ВО ВСЕ ВРЕМЕНА НА ЗЕМЛЕ были завоеватели, стремившиеся покорить чужие земли, расширить свои владения. При этом народы объединялись и выступали под одними знаменами, чтобы стать сильнее. Но история человечества не знала примеров, когда могучая, признанная в мире сверхдержава без войн и потрясений добровольно развалилась на куски.
При всех изъянах существовавшего в нашем государстве строя, он не раз доказывал свою жизнеспособность. В ходе перестройки надо было покончить с накопившимся тяжелым грузом, разобраться с прошлым и наметить пути дальнейшего развития, но уж никак не ликвидировать строи, сложившийся на протяжении нескольких десятилетий, и не разваливать державу.
Точно мессия, явился Михаил Сергеевич Горбачев, который провозгласил себя идеологом перестройки, что означало отмену цензуры, всеобъемлющую гласность, ликвидацию административно-командных методов управления, подъем экономики и другие великие блага. Народ торжествовал, с любовью глядя на обаятельную улыбку нового лидера.
Едва ли кто-нибудь предполагал, что ломка устоев произойдет молниеносно, безболезненно и без напряжения сил. Да и сил у нас было много. Такая перестройка была по плечу богатейшей стране, талантливому народу, душой и разумом принявшему новые идеи.
Народы СССР за почти вековую совместную жизнь уже не раз демонстрировали свою мощь, силу воли и неиссякаемые возможности, демонстрировали свою готовность вынести любые трудности во имя общего блага. Самое убедительное доказательство тому — наша победа в Великой Отечественной войне. Все народы, населявшие Советский Союз, как один поднялись на защиту Родины, что явилось решающим фактором победы.
Настали новые времена, и люди поверили в перестройку, поверили новому лидеру и пошли за ним. И мало кто знал, что автором перестройки был вовсе не Горбачев — ее стратегическую основу разрабатывал Ю. В. Андропов. К сожалению, слишком мало времени отвела ему судьба, и не сумел он осуществить свой грандиозный замысел.
Но по большому счету авторство здесь особого значения не имело, важно, что нашелся новый лидер, готовый реализовать прогрессивные изменения в жизни общества.
… Хорошо помню, как проходил первый съезд Советов народных депутатов РСФСР, избранных в 1990 году. Среди участников более 80 % были коммунистами, и вот на этом съезде стали громить коммунистов. Почему? Большинство делегатов представляло движение «Демократическая Россия», пока еще не открыто, но явно порывавшего с компартией.
Доклад о суверенитете России сделал Председатель Президиума Верховного Совета РСФСР В. И. Воротников. Странно звучала сама формулировка доклада — ведь СССР был союзом суверенных государств и о суверенных правах России было ясно сказано в Конституции. О каком еще суверенитете могла идти речь?
Доклад Воротникова произвел двоякое впечатление: с одной стороны, подчеркнутое спокойствие, с другой — заметная растерянность.
Назрела необходимость расширения властных полномочий республик и их меньшей зависимости — прежде всего экономической — от центра, само время поставило эти вопросы на повестку дня. Однако под знаменем их решения нарастали тенденции сепаратизма. Застрельщиками выступили три Прибалтийские республики, поддержанные московскими представителями демократических сил, выступавшими «прорабами перестройки». Очень скоро стало ясно: Латвия, Литва и Эстония выходят из состава СССР.
Депутатам раздали проект декларации съезда о суверенитете России. Не буду воспроизводить здесь его текст, но два положения поразили меня, и не только меня. Провозглашалось верховенство российских законов над общесоюзными. Что это означало? Ни в одной стране мира не было такого. Как могут, например, законы Саксонии, Тюрингии или Баварии верховенствовать над федеральными законами Германии? Нонсенс! Такого нет ни в США, ни в одной стране Европы. Правда, в любом штате Америки существуют свои собственные законы, но они не противоречат Конституции.
Если республика может не подчиняться конституционным законам СССР, иначе говоря, не признавать и не выполнять их, значит, она может не признавать и самого СССР. У меня вызвал тревогу еще одни пункт проекта декларации, на котором особо настаивал только что избранный Председатель Верховного Совета Б. Н. Ельцин, — новый закон вводился в действие с момента его принятия, что практически означало отмену действующей Конституции РСФСР и грубейшее нарушение Конституции СССР.
Я вышел из зала. Надо что-то делать!
В холле встретился генерал-полковник (ныне генерал армии) К. И. Кобец. К нам подошел еще один генерал. Мнения наши совпадали. Все мы хорошо понимали, что нужно срочно предпринять какие-то меры. Сейчас все решают часы, а может, и минуты. Вот-вот проект декларации будет поставлен на голосование. Выступить со своей трактовкой хотя бы этих двух пунктов? Едва ли нас поддержит взбудораженный съезд. Сомнения усилились, когда один из моих собеседников сказал:
— Ведь и в выступлении Старовойтовой четко прослеживалась идея расчленения Союза, и никто ей не возразил.
И снова проклятый вопрос: что делать? Нельзя же молча взирать, как рушится страна!
Я предложил немедленно отправиться к Горбачеву, благо он находился близко, в Кремлевском дворце съездов, на учредительном съезде компартии РСФСР. Мои товарищи согласились, хорошо понимая всю ответственность такого шага.
Шел сильный дождь. И хотя путь наш был короток, от волнения мы даже не замечали, что идем вдоль стен зданий, прямо под потоками воды с крыш.
Во Дворце съездов я разыскал начальника 9-го Управления КГБ, ведавшего охраной Политбюро, Ю. С. Плеханова. Попросил его пригласить из зала В. А. Крючкова, чтобы посоветоваться с ним, перед тем как идти к Горбачеву. Плеханов ушел, и вскоре появились Горбачев с Крючковым. Мы рассказали о своих сомнениях, показали проект декларации. Горбачев прочел его, подумал немного и сказал:
— Ничего страшного не вижу. Мы уже многое обсуждали.
— Но ведь это, по существу, отказ от властных полномочий Союза, — заметили мы, несколько смущенные.
— Да нет. Это Союзу не угрожает. Но если вы не согласны, покиньте съезд. Такая демонстрация может быть только полезной. — Он, как всегда, по доброму улыбнулся и уже совсем серьезно добавил: — Причин реагировать на это союзным властям я не вижу.
Обратно мы шли молча. О чем думали мои спутники, не знаю, но я был потрясен двойственностью позиции нашего лидера. С одной стороны, ничего опасного, а с другой — предлагает нам покинуть съезд. Ясно было одно: верховенство законов России над союзными — это угроза СССР. Неужели судьба нашего Союза предрешена?
В голове теснились тревожные мысли, пока не выплыло главное: Горбачев не может не понимать, что данные пункты декларации — первый шаг к неизбежному развалу великой державы. Неужели он хочет этого? Ведь он президент этого государства… Выходит, не понимает? Нет, не так он наивен, чтобы не понимать. Значит, остается только одно: президент допускает развал страны. В голове подобные вещи никак не укладывались. Не мог я этого принять! Ведь речь идет не о пустяках, а о существовании великой державы, за которую в трех войнах пролито море крови!
Мы вернулись в зал заседаний. Декларация съезда с некоторыми поправками была принята־. Сняли пункт о том, что документ вступает в силу с момента его принятия, но пункт о верховенстве республиканских законов над союзными остался. Он-то и стал началом расчленения СССР. Горбачев все знал. «Мы это уже обсуждали», — сказал он нам. Значит, ничего нового мы e^iy не открыли. Если рассуждать отвлеченно, такая позиция во всем мире расценивается одинаково — как предательство.
Разговор с президентом обескуражил меня. Я ловил себя на том, что меня бесконечно разочаровал Горбачев, которого я уважал и которому верил. Как и многие, я радовался, когда он стал Генеральным секретарем ЦК партии. Он выгодно отличался от предшественников, импонировала его энергия, его открытость, обаяние. Мне была по душе и его близость к Андропову. Но тут меня ждало первое и, как показала жизнь, не последнее разочарование. Больно было видеть, как с каждым месяцем падал авторитет Горбачева.
Свои чувства я позднее изложил в статье «Мистификация», опубликованной в газете «Правда» 22 марта 1991 г. «…Здесь уместен вопрос о конституционности власти (имеется в виду власть Союза — Ф. Б.). Может ли быть в стране власть любого Совета, если он не признает Конституцию СССР, общесоюзных законов? Никто не отрицает суверенитетов, но ведь должны быть законы верховной власти. Без этого не будет державы».
Все так и случилось.
Моя первая попытка рассказать читателю о пути, который прошла наша система госбезопасности и я вместе с нею, подходит к завершению. Знаю, одни скажут: надо было еще рассказать о многом, другие выскажут совсем иную точку зрения на описанные события или усомнятся в чем-то, третьи вообще не согласятся со мной. Но, надеюсь, найдутся и такие, кто поймет автора и его замысел. Писать оказалось не легче, чем жить. Все прожитое проходило не только через память, но через душу и сердце, я не ставил задачу переоценки прошлого, отдельных событий и фактов. Что было, то было. Не меняю я и своих убеждений. Коммунистом стал в годы войны, партийный билет получил в окопе. Однако жизнь идет вперед, меняются и общество, и страна, и жить так, как мы жили прежде, уже нельзя. Давно назрели перемены, которые получили название перестройки.
Слово само по себе неплохое, ведь перестройка — это кардинальное перестроение всех и каждого для новых дел и свершений. Разве думали мы тогда, что под этим революционным словом, не предполагавшим отмену социалистического выбора для страны, за этими призывами вернуться к Ленину таится совсем иной смысл? Могли ли мы думать, что во главе перестройки окажутся лицемеры?
Сегодня все это уже очевидно, и, естественно, спрашиваешь себя: «А что сделал ты в этой обстановке?»
Вопрос закономерный, ибо обращен он к одному из руководителей КГБ СССР и бывшему члену ЦК КПСС.
Так что можно было сделать? Предупредить об опасности? У меня была возможность подготовить официальную информацию о положении в стране, грозящей ей катастрофе, такая работа в КГБ СССР велась систематически. Упрекнуть себя в том, что утаил важную информации от руководства страны, не могу. Принципиальную позицию в этом вопросе занимал и последний Председатель КГБ, с которым я работал, — В. А. Крючков.
Мне приходилось не раз выступать и перед сотрудниками КГБ, и за пределами ведомства. Я не скрывал угрозы развала партии и распада государства, но вместе с тем ощущал и свое полное бессилие: предотвратить этот процесс было уже нельзя. Система не только подточена язвами, о которых я уже писал, но и постоянно подрывалась сознательно. Ныне это не секрет.
Корю себя за то, что ни разу не выступил на пленуме ЦК КПСС. Хотя понимаю, мое выступление не могло сыграть решающей роли, но морально мне было бы легче. Почему не выступил? Сложилась такая практика: если выступил Председатель КГБ, то остальным членам ЦК, работавшим в Комитете, просить слова после него было не принято. В ЦК был раз и навсегда установленный порядок: один от области, один от ведомства и т. д.
Партийная дисциплина… она многое в нашей жизни предопределяла. Хотя было уже видно, что партия утратила единство, все, как чумы, боялись раскола, и потому слово Генерального секретаря — закон.
Однако, если мое молчание на пленумах ЦК можно как-то оправдать, найти ему объяснение, то не могу простить себе, что не выступил на XIX партийной конференции, делегатом которой являлся. К тому времени положение в стране не только позволяло, но уже требовало нарушить сложившиеся традиции. А сказать было что. Правда, тогда мы еще объясняли многие акции наших лидеров их невольными просчетами.
XXVII съезд партии дал ответ на многие вопросы, была определена роль Октябрьской революции, дана оценка кровавому периоду, который мы пережили при Сталине. Был как бы заложен фундамент ~ и политический, и экономический, — с которого предстояло начинать.
Необходимо было очистить социализм от чуждых наростов, чудовищно извративших саму его суть. К этому и призвал съезд, к этому были готовы и наши народы.
Что же получилось на самом деле? В политическом плане сделан виток назад. Немало сил было потрачено, чтобы решительно перечеркнуть наше прошлое, унизить страну, растоптать самое дорогое, добытое потом и кровью. Делалось это осознанно и с дальним прицелом.
Я далек от того, чтобы защищать все, чем жила страна до перестройки. Ее разъедали многие пороки, и, безусловно, об этом надо было говорить. Но практически едва ли не все государственные структуры и средства массовой информации занялись неистовыми «разоблачениями», бесконечно повторяя и смакуя на разные лады пороки прошлого, при этом немало добавляя и от себя. И вместе с тем преданы забвению многие животрепещущие жизненные проблемы, требующие безотлагательного решения.
Среди потока этих «разоблачений» было немало лжи, немало фальсификаций. Опустели театры и кинозалы, люди до глубокой ночи сидели у телевизоров, наблюдая за заседаниями Верховного Совета, ставшими для всех спектаклями куда более занимательными, чем театр. Мы не отрывались от газет, и стоило нам собраться, как разговор тут же переходил на политику.
Один за другим принимались планы экономического возрождения и так же легко рушились. Создавались все новые противоборствующие структуры и движения, ассоциации и партии, которые в борьбе за власть нередко прибегали к совершенно недостойным методам.
И на этом фоне продолжались утверждения, будто мы строим деидеологизированное государство. В расчете на простаков. Нет и не может быть такого государства! Любое из них проводит ту идеологию, ту политику, которую исповедуют люди, стоящие у власти. Капитализм — это тоже идеология.
При Горбачеве главным идеологом страны стал А. Н. Яковлев. У руля внешней политики оказался непревзойденный мастер конъюнктуры Э. А. Шеварднадзе.
Горбачев, Яковлев и Шеварднадзе возглавили перестройку. Не берусь судить, видели ли они перспективу, понимали ли, куда ведут страну, учитывали ли планы США, направленные на ликвидацию СССР, или это просто случайное совпадение, — но все действия новых лидеров государства в полной мере соответствовали тому, к чему десятилетиями стремились американские спецслужбы.
Такого подарка, такой «манны небесной» Запад никак не ожидал. Во время бесконечных вояжей по всем странам мира Президента СССР наши недруги захлебывались в панегириках и громко аплодировали «курсу Горбачева» (иногда его называли «курсом Горбачева — Шеварднадзе»). Президенту присваивали почетные звания, объявляли «почетным гражданином» и «человеком года». Наконец, ему присудили Нобелевскую премию. Столь трогательное отношение к нашему лидеру, такие восторги по поводу высказываний человека, без конца провозглашавшего социалистический выбор, у нас почему-то никого не настораживали.
Ажиотаж в мировом масштабе вокруг имени «Горби» туманил головы многим даже здравомыслящим людям в нашей стране. Однако нашлись и такие, кто очень трезво оценил, какие выгоды сулит им «курс Горбачева». Конечно, я не мог предвидеть Беловежскую пущу, не мог знать, как именно, какими способами будут разрушать великую державу, но то, что судьба ее уже предрешена, сомнений не вызывало. И судя по тому, как настойчиво Б. Н. Ельцин на съезде добивался, чтобы решение о верховенстве республиканских законов над союзными вступило в силу сразу же после его принятия, можно было понять, кто будет играть не последнюю скрипку в будущем России. Он доказал Горбачеву свое превосходство.
В белорусском лесу был похоронен Советский Союз. Решившие его судьбу доложили об этом президенту США, а затем Горбачеву. И тот молча сложил с себя полномочия президента и Верховного Главнокомандующего вооруженными силами.
Знает ли человечество хоть один пример, чтобы так отдавали власть?
Так ли Горбачев был наивен, что не понимал, какой переворот в жизни страны происходит? Нет, подобная готовность отказаться от всех постов вовсе не результат наивности. С самого начала перестройки все делалось продуманно и неторопливо. Наши лидеры хорошо понимали: если сразу объявить свою конечную цель — заменить социалистический строй и распустить компартию, — нетрудно себе представить, какое это вызвало бы народное негодование.
Те, кто замышлял переворот-перестройку, учитывали это. Они решили, что прежде всего надо устранить компартию от власти, от руководства в центре и на местах и полностью скомпрометировать ее в глазах народа.
Сама идея принадлежала не им, такая задача была обозначена как первостепенная в планах западных спецслужб по ликвидации нашего строя. Они даже указывали, каким способом можно этого достигнуть. Их методы постепенно становились и методами перестройки. Изо дня в день, из месяца в месяц стали обливать компартию грязью.
Однако пока партия существовала, она представляла немалую угрозу для новых правителей. Сейчас усиленно муссируется мнение, будто честный человек должен был вступать в партию, ибо без партийного билета не было возможности продвижения по службе. Верно, было и такое. Однако хорошо известно, сколько беспартийных занимали крупные посты во всех сферах народного хозяйства, науки и культуры.
Впрочем, не этим определялся авторитет партии. Даже после страшных 1937–1938 годов он оставался достаточно высоким, на всех фронтах Великой Отечественной войны солдаты и офицеры перед атакой заявляли: «Хочу идти в бой коммунистом». Шли не на военный парад, а, возможно, на смерть. Люди вступали в партию для того, чтобы продвинуться по службе? Нет, это было массовое патриотическое движение. Несмотря на огромные потери в войне, число коммунистов в армии не уменьшалось, а, наоборот, росло. Тысячи тружеников тыла влились в годы войны в ряды партии, хотя работали они и жили в невыносимо тяжелых условиях.
Можно было бы понять и найти какую-то логику в действиях наших правителей, если бы к власти пришли откровенные противники социалистического строя, убежденные антикоммунисты. Но ведь власть оказалась в руках тех, кто не одно десятилетие проклинал капитализм и превозносил социализм.
Сбылась давняя мечта буржуазии, о которой писала еще в 1919 году упоминавшаяся японская газета; «контроль над Россией» и ее «неразвитыми колониями» поставлен. Сегодня западные президенты постоянно диктуют нам условия: не примете нашей программы — не дадим денег. Сегодня нам диктуют западные банки: не будете действовать согласно нашим планам — не получите денег. И мы действуем по их указке, никуда не денешься, деньги жизненно необходимы.
А чтобы раздробленные куски великого государства не вздумали вновь объединиться, ибо жить врозь невыносимо трудно, их молниеносно признали и оптом приняли в ООН. Теперь за влияние на нас, ставших беззащитными и немощными, за наши богатства идет открытая борьба. Да, мы стали немощными, это каждый по себе чувствует, и беззащитными, ибо дробят и разваливают наши вооруженные силы, растаскивают, распродают и разворовывают вооружение.
Западные эксперты, специалисты и консультанты проникли во все поры промышленности, сельского хозяйства, финансов — во все сферы и политики. Перед ними открываются все двери и все сейфы. Они изучают нашу жизнь и дают советы, как нам быть дальше. Но они жизни нашей не знают, и она им неинтересна, у этих дельцов ведь свои цели и задачи: они ведут борьбу за сферы влияния в богатейших районах страны, превращая их в свои сырьевые придатки.
И Япония тут же вспомнила о своих давних притязаниях: не уйдете с Курильских островов — не получите денег. Отдадим ли мы в конце концов наши, исконно русские Курилы, Россия ведь не Великобритания, которая бросила всю свою военную мощь, чтобы отстоять острова за десятки тысяч километров от своей собственной территории и отразить притязания на Фолкленды?
Я вовсе не хочу сказать, что в конце 80-х годов можно было уберечь страну от распада, а партию от раскола. Был ли этот процесс необратим? На это ответит история.
Трудно писать, но сегодня тот же процесс распада угрожает и Российской Федерации, а мне дорога Россия, пусть даже в том обрубленном виде, какой она стала после распада СССР.
Если написанное мною будет хотя бы в малой степени служить предупреждением новой беды, мне, как старому солдату, будет немного легче: шинель может оставаться висеть на вешалке.