Ненависть — это не слово, а сахар, Горечь, мука — это шутка ребенка, Я брожу но улицам, как сваха И смеюсь нарочно звонко. А в душе и в воздухе синем Так обидно и невероятно больно. Ах, когда мы занозы вынем Из тела безвольного. Ударить себя! Не поможет, А других ударить — жалко, И пойдешь к трехрублевой гадалке, Посмотреть, как карты она разложит, — И  будет все так трафаретно: Король, дама, девятка, двойка, Неприятность, заботы (два валета); И хочется, чтобы выскочила из колоды Какая-нибудь новая масть, И чтобы какой нибудь зверь, вышедший из моды, Открыл бы свою старомодную пасть.

Точно из развратного дома вырвавшаяся служительница Луша забегала по переулкам (без эпитета). Ноги — как папиросы, ищущие пепельницу; Ах, об этих признаниях другим не говорите. Правда, часто глазам, покрасневшим от нечести, Какие-то далские селения бредятся, И даже иногда плавающая в вечности, Обстреливаемая поэтами Медведица. И тогда становится стыдно от мелочей, Непринимаемых обыкновенно во внимание, Пейте, бейте железом, за дело. Чей Удар сильнее — тому поклон, покаяние…

В моем организме не хватает какого-то винтика Для того, чтобы мою безалаберность привести в порядок. Не поможет мн ни гуммиарабик, ни синдетикон, Я — растение не для обыкновенных грядок. А в лица глупо улыбающимся шаблонцам Я выплесну бочку своей фантазии, И она заиграет, как осколки солнца, До мучительности — в своем разнообразии Написав рифмованные строчки, как это полагается, Я закрою платочком лицо, опустившись, И напомню движеньями умирающего зайца, Долго не спавшего и долго не евшего. А душа закроется, как копилка железная, И никто не поинтересуется заглянуть в шелку На любовь, чьими то ножницами изрезанную И разложенную по кусочкам на полочки.