрипционном перечне зарубежное собрание сочинений расстрелянного в августе 1921 г. Николая Гумилева, изданное в четырех томах (Вашингтон, издательство Камкина, 1962–1968). Помимо имени самого поэта внимание Горлита снова привлек Глеб Струве: «Собрание сочинений Н. Гумилева в СССР не издавалось. Подготовка текста сочинений, комментарий и вступительная статья известного антисоветчика Г. П. Струве. Предисловие написано в антисоветских тонах. Акцентируется внимание на якобы царящих в СССР беззакониях и жестокости. Книга распространению в СССР не подлежит». Он же фигурирует в отзыве о первом томе «Собрания сочинений» погибшего в лагере Осипа Мандельштама (оно вышло в трех томах под редакцией Г. П. Струве и Б. А. Филиппова в Нью-Йорке в 1967 г.): «К собранию сочинений О. Мандельштама предпослано предисловие, среди авторов которого известный антисоветчик Г. П. Струве. В подстрекательских тонах извращенно рисуется картина жизни в СССР в 30-е годы; Мандельштам изображается человеком, боровшимся за справедливость и погибшим от рук ЧК. Подборка стихов носит тенденциозный характер». И снова обычная резолюция — «Книга распространению в СССР не подлежит», как будто бы без этого предисловия она бы таковому «подлежала»…

Указаны в перечне и романы Михаила Булгакова «Белая гвардия» и «Мастер и Маргарита». По поводу первого ошибочно утверждалось, что «он в СССР не издавался» («Белая гвардия» печаталась в середине 20-х годов в альманахе «Недра»). «По ее мотивам, — говорится далее, — автором была создана пьеса «Дни Турбиных», которая ставилась на советской сцене. Предисловие к книге написано Р. Пайпером (известным американским историком. — А. Б.) в резко оппозиционных тонах. В нем утверждается о травле, которой якобы подвергался М. Булгаков.

Книга распространению не подлежит, как содержащая антисоветские выпады». Второй роман вызвал претензии такого рода: «Книга М. Булгакова “Мастер и Маргарита” в СССР неоднократно издавалась, но не в данном варианте. Книга сопровождается предисловием, в котором содержатся выпады против советской цензуры и обвинения в недозволенных вмешательствах в авторский текст. Данное издание распространению в СССР не подлежит». Вероятнее всего, речь идет об издании, выпущенном «Посевом» во Франкфурте-на-Майне в 1969 г. (экземпляр его имеется в библиотеке автора этих строк: получен еще в начале 70-х годов). Напомним эту историю: роман был впервые опубликован в журнале «Москва (№ 11 за 1966 г. и № 1 за 1967-й), однако со значительными купюрами. «Посев» поступил весьма остроумно, отметив в предисловии «От издательства»: «При наборе мы, для облегчения позднейших анализов текста и исследований замечательного произведения Булгакова, выделили все выброшенные цензурой места курсивом, а цензорские “связки” взяли в квадратные скобки». Эти купюры ходили, между прочим, и в машинописном самиздате: видимо, пользуясь указанным посевовским изданием, собиратели вкладывали или вклеивали их в опубликованный в СССР текст романа. Так, в одном из отзывов Горлита говорится: «Машинописные отрывки из романа М. Булгакова “Мастер и Маргарита” не входят в опубликованный в СССР вариант данной книги и распространению не подлежат».

Вообще, надо сказать, книги Булгакова часто оказывались среди конфискованных, даже те, которые были в свое время опубликованы советскими издательствами 20-х годов, о которых даны такие отзывы: «“Роковые яйца” и “Дьяволиада” издавались в СССР в 1924—25 годах. Позднее не переиздавались». Эти книги в 30-е годы попали в запретительные списки Главлита и были изъяты из общественных библиотек.

Среди найденных при обыске оказался машинописный текст рассказа Булгакова «Китайская история», который, как гласил отзыв цензора, «…в мрачных тонах дает зарисовки эпизодов из жизни китайского кули в Советской России. Произведение в СССР не издавалось, распространению не подлежит». И снова цензор ошибается: рассказ опубликован впервые в журнале «Иллюстрации Петроградской правды» (1923, № 7) и вошел затем в сборник «Дьяволиада» (М.: Недра, 1925). Тем более запрет относился к самиздатским копиям «Собачьего сердца», хранившимся практически у каждого интеллигентного ленинградца. Еще в конце 20-х годов тогдашний начальник Главлита П. И. Лебедев-Полянский доносил в ЦК: «“Роковые яйца” Булгакова — произведение весьма сомнительного характера. Это же издательство («Недра». — А. Б.) пыталось, но Главлит не разрешил печатать “Записки на манжетах” и “Собачье сердце” того же Булгакова, вещи явно контрреволюционные…». Хранение повести, в связи с этим, было безопасным лишь до поры до времени, поскольку в том же отзыве Ленгорлита утверждалось: «Книга “Собачье сердце”, где последствия революции, по мнению автора, разрушительны для культуры, в СССР не публиковалась и распространению не подлежит».

Настороженно относился Главлит к различного рода библиографическим и рекламным материалам, в которых лишь упоминаются нежелательные книги и журналы. К таковым был, в частности, отнесены каталоги «Русские книги», регулярно выпускавшиеся в 70-х годах в Мюнхене издательством и книжным магазином В. Нейманиса, поскольку они «…рекламируют журнал “Континент”, являющийся трибуной диссидентов, также книги таких отщепенцев, как Солженицын, книги, выпускаемые “Самиздатом” и др.». Еще раз упомянут Павел Флоренский — на сей раз как автор знаменитого труда «Столп и утверждение истины» — «книга религиозного содержания о поисках истины, стыде, грехе, христианском догматизме и т. д.». Кроме того, каталог «…рекламирует произведения диссидентов-антисоветчиков, таких как Бергер Иосиф “Крушение поколения” (о судьбах лиц, с которыми автор сталкивался в советских концлагерях), Юрий Айхенвальд “По грани острой” (“Сталин и третий лишний”), книги “самиздата”».

В этом же списке — знаменитый роман Джорджа Оруэлла «1984», который охарактеризован так: «Фантастический роман на политическую тему. В мрачных тонах рисуется будущее мира, разделение его на три великих сверхдержавы, одна из которых, “Евразия”, представляет собой поглощенную Россией Европу. Описывает противоречия, раздирающие эти три сверхдержавы в погоне за территориями, богатыми полезными ископаемыми. Рисуется картина зверского и безжалостного уничтожения женщин и детей во время войн. Книга в СССР не издавалась, распространению не подлежит». Между прочим, мало кому известно, что этот роман в СССР был все-таки издан еще в 1959 г. «Издательство иностранной литературы» выпустило тогда «1984» с грифом «Рассылается по специальному списку. N9…», причем без указания тиража и даже имени переводчика. Повелел перевести на русский язык и издать роман сам агитпроп, называвшийся тогда Идеологическим отделом ЦК КПСС. Сделано это было в целях «контрпропаганды», для того, чтобы «знать врага» и вооружить доверенный и крайне узкий круг лиц такого рода «знаниями». Все экземпляры предназначались исключительно для высшего слоя партийной номенклатуры. Это закрытое издание отсутствует даже в крупнейших библиотеках; познакомиться с ним удалось по экземпляру, чудом оказавшемуся в Научной библиотеке Санкт-Петербургского гос. университета.

Нелегальный вариант романа постоянно фигурирует в следственных и прочих делах. Например, в числе книг, изъятых во время обыска у социолога А. Н. Алексеева, — «политически вредное произведение Дж. Оруэлла “1984” на английском языке…» «Оргвыводы» были сделаны: «социолог-рабочий» получил по линии КГБ предостережение, заводской парткомитет исключил его из партии. Открытое издание романа появилось в России только в 1988 г..

Заканчивается отзыв о присланных книгах опять-таки стереотипным заключением: «Все указанные книги изданы за рубежом, рассчитаны на подрыв и ослабление установленных в нашей стране порядков и их распространение в Советском Союзе следует расценивать, как идеологическую диверсию».

В посланном вдогонку (тоже 8 июня) требовании по делу № 86 перечислено 38 названий тамиздатских и самиздатских произведений. Сугубое внимание на этот раз обращено на хранение и распространение зарубежных журналов — «Континент», «Посев», «Грани», отдельных номеров «Хроники защиты прав в СССР», «…все материалы которых, — как гласил цензурный отзыв, — изобилуют грязной клеветой на Коммунистическую партию, Советское государство. В издаваемой за рубежом “Хронике защиты прав в СССР” помещены материалы подрывного антисоветского характера, по существу предназначены для информации и “инструктажа” диссидентов». Указаны также книги Андрея Амальрика «Статьи и письма 1967–1970 гг.» (серия «Библиотека Самиздата») и Льва Копелева «Хранить вечно», вызвавших такую характеристику: «“Статьи и письма 1967–1970” Андрея Амальрика, злобного антисоветчика, высланного из СССР, написаны в злопыхательском духе, в духе утверждения о якобы отсутствующей в СССР свободе творчества, измышлений об органах КГБ. Произведение Л. Копелева “Хранить вечно”, издательство “Ардис”, 1975, в Советском Союзе не издавалось. Книга изобилует антисоветскими обобщениями и выводами, злобной клеветой, описанием “ужасов” лагерной жизни. Его же книга “Две эпохи немецко-русских отношений. Толстой и Гете — диалог двух эпох”, на немецком языке, также в Советском Союзе не издавалась. “Сборник литературно-критических статей по литературе ФРГ и ГДР” (на немецком языке). Как указано в предисловии, представляет собой переработанные автором материалы, ранее опубликованные в СССР. Автор был дважды арестован: в 1945 и 1946 гг., отбывал наказание за антисоветскую агитацию и пропаганду».

Подвергся осуждению ряд художественных изданий, обнаруженных при обыске по делу № 86, тем более что в них опубликованы произведения современных русских художников-авангардистов. Так, альбом («Ардис», 1975) художника-нонкорформиста, участника войны Бориса Биргера, исключенного из Союза советских художников и в 1990 г. уехавшего в Германию, «…сопровождается предисловием Генриха Бёлля, где он, сравнивая Биргера с Рембрандтом, выражает сожаление, что в Советском Союзе не разрешают экспонировать такие “талантливые” произведения из-за того, что они не попадают под официальное художественное волеизъявление — “реализм”». Нашумевший в свое время альманах «Аполлон-77», вышедший в Париже, вызвал такую оценку: «Альманах содержит стихи, прозу, рисунки антисоветского содержания с предисловиями диссидентов В. Максимова, В. Марамзина, В. Петрова. Помещенные здесь произведения художественной ценности не представляют, в большинстве своем абсурдны, иногда непристойны, и все полны ненависти к советскому строю». Такую же судьбу разделил альбом «Современная русская живопись» (Дворец конгрессов. Париж, 1966) — по той причине, что он «…представляет собой каталог выставки современных авангардистов, многие из которых эмигрировали из СССР. Большинство картин в СССР никогда не экспонировалось».

Помимо «еврейского самиздата», о котором сообщалось выше, значительный интерес проявил КГБ и тамиздату такого рода. Первый такой запрос относится именно к 1970 г., что не случайно, так же как и то, что он имел ленинградское происхождение. Датирован он 10 ноября и связан, как можно полагать, с декабрьским процессом «самолет — чиков» — группы еврейских активистов-отказников во главе с Марком Дымшицем и Эдуардом Кузнецовым, пытавшимся в Ленинграде захватить самолет, чтобы бежать из СССР. В основном список содержал печатные издания, но встречаются и машинописные, такие, например, — «Документ, исполненный на пишущей машинке под названием «Дело о попытке угона самолета Ленинград-Приозерск. 15.06.70 на 4 листах».

Приведем лишь некоторые образцы цензурного творчества: «Книга Д. Шуба “Политические деятели России” (изд. “Новый журнал”, Нью-Йорк, 1969, № 3) — является антисоветским изданием, имеющим злобные выпады против В. И. Ленина, коммунистической партии, марксизма-ленинизма. Книга на английском языке Бернарда Бамбергера “История иудаизма” (США, 1964) содержит злобные клеветнические выпады против СССР и стран социалистического лагеря. Книга Р. Черчилля и У. Черчилля “…И победили на седьмой день” на немецком языке содержит клеветнические антисоветские материалы. Брошюра “Научные исследования и образование в Израиле”, изданная на немецком языке в Швейцарии, — являются националистическими, сионистскими изданиями, не подлежащими распространению в СССР. Брошюра В. Жаботинского “Еврейское государство” является сионистским, националистическим изданием с антисоветским предисловием». В обширном списке цензоры нашли лишь одну книгу, над которой решили смилостивиться: «Книга Эрнеста Ренана “История народа Израиля”, изданная на французском языке в Париже в 1887 г., — политических дефектов не содержит».

 

Литература Русского зарубежья

Все произведения писателей трех волн русской эмиграции подверглись остракизму, причем независимо от содержания, — так сказать, по определению. Уже в первой инструкции, данной свыше Главлиту РСФСР, образованному в июне 1922 г., специальным пунктом предусматривалось запрещение «…ввоза в СССР произведений, носящих определенно враждебный характер к советской власти и коммунизму», «произведений авторов-контрреволюционеров» и т. д. .

В том же 1922 году А. В. Амфитеатров, бежавший из советской России годом раньше, писал в «Очерках красного Петрограда»: «Сквозь кордоны и шпионские фильтры ЧК заграничные газеты и журналы доходят до петроградского общества в таком малом количестве, так случайно, что голос их под Невою — не более чем подпольный шепот, которому внимают лишь очень немногие уши и повторяют его лишь очень немногие уста».

Такая ситуация закреплена была почти на 70 лет. Правда, на первых порах режим вел потаенные игры с эмиграцией, пытаясь расколоть ее и привлечь на свою сторону, что частично и удалось… В связи с этим, некоторая часть эмигрантских изданий на первых порах все же разрешалась к провозу в СССР, однако к 1927–1928 гг. такие игры заканчиваются. С той поры все, за очень малым исключением, они конфискуются на таможнях; в лучшем случае, их передают в спецхраны крупнейших библиотек, в худшем — уничтожаются на месте. Из читательского обихода «метрополии» были вычеркнуты книги и имена крупнейших писателей, творческий путь которых продолжался или начинался в эмиграции.

Во многих книгах писателей Русского зарубежья никакого «антисоветского криминала» обнаружить не удавалось; единственным, впрочем, «составом преступления» выглядел в глазах цензоров сам факт выпуска их зарубежными русскими издательствами. В. А. Солодин, бывший заместитель начальника расформированного в 1991 г. Главлита СССР, выступая на одной из конференций, посвященных цензуре, говоря о «генерально ограниченных» изданиях, отметил, что «…в число таких генеральных ограничений попадали все эмигрантские издания за рубежом. От изданий Чехова и Камкина (имеются в виду русские издательства в США. — А. Б.) до НТСовских изданий, до ИМКА-пресс и прочее, прочее, независимо от того, что там есть. Предположим, двухтомник Ахматовой, только потому, что это в камкинском издании, не пропускался». Здесь же он говорит о том, что «…вообще говоря, политический контроль определялся одной фразой: запрещается пропускать материалы, содержавшие военную и иную тайну, а также материалы, дезинформирующие общественную мнение», вполне справедливо добавив: «Вы сами понимаете, что при такой формулировке можно было очень многое, фактически все, подвести под эту формулировку».

В упоминавшихся ранее запросах КГБ в Ленгорлит по поводу обнаруженных во время обысков книг часто встречаются не только указания на машинописные копии, но и на оригинальные зарубежные издания произведений ряда писателей-эмигрантов. Как правило, в са-миздатском варианте распространялись «Окаянные дни» и «Воспоминания» И. А. Бунина. Хотя последние и вошли в 9-й том собрания его сочинений, изданного в СССР, но со значительными купюрами. Очерки «Горький», «Маяковский», «Гегель, фрак, метель» и другие, как не поддающиеся «купюризации», были полностью исключены из его состава, существенно обкорнали очерк «Третий Толстой». К числу печальных анекдотов нужно отнести историю, поведанную Сергеем Довлатовым в рассказе «В тени чужого юбилея». Вместе с Андреем Арье-вым им был подготовлен еще в 1968 г. сценарий документального фильма о Бунине — к столетнему юбилею писателя в 1970 г. Экспериментально-творческая киностудия, высоко оценив качество сценария, тем не менее, под благовидным предлогом все же отказалась ставить этот фильм. Как сообщил тогда же авторам Евгений Рейн, истинная причина отказа состояла в том, что Бунин «нахально родился почти одновременно с товарищем Лениным», и руководство киностудии посчитало политически неправильным отмечать в год столетия вождя мирового пролетариата такой же юбилей «белоэмигранта».

Почти ничего не знал советский читатель о романах В. В. Набокова, признанных сейчас классикой XX века, за исключением, впрочем, «Лолиты», которая в 60-е годы неожиданно и в массовом порядке проникла в читательские круги, до того вообще не подозревавших о существовании самиздата и тамиздата. Это и понятно: проходила она по ведомству «клубнички», что, конечно, совершенно несправедливо. Впрочем, так же она расценивалась в первое время и западными издателями, отказывавшимися печатать «Лолиту». Сам Набоков прекрасно понимал, насколько невозможны его книги в СССР: «Очень любопытно вообразить себе режим, при котором “Дар” смогут читать в России».

Тем не менее, в самиздатском, обычно ксерокопированном виде, в 60—70-е годы довольно широко распространялись его воспоминания «Другие берега», роман «Дар» и ряд других произведений, часто попадая затем в упомянутые выше гебистские списки. Так, например, оказался в них его ранний и совершенно невинный в политическом смысле роман «Машенька», заслуживший такую «экспертную» оценку Ленгорлита: «Роман Сирина “Машенька” впервые был издан в 1926 г. за границей. В Советском Союзе не издавался и распространению не подлежит».

Не раз попадали в те же списки произведения Марины Цветаевой, как правило, в машинописном или фотографическом исполнении, но иногда и в виде оригинальных печатных изданий. По одному из возбужденных дел «проходила» фотокопия ее книги «Проза», изданная в Нью-Йорке, — тем более что автором предисловия был Иосиф Бродский. Книга квалифицирована как «…специально подобранные воспоминания об эмигрантской жизни, о неприятии Советской власти, нападки на Советское государство», и снова — трафаретная резолюция: «Книга в СССР не издавалась и распространению не подлежит».

В другом требовании, адресованном Ленгорлиту, перечислен целый ряд книг Цветаевой: «Царь-девица», «Световой ливень», «Молодец», «229 листов фотокопий книги “Неизданные письма”», «83 листа фотокопии книги “Лебединый стан. Перекоп”», «32 листа фотокопий произведения, озаглавленного “Русский литературный архив. Под редакцией М. Карповича и Дм. Чижевского”» (сборник выходил в Нью-Йорке с 1956 г. — А. Б.). «Все указанные в списке произведения Марины Цветаевой, — гласило заключение, — являются копиями книг. В Советском Союзе не издавались, распространению не подлежат. Большинство произведений повествует о жизни в эмиграции, проникнуто негативным отношением к Советской России, воспевает белоэмигра-цию. Редакторы “Неизданных писем” Цветаевой Г. П. и Н. Струве, известные антисоветчики, яростно нападают на советские порядки, клевещут на советскую действительность». Упомянутый сборник «Русский литературный архив» целиком был посвящен публикации писем М. И. Цветаевой 1933–1937 гг., адресованных поэту и литературоведу Ю. П. Иваску (1907–1986), жившему тогда в Эстонии. Сборник, согласно цензурному отзыву, представляет собой «…копию книги, в которой Цветаева воспевает белую эмиграцию».

Таков же приговор — в отношении поэтического сборника Владислава Ходасевича «Тяжелая лира», изданного впервые в Берлине (издательство Гржебина, 1923): «Факсимильное издание. Ярый антисоветчик-эмигрант Ходасевич в своих стихах тоскует о прошлом, выражает ненависть по отношению к новой Советской власти. Книга после 20-х годов не переиздавалась».

Попала под запрет «Антология петербургской поэзии эпохи акмеизма», изданная в Мюнхене в 1973 г., включавшая стихотворения Осипа Мандельштама, Николая Гумилева, Анны Ахматовой и других поэтов. Она вызвала такую реакцию: «В сборник включены стихи 37 поэтов, значительная часть которых является эмигрантами, занимающими негативную позицию по отношению к Советскому Союзу. Многие стихи содержат прямые или завуалированные антисоветские высказывания». И — в который раз: «Антология в СССР не издавалась, распространению не подлежит».

Серебряный век, частично унесенный с собой и продолженный в 20—30-е годы поэтами русской эмиграции, был, как точно заметил К. М. Азадовский, «…обречен изначально… Погруженная в глубину физического и духовного рабства, страна ничего не должна была знать о той духовной свободе, которой дышала интеллигенция предреволюционного поколения». Сам автор процитированных строк, филолог Константин Азадовский, на собственном горьком опыте узнал, во что обходится советскому человеку эпохи застоя научный и даже просто читательский интерес к литературе Серебряного века и Русского зарубежья. В 1980 г. он был осужден по делу, спровоцированному ленинградским управлением КГБ. «Фигуранту», говоря языком следователей, удалось получить доступ к протоколу обыска и, что очень важно, к одному из тех экспертных заключений Ленгорлита, о которых речь шла выше. В протоколе зафиксированы изъятые во время проведения обыска фотографии Гумилева, Есенина, Клюева, Цветаевой и других поэтов: «они изымали то, о чем их инструктировали (эмигрант Северянин, эмигрантка Цветаева)…» В экспертной оценке, посланной, как обычно, в ответ на требование следователей КГБ, упомянут ряд книг, имеющих отношение к нашей теме. Например: «Альбом-фотобиография “Цветаева”. Издание антисоветского издательства “Ардис” 1980 г., содержит фотографии литератора Гумилева, казненного за участие в белогвардейском мятеже в Кронштадте (! — А. Б.), и Ходасевича, эмигрировавшего из СССР и занимавшегося антисоветской деятельностью за рубежом. Предисловие к альбому Карла Р. Проффера (одного из основателей издательства «Ардис». — А. Б.) исполнены клеветническими измышлениями по поводу судьбы М. Цветаевой и причинах ее смерти после возвращения в Советский Союз. Альбом сопровождается комментариями злобных антисоветчиков В. Набокова и Н. Мандельштам (Надежды Яковлевны. — А. Б.)». Об уровне компетенции цензоров говорит хотя бы пассаж о Гумилеве: как известно, он не имел никакого отношения к восстанию в Кронштадте в 1921 г, а казнен за участие в так называемом «Таганцевском заговоре». Или: «Книга на немецком языке “Wir” (“Мы”) Е. Замятина, издана в ФРГ, 1975 г. Роман “Мы” — злобный памфлет на Советское государство. В СССР не издавался»; «Книга эмигрантки-антисоветчицы З. Гиппиус “Письма к Берберовой и Ходасевичу”. Издание антисоветского издательства “Ардис”, США, 1978 г.». Попал в поле зрения обыскивающих и Зощенко потому, главным образом, что в его повести «Перед восходом солнца», изданной «антисоветским издательством “Международное литературное содружество” в 1967 г. содержится реклама книг злобных антисоветчиков А. Авторханова, Р. Арона, И. Бродского, Н. Бердяева, Г. Струве и других».

Позднее К. М. Азадовскому удалось получить доступ к документу, неопровержимо свидетельствующему о том тотальном «библиоциде», который царил в советское время, а именно к «Акту», составленному «на основе заключения Леноблгорлита № 196 от 22.12.1980 г.». Специальная «тройка», руководствуясь этим «заключением», «…отобрала к уничтожению следующие материалы, не подлежащие ввозу и распространению в СССР, а также не представляющие научной ценности (далее перечислены 10 книг.). Материалы перед уничтожением сверили с записями в акте и полностью уничтожили путем сжигания (подписи членов комиссии, везде курсив наш. — А. Б.)». Ничего нового, впрочем, в такой практике не было… Еще в декабре 1926 г. явно старорежимные, а потому еще немного наивные сотрудники Ленинградского губернского архивного бюро попытались причислить и приравнять к архивному материалу рукописи, запрещенные местным Гублитом к печати. Они полагали, что «гранки и тексты рукописей, как имеющие следы делопроизводства в виде ремарок сотрудников Гублита и штампов о выпуске в свет», должны обязательно передаваться на государственное архивное хранение. Запрошенный на этот счет Главлит РСФСР прислал такое поразительное и не оставлявшее никаких надежд распоряжение: «Гранки и тексты рукописей сдаче в Центрархив не подлежат, их следует уничтожать как секретный материал, утративший свое значение» (курсив наш. — Л. Б.). Цензоры, таким образом, совершенно серьезно полагали, что факт запрещения ими какого-либо текста означал одновременно и окончательную утрату его ценности для человечества. Самое страшное и непоправимое последствие этого решения состояло в том, что незамедлительному уничтожению подлежали все отклоненные рукописи художественных произведений. Замечу, что дореволюционная цензурная практика абсолютно исключала такое варварство.

Но не только писатели первой волны эмиграции, принадлежащие к Серебряному веку и оказавшиеся затем за рубежом, исключались из читательского обихода. В 70-е годы наступила пора писателей третьей волны, которых постигла та же участь. Книги десятков литераторов и ученых подверглись уничтожению, в «лучшем случае», заточению в библиотечные спецхраны (об этом уже заходила речь в параграфе «Библиотеки»). Они же фигурируют во многих документах, затребованных КГБ в связи с обнаружением их во время обысков. Главный «криминал», разумеется, состоял в хранении книг А. И. Солженицына, прежде всего, — зарубежного издания «Архипелага Гулаг», заслужившего такую оценку цензоров: «Книга диссидента А. Солженицына “Архипелаг Гулаг”. Советское правительство трактуется как диктаторский режим» и т. п. В «Нобелевской лекции» и «Письме вождям Советского Союза» они нашли «…измышления об отсутствии свободы творчества в СССР», «…в книге “Солженицын и другие” (ФРГ) пропагандируются произведения Солженицына и других диссидентов, оправдываются их отступнические действия. Диссиденты выдаются за лучших людей России, покинувших Союз потому, что они не могли выдержать жестокую духовную атмосферу».

Эксперты из Ленгорлита впадают в прокурорский тон именно тогда, когда речь заходит о книгах Солженицына и других «врагов советского народа»: «Такие бредовые сочинения, как “В круге первом”, “Бодался теленок с дубом” ярого антисоветчика Солженицына, “Голос из хора” Абрама Терца (это псевдоним известного антисоветчика, диссидента А. Д. Синявского), “Часть речи” Иосифа Бродского начинены самой беспардонной антисоветской клеветой, грубыми инсинуациями и дезинформацией, рассчитанной на политических недоучек и невежд».

Не раз попадала в поле зрения КГБ и цензоров книга товарища Солженицына по лагерной «шарашке» (см. «В круге первом»), переводчика, германиста-литературоведа Льва Копелева (1912–1997), вынужденного покинуть родину в 1980 г. (см. с. 97).

Серьезные препятствия возникали на пути нечастых попыток издания произведений писателей первой волны эмиграции в самой «метрополии», чем занималась уже цензура «внутренняя». Советский читатель не должен был знать о Ходасевиче, Георгии Иванове, Набокове и других крупнейших поэтах и прозаиках Русского зарубежья. Исключения были сделаны буквально в считанных случаях — для Куприна и Цветаевой, потому, должно быть, что они «искупили свою вину», вернувшись на родину в конце 30-х годов, для Бунина (все-таки классик!), Саши Черного, поскольку его сатиры метили в «обанкротившихся растленных интеллигентов» и вообще «разоблачали пошлость буржуазного мира» (трафаретные высказывания советских литературоведов). Но и в этих немногих случаях творчество писателей было представлено преимущественно дореволюционными произведениями; тексты эмигрантского периода или вообще не были представлены, или обезображены до неузнаваемости с помощью усечений.

Первым совершил прорыв цензурной блокады Саша Черный. В 1960 г. вышел впервые после сорокалетнего забытья (поэт в 1920 г. эмигрировал) сборник его стихотворений в Большой серии «Библиотеки поэта», снабженный вступительной статьей Корнея Чуковского. Подготовка сборника шла с большими цензурными препятствиями. Начальник Ленинградского управления О. Соколов, получивший верстку сборника, сразу же сигнализировал в обком — «заведующему Отделом науки и культуры Богданову Г. А.»: «…Издание сборника целесообразно только при правильном отборе текстов. Однако издательство подошло недостаточно тщательно к отбору, включив в сборник стихотворения, печатание которых нецелесообразно (“Воробьиная элегия”, стр. 453, “Песня”, стр. 244, “Лошади”, стр. 184, “Амур и Психея”, стр. 264, и др.) В связи с вышеизложенным прошу Вашего указания».

Правда — то ли сыграл свою роль авторитет Чуковского, то ли «Богданов Г. А.» решил не связываться, — сборник Саши Черного все-таки вышел в свет без купюр, на которых настаивал главный цензор Ленинграда. Другие случаи вмешательства в тексты заканчивались не столь благополучно…