Веприк, конечно, отца в лесу нашел и привел домой, на радости в этом оказалось мало: был отец живой, а стал неживой. Целый день, бывало, сидит на одном месте — за избой или в овраге, молчит, никому не отвечает. Иногда возьмет Веприка за плечи и заглянет в сыновьи синие глаза. Потом начал подолгу возиться с Дуняшкой, все качал ее, нянчил, грустно улыбался. В лес совсем не ходил, дома тоже у него все из рук валилось — ни к какому делу не стал пригоден.

Веприк и сам бы сел и ножки свесил, если бы на руках у него, восьмилетнего, не оказались разом Дуняшка маленькая да бабушка старенькая. Да отец еще, бедолага. Хочешь — не хочешь, а хозяйство вести надо: зима не за горами. По ночам ему все мама снилась, как ей там в темной змеевой норе. Холодно там, мокро. Маманя обнимет его, согреет — слезы из глаз, он и во сне помнит, что нет ее рядом.

Люди в деревне жалели Тетерю и его осиротевших ребятишек — а чем можно помочь?

— Змей — это все равно что большой зверь. На него яму надо рыть, — говорил Млад.

— У змея крылья, это птица, — не соглашался Чудород. — Большой сетью его поймать и все дела.

— Чешуя у него, значит змей — рыба, — передразнивала его жена Матрена. — Лови его на червячка да на окунечка!

Тетеря, как обычно, сидел на улице перед дверью и молчал.

Заглянул пожалеть его сосед.

— Что ж ты так убиваешься, Тетерев Людмилыч, — сказал он. — Смеянушку твою не воротишь, а тебе еще жить, детей растить.

Молчаливый охотник так на него глянул, что сосед убежал поскорей домой, а оттуда ушел подальше в лес за грибами.

Зашла в гости тетерина сестра Чернава. Постояла, посмотрела молча, вздохнула и ушла.

Пришли из леса бортники, принесли ребятишкам меду.

— Все сидишь, Тетеря? — сказал здоровяк Добрило. — Ну-ну. Илья Муромец тридцать лет и три года на печи сидел. Значит тебе осталось…

— Осталось тридцать лет и три года! — сосчитал Бобр.

Тетеря и на них грозно глянул, как на соседа, но бортники не испугались, а наоборот — расселись поудобнее на дровах во дворе, достали медовые соты из тряпочек и зачмокали не хуже Дуньки. Мимо шел Чудород, нес кадушку с водой. Кадушку поставил на землю, сам тоже уселся на дрова.

— Эх, Анику-воина бы сюда! Аника этого Горыныча бил-бил и еще бить будет! — вздохнул Чудя.

— И Муромец Илья его бил! А Анику твоего бородой в лужу макал! — тут же отозвался Добрило.

— И Аника этого змея бил-бил-не добил, и Илья, и кто его только не бил, а он все летает и летает… во дела! — язвительно заметил дед Любимыч.

— И били и будем бить! — упорствовали Чудя с Добрей.

— Конечно! — поддержал их дед. — А он летал и будет летать… Где они ваши богатыри?

— Я вот тоже в змея раньше не верил, — пугливо пробормотал Бобрец.

— И главное: зачем ему баб-то столько? Почему мужиков не таскает? — возмутился Чудя. — Мужик для хозяйства намного полезнее: может и дом починить, и на охоту сходить, и на гуслях сыграть, а бабы ему на что?

— Вот тебе жена зачем?

— Мне жена дадена в наказание за все, что я в жизни плохого сделал, — смиренно сказал Чудя.

— Твоя жена нам всем в наказание дадена, — кивнул Любимыч, — за все, что ты в жизни плохого сделал. Вон, у Добрилы полбороды повыдергала, баба-яга страшенная… э-э-э… а если приглядеться, то милая и ненаглядная.

Он вдруг умильно улыбнулся Чуде за спину и привстал со своего сиденья, словно готовился дать стрекача. Бортники замерли, почуяв недоброе: сзади, уперев могучие руки в толстые бока, стояла сама Матрена.

— Ой, это ж Матренушка, — радостно сказал дед Пятак Любимыч, словно только что ее заметил. — Лебедь наша…

Дед замялся в поисках подходящего слова. «Стройная» к Матрене не очень подходило, с тем же успехом можно было применить это слово к квадратному Добриле. «Лебедь белая» к Матрене тоже не шло, лицо у нее было совсем не белое, а очень даже красное, а юбка вообще зеленая. «Лебедь зеленая» — так, вроде, не говорят.

— … главная! — решительно сказал дед. — Лебедь наша главная!

Главная лебедь обвела собрание строгим взглядом.

— Эх, мужики! Сидите? — поинтересовалась она. — А Смеяна в плену у змея поганого мучается.

— Вот и я им говорю, Матренушка: надо Анику-воина звать! — подхалимски влез Чудя. — Правильно?

— А я говорю: Илью Муромца! — не смолчал Добрило.

— А он говорит, что его Илюшка Анику-воина в лужу макал! — наябедничал Чудород.

Жена мрачно посмотрела на брошенную Чудей кадушку. Чудя быстро спрятался за Добрилу.

— Кто защитит землю русскую? — задала Матрена следующий вопрос.

— Аника-воин? — без особой надежды угадать отозвался из-за Добрилы Чудород.

— Илья Муромец! — возразил ему бортник, толкая в бок.

Так как Матрене ответы не понравились, бортники огляделись в растерянности вокруг себя и обнаружили только упрямо молчавшего Тетерю.

— Ты, Матрешенька! Ты нас защитишь! — с восторгом догадался Чудород. — Рученьками своими сильными, ноженьками своими резвыми, зубаньками своими остр…

Он встретился с женою взглядами и снова юркнул за Добрилу и затаился там. Кто должен защитить землю русскую оставалось непонятным.

— Неужели Змей Горыныч? — сам удивился своей догадке Бобрец. — Ах, вон оно что: змей землю нашу русскую от баб защищает!

Наступило неловкое молчание.

— Матрешенька, зоренька моя ясная, ты что, хочешь сказать, что мужики должны землю от змея защитить? — с ужасом спросил Чудород. — Это что — нам самим собраться и истребить чудище поганое? И всем погибнуть в честном бою?

Добрило снова толкнул Чудю. Матрена усмехнулась.

— На то у нас в Киеве князь есть, — сказала она.

Матренина речь всем присутствующим пришлась по душе. Самое замечательное было то, что не надо было самим идти на войну. Заговорили все разом:

— И верно! Князь-то наш Владимир, кто же кроме него защитит? К князю надо идти! В Киев! Поклонись, Тетеря, князю, пусть дружину, войско свое, посылает.

— Станет князь Тетерю слушать, — пожал плечами Чудя.

— Тебя, что ли, станет? — сказал Добрило.

— И меня не станет, — успокоил его Чудя. — Простого человека и на порог к нему не пустят. На княжий двор заглянуть не дадут. Вот был бы он богатырем, как Аника…

— Или как Илья Муромец.

— Или был бы купцом, как Садко-скоробогат.

— Да… к князю идти — князю нести…

— Подарки немалые нужны.

— Гора золотая!

— И две серебряных…

Тетеря слушал и прутиком по земле задумчиво чертил. К вечеру, Веприк слышал, отец долго возился под лавкой, искал, собирал что-то. Мальчик решил, что сегодня ему лучше не спать, надо поглядеть, что отец будет делать.