Опустив каменную плиту, преградившую путь Тому Риджеру, Эхнатон понял, что так ему не удастся уберечь свой дворец от разрушения. Постройка была старой, залы и коридоры были выдолблены в выветрившейся скале, потрескавшейся, разрушавшейся от времени, холода и жары, ветров и землетрясений. Если взорвется порох, содрогнется вся гора. И нельзя заранее сказать, что будет разрушено, а что уцелеет.

А прямо под сокровищницей находилась комната, где заперта Нефертити! Он принял решение мгновенно. Бросился вниз, столкнулся с бегущим Гурмалулу, даже не заметив. Он хотел оборвать фитиль. Но искра уже скользнула в ящичек. Каждое мгновение смерть могла вырваться, уничтожить все, засыпать камнями и пылью.

А в нижнем зале находилась Нефертити!

Ни одной другой мысли не осталось в его больном сознании — ни о Белой гибели, ни о насекомых, ни о его «великом благоденствии», ни о дворце, ни о рабах, ни о собственной жизни.

Не раздумывая, он схватил страшный груз и помчался с ним прямо к площадке над каньоном. С каждым его шагом смерть отдалялась от Нефертити!

Вот и выход! Он бросил в пропасть смертоносный груз. Взрывом фараона отбросило в тоннель и ударило о каменную стену. Страшная боль пронзила его. Эхнатон попробовал встать, цепляясь за стену.

А весь дворец, словно ожидавший этого толчка, начал рушиться. В пяти шагах перед ним пол разошелся и отколовшиеся огромные куски с грохотом обрушились в бездну. Изнемогая, Эхнатон пробился вперед. Внизу была Нефертити, запертая в ловушке! Последним усилием Эхнатон отодвинул засов и рухнул на пороге. Мария стояла посреди комнаты.

— Нефертити! — прошептал окровавленными губами Эхнатон.

— Беги!

Девушка в смятении смотрела на него. Это был преступник, угрожавший существованию жизни. Но сейчас она видела перед собой умирающего человека, глаза которого смотрели на нее с неожиданной нежностью и кротостью!

— Нефертити, беги!

Невольно, подчиняясь необъяснимой жалости, порыву всепрощения, она присела и, приподняв его голову, положила себе на колени.

— Вы ранены? Я перевяжу вас!

В проеме двери появился Крум Димов, все-таки пробравшийся по коридорам рушащегося здания к камере своей сестры.

— Быстро за мной! — крикнул он ей.

Девушка обернулась.

— Подлоги мне его вынести!

Ничего не спрашивая, Крум подхватил Эхнатона под мышку и потащил.

— Оставьте меня! — чуть слышно прошептал раненый. — Нет смысла!

Но в глазах его светилось теплое чувство, прежняя величавая неприступность растаяла.

— Сейчас куда? — вместо ответа спросила Мария.

Эхнатон указал взглядом.

— Направо! Толкните плиту!

Коленом Крум легко отодвинул преграду. Открылась крутая лестница. Тут из заполненного пылью тоннеля вылетел попугай Кенатон, уселся на плечо Марии. Она склонила голову и потерлась о него лбом. Они снова двинулись наверх, унося стонущего фараона. Преодолев лабиринт, они оказались на поверхности.

— Скорее на юг, — торопил Эхнатон. — Внизу все обваливается. Надо выйти на прочную скалу!

И они снова заспешили. Наконец, почувствовав прочную опору под ногами, опустили его на землю. Мария положила голову фараона себе на колени. Крум разодрал драгоценные одежды. На теле не было ни единой раны. Лишь несколько синяков. Может, от удара или от взрывной волны. Брат с сестрой переглянулись. Медицинские познания на этом исчерпались.

Из отверстия над лестницей показался Гурмалулу. Он хотел было вернуться назад, но грохот за спиной подтолкнул его вперед.

— Где Бурамара? — спросил Крум.

Чернокожий показал головой вниз.

— В камере. Мистер Том не развязал его. Запер вместе с тюремщиком.

Крум вскочил.

— Жди меня здесь! — обернулся он к сестре.

И он начал спускаться по лестнице. А кругом все скрипело, трещало, обваливалось. Крум зажал нос платком и бегом бросился вниз. Чудом сориентировался в сотрясаемом толчками лабиринте, толкнул дверь и вбежал в камеру. Стражник и Бурамара уже развязали зубами веревки и сейчас безуспешно пытались сдвинуть в сторону тяжелую плиту с помощью копья.

Задыхаясь от пыли, Крум знаком показал им на выход, и все трое бросились обратно. Гурмалулу смотрел изумленно. Белый человек жертвовал собой ради чернокожего.

В это мгновение подземный грохот потряс скалистое плато. Взорвался пороховой погреб. Каменная громада покрылась множеством трещин, которые, подобно проворным змейкам, расползались во все стороны. Крум и Бурамара подняли раненого, чтобы перенести в более безопасное место. Мария шла за ними.

Наконец гул затих, отшумев многократным эхом в разветвлениях страшного ущелья.

— Нефертити, где ты? — простонал фараон.

Услышав это имя, попугай закричал:

— Эхнатон и Нефертити! Эхнатон и Нефертити!

Непроизвольно Мария отозвалась на имя, которым он ее окрестил:

— Я здесь! Успокойтесь. Мы спасем вас!

— Все кончено, Нефертити! Я скоро отправлюсь на запад. Хочу только одного, чтобы ты меня выслушала… И простила…

— В следующий раз поговорим. А сейчас не волнуйтесь!

— Нет! Еще немного, и будет поздно… Ты услышишь правду. Тогда можешь проклясть меня…

Он глубоко вздохнул.

— Я никакой не фараон, Нефертити!.. Я злосчастный обыкновенный метис, который стремился к славе и величию…

Крум вмешался:

— А подземный город, а храм, а скульптуры?

— Они настоящие… Но создатели давно оставили их, тысячи лет назад, наверное, еще тогда, когда Белая гибель опустошила континент… После этого не осталось никакой надписи, никакого знака, подтверждающих, что здесь опять жили люди…

Мой отец был белым… Одним из немногих, не прогонявших своих черных жен… Миссионер… Он пренебрег обычаями белых, остался со своей черной женой, со своим черным ребенком… Мать моя умерла, когда я еще ходить не умел… Вырастил меня отец — он был мне и отцом, и матерью, и учителем… Общество белых изгнало его из своей среды. Какими были его жизнь, заботы, страдания, не знаю… Помню, что с ним я был счастлив. Учился, работал в саду и рос…

Он остановился, чтобы перевести дыхание.

— Но на нашу землю пришли белые. Понравились им наши пастбища. Вместе с черными отошли к пустыне и мы. А белые все наступали. И мы снова покидали свою землю… Однажды черные скитальцы сказали отцу, что здесь, возле гор Радужной Змеи, есть прекрасный оазис возле непересыхающей реки. И мы поселились там, где вы нашли опалы… Однако тайна загадочной горы не давала покоя отцу. И однажды, когда мы бродили по этому плато, обнаружили колодец, спустились по веревке, обошли весь подземный город от склада опалов до главного храма со статуей Нефертити. Когда я ее увидел, то оцепенел. Я не встречал другого взгляда, пронзающего каменным безразличием и в то же время исполненного теплотой и самоотверженной нежностью. Лишь у одной живой женщины увидел я этот взгляд — у тебя, Нефертити!

Голос его уже едва слышался, но он не останавливался. Странно, что он все еще был жив, что еще находил силы говорить.

— Выслушай меня! Отец мой не был обыкновенным миссионером. Прежде чем надеть рясу, он изучал египтологию. Для него подземный город оказался сказочной находкой. Он научил меня распознавать иероглифы, познакомил со всей историей Египта. Вместе с ним мы прочитали надписи, оставленные Нефертити и Ахмесом. Вы знаете, что австралийцы — прирожденные художники. Отец мой писал свое исследование, а я переписывал древние надписи, срисовывал фрески и статуи… Очевидно, несчастный хотел ошеломить мир своим открытием. Может быть, он мечтал покорить его, вернуть себе потерянное место в обществе, завоевать место и для своего черного сына. Я еще не знал тогда, какое это проклятье — родиться с черной кожей…

Эхнатон умолк. Голова его упала на грудь.

— Каким бы прекрасным был мир, если бы никто не обращал внимания на цвет кожи!

Он попытался вновь поднять голову.

— Наконец мой отец закончил свой труд. И вот однажды мы тронулись в путь. Путешествовали и пешком, и на верблюдах, и на грузовиках. Наконец прибыли в Мельбурн. Хорошо, что отец догадался спрятать рукопись в дупле, не забыв еще, каковы нравы его племени. Уже у въезда в город нас остановили. Белый отец мог войти в город белых, его черный сын — нет. Полицейский бросил несколько обидных слов в адрес матери и меня. Тогда отец дал ему пощечину. Полицейские набросились на отца. Я кинулся на помощь. Ударил кого-то. И в конце концов мы оба попали за решетку.

Он снова остановился.

— Вы должны это выслушать! Чтобы понять меня, чтобы не судить слишком строго… Там, в тюрьме, умер отец. «Мне стыдно, что я — белый» — это его последние слова. Тогда я сказал инспектору, что хочу видеть профессора Гриффина. Я запомнил, что отец собирался искать именно его, директора Австралийского музея. «Мне ему надо кое-что сказать». «Скажи это мне!» — настаивал инспектор. «Ты не разбираешься в египтологии, — отвечал я. — Я скажу это только ученому». После этих слов он ударил меня кулаком. Когда я пришел в себя, он снова избил меня. Очень легко бить человека, скованного наручниками. И все же мне удалось ударить его головой в живот. Я бросился бежать. В конце коридора увидел большую комнату, стол и за ним — человека. Это был начальник. Я вбежал туда и сказал ему, что ко мне относятся несправедливо. Даже не выслушав меня, он приказал, чтобы меня отвезли в тюрьму. Но я метис — у меня мозг белого и ловкость чернокожего. Я оттолкнул полицейского, сидевшего рядом со мной в грузовичке, открыл дверь, спрыгнул и скрылся в кустарнике…

Он обмяк. Голова бессильно поникла на колени Марии. Она посмотрела на своего брата, словно хотела сказать: «Скончался!» Но жизнь еще теплилась в черном мускулистом теле.

— Я отправился на поиски племени своей матери. Но и они отвергли меня. Однажды вечером я нашел в хижине магическую кость. Племя обрекало меня на смерть. И я сбежал. Преследуемый, словно собака динго, я вернулся в Ахетанон во дворец, к каменным чудовищам, среди которых единственный образ ласково смотрел на меня — образ Нефертити. И я стоял, впиваясь глазами в это лицо. А сердце мое рыдало. Нефертити, казалось, говорила мне: «Чего тебе здесь не хватает? Зачем тебе и белые, и черные? Останься со мной! Стань хозяином этого дворца, славного Ахетанона! Может быть, как раз ты и есть один из моих потомков, вернувшихся после Белой гибели с какого-нибудь острова?» И я поверил выражению гордого ее взгляда. Поверил ей, потому что она была гонима, как и я, и она потеряла свое счастье. И вопреки всему создала новое царство.

— Здесь я нашел все, о чем даже и не мечтал! богатство, славу, величие. Я стал обладателем миллионов, миллиардов, стал богаче всех. В старом огромном кувшине я обнаружил опиум. Попробовал курить, и это мне понравилось. После каждой порции я все больше чувствовал свое величие. Затем я встретил Бадангу. Окрестил его египетским именем Эхенуфер. Предложил и ему опиума. И он послушно пошел за мной. Собрали мы и других. Я сказал им: «Я — великий волшебник. Я завладел вашими душами. Верну их вам, если будете послушны. А сейчас лишь иногда буду отправлять вас в Страну блаженства. Если будете слушаться меня, души ваши навсегда поселятся там». Опиум сделал их покорными.

Умирающий снова притих. Долгая исповедь быстро истощала его. Но он заговорил снова:

— Каждый день я открывал новый проход, какую-нибудь новую надпись, новый папирус. Однажды я нашел урну с какими-то зернами, на которой был выбит один-единственный иероглиф: «Проклятье». Я понял, какую власть держу в руках. Ослепленный жаждой мести белым и черным, — я засеял эти семена. Они не взошли, как и тысячи лет назад. Но зараза поползла по траве, перебросилась на кусты и деревья, выжгла окрестности. Я уже видел свое торжество, видел конец жизни, которую ненавидел. Я был по-своему счастлив, пока не пришла ты. Тогда я понял, что никакой я не бог. Что я просто человек, жалкий человек…

В его глазах сверкнули слезы.

— Мне страшно, Нефертити! Я не могу вынести мысли о том, что совершил. Неужели я сумасшедший?

Показалось, что он перестал дышать. Крум попробовал нащупать пульс. Но жизнь все еще не покидала его.

— Нефертити, слушай! Самое важное… Я нашел один папирус, может быть, последнее известие того страшного времени. Всего несколько строк: «Да будет известно тому, — говорилось в нем, — кто прочтет этот папирус, что возле медных рудников фараона не побелело ни одно дерево, ни одна травинка, ни один цветок». И я попробовал. Посыпал налетом, соскобленным со старого шлема, цветок в одном горшке. И он остался здоровым…

Мария склонилась совсем низко, с изумлением вслушиваясь в эти слова. Она уже едва различала их.

— Нефертити! Прошу тебя, останови Белую гибель… Я не бог…

Рука его поползла по черной груди, нащупывая подвешенный на цепочке огромный опал.

— Возьми, Нефертити! Вспоминай иногда о слабом человечке…

Последних слов Мария уже не расслышала. Она скорее догадалась, что он хотел сказать. Она погладила его волосы, с которых давно свалился золотой урей. И неожиданно вздрогнула, почувствовав холод смерти. Фараон не дышал.

Словно поняв, что произошло, попугай прокричал:

— Падите ниц перед божественным фараоном…

Мария закрыла лицо ладонями и разрыдалась.