– Ты закончила? – осведомилась Лазарита, нетерпеливо постукивая пальцами правой руки по бедру.

Хм, закончила? Так, с отцом попрощалась, с вассалом, к своему удивлению, нет, осталось самое главное: Таль-Акерси. Ледяная явно не жаждала пригласить их с собой, а я?

Торес решил проявить инициативу:

– Леди Лазарита, прошу прощения за недостойное поведение. Просто ваше появление было столь же неожиданным, сколь не совсем уместным.

Ледяная прищурилась и окинула Отшельника весьма выразительным взглядом. Так смотрят, когда не верят ни единому слову, а еще не на шутку злятся.

– Торес, – протянула она, склонив голову набок, – сотрясение воздуха, которое ты именуешь недостойным поведением, меня давно уже не трогает. Хочешь, чтобы я подбросила тебя в Ларгард?

– Был бы весьма признателен. – Он изобразил безупречный поклон. – Нам с братишкой ужасно не хочется тащиться через всю страну, стаптывая ноги. И если прекрасная дева пожалеет двух несчастных…

Комедия начинала меня раздражать. Прекрасная дева… надо же, как поэтично… А мне, помнится, только «бегом и быстро» доставалось.

– Лазарита, у нас есть важная информация, касающаяся всех ледяных. Чем быстрее мы попадем в горы, тем будет лучше, поверь, – выпалила я и выжидающе замолкла. От злости незаметно перешла на «ты», но поправляться не стала. Мы с ней ровня, так что могу и понизить уровень официальности.

Лазарита окинула меня удивленным взглядом, в котором впервые промелькнул живой интерес.

– Хорошо, – кивнула она и добавила: – Надеюсь, твоя информация стоит того, что мне придется терпеть рядом с собой двух Таль-Акерси.

Я выдавила из себя подтверждающую улыбку. Уверена, стоит, и даже больше. На братьев я не смотрела. Ясно, что им нелегко сейчас приходится. Неужели я права и наши семьи не в ладах? Какая же я все-таки дура, что не спросила об этом раньше. Не пришлось бы сейчас импровизировать на ходу.

– Ваша светлость… – Полковник растерянно теребил в руках обтянутую бархатом коробочку. Похоже, на его памяти впервые кто-то добровольно отказывался от награды, и от этого он чувствовал себя крайне неуютно. – Прошу, возьмите, ну хоть на память.

На память? Да я и без ордена ничего не забуду. Такое точно не забывается, но все же протянула руку за наградой, взвесила орден на ладони, и что-то дрогнуло внутри. Моя первая боевая награда. Мечтала ли я о таком? Максимум о новой броши к бальному платью. Кстати, а с чем его носят? Ох, и глупые мысли бродят у вас в голове, княжна. Орден носят с гордостью, и ни с чем больше.

Последний прощальный взгляд на отца, мешок за плечи, и я почувствовала, что сейчас переворачивается целая страница моей жизни.

Вышли в коридор. Ледяные клином впереди, за ними Хасар с Сойкой, и как-то так получилось, что замыкающими оказались мы с Отшельником. Отец остался в кабинете, обсуждать с полковником детали перехода через границу.

Провожать нас не пошел, он тоже не любил прощания.

Снаружи уже полноправно хозяйничала ночь, рассыпав серебряные звезды по небосводу. Окна домов кое-где светились теплым светом, но большая часть погрузилась в сон. По улице прошагал патруль, солдаты замедлили шаг, увидев нашу странную компанию, но ледяная создала в воздухе что-то воздушно-серебристое, и вопросов нам никто задавать не стал. И почему я чувствую себя так, будто в мое распоряжение предоставили всю королевскую рать? Странно и одновременно волнующе.

Ясное небо намекало на заморозки, и действительно холодало. Я выдохнула облачко пара, зябко поежилась, запахивая плащ. «А в горах еще холоднее», – мелькнула мысль.

Рука Тореса нашла мою, и горячие пальцы сжали ладонь.

– Нам надо поговорить. – Он понизил голос до шепота, но никому из впереди идущих не было до нас никакого дела.

Ледяная не стала бы унижаться до подслушивания, а Сетальди с Хасаром увлеченно обсуждали боевой подвиг в моем исполнении. Могу поспорить, наемник долго не продержится и скоро выложит полную версию событий.

– Я перед тобой виноват, – низко склонив голову, еле слышно прошептал ледяной. И столько было боли в его голосе, что мне трусливо захотелось приказать ему замолчать.

Не хочу. Не желаю слышать ни о чем плохом. Хватит, устала.

Я знаю, к чему приводят подобные откровения, а я только-только нашла друга, а может, и кого-то более близкого, в твоем лице, Отшельник. Еще немного – и я останусь одна среди чужих мне родственников, а мне так хочется верить, что моя семья это ты, Сетальди и Хасар. Мы вчетвером прошли через многое, и, я надеюсь, это нас сплотило. Потерять тебя будет тяжелым ударом. Не надо признаний, горестных исповедей. Какой бы ни была правда, для нее сейчас не время и не место.

– Не знаю, простишь ли ты меня когда-нибудь?

Комок горечи в горле мешает дышать. Тянуще ноет сердце. Затопать ногами, накричать, ударить. Сделать хоть что-нибудь, чтобы разорвать протянувшиеся между нами нити вины.

– Я прощу все, кроме предательства.

Темнота удобно скрывает лицо. Нет нужды следить за эмоциями. Что я делаю? Фактически признаюсь, что он мне небезразличен.

– Я никогда не предам тебя, Айрин, ты самое ценное, что у меня есть. Стоит мне только закрыть глаза, и я вижу твое лицо. В тишине слышу твой голос. Ты в каждом моем сне, в каждой мысли. Без тебя моя жизнь – пустота.

Лазарита замедлила шаг, обернулась. Свет фонаря бросал причудливые тени на ее лицо, но я и без того знала, что она сердится. Наше время истекало.

Торес это осознал вместе со мной.

– Айрин, нам, скорее всего, не разрешат видеться, – торопливо произнес он, – но есть способ. Представь меня своим карьеном, и они будут вынуждены позволить нам встречаться. Против традиций твоя семья не пойдет.

«Встречаться» звучит лучше, чем «не видеться», но я не могла избавиться от подозрений.

– Кто такой карьен?

– Друг, – еле слышно ответил Торес, и я уловила в его смущенном голосе отголосок вины. – Очень близкий друг.

Понятно. На грани приличия… если оно есть у ледяных, это приличие. А впрочем, плевать.

В груди разрастался теплый комок радости. Вот оно… Женское чутье безошибочно угадало, какие слова сейчас будут произнесены, и я затаила дыхание, предвкушая…

– Айрин, прошу, доверься. Мы справимся. Все, что я хочу, – быть рядом и помочь. Ты должна мне верить. Дороже тебя у меня ничего нет. Я…

– Девочка, боюсь, на разговоры нет времени.

Едва заметная брезгливая гримаса на лице Лазариты дополнила: «тем более с этим».

И когда только успела оказаться так близко? А главное, много ли слышала?

– Пришли? – уточнила я, пытаясь скрыть разочарование. Да она мне первое признание в любви испоганила… Ну где, спрашивается, справедливость? И почему последнее время моя жизнь несется со скоростью безумной белки, и я даже с близким мне человеком спокойно пообщаться не могу?

Лазарита не ответила. Повернулась, кивком отдала команду своим безмолвным сопровождающим.

Мы на поляне. Вокруг темной стеной шумел лес. Гигантскими светлячками в темноте висели фонари. Ледяные раскладывали на траве четыре светящихся столбика. Мы встали в незримый прямоугольник, по углам которого расположились столбики. Я немного нервничала, но в присутствии ледяной отчаянно храбрилась. Подумаешь, портал. Да я сегодня на самолете летала, и ничего, жива.

– Ваше величество? – робко заглянул в кабинет первый министр и тут же отшатнулся от метко брошенной в створку фигурки пресс-папье.

– Вон!

Дверь захлопнулась. Министр обвел собравшихся беспомощным взглядом и пробормотал растерянно:

– Они же ждут… Что же делать?

Эдгард Третий в бессильной ярости посмотрел на дверь, как будто та была виновата во всех его бедах. Потянулся за бутылкой с коньяком, но ярость оказалась сильнее желания выпить.

Бамс! Белое с золотыми завитушками узоров полотно двери украсилось уродливым желтым пятном, а внизу заблестели осколки и капли дорогого напитка, на стоимость которого обычная семья могла прожить целый месяц. Но было ли до этого дело Эдгарду? Конечно нет!

Он встал из-за стола – темноволосый, грузный, но все еще в хорошей форме, о чем активно судачили в кулуарах дворца его многочисленные любовные пташки. Прошелся по кабинету, выхватывая взглядом из обстановки знакомые предметы. Мягкий диван, большой стол для заседаний, еще один – рабочий из красного дерева. Пара кожаных кресел в углу и книжный шкаф. В каждой детали видны роскошь и богатство.

Эдгард раздраженно поморщился. Роскошь? Богатство? Уже сегодня это могло остаться в прошлом! Он пнул кресло, опрокинул пару стульев, с каким-то диким наслаждением швырнул в стену графин с водой, и тот брызнул в стороны осколками хрусталя. Из-за двери отчетливо потянуло страхом подданных.

Трусы и предатели! Он кинул тяжелый взгляд в ту сторону. Мелькнула шальная мысль: поджечь, чтобы не досталось врагу. Какому врагу? – тут же спохватился он. Вернулся к столу. Взгляд сам собой остановился на желтой гербовой бумаге – капитуляция.

Порвать и сжечь. Нет, сначала потоптаться, плюнуть, растереть, а потом порвать и сжечь.

Как будто это могло спасти хоть что-то! Капитуляция… позорная капитуляция. Он проиграл. Эдгард до боли сжал кулаки. Надо было наплевать на кудахчущий Совет министров и самому отправиться на войну.

Он все подготовил, разработал идеальный во всех отношениях план. Юный, неопытный монарх на троне, реформа армии, нехватка средств и разногласия среди аристократов. Северная Шарналия висела созревшим плодом, который только надо было взять.

Они и этого не сумели. «Вокруг одни бездари и идиоты, а мне теперь расхлебывать!» – в который раз за день мелькнула мысль. Он все же открыл новую бутылку, налил себе полстакана коньяка и выпил. Тепло ринулось вниз.

– Так, что у нас тут? – Взял бумагу, с удовлетворением отмечая, что руки почти не дрожат. Он всегда умел держать удар и гордился этим. Справится и на этот раз.

– Хм, репарация. Ну это понятно. Ого, как замахнулись. Линскую область им подавай. Подавятся. Да и сами выплаты можно сократить вдвое и растянуть на тридцать лет. Переживут. А вот это уже интересно…

Он беззвучно зашевелил губами, водя рукой по бумаге. Затем поднял голову, задумчиво почесал подбородок. Неужели старый Тах был прав, и ледяные скрывают что-то серьезное? Иначе с чего бы им просить не предавать огласке эту странную историю с обезумевшими людьми, которые напали на войска? Массовое помешательство, природный газ неизвестного происхождения? Бред, конечно, но, если подвести что-нибудь научно-магическое, поверят. И не рано ли он дал «добро» на отлов ведьм? Кстати, где эти союзнички, которые обещали ему мощное оружие против северян? Ради этого он даже не пожалел пару десятков женщин. И каков результат?

А результат таков, что предложение о капитуляции он держит в руках, испорчены отношения со многими аристократическими семьями, и, самое гнусное, оружия никто так и не видел. Внезапно закралось нехорошее подозрение, что безумцы, атаковавшие войска, и есть та самая помощь.

Да к проклятому такую помощь. Похоже, с ведьмами его нагло обвели вокруг пальца. Такого прощать нельзя, и он, как только разберется с контрибуцией, вышвырнет из страны союзников вместе с их безумными предложениями. Доверился, наивный идиот. А пока…

Эдгард умел чувствовать выгодные ситуации, и сейчас во мраке безнадежного проигрыша для него мелькнул луч надежды.

Король подошел к двери, резко распахнул ее – и толпа придворных отпрянула в сторону. Его величество обвел подданных тяжелым взглядом.

– Что, трусы, ждете, когда король сам корону с себя сложит?

Волна монаршего гнева пригибала к полу, и отдельные впечатлительные, согнувшись, отползали прочь.

– Не дождетесь! Слышите? Не дождетесь! Подыхать будем вместе. Кьербо ко мне, Шагнье и Лахеро, быстро. Буду спасать ваши жалкие шкуры. Тьфу! – Королевский плевок смачно шлепнулся на пол.

Послышался вздох и звук оседающего в обморок тела. Его величество презрительно дернул плечом и громко хлопнул дверью. Его ждали бессонная ночь и сложный план, как проиграть и выиграть одновременно.

А в это время в Северной Шарналии так же мучилось бессонницей его королевское величество. Несмотря на жарко пылающий камин, он стоял у окна, кутаясь в теплый, подбитый мехом плед. Звезды дрожали за стеклом, а луна походила на сырный колобок, который пекли на праздник поминовения предков.

Рагорн Первый в очередной раз глубоко вздохнул, и на стекле осело туманное облачко. Сомнения – вот что мучило его сейчас, не давая уснуть. Впрочем, подобное случалось довольно часто. Легко ли управлять страной, когда ты сам едва можешь похвастаться чем-то выдающимся? Природа наградила его величество всем, что полагалось иметь здоровому человеку, но отнеслась к творению с прохладной ленцой, не добавив ничего сверх нормы. Обыкновенная, незапоминающаяся внешность, средний рост, щуплая фигура, серые глаза, и даже волосы были того цвета, что в народе именовался мышиным. А про способности и говорить нечего: ни к пению, ни к рисованию Рагорн склонности не проявлял, как и к ратному делу. Был он тих и застенчив с детства, ненавидел шумные развлечения и предпочитал проводить время за книжкой. Увы, качества не слишком полезные для управления страной.

Рагорн учился прилежно, но к власти не стремился, лелея надежду, что венец обойдет его стороной. Не обошел. Принц рано лишился матери, а отец не торопился с повторной женитьбой, не желая ради любимого сына вводить в семью мачеху. Все хотел дождаться, когда сын подрастет. Не дождался. Жестокая лихорадка, подхваченная на охоте, обострила наследственное заболевание сердца, и король скоропостижно скончался, оставив пятнадцатилетнего сына сиротой.

Рагорн подышал на стекло, нарисовал смешную рожицу. Досадливо поморщился и стер свое творение. Шел третий год его правления и первый год войны. Войны, которая чуть не разрушила его страну.

– Ваше величество? – В дверь постучали и, не дожидаясь ответа, вошли.

Ему не нужно было оборачиваться, чтобы узнать, кто решился его побеспокоить в столь поздний час.

– Снова бессонница?

За спиной скрипнуло кресло, его ставили поближе к огню. Камин загудел, пожирая подкинутые дрова, и комната осветилась красно-золотыми всполохами пламени.

– И отвар не выпили… Вот, уже холодный.

Звякнул стакан, в воздухе пахнуло морозом, словно кто-то приоткрыл окно в зимний лес. Рагорн заставил себя не вздрогнуть. За эти годы он почти привык к дару, почти…

– Мальчик мой, ты совсем замерз. – Теплые руки легли на его плечи, а стекло отразило высокую женщину с белыми волосами, убранными в сложную прическу. Как всегда неотразима, прекрасна в любое время суток, как всегда царственна и холодна с виду – его ледяная. – Хватит себя мучить. Все уже сделано, и сделано правильно.

Он позволил себя увести от окна, усадить в кресло. Послушно пригубил подогретый отвар. Ледяная, точно ребенку, поправила плед, укутав ноги. Сколько он себя помнил, она всегда была рядом, с тех пор как умерла мать. Горло привычно перехватило от горечи утраты. Он почти не помнил маму, но от этого боль не становилась слабее, занозой сидя в сердце и остро напоминая о себе в подобные моменты.

Ледяная заменила ему мать, став и первым учителем, и наставницей. Придворные поговаривали, что король не женился во второй раз во многом из-за леди Севера, как титуловали ледяную, присланную на службу во дворец. Отношения отца и Орелии мало волновали Рагорна. Главное, они были рядом, а после смерти отца ему стало не до сплетен.

– Он подпишет капитуляцию?

Горький отвар хотелось выпить залпом, но Рагорн специально сдерживал себя, отхлебывая по глоточку.

– У него нет выбора.

Она села напротив, и платье идеальными складками легло по кругу. Сколько он себя помнил, она всегда была такой: прямая спина, безупречная прическа и совершенные в своей элегантности наряды. И только усталые глаза выдавали прожитые годы.

– Лорд Кастагно продолжает настаивать на вторжении. В его словах есть здравый смысл. Ты согласна, что, один раз попробовав, они продолжат мечтать об объединении?

Отвар стоял уже поперек горла, но за столько лет он смирился и со своим хилым здоровьем, и с горькими лекарствами, которыми за эту хилость приходилось расплачиваться.

– Дай медведю вкусить человеческого мяса, и он навсегда станет людоедом, – тихо прозвучал ответ.

В комнате не горел свет, лишь пламя камина разгоняло темноту, и в его желтом свете волосы ледяной блестели золотом.

– В любое другое время, мой мальчик, я бы первой предложила тебе идти дальше, но не сейчас. Я чувствую, медведь не думал о человеческом мясе, пока ему его не подбросили.

– Ты оправдываешь его? – зло вскинулся Рагорн.

– Нет, – покачала головой Орелия, – войне нет оправданий. Эдгард жаден, но не глуп. Он подпишет капитуляцию, но будет настаивать на своем варианте.

– Еще бы, – фыркнул король, с облегчением ставя на стол пустой стакан, – мы сами дали ему это право. Не понимаю, зачем тебе понадобилось утаивать льолдов, если это, конечно, были они. Твари пришли с юга, нападали на всех без разбора… Мы-то здесь при чем? А сейчас мой царственный враг решит, что мы замешаны, раз пытаемся все скрыть.

Пламя уютно потрескивало в камине, добавляя умиротворения в тишину, и ледяная не спешила с ответом. И только когда Рагорн уже потерял надежду, она все же ответила:

– Чужаки. Те, что пришли с юга и несут с собой смерть и разрушения. Старый враг, давно забытый, но не ушедший в забвение. Моя южная сестра писала о них, но мы оказались слепы и глухи к ее предостережениям, – она тяжело вздохнула, переживая собственный промах, – и начали действовать, когда стало слишком поздно. Первый ход мы проиграли, ваше величество, а второй сыграли вничью, и то, можно сказать, чудом.

– Знаю я, о каком чуде ты говоришь, – проворчал Рагорн, – приказ о награждении я подписал вперед капитуляции.

– Она это заслужила, – тепло улыбнулась Орелия, и Рагорн почувствовал укол зависти.

Ей ведь столько же лет, этой княжне, сколько и ему. И вот пожалуйста, уже слава, почет и целый орден. А что у него? Старый потертый трон, неудобный до мозоли на заднице, тяжелая корона и куча бумаг. Где, спрашивается, справедливость?

– И все-таки не понимаю, зачем нам понадобилось скрывать ту резню? – спросил он, не тая недовольства.

– Лучше сокрыть одну резню, чем вызвать другую, еще более кровавую, – покачала головой леди Севера. – Льолды, кто бы их ни создал, удар по нам. Ты и сам это прекрасно понимаешь. Война лишь декорация, не более. И как бы мы ни были красноречивы и доказательны, люди охотнее поверят в злой умысел, чем в неведомого врага, как и в то, что льолды могли появиться только по нашей воле, и ни по чьей больше. Мой народ был и остается для них страшной и крайне неудобной сказкой, которой не место в обычной жизни. Не хочу повторения Урганской резни, когда за одну ночь было истреблено три рода.

В комнате ощутимо похолодало, по стеклам побежали резные узоры. Огонь в камине испуганно притих, и Рагорн со вздохом подтянул плед повыше. Вот так всегда. Стоит зайти разговору о том, что произошло семьдесят лет назад, когда несколько лет холода и неурожая лишили многих людей рассудка, как от Орелии начинали идти волны злой стужи.

– Прости. – Она виновато улыбнулась, заметив его жест.

Стужа послушно вернулась обратно, в неведомые глубины сердца, а огонь с удвоенной силой принялся трещать дровами, радуясь, что его не заморозили окончательно.

– Наш мир меняется, мой король. – Орелия расслабленно откинулась на спинку кресла, огонь отражался в ее глазах, придавая леди Севера вид потустороннего существа.

Рагорн поежился и поспешно выкинул из головы трусливые мысли. Какой бы странной ни была его наставница, она не желала ему зла.

– Простые люди все реже обращаются за помощью к непонятному, предпочитая грубую силу, надежность молотка и понятность механизмов. И даже если у ребенка обнаруживается дар, его родители не спешат прыгать от радости и бежать записывать его в магическую школу, ведь магия – это так опасно!

Интонация ледяной живо напомнила Рагорну тетушку Джиль – известную болтушку и сплетницу королевства, он ухмыльнулся, но тут же посерьезнел.

– Но они правы. Среди магов до глубокой старости доживают единицы. А сколько гибнет при обучении!

– Глупость выводится сама. Чем выше уровень силы, тем больше она требует к себе уважения. Если посадить мальчишку на дикого жеребца, тот, скорее всего, сломает себе шею. Учить надо долго и с малых лет, а ваши боятся отпустить пятилетнее дитя в школу, а начинать в пятнадцать уже поздно.

Рагорн согласно вздохнул. Он и сам осознавал недостаток магического образования, и разговор этот заходил не в первый раз, но любые попытки понизить возраст студентов натыкались на барьер непонимания со стороны магов, впрочем, и сами университеты физически не были готовы принимать детей. Кое-как созданная пара школ еще держалась, но учеников в них набралось едва по сотне на каждую.

– Вот и выходит, что каждый нераскрытый дар засыпает навсегда, и детям уже ничего не передается.

Рагорн притих, погружаясь в размышления. Когда-то давно его прадед решил, что магия станет помехой в государственных делах, и вместо университета отправился изучать военное дело, затем пришел черед политических наук, торговых, а вот до магии у короля руки так и не дошли. С тех пор никто из его потомков не мог похвастаться даже слабеньким даром. А жаль. Лично Рагорну магия не помешала бы. Он готов был ради нее рискнуть даже своим хилым здоровьем, лишь бы не чувствовать себя «слепым и глухим» рядом с Орелией.

– Что будем делать с льолдами? – спросил, стряхивая задумчивость.

– С ними как раз уже все сделали. И, предвосхищая твой следующий вопрос, отвечу сразу: со всем остальным разберемся сами.

– Ну как же, – хмыкнул Рагорн, отворачиваясь к огню, чтобы скрыть досаду, – дела ледяных.

Тихий вздох дал понять, что его сарказм услышали. Король заерзал в кресле, чувствуя, как начинают гореть кончики ушей.

– Не обижайся, но так и вправду будет лучше для всех. Страна обескровлена и вымотана войной, а мы давно готовы к нападению.

И добавила про себя: «С пяти лет каждая».