А утром стало понятно, что домой Веприку не добраться: перед ним лежал Днепр, великая русская река, до середины которой, как известно, не всякая птица долететь может, — и дом был за лесами, на том берегу. У кромки воды с рассвета толкались перевозчики с лодками, но ни у Веприка ни у грека не было при себе ничего ценного, чтобы оплатить перевоз.

— Придется с себя какую-нибудь одежду снять, — решил мальчик. — Нам на тот берег надо.

— Какой ты однако дикий мальчик! — немного свысока отметил грек, оглядывая Веприка. — В наше образованное время такую простоту уже редко отыщешь!

— У вас в греческой земле, может, и редко отыщешь, а у нас таких диких мальчиков полным-полно, — обиженно буркнул Веприк.

— Твоя грубая мохнатая рубашка расшита — чем бы ты думал? Неужели ты никогда не видел греческих серебряных монет?

Веприк монет не только до того дня не видел, он даже не знал, что это такое. Все покупки вокруг него совершались по старому русскому обычаю с помощью ценных звериных шкурок, которые и служили русским людям деньгами.

— И много на такие монеты можно купить? — удивленно спросил Веприк, изучая на рубашке опоясанные рядами светлых кружочков рукава, горло, подол и грудь.

— Я не знаю, какую цену могут иметь деньги в вашей стране, где люди даже не знают, что это такое, а у меня на родине за одну такую монетку можно купить, например, кувшин с маслом.

— А переехать на другой берег хватит?

— Я бы сказал, за одну монету нас раз пять должны перевезти туда и обратно.

Веприк удивленно покачал головой и на всякий случай переодел рубашку шиворот-навыворот: не так красиво, зато безопаснее.

Веприк с греком выбрали лодочника подобрее на вид и оторвали с рубашки одну из серебряных монет. Мужик при виде монеты совсем не удивился: с ним, наверно, нередко расплачивались такими денежками. Мальчик полез в лодку, но Фукидид заупрямился.

— Много с тебя будет, жадный человек! — заявил он перевозчику. — Ты должен по справедливости дать нам что-нибудь взамен.

Веприк не успел напомнить греческому скандалисту, чем кончились его поиски справедливости при дворе киевского князя, из-за которых они должны были сейчас бежать из города.

— Дай нам в обмен мешок гороха! — нудил грек.

— Где я возьму тебе мешок гороха?! — рассердился на него лодочник.

— Ты должен вернуть хотя бы половину этой прекрасной монеты!

— Так бы сразу и сказал, — успокоился лодочник и полез в лодку под лавку.

Вылез он с топором. Не успел Фукидид закричать о кровожадности и свирепости русских лодочников, как мужик ловко разрубил монетку пополам. Одну половинку он вернул, а вторую с большим удовольствием спрятал у себя.

Веприк, сидя в лодке, прощался с уплывающим от него Киевом: он не полюбил его и был бы рад, что уезжает, если бы рядом сейчас был батяня. Он не жалел о потерянных мехах и золоте: Веприк привык иметь немного, а если ему требовалась новая вещь, он делал ее сам — из дерева или глины, которых вокруг всегда достаточно. Маленький охотник не позволял себе унывать, он знал, зачем едет домой: ловить дракона. А там видно будет… Было бы еще видно, как его ловить, этого дракона.

До вечера шли они с греком по лесной дороге в компании других пеших путников. На лужах потрескивал ледок и люди были все румяные, взбудораженные первым морозцем. На половину греческой монетки купили себе много еды и кресальце — огонь высекать. Вместе с несколькими попутчиками переночевали в придорожной деревне. Фукидид интересно рассказывал о родных краях, но, Веприку казалось, много врал: трудно поверить, что где-то зимой не бывает снега.

На следующий день дорога стала пустеть. Веприк уже с опаской прислушивался к доносившимся время от времени шагам: не разбойник ли? Ближе к вечеру он свернул с дороги и повел своего греческого спутника так, что солнце светило им в левый бок.

— Куда это мы направляемся? — забеспокоился Фукидид. — Ты что, хочешь, чтобы я сломал себе ногу в этих буреломах?

— Страшно одним на дороге, в лесу-то веселее. Да и ночевать где-то надо.

— Как?! Ты хочешь сказать, что и сегодня мы не дойдем до твоей деревни?!

— Сегодня не дойдем, — с уверенностью ответил мальчик. — Нам идти еще недели две.

— А! — вскричал Фукидид — Коварный маленький дикарь! Ты заманил меня в лес, чтобы убить! О, я несчастный! Что ж ты медлишь? Бей меня в темя своей ужасной дубиной!

Веприк с удивлением снизу вверх посмотрел на греческого гостя: Фукидид хотя и не отличался богатырским сложением, однако был взрослым мужчиной, и довольно высоким, — против худенького белобрысого восьмилетнего мальчика. Стукнуть было нечем. Веприк вздохнул: скандальный попутчик уже успел надоесть ему.

— Нету у меня дубины, дядя Фукидид, — сказал он.

— А! — с облегчением воскликнул грек. — Тогда пошли дальше.

Веприк не стал ему напоминать, что в лесу можно отломить по десятку ужасных дубин с каждого дерева.

На ночь он заставил Фукидида забраться в большое высокое дупло на дубе, и, хотя грек еще несколько раз принимался жаловаться, что юный спутник хочет его смерти, они провели ночь очень уютно.

— Мы будем ходить по вашей ужасной стране, где нет даже дорожных указателей. В конце концов мы замерзнем и умрем, — заявил грек, узнав утром, что на дорогу они возвращаться не собираются.

— Нет, — возразил Веприк. — Вот, посмотри, дядя Фукидид. Видишь, на пне мох? И вон на том тоже, и на том. Видишь, мох гуще растет с одной стороны, а с другой — лысина. Вот нам и надо в ту сторону, куда мох показывает, тогда придем к реке. А там уж до дома рукой подать. В лесу не заблудишься.

— О боги! И мы пойдем туда, куда показывает какой-то дурацкий мох? Непонятно, кто глупее — он или мы… И что мы будем есть? Что ты суешь мне эти отвратительные сырые грибы?.. И почему себе взял больше, чем даешь мне?.. Я бреду по ужасному русскому лесу по колено в снегу…

Фукидид не замолкал ни на минуту, а Веприк мрачно молчал, сгорая от желания накормить грека мухоморами.

— А это что? О! Еда! Боги сжалились надо мной! — завопил Фукидид, обнаружив в маленьком углублении под веткой осины три лесных ореха.

— Не трогал бы ты чужое, дядя Фукидид! — сказал Веприк. — Тебе это все равно на один зуб, а белке — запас.

— Ну вот еще! Белка себе еще найдет, а я умираю с голоду! — объявил грек, готовясь ворованным орехом закусить обед из большого ломтя хлеба и спелой ежевики. — Ай!

Еловая шишка врезалась ему в глаз и отлетела на землю. Это была очень увесистая шишка, белке было тяжело кидать ее, но результат вознаградил старания: греков глаз опух и стал наливаться синевой.

— Ты! Ужасная русская белка!.. Только в вашей дикой стране белки могут быть такими кровожадными! Ай, как больно!.. Ну где еще белка может напасть на человека?

Вечером Фукидид попытался сбежать. Им снова повезло: нашлось большое удобное дупло, но Фукидид отказался в него лезть.

— Если разобраться в этом вопросе, — заявил он, — дупло — не такое уж безопасное убежище.

— В дупле безопаснее, чем на земле, — начал объяснять Веприк. — Туда не добраться ни волкам, ни вепрям, да и медведь в дупло не полезет. Если только рысь… дядя Фукидид! — невероятная догадка осенила юного охотника. — Скажи честно: ты боишься, что на нас нападет белка?!

— Нет! — не пожелал признаться грек. — Конечно, одна белка не решится напасть, нас же двое… А если их будет стая?

Мальчику ничего не оставалось делать как забраться в дупло в одиночку. Не мог же он втащить Фукидида на дерево. Его чужеземный приятель посмотрел вокруг себя, потом быстрым решительным шагом несколько раз обошел вокруг дерева и остановился прямо напротив Веприка. Постояв, он неожиданно взвыл на весь лес:

— Вепря! Вепрюшка! Ау! Я тут!

— Что ты воешь? — воскликнул испуганный мальчик.

— Я заблудился, — жалобно отвечал грек.

— Куда ж ты шел? — поинтересовался Веприк, гадая, куда можно идти вокруг одного и того же дерева.

— В Киев, — тихо признался беглец.

Веприку жалко стало бедного грека. Как Веприку тесно было в городе, так и Фукидиду неуютно было в живом лесу.

— Иди спать, дядя Фукидид, утро вечера мудренее, — сказал мальчик, заметив, что говорит совсем как маманя, когда она Дуньку успокаивает. — Придем скоро домой в Березовку. Бабушка блинов напечет, медку поешь. Скоро колядка, праздник, весело будет… У нас колядки, знаешь, все какие веселые! В зверей наряжаться будем, угощенье печь… Спи, дядя грек.

Сон был хороший: снова привиделась мама. «Вепрюшка, родненочек мой, — говорила она. — Не замерз ли? Не страшно в лесу без батяньки?» «Не печалься, мать, — раздался вдруг батянин голос, — и ребенка не пугай.» Веприку стал виден батя — словно он сидит в другой темной комнате, по соседству с маминой. «Да как же мне не печалиться? — спросила маманя. — Дитенка с собой в город потащил и одного оставил! А дитенок по лесу теперь голодный и холодный шныряет! И грека, бедного, за собой водит. У вас, у Лешаков, голова на плечах у кого-нибудь есть или нету?» Во все продолжение мамкиной речи Тетеря исподтишка подмигивал сыну и пожимал плечами. Да и маманька ругалась как-то не всерьез. «Вы что скоморошничаете-то?! — возмутился наконец Веприк. — У вас дома дети сиротки, а вы веселитесь!» — «Да ведь недолго уже осталось, потерпим,» — сказала маманя. «А кто ж вас освободит-то?» — «Ты, Вепрюшка. Больше некому.» — «Или ты или Илья Муромец,» — уточнил отец.

Проснулся мальчик довольный: сон ему понравился, хотя Веприк и не понял, что он означал. Ему ли самому спасать маманьку с батей? Или надо идти в Чернигов, просить Илью Муромца? Или родители просто шутили с ним?

В последующие дни путники шли на север, питаясь хлебом, грибами, ягодами, орехами, ночуя то у костра то в дупле или в развилке сучьев. В прихваченном ночными морозцами лесу появилось новое лакомство — рябина.

— Кислая! — ворчал Фукидид. — От нее зубы болят.

Бесполезно было объяснять греку, что клал бы он рябины в рот поменьше — и зубы не болели бы. Фукидид брюзжал об ужасных русских людях, о лесных чудовищах: белках и всяких других, о снежных сугробах и ледяных заносах, которые ему приходится преодолевать — хотя снег еще и не выпал ни разу, а лед на лужицах и в лосиных копытцах был такой толщины, что утром таял от одного только солнечного лучика… Чтобы спутник болтал поменьше, мальчик учил его русским песням;

Песни были и грустные и веселые, идти под них было радостно. Одно было плохо: прошли уже две недели, а никакой реки в помине не было.