В городе занялся размышлениями: вспомнил Данта, «Орелию» Жерара де Нерваль, Стриндберга и все прочее… однако выводы мои были не утешительны. Ко мне неотступно лезла в голову мысль о жестокой обиде, которую я кому-то нанес, — а кому, я даже и выяснить не могу.

Пошел к доктору.

— Так и так, — говорю, — жить не могу. Кошмары — снится анафемская небывальщина…

— Переутомились, — сказал он, попахивая йодоформом, — в деревеньку бы вам надо.

— Благодарю вас, — только что оттуда еле ноги унес.

— К простым людям…

— Вот именно; от простых-то я и полез на стенку.

— Ну, хотите, брому пропишу, — сказал он, явно насмехаясь.

Но от него я все же ушел успокоенный.

Николай Иванычу я позвонил, — сказал, что нам пока лучше не видеться некоторое время. Он — опасный человек, я это всегда чувствовал.

Июль 1922. Каратаево