отодвинул засов каменных дверей и с поклоном вошел в комнату.

— Божественный фараон зовет Нефертити! — почтительно произнес он.

Мария резко обернулась. Это еще что такое?

— Божественный фараон зовет Нефертити! — с подчеркнутой настойчивостью повторил он, приглашая ее следовать за собой. Снаружи стояли еще двое египтян. Сопротивляться не имело смысла. Мария вскинула голову и пошла за ними.

После долгого путешествия по коридорам, лестницам и залам, которое они совершили под землей при свете факелов, они подошли к проему в каменной стене, через который пробивался солнечный свет. Когда Мария вышла наружу, она почувствовала головокружение. Солнечные лучи ослепили ее. Она находилась на дне просторного колодца, глубина которого составляла метров десять. В нескольких шагах от нее вглубь уходило отверстие другого колодца, меньшего диаметра, в котором висел ее брат, привязанный за кисти рук веревкой, перекинутой через каменный блок лебедки.

— Крум!

— Мария!

Она рванулась к нему. Но стражи схватили ее за руки и оттащили к стене.

— Чего они хотят от тебя? — тревожно спросил ее Крум. Она ответила:

— Их главарь, который называет себя фараоном, хочет, чтобы я развела для него насекомых, чтобы заразить с их помощью вирусом Белой гибели растительность на всей территории страны.

Она не успела договорить, как Кенатон прокричал у нее над головой:

— Грядет божественный фараон, сын Атона, царь Верхнего и Нижнего Египта и Красной южной земли. Падите ниц!

Из темного проема появился Эхнатон, суровый и надменный, в золототканной одежде, со скипетром в руке и золотым уреем на лбу. Его несли на троне четверо рабов, а пятый держал у него над головой опахало из перьев. Рабы поставили трон на землю и отошли в сторону, а фараон, ни на кого не глядя, строго спросил:

— О чем вы говорили?

Они говорили между собой по-болгарски, на языке, которого никто не понимал. Мария язвительно ответила:

— Фараон ведь всеведущ!

Он сделал вид, что не расслышал ее, и взмахнул рукой.

— Слово фараона — закон! Брат твой в моей власти. Разве ты не хочешь спасти его, спастись самой и помочь мне в моем Великом благодеянии?

— Я же сказала — нет! — почти прокричала Мария. — И освободите моего брата! Он не имеет ничего общего с этим.

Эхнатон продолжил безучастным голосом:

— Я спрашиваю тебя еще раз. Если ты и сейчас откажешь мне, я прикажу бросить его в яму. Похоже, ты еще не видела, что его там ждет.

Стражи подвели ее к краю колодца, и она посмотрела вниз. По спине у нее поползли холодные мурашки. На глубине трех-четырех метров под ней извивались, сплетенные в чудовищный узел, с десяток змей, покрытых блестящей чешуей, похожей на отполированную медь. Это были тайпаны, каждый длиной более трех метров. Тайпан — третья по величине ядовитая змея после королевской наи в Индии и черной мамбы в Африке.

Мария почувствовала, как в жилах у нее закипает кровь. Сорвиголова, которая плавала наперегонки с акулами и устраивала автомобильные гонки на шоссе, вновь проснулась в ней. Она рванулась к стоявшему ближе всего к ней стражу, вырвала у него из рук копье и метнула его в фараона. В колледже она была чемпионкой по метанию копья. Однако телохранители фараона оказались проворнее. Четыре бронзовых щита покрыли их повелителя, и с громким звоном копье отскочило в сторону.

Оставаясь по-прежнему равнодушным ко всему происходящему, Эхнатон глухо проговорил:

— Нефертити, смири свой гнев! Повторяю — хочешь ли ты помочь Эхнатону избавить все живущее от мучений и страданий?

— Нет! — прокричала Мария, пытаясь вырваться из рук стражников. — Нет и нет!

— Тогда смотри!

Палач немного ослабил веревку. Тело Крума спустилось на метр вниз. Змеи зашевелились, подняли головы, их тонкие шеи закачались из стороны в сторону, глаза засверкали зло и угрожающе. Язычки их заметались, словно жгутики пламени. Марии почудилось, что она видит стекающие из змеиных пастей капли яда.

— Ты согласна, Нефертити? — глухо спросил Эхнатон.

Она молчала, скованная ужасом. Лоб ее покрылся холодным потом.

Тогда Крум крикнул ей по-болгарски:

— Чего ты раздумываешь? Не видишь, что это сумасшедший? Потом решим, как надеть на него смирительную рубашку.

Эхнатон повысил голос. Иностранный язык, которого он не понимал, раздражал его.

— Отвечай, Нефертити!

Она тяжело перевела дух:

— Хорошо! Но знайте, что это насилие! И я не обещаю, что не постараюсь вырваться на свободу!

В глазах его мелькнула насмешка.

— Попробуй! Отсюда есть только один выход, который никем не охраняется. Потому что никто еще не вышел через него живым.

Он сделал знак рукой, и палач подтянул на веревке свою жертву, воины подхватили Крума и повели его куда-то.

— Где тебя держат? — успела только спросить его Мария.

— В нижнем этаже.

— А Бурамару?

— Не знаю.

Носильщики подняли фараона и внесли его в темный проход в стене. Попугай подлетел и сел на плечо Марии.

— Милый попугайчик!

Тронутая этим единственным проявлением доброго отношения к ней в стане врагов, Мария погладила его.

— Милый попугайчик! Милый попугайчик!

Четыре черных раба поставили перед ней другой позолоченный трон. Она изумленно посмотрела на них. Эхенуфер с поклоном обратился к ней:

— Нефертити, воссядь на трон! Божественный фараон ожидает тебя для важного разговора.

— Перестаньте называть меня Нефертити!

Но, увидев решительное выражение его глаз, она уступила и села на трон. Рабы понесли ее по темному коридору, пригибаясь, прошли через каменные ворота и опустили ее в храме рядом с ожидающим ее фараоном. Он бросил на рабов быстрый взгляд, и те удалились. Мария осталась наедине с фараоном среди скопища каменных богов.

— Нефертити! — начал он. — То, что я прочту тебе сейчас, очень важно. Выслушай меня внимательно!

Она гневно выпрямилась:

— Договоримся сразу! Никакая я не Нефертити, а Мария Димова! Для вас же — мисс Димова!

Он, казалось, не почувствовал ее язвительности, защищенный броней своего высокомерия, упоенный сознанием собственного величия.

— Посмотри на обратную сторону пьедестала, с которого на тебя смотрит царица Нефертити! Там высечены другие иероглифы, уже не торжественные, другие слова — слова отчаяния, вопли перед гибелью. Ты должна услышать их!

Он вновь прикрыл глаза, наизусть читая высеченный на камне текст:

— «Сердце мое, сердце моей матери, мое пребывание на земле! Не восставай против меня, защити меня перед лицом Осириса! Этими словами, записанными на драгоценном скарабее, которого жрецы кладут в мумию вместо сердца, чтобы свидетельствовать перед Владыкой загробного мира, все взвешивающим на весах добра и зла, я обращаюсь к тем, кто не будет существовать после меня. Обращаюсь я, Ахмес, пятый фараон из колена божественной Нефертити, потому что не знаю, найдется ли кто-нибудь, чтобы забальзамировать мое тело после смерти и подготовить тройственную мою сущность „Рен-Ка-Ба“ к путешествию в страну мертвых, к обитающим на западе. Рен — это имя человека. Кто помянет меня в своих молитвах, когда все жрецы уйдут на запад? Ка — это двойник человека, который ведет его в загробный мир. Кто напишет заклинания для Ка, чтобы предохранить меня от жестоких испытаний в стране мертвых? Ба — это душа. Где будет скитаться она, оставшись без имени и без двойника?

Бог Ра, правый глаз которого — солнце, а левый — луна, создал людей из своих слез. Не потому ли он и обрек их на слезы и страдания?»

К ногам Марии подбежала колючая ящерица. Молох — самое страшное по внешнему виду из всех пресмыкающихся, усеянное бесчисленными шипами, крючками и рогами, но в то же время и самое безвредное. Молох интересен не только своими колючками. На шипах его конденсируется влага из воздуха. И он поглощает эту росу прямо своей кожей — одно из многочисленных чудес жизни. Легенда аборигенов рассказывает, что когда-то ящерица молох, еще не имевшая шипов, дружила с попугаем. Но молох нечаянно ударил своим бумерангом попугая. Рассердившись, тот протащил приятеля через заросли колючего кустарника, пока вся его кожа не покрылась шипами.

Эхнатон подождал, пока не скрылась уродливая тварь, и затем продолжил:

— «В году сто семьдесят седьмом со времени прибытия Нефертити на Красную южную землю, на восьмой день четвертого месяца периода шему, на небосводе появилась звезда с хвостом, которую можно было видеть даже среди белого дня. Жрецы-звездочеты предрекли бедствие. Увы, никто не мог даже представить себе всей его огромности. Многие даже не поверили жрецам, настолько привыкли люди к изобилию плодов богатой земли, с ее бесчисленными реками и озерами, бескрайними лесами и полями. Все считали, что благоденствию не будет конца. Умножилось число землевладельцев, все больше становилось рабов. Человеческий род распространился по всей Красной земле, по берегам полноводных рек и ровным полям.

Когда рабы вытащили на берег небесную ладью и жрецы набальзамировали как богоравных два оказавшихся в ней трупа, из ладьи извлекли и сосуд с незнакомыми семенами. И сказал жрец Кенамон (Да будет проклято в веках его имя!):

— Осирис, который научил людей земледелию и который приказал Нилу разливать свою благодать, посылает нам свои небесные семена. Засей их, чтобы твоя земля дала тройной урожай, чтобы умножился твой народ, чтобы возросла мощь твоего царства!

И я — о, почему не оглохли мои уши! — послушал его. И запрягши в золотую соху двух крепких рабов вместо божественного Аписа, я засеял землю этими семенами. С нетерпением ждал я, что родит земля. Каждый день на восходе Атона фараон, жрецы и народ — все мы собирались возле засеянного поля, ожидая, когда же покажется первый росток.

Но семена не взошли. Они так и сгнили в почве. Однако вокруг все травы и посевы посерели, листья и ветви побелели, как белеет от времени папирус...»

Мария не смогла сдержать возгласа удивления.

— Белая гибель! Ахлорофиллоз!

Торжествующим, звучным голосом Эхнатон продолжил:

— «И стало ясно всем — знати, простолюдинам и рабам, что не Осирис послал нам эти зерна, а Сет, ненавистный братоубийца. Что Кенамон был жрецом не добра, а зла. И тогда поднялись толпы и побили камнями своего первого жреца, а труп его бросили в реку на съедение крокодилам».

Потрясенная девушка уже не слушала его ровного повествования.

— Значит, это началось еще в те времена? — прошептала она, словно в забытьи. — Три тысячи лет назад! Где же прятался этот ненавистный вирус?

Эхнатон продолжал, не останавливаясь:

— «Наверное, нас наказывал Атон за то, что мы отказались от него, за то, что вернулись к многобожию. Но Атон милосерден. Значит, мстили нам старые боги, мстил нам Сет за то, что мы почитали его брата. Проклятье Сета распространилось по всей Красной стране как ядовитый туман, как чудовищное наводнение. Гибли травы, цветы. Гибли едва заметные мхи и лесные гиганты, высотой в сто человеческих ростов. Словно невидимый огонь пожирал страну. Но если после пожара сохранившиеся в трещинах земли семена прорастают, оголенные ветви деревьев покрываются листвой, то сейчас в тех местах, где прошел мор, не прорастало ничего. Там, где вчера еще зеленели поля и леса, текли реки, бродили стада животных, сегодня простиралась пустыня. Остались только голые скалы, которые разрушаются и засыпают своим песком поля, только пересохшие русла рек, в которых белеют кости рыб и крокодилов. Ни змеи, ни ящерицы, ни птицы, ни бабочки... Изголодавшиеся животные бежали к морю. И там умирали на берегу. Люди, обезумев от голода, убивали друг друга из-за зернышка пшеницы. Рабы восстали, разрушили дворцы своих господ, предавая смерти мужчин, женщин и детей. Господа запирались в палатах и храмах и сжигали себя вместе со своими семьями. Никто не признавал ни власти, ни закона, ни бога. Брат забыл брата, сын — отца. Толпы черни, убив своих господ, сражались друг с другом. Те немногие, кому удалось добраться до моря, пытались уплыть на ладьях и плотах. Но Сет не прощал. Буря, какой свет не помнит, бушевала семь дней. Никому не удалось спастись. Мир погибал. Сет торжествовал.

И тогда я, Ахмес Последний, последний фараон Красной южной земли, приказал...»

Голос Эхнатона внезапно оборвался.

— Это все! — прошептал он. — Каменщик не успел записать то, что приказал фараон Ахмес, летописец самого страшного бедствия, обрушившегося на землю.

Мария облизала пересохшие губы.

— Это действительно все?

— Так говорит холодный камень! — произнес Эхнатон. — Я перерыл подземелья, самые укромные тайники моих прадедов. И нашел урну с небесными семенами. Они похожи на зерна кукурузы. И я посадил их в землю посреди плодородной поляны...

— И что же?

— Они не проросли. Но на седьмой день росшие вокруг травы побелели...

Он замолк. Замкнулся в своем величественном молчании.

Мария сидела, до боли стиснув подлокотники трона, пораженная тем, что только что услышала. Что означала эта «небесная ладья»? Может, речь шла о космической ракете, прилетевшей из незнакомых миров? Или же о каком-нибудь другом корабле, напоминающем формой ладью Осириса, на которой он плавает по Небесному Нилу? Или о пришельцах из Южной Америки, которые привезли с собой зараженные зерна кукурузы? Наивные хроникеры древних событий в своем невежестве часто соединяют явления, которые не имеют между собой никакой связи. Может быть, и Ахмес Последний так же связал появление хвостатой звезды с небесным кораблем и Белой гибелью? А если не из космоса, то откуда же пришло бедствие? С какого-нибудь соседнего острова, из Полинезии, с Анд? А может быть, разумные существа с другой планеты достигли нашей земли, но уже мертвыми? И они везли семена своих культур в подарок, чтобы помочь нам, создать у нас благоденствие? И не подозревали, что в них, возможно, скрывался какой-то безобидный для них вирус, который у нас нашел благоприятные условия, и...

Все это было так удивительно, так неправдоподобно и, в то же время, чудовищно убедительно. И вместе с тем, это позволяло дать объяснение множеству проблем: и гибели египетской цивилизации в этом районе, которая не смогла возродиться на обезлюдевшем континенте; распространению пустынь, занявших большую часть его и превративших его в континент-пустыню; исчезновению многих видов древних животных... Но как же сумел сохраниться до наших дней этот ужасный вирус? Может быть, как и сказал Эхнатон, в урне с семенами? Или же он таился в каком-нибудь диком растении в виде невинной мозаики, как ждали своего часа колорадский жук, кролики и чумные бациллы?..

Эхнатон резко прервал ее размышления:

— Нефертити, сейчас ты знаешь все! Ты обещала помочь мне в осуществлении моей Великой цели. Мы с тобой связаны во имя Великого милосердия. Связаны перед лицом богов. Так скрепим же наш союз! Стань царицей моего царства! Последней царицей Красной южной земли! Эхнатон Последний и Нефертити Последняя!

Мария метнула на него такой обидный, полный гордости и ненависти взгляд, что он, наконец, потерял самообладание.

— Теперь я вижу! — прохрипел фараон, задыхаясь от злобы. — Тебе противен черный фараон! Но почему? Кто ты такая? У тебя только и всего, что белая кожа. А я всемогущ. Я — сын Атона. Я — бог. Даже могущественнее бога. Я — Осирис и Сет в одном лице. Я — Атон, бог любви...

Неожиданно он сполз с трона и разрыдался у нее в ногах:

— Нефертити, я страдаю! Нефертити, страдаешь и ты! Страдает и твой брат. И Эхенуфер. Помоги мне положить конец страданиям!

Она невольно отпрянула.

— Так вот как вы избавляетесь от страданий — силой заставляя меня разводить вредных насекомых, угрожая бросить моего брата змеям, держа связанным Бурамару?

— Но как же мне это сделать, Нефертити? — злым шепотом проговорил фараон.

Мария на мгновение заколебалась. Она никогда об этом всерьез не думала. Может, у нее просто не было до сих пор на это времени. Она всегда была в движении, не напрасно мать ласково называла «девчонкой по ошибке». Поэтому она неуверенно начала говорить первое, что ей пришло в голову, стараясь не вызывать новых вспышек его злобы:

—Я верю в добро. Верю в миссию человека. Мне кажется, он не напрасно существует на земле. Но человек — не конечная цель. Он всего лишь промежуточное звено на пути к какому-то более высшему существу, которое станет его наследником. И я верю, что это высшее существо уничтожит страдания. Сейчас это, возможно, звучит наивно, но я верю в это. Любая вера наивна. Принцип живой природы, в том ее виде как она создана, — жесток, просто порочен — принцип уничтожения друг друга в борьбе за существование. Человек создан для того, чтобы исправить своего создателя — природу, изменить ее сущность. Человек ищет новый принцип, который позволил бы живым существам получать энергию, не поедая других живых существ...

Внезапно она замолкла. Ей подумалось, что сказал бы сейчас Крум, если бы мог услышать ее. Вместо того чтобы бешено нестись по шоссе, вместо того чтобы с ковбоями наравне объезжать жеребцов на родео, Сорвиголова философствует, Сорвиголова решает проблемы смысла бытия.

— Это невозможно, Нефертити!

— Но это уже существует и в нашем мире! — живо возразила она. — Тридакна может жить только за счет питания, которое поставляют ей водоросли, живущие в ней. И зеленая гидра тоже. Когда ей не удается схватить добычу, она питается за счет своих квартирантов. Симбиоз между животными и водорослями — массовое явление, хотя лишь совсем недавно оно было обнаружено у морских губок, кораллов, медуз, актиний, червей...

Эхнатон вздохнул.

— Я все это знаю, Нефертити! Человек призван исправить ошибки своего создателя. Но не так, как ты говоришь. Совсем наоборот. Не логичнее ли вместо того, чтобы устранять многочисленные причины страданий, уничтожить самого страждущего? Покуда существует жизнь, будут существовать боль и страдания. Чтобы окончательно искоренить всякое зло, проще всего уничтожить саму жизнь. Сжечь предварительно саванну, чтобы уберечь себя от будущего пожара.

Мария невольно отшатнулась от него, закусив губы.

— Вы и в самом деле сумасшедший!

— Ха-ха-ха! — надменно засмеялся Эхнатон, не отвечая ей.

— Вы — чудовище!

Он горделиво выпятил грудь.

— Нет! Я — бог! Я могущественнее бога. Потому что бог не смог истребить человеческий род. А я истреблю его вместе со всей жизнью, сотру эту плесень, покрывающую землю. Я Осирис и Сет одновременно, я — добро и зло. Всю жизнь во мне боролись Осирис и Сет. Но в конце концов я убедился, что прав Сет. Осирис наивен, это всего лишь мечта, во имя которой вершится зло. Все напряженно работают, изнемогают от труда ради того, чтобы вырастить больше зерна, чтобы прокормить все больше и больше людей — чтобы было все больше и больше страждущих. Врачи борются с болезнями и побеждают их — чтобы осталось жить все больше и больше страждущих...

Он выпрямился.

— Нет! Они не заслуживают того, чтобы жить: ни белые, ни черные. Ненавижу их, всех ненавижу!

— Замолчите! — прокричала Мария. — Это ужасно!

Он вздрогнул. Затем опустился на трон, скорее рухнул на него. Он стал тереть лоб, словно стараясь освободиться от каких-то невидимых тисков, которые сжимали его.

— Нет! — почти плача, проговорил он. — Я не ненавижу их! Я люблю их! Длинноносый считается благодетелем только за то, что он дал человечеству знания. Но он не благодетель. От знаний люди не стали счастливее. Я избавлю их от всех страданий. Из любви к ним я их уничтожу...

Мария почувствовала, что вся дрожит. Она была не из трусливых. Но то, что происходило сейчас, было невыносимо, было выше ее понимания. Душа ее заледенела, соприкоснувшись с больным сознанием этого черного фараона. Ей хотелось сказать ему, что он сошел с ума, хотелось громко закричать, вскочить и бежать куда глаза глядят. Потому что она чувствовала, что, продолжая слушать этот безумный бред, она сама потеряет рассудок. И начнет выть, как зверь...

Но из горла ее не вырывалось ни звука.

Опьяненный своим всесилием, ничего не слыша кроме своих слов, Эхнатон приближал к ней свое лицо, словно тайпан, готовящийся нанести смертельный удар, и говорил все громче:

— И ты мне поможешь, Нефертити! Вдвоем с тобой мы станем величайшими благодетелями человечества!

— Нет! — закричала она. — Это сатанинское дело!

— Ты обещала, Нефертити! Залог твоего слова — твой брат. У моих змей скопилось достаточно яда. Тем более, что и без твоей помощи судьба уже начала свое дело. Помоги мне скорее покончить со всем, чтобы агония была короче! А когда мы убедимся, что Великое дело свершилось, тогда я взорву подземелья дворца...

— Неужели у вас есть и порох? — воскликнула она в замешательстве.

— Мы называем его «магическим порошком фараонов». Могучими были владыки Древнего Египта, Черной земли Кемет. У них были проницательный ум и нечеловеческая телесная сила. Они обладали знаниями во всех видах магии. Когда полчища критских царей вторглись в Благословенную землю, фараон приказал заполнить магическим порошком, доставленным на бесчисленном множестве кораблей, бездонную пещеру на перешейке, который отделял Великое Западное море от Внутреннего моря, и воспламенить его. Страшный взрыв потряс землю. Воды Великого западного моря хлынули во Внутреннее море и затопили царство критян.

Мария в удивлении молчала. В каждой легенде есть зерно истины. Но не было ли это бредом величия, лихорадившим его больной мозг? Не шла ли речь об оседании Гибралтарского пролива, о гибели критской цивилизации, когда воды Атлантического океана хлынули в Средиземное море, уровень которого до этого был на сто метров ниже уровня океана? Не таким ли образом возникли легенды о всемирном потопе и гибели Атлантиды?

— Я знаю все, — продолжал Эхнатон. — Потому что фараон есть живой бог. Ваш древний властелин Александр когда-то осадил в Индии город. И тогда из стен города вырвались молнии, которые разметали его войско. Другой полководец — Ганнибал, одержал победу над римлянами, после того как потряс землю подобно землетрясению. От иерихонских труб иудеев рушились крепости. А все это делал магический порошок фараонов. И когда придет время, этот храм, все эти статуи, склады и сокровищницы вместе с нами взлетят в воздух.

Мария лихорадочно думала. Вернее, даже не думала. В ее сознании, словно в кошмаре, проносился вихрь идей и решений, одно другого бесполезнее и неосуществимее. Она знала только одно. Этот человек, который привел в движение стихию уничтожения, должен быть обезврежен, и, как сказал Крум, на него должна быть надета смирительная рубашка.

Эх, почему она не обладает силой брата! Здесь нужно было как раз это — сочетание дерзости Сорвиголовы и силы тихого Крума Димова.

И она решилась.

— Я вам не верю! — дерзко сказала она. — Не верю ни единому слову из того, что вы мне наговорили. Все это ваши выдумки: и о семенах, и о порохе. У вас нет ни семян, ни пороха.

Тело его напряглось в едва сдерживаемой злобе.

— Фараон лжет? — почти прокричал он. — Да слышишь ли ты, что говоришь, несчастная?

И он вскочил, забыв о своем царственном величии.

— Пойдем со мной!

Она пошла за ним следом, едва поспевая за ним.

Они прошли через несколько темных залов, спустились по узкой лестнице и пошли по коридору, который оканчивался каменной вертикальной плитой.

Мария тревожно оглянулась. За ними никто не шел. Они были одни.

Эхнатон привел в движение какой-то механизм в стене, и каменная плита отошла в сторону. Перед ними открылось просторное помещение, выдолбленное в скале и заполненное странной серой массой. Может быть, действительно, это был порох.

У девушки не было времени проверять, что это такое, да сейчас ее это и не интересовало. В то самое мгновение, когда фараон обернулся, гордо приосанившись, чтобы показать ей свое могущество, она резко толкнула его в порох, вложив в этот толчок всю свою энергию и силу. Затем отскочила назад и нажала на кнопку механизма. Плита закрыла вход в кладовую.

Сумасшедший был внутри! Сумасшедший был обезврежен!

Сейчас ей оставалось одно — найти в этом лабиринте камеру брата, освободить его, отыскать и Бурамару. А потом...

В это мгновение несколько черных теней, которые до этого скрывались в нишах стен, бросились на нее.