В мечтаях повольных Быстро слепить, жить. А за этой разсиней волей Треплется ее язык. Мне нужен знак водяный. Хлест, шелёп, шуршоп и ник. Вот они распляшутся хахи Кругами по тугой воде. Барновинные дерева, заростинные. Ручьеватые передождики, клюхот: Над всем моего сердца — всегда: И всегда рассматривай.

Альгамброй леса засыпают. Паркет пальм блестит. Над известняками солнце опаляет Высокие теней мглы. Как синих сини измышлены, Гор леты, кустарников толпь — И трещины к серым приближены Камням, чей хор и хор. Душа нагая, пробейся Жезлом к синеватой реке струй! О, город, исхищенный злата, О, дворцов голубая праща!

Оставь переплеты, друзей узоры, Беги, пока застеклянится степь. Где Лены струи, целуи, берегаи, Разлетает прах на лепесточке синий. Занеможет и занеможет рука. По серым занеможет. Скалы выходите, режьте оврагов стволы И лазурьтесь на реках. Голубей и соек тихое множество Пели рождество, березиный пев. Вот и пилы, и залисы, и петрунки: Как заясит, замаюнит синеворочь! Ты плеши, сом, по речке — За ним мои челноки. Оба рядом, зиним взглядом. На плеча — мои руки. Тучевеет запалена Синяя оборона стрелочьих умысл; Я покину эти жизни на простор голубых почисл.

Нет тоски, какой я не видал. Сердце выходит на белую поляну: Сеть трав, переступь дубов, Бег кленов. Темный лесов кров; ждать не стану. Когда раненый бежит невесело. Сердце, выдь, выдь ему на дорогу; Здесь окончится перекресток; Тихо проходит лес, Пашни не спешат От струй рек.

Хранительных теней привалы Воздвигаются внове. Но там меня ждут, не дождутся У лиловой воды Оби, Издали розовых колоколен Среди снегов стрекотанья: Стоит город Березов, Изгнанья почтительный ров. Руки складываются в котомку: Все. Я иду, иду. В тьму врезается тонкий Меч туманящих орд.

Плечи, оскаты пашен, Перепрыгивающая омут ольха: Отдельные воды перевивы, Окручивается зеленый воздух А крест церковный уводит На многие глаз мой мили. Как будто на корабле воздушном Мои руки и ноги уплыли. Но когда рука стеклянною становится, И около нее другая трепещет невидимкой Как, на листы газет глаз роняя, Стуки эти, звоны докучны. И голый взор звон отнимает, Ломая связи языка, и зорок Корень не робкий из черной коробки. Вымышленный в двенадцатом часу. Вцепившись крепчайше: Пола ночи отрывается, — И тихое — двери железом грохают. О, усталое же, остылое сердце! Катится трижды подскоком.

Расплавляя светоплавы. Капает стекло в глаз. Но необоримее Веледушных женихов. Синь накалена до снега, Вызолочен снег в синь, — И какой то бели шаг растрепан По потонущим судам. О, ясь речей, изсечена ты Бездной золотых голов, Но все искры позастыли, Душа спит в крепкий свет.

Смурая хмурость жеста Была замечена издалека Через сети суровых сити Стал он пещись обо мне. Равнодушно я раскалывал Снега перечеткие лёты. Не свои же лица роняя И походки холодных царств. Условие игры невозможной: Или ты еще не дорог в дороге? Поднятые высоко площади И тощие горюны. Проплыть земле — плавно, плавно И плакать плеврой одиноких, Сердцем считая покой рос. И шелест угрюмый газет.