Она давно уже перестала замечать время, и только появление солнечного луча заставляло ее выныривать из погруженного во мрак сознания.

Тишина подвала напоминала вязкое болото. Можно биться в истерике, как билась дочка графа с нелепыми кудряшками на голове, можно уйти в себя и сидеть раскачиваясь, глядя в одну точку, чтобы в какой-то момент просто упасть лицом вниз и больше не подняться. А можно придумать массу способов побега, но, когда тебе всего лишь двенадцать, они так и останутся в твоей голове.

Она привыкла к постоянному страху, и даже чувство голода не было таким острым, как в первые дни, но холод донимал хуже всего. Он поднимался вверх по ногам, стылой волной шел к озябшим пальцам рук, подмораживал кончик носа и глухо сипел в груди сухим кашлем.

Тогда она вставала и начинала ходить по каменному полу, с ненавистью глядя на покрытые слоем изморози кирпичи. Тонкое пальто плохо защищало от холода, а вместо изящных летних ботинок она бы предпочла иметь на ногах простые деревенские валенки. Сколько она здесь? Три дня? Неделю? Вечность?

Стыдно вспомнить, еще недавно королевская тюрьма казалась ей полным убожеством. Сейчас собственная камера с чистым бельем, рукомойником, широким, пусть и зарешеченным окном, трехразовым и довольно сносным питанием представлялась дворцовыми апартаментами, а прежняя жизнь в родной усадьбе воспринималась далеким и сказочным сном.

В подвале было окно – маленькое, квадратное, пробитое высоко под потолком, через которое едва проникал солнечный свет, но раз в день на пару часов солнце заглядывало в эту обитель сумрака, и тогда на полу возникало пятно света.

Жаррин прошлась по центру подвала. Она напрягла зрение, пытаясь уловить появление первого луча, – тщетно. Похоже, на небе сегодня тучи, и солнца им не дождаться. Но нет, полумрак посветлел, и девочка торжествующе улыбнулась, шагая в квадрат, еще блеклый, едва различимый, но с каждой минутой все больше наливающийся теплом.

Жаррин казалось, что она живет от квадрата к квадрату. И не появись солнце в следующий раз, у нее не хватит сил подняться с пола и выползти из своего угла.

Раздались шаркающие шаги. Тени выходили на свет, превращаясь в изможденных, грязных женщин с потухшими глазами. Они протягивали к свету озябшие руки, жадно впитывая тепло. По еще приличной одежде можно было определить новеньких, появившихся вместе с Жаррин, но в глазах всех обитательниц этого странного подвала читалась обреченность.

Каждый день их становилось все меньше. Одну за другой женщин уводили за дверь, и никто из них не возвращался.

Громко лязгнул засов, протяжно заскрипела дверь. Тени заволновались. Миг – и на полу осталось пустое пятно света, а во мраке замерли, напряженно ожидая, кто следующий.

– Жратва! – объявил парень в смешном длинном халате, спускаясь по лестнице.

Жаррин облегченно выдохнула. Еда – это хорошо. Еда – это отсрочка смерти.

Парень шел по кругу, беря с подноса, который нес за ним здоровый мужик, одетый в штаны и куртку, по куску хлеба и бросал в угол. Странным образом Халаточник, как называла его про себя Жаррин, не ошибался. И если сегодня угол одной из ниш пустовал, кусок хлеба в ту сторону не отправлялся.

– Держи, мелочь.

Жаррин успела поймать хлеб до того, как он упал на грязный пол. В животе заурчало, и она едва сдержалась, чтобы не запихнуть кусок целиком в рот.

За ее спиной бренчали мисками служители, разливая варево из котла. Так называемый суп был слегка теплым, отвратительно жидким и ужасно безвкусным, но Жаррин заглатывала его за пару секунд и долгой ночью вспоминала чувство сытости, на мгновение поселившееся в желудке.

– Съела? – спросил вдруг Халаточник, почему-то не уходя.

Колокольчиком прозвенела тревога, Жаррин попятилась и замерла, ощутив лопатками холод стены.

– Пошли, – равнодушно махнул рукой Халаточник.

У девочки внутри все заледенело, а кусок хлеба потерял свой вкус. Быть может, последний кусок хлеба в ее жизни.

Она медленно поднялась, ватные ноги не слушались, и ей с трудом удалось заставить себя сделать первый шаг.

«Упасть бы в обморок или умереть, чтобы закончилось все разом», – мелькнула мысль. Жаррин прикусила губу, ощутив, как во рту появился привкус железа.

Боль придала сил. Девочка выпрямилась, с ненавистью глядя в равнодушное лицо тюремщика. Чуть старше ее, темные красивые глаза и смешные оттопыренные уши. Лицо простого паренька, любящего загорать. Он ни капли не походил на злодея, и в то же время вел ее на смерть.

Из подвала уходили по-разному. Кто рыдая, заламывая руки и проклиная всех и вся, кого выносили в бессознательном состоянии, а кто-то закатывал истерику, судорожно цепляясь за пол, как за жизнь, пальцами с обломанными ногтями.

Жаррин шла, сжав губы, так что было больно, гордо подняв голову, провожаемая сочувственными взглядами подруг по несчастью. И единственное желание крепло в душе – плюнуть в лицо тому, кто выдрал ее из прошлой жизни, сделал несчастными ее родителей и сейчас убивал их одну за другой…

Плюнуть, а потом умереть! Хоть в малом отомстив за все.

Шаг становился тверже, мысли злее, и по лестнице она поднималась, четко впечатывая каблуки в полустертые ступени. Как там сказала ледяная, прежде чем исчезнуть за дверью? «За нас все равно отомстят»? Жаль, она не успеет насладиться этим радостным моментом.

Воздух в темном коридоре был сырым и затхлым, но Жаррин вдыхала его полной грудью. После подвала он казался удивительно свежим.

Длинный коридор привел к узкой каменной лестнице.

– Вперед! – несильно ткнул ее кулаком в спину Халаточник.

Жаррин шагнула на нижнюю ступеньку. По стенам рос зеленоватый мох, сочилась потеками вода. При их приближении испуганно рванул в сторону паук. Жаррин приостановилась, чтобы разглядеть его получше, но тот уже удрал в щель.

В эти последние мгновения в жизнь будто добавили красок. Запахи стали ярче, каждая деталь приобрела особую важность.

Они поднялись на первый этаж. Дом был явно заброшен, везде валялись кучи мусора, откуда-то противно воняло пригорелой едой.

Жаррин страстно захотелось выйти на улицу, хоть на мгновение увидеть голубое небо, но Халаточник повернул в глубь дома. От них не отставал здоровый мужик, сопя в спину, и о побеге можно было забыть.

Она шла, воспринимая все отстраненно, словно это происходило не с ней, а с кем-то другим, словно не ее сейчас вели умирать.

Пройдя по широкому холлу и анфиладе из нескольких комнат, в которых Жаррин жадно выглядывала зелень за окнами, они втроем подошли к металлической двери. Халаточник нервно облизнул губы и тихонько постучал. Сначала ничего не происходило, затем дверь распахнулась, на пороге стоял хмурый мужчина, одетый в такой же странный халат. Он окинул их равнодушно-усталым взглядом и мотнул головой:

– Заводи.

– Ты это… – прокашлялся Халаточник номер один, – давай сам, а?

Халаточник номер два презрительно хмыкнул:

– Ну давай сам. – И, посторонившись, приказал: – Заходи, красавица.

Жаррин вздрогнула, глубоко вздохнула и шагнула за порог.

Широкая лестница с десятком мраморных ступеней вела в просторное помещение с лепным потолком и золочеными рамами. Когда-то это был праздничный зал, но сейчас проемы окон были заделаны кирпичами, рамы висели пустыми, без зеркал, свет давали с десяток факелов, развешанных по стенам, их чадящий смрад поднимался вверх, просачиваясь наружу через щели в потолке.

Здесь пахло дымом, кровью и смертью.

Жаррин замерла, пытаясь понять, что перед ней. Лаборатория? Больница? Морг? Или святилище древнего храма?

Странные росписи углем на стенах. Красные полосы на полу, складывающиеся в нечто хаотичное и зловещее. Медицинский стол в центре и рядом блестящей горкой инструменты. Диковинные идолы, выстроенные вокруг стола, и воткнутые в них зажженные палочки с благовониями, чей тонкий аромат не мог перебить тяжелый запах крови, царящий в зале. В угол, где лежало нечто накрытое грязной тряпкой с кровавыми разводами, Жаррин только один раз взглянула и больше не смотрела.

Стоящий к ним боком человек в светлой рубашке с закатанными рукавами просматривал бумаги, которыми был завален еще один стол. Мужчина держал в руках пожелтевший от времени свиток, вчитываясь в полустертые буквы и бормоча что-то на незнакомом языке. Вот он отшвырнул свиток в сторону и выругался.

Халаточник номер два почтительно кашлянул, привлекая внимание.

Мужчина резко повернулся, и Жаррин замерла испуганным кроликом. Хозяин этого кошмара был невысок, сухощав, короткие черные волосы густой волной шли от высокого лба, цвет кожи был слишком темным для жителя Южной Шарналии, но главным было не это. Глаза! Словно два уголька они выделялись на его довольно привлекательном лице, придавая ему жуткий потусторонний вид.

Жаррин мгновенно вспомнила детский страх о живущем в чулане бабае. Вспомнила преследовавшие ее в кошмарах огромные черные глаза, отвратительно желтые зубы и тянущиеся к ее горлу руки с кривыми длинными когтями.

Она окаменела от ужаса, а воздух в зале вдруг резко похолодел.

Черные глаза бабая прошлись по ее фигурке, особое внимание уделили лицу и почему-то животу, затем бабай недовольно скривился и заговорил с акцентом на шарнальском:

– Кого вы мне привели? Ребенка? Я же просил женщин, желательно рожавших, а у этой еще даже лунные дни не начались.

– Да? – Халаточник номер два с удивлением оглядел Жаррин, и девочка ощутила, как стремительно краснеет. – А выглядит вполне.

– Вполне… – передразнил его бабай. – Не туда смотреть надо, идиот. Все, свободны. – И, махнув рукой, повернулся к столу.

– Так это… – Халаточник мучительно долго обдумывал вопрос. – Хозяин, делать-то с ней что?

– Что хотите, – бросил через плечо бабай, потеряв к ним интерес.

– А может, на кухню? – несмело предложил Халаточник. – Пусть посуду моет. Дудук вечно все жирным оставляет.

Бабай ничего не ответил, занятый перелистыванием огромной книги в кожаном переплете.

Халаточник потоптался, повздыхал, затем ухватил Жаррин за плечо:

– Пошли.

Она с трудом отвела взгляд от спины бабая, от блестящей горки инструментов, от бурых разводов на медицинском столе, на прямых ногах развернулась и шагнула в сторону двери. Тело стало деревянным, и Жаррин шла, не понимая, куда она идет, зачем. Шаг, еще один. Не верилось, что все позади, что ей дали отсрочку и будут еще небо, зеленая трава и надежда остаться живой.

Она так хотела жить, но после стылой полужизни в подвале хотелось умереть, желательно достойно, и вот теперь Жаррин шагала в растерянности за широкой спиной в полосатом халате, не зная, что ей делать дальше.

Коридор встретил жарким теплом, словно она вынырнула из ледяной проруби на летний песчаный пляж. Девочка передернула плечами, таким резким оказался переход от холода к теплу. И сердце вернулось из пяток, забившись с привычной силой, и голова стала ясной, и мысли понеслись с огромной скоростью.

«Убегу! – поняла она в одно мгновение. – Убегу, приведу помощь и освобожу остальных».

И даже тени сомнения не возникло, таким хорошим показался план. И страх перед бабаем потускнел под яростным напором: свобода и жизнь.

Тот, кого Халаточник назвал хозяином, уже забыл о приведенной к нему девочке. Он провел пальцем по пергаментной странице, выискивая среди слов то одно, что даст ему подсказку. Затем с раздражением захлопнул фолиант.

– Все без толку, – пробормотал он. Заложил руки за спину и зашагал по залу. – Кругом бездари и идиоты. Тащат один мусор. Ну кому нужны эти девственницы, которые только и умеют, что в обморок падать да выть по-шакальи. И ведь объяснял, показывал… Нет, им чем моложе, тем лучше. Привыкли, что у нас в двенадцать замуж, в тринадцать рожает, а в тридцать старуха. И хоть нагайкой шкуру спусти, не переубедишь! Помощнички!.. – Он шагнул к шторе, отгораживающей угол зала. Отдернул и залюбовался лежащей на столе женщиной.

Она была словно припорошена снегом. Синевато-белая кожа, закрытые глаза, даже волосы казались серебряными от покрывшего их инея, и лишь едва заметно вздымающаяся грудь говорила о том, что женщина жива.

– Но мы-то знаем, что главная драгоценность лежит здесь. Да, моя милая?

Он провел рукой по рассыпанным по деревянной поверхности стола волосам, коснулся щеки, наклонился, вдыхая идущий от женщины аромат морозной свежести. И едва сдержался, чтобы не впиться ртом в бледно-розовые губы. Лишь мысль о том, что ледяная все равно ничего не почувствует, заставила его отшатнуться.

Эти ежедневные разговоры, точнее, монологи стали традицией. Вот только он ни за что бы ни признался себе, что его тянет сюда.

– Ты сегодня особенно холодна, – посетовал мужчина, когда дыхание успокоилось, а кровь перестала стучать в висках.

С каждым днем сдерживаться становилось все труднее. Ледяная манила его своей недоступностью, холод казался закрытой дверью, за которой бушевало пламя. Или это пламя бушевало в его груди?

– Впрочем, как и вчера. – И повторил рассеянно: – Как и вчера.

Пару дней он потратил на то, чтобы взломать саркофаг, в который погрузила себя ледяная, пока не понял, что может биться над ним до конца жизни. Ее тело не чувствовало боли, его можно было резать, бить, ломать. Душа ледяной сейчас была далеко, под защитой дара. И как только тело перестанет удерживать свою хозяйку, она уйдет за черту.

– Знаешь, что меня всегда раздражало в вас, ледяных? – Он постучал пальцем по столу, не удержался, сжал холодную женскую руку. Сжал сильно, с наслаждением осознавая, что на тонкой коже останутся синяки. – Ваша абсолютная уверенность в своей правоте. Мните себя спасителями мира, не понимая, что этот мир не нуждается в вашем спасении. Оглянись вокруг, моя красавица. Люди рвут друг другу глотку за пару монет, гоняются за чужими женами и убивают за теплое место наверху. Они меряются друг перед другом домами, шубами, женами, и им глубоко плевать на правильных вас, защищающих их от проклятого. Проклятый давно стал для них сказкой, которой пугают детей, да удобной присказкой – и все. А вместе с проклятым сказкой стали вы. Еще немного, и ледяных забудут. Никто не будет помнить храбрых дев, сковавших кровью зло. Зря ты отказалась мне помочь добровольно, моя милая. Отличное бы вышло соглашение. Я выпускаю проклятого, мир получает то, что он заслуживает, а вы становитесь свободны от своей службы и живете себе мирно в горах. Все справедливо. И если кто-то останется недоволен, так есть ли нам дело, моя красавица, до этих червей, мнящих себя людьми и живущих ради нового платья и пары серег?

Азарт от своей правоты все больше овладевал им. Воображение рисовало сладостные картины, и успех надо было с кем-то разделить. Он положил ладонь на живот ледяной, медленно провел рукой до холмиков груди.

– Жаль, что ты не со мной. Мы бы нашли чем заняться, да?

Пальцы сжались, затем принялись поглаживать, уминать мягкую плоть. Он наклонился, коснулся губами уголка ее рта и тут же отпрянул. Укол холода был болезненным и неприятным.

– Твой выбор, красавица, – усмехнулся он, стараясь не показать разочарования. – Если передумаешь, я здесь. – И вышел, задернув штору. До последнего этапа надо было проверить весь материал.

Мы быстро доехали до вокзала. На этот раз вокзальная суета оставила меня равнодушной – привыкаю, а вот поведение Нуреи удивило. Бабушка направилась в левую часть вокзала, проигнорировав платформу, от которой отходил поезд домой.

– Быстрее, – поторопила она меня, ускоряя шаг.

Пришлось бежать следом. У начала платформы Нурея не глядя швырнула горсть монет служащему, тот ловко их поймал, не уронив ни одной, и в ответ на странную фразу: «Остановишь у Мертвого озера» – с готовностью отозвался: «Слушаюсь, ваша светлость!»

Поезд громко свистнул, призывая не медлить, и только мы вскочили в свободное купе, как он тронулся и бодро покатил в темноту. Фонари тихонько разгорались, становясь все больше похожими на желтых мотыльков, пойманных и привязанных к вагонам.

Нурея защелкнула задвижку на дверце, села удобнее и проговорила, глядя в проносящуюся тьму:

– Спросить ничего не хочешь?

– Хочу, – подтвердила я, – только вы все равно скажете ровно столько, сколько мне требуется знать.

– Умная девочка, – похвалила бабушка.

Я отвернулась, последовав ее примеру, как будто за качающимся желтым кругом света можно было что-то разглядеть.

В душе крепло раздражение. Опять куда-то потащили. Опять без объяснений, да еще и не стесняются подтверждать, что до ответов мне еще расти и расти. С одной стороны, я понимала правильность данной позиции, с другой… обида только копилась, и никакими доводами разума ее было не заглушить.

– Айрин, ты мне веришь? – спросила вдруг Нурея.

Я насторожилась. Начало разговора не сулило ничего хорошего.

– Смотря в чем.

– В том, что я никогда не причиню тебе вреда.

Я прикусила губу. «Не причиню» – это хорошо, но Нурея не сказала: «Не сделаю больно», а пользу можно и через боль принести. И если брать во внимание мое первое знакомство с даром и его проделками, то…

Похоже, меня ждет не легкая прогулка, как там сказала бабушка, к Мертвому озеру – кстати, весьма «оптимистичное» название, – а нечто малоприятное или даже опасное.

– Я могу отказаться? – решила я обозначить пути отхода.

– Не советовала бы. Хочешь научиться работать с даром, придется довериться. – Бабушка кинула на меня цепкий взгляд, и в желудке поселился комок льда. Страшно и одновременно волнующе.

Я облизнула пересохшие губы и уточнила:

– С даром?

– Да. Риск есть, не спорю. Но мне кажется, у тебя получится.

Заманчиво. Весьма заманчиво. Перестать быть неполноценной ледяной, понять наконец, что за зверь этот дар, и подчинить его себе. И никаких больше выпадений из реальности, когда сила, сидящая во мне, берет тело под свой контроль, а я потом дура дурой и ничего не понимаю.

Риск… Да мало ли было риска за последнее время? Как говорится, одним больше, одним меньше.

– Согласна, – выпалила я, пока сомнения не перетянули чашу весов на себя.

Бабушка расслабилась и улыбнулась, только глаза остались тревожно-серьезными. Неужели не была уверена, что соглашусь? И на что я только что согласилась?

Поезд тем временем начал притормаживать.

– Выходим, – поднялась бабушка, – подробности по ходу. Главное, ничего не бойся и слушай меня. У нас все получится.

Наш вагон остановился точно против маленькой платформы. Похоже, посетители здесь бывают не часто. Очередное место не для всех?

Мы сошли, и поезд, подбадривающе свистнув, покатил дальше. Эхо подхватило свист, разнеся его по пещере. А через пару мгновений мы остались одни, лишь издалека какое-то время доносилось ровное «тук-тук, тук-тук».

Постояли, давая глазам привыкнуть к темноте. Скоро я смогла различить тонкую полоску света, пробивающуюся слева.

– Осторожно, лестница крутая, – предупредила Нурея, спускаясь первой.

Рассохшиеся от времени деревянные ступени жалобно заскрипели под нашими ногами. А вот и камень. Пол пещеры был вычищен от булыжников, и идти было легко.

– Когда-то здесь было соленое озеро. Все, что осталось от древнего моря, отрезанного от океана поднявшимися горами. – В тишине пещеры голос ледяной звучал таинственно и глухо, и в моей груди росло предвкушение. Соленое озеро, надо же. Я о таком даже и не слышала. – Но когда тварь пленили и доставили сюда, те, кто выжил в Последней битве, попытались его отбить. Их встретили здесь, на берегу.

Первый луч света после мрака пещеры показался обжигающе горячим. Я зажмурилась и, с трудом проморгавшись, огляделась. Мы стояли на узком каменном языке, выступающем над глубокой чашей долины. Солнце заливало ярким светом горы, и лежащий под нами пейзаж был абсолютно нереален в своей правильности.

До уровня выхода из пещеры все было привычным: осыпающиеся склоны, покрытые буграми камней, выщербленные на ветру скалы и черная точка парящего в синеватой прозрачности орла.

Я подошла к краю и аккуратно заглянула вниз. В нос ударил горький запах соли, а глаза заслезились от искрящейся белизны, ровным слоем покрывающей дно долины. Гладкие стены, плоское дно, как будто некто решил устроить себе гигантский бассейн, да забыл наполнить его водой. Или?..

Нурея встала рядом на краю.

– Чтобы их уничтожить, озеро прикрыли мощным щитом. Жаркой была битва.

Настолько жаркой, что от воды ничего не осталось? Неужели такое возможно? Выкипевшее озеро?

На душе стало неспокойно от осознания масштабов чужой силы. Н-да, умели воевать предки, не то что мы сейчас.

– Щит стоит до сих пор. – Нурея протянула руку, коснулась невидимой границы, и воздух поплыл фиолетовыми разводами. – Идеальный полигон для новичков. Идем, закат не заставит себя ждать.

По узенькой тропинке мы спустились вниз, и с каждым шагом во мне нарастала тревога. А если не справлюсь? Если не смогу?

Понятно, щит прикроет, и вред я нанесу только себе, но тогда на всю жизнь останусь «дикой» и буду ловить сочувственные взгляды семьи… Нет, не за тем я сюда пришла, не за тем прорывалась сквозь линию фронта. Если жить, то полной жизнью, а не существовать ущербным недоделком.

Внизу было жарко, словно осень на время передала свои права знойному лету. Даже ветер с гор старательно обходил чашу бывшего озера стороной, и только солнце царило здесь безгранично, слепя глаза блеском соли.

Хоть дно сверху и выглядело ровным, внизу соляная пустыня шла гладкими волнами, текла ручейками с покатыми соляными берегами. Отдельные участки представляли собой сплавленные в стекло горные породы, и белоснежная соль красиво искрилась по краям этих черных, желтых, коричневых и даже слегка красноватых озер.

Я шагнула к одному, но бабушка меня остановила:

– Не стоит тревожить чужую могилу.

Несколько секунд я смотрела на темное зеркало сплава, пока до меня дошло, чья могила здесь могла быть. И ноги сами сделали шаг назад. Тревожить приспешников проклятого, пусть и мертвых, та еще глупость.

Во рту стало горько. Соль. Везде. Под ногами, в воздухе, на стенах. Еще немного, и я сама покроюсь слоем соли.

– Ну хватит, пожалуй, – решила вдруг бабушка, когда мы углубились метров на сто от стены. – Теперь просто закрой глаза и расслабься.

Легко сказать «расслабься», когда внутри все дрожит от напряжения: выйдет или нет?

Внезапно потянуло прохладой. Я мигом ощутила, как отпускает напряжение, как становится расслабленным тело, но соль… Проклятая соль не давала покоя, лезла в ноздри, щекотала горло.

Я кашлянула раз, другой.

– Стой смирно! – рявкнула бабушка, но мне было уже не до «смирно».

Словно издеваясь, жутко зачесался нос, затем засвербела левая лопатка. Я сжала зубы – терпеть. Попыталась думать о чем-то другом – бесполезно. Нос занимал все мои мысли. Да еще эта жара, а я в куртке. Рубашка, наверное, уже насквозь мокрая от пота.

– Айрин, ты что-нибудь чувствуешь?

О да! Много всего. Соль, пот на спине, желание чихнуть, выругаться и скинуть куртку.

Боюсь, все это никак не поможет мне стать ледяной.

– Ты! – разнесся над озером ставший вдруг оглушительно громким голос Нуреи. Громким и каким-то злым.

Я вздрогнула и открыла глаза.

Бабушка стояла напротив. Да полно! Бабушка ли это? Белые, без зрачков глаза, бледная кожа, струящийся ореол волос вокруг головы. Страшно-то как, мамочки!

– Зачем здесь? – Голос давил, заставляя вжимать голову в плечи. Воздух сыпал искрами, и к запаху соли примешивался запах свежего озона.

Зачем я здесь? Надо было ответить кратко, но в голову лезла всякая чушь. Сказать, что бежала? Так почему не вернулась обратно. Сослаться на дар? Мм, не слишком вежливо ссылаться на подобные обстоятельства, особенно когда они стоят перед тобой.

– Драться, – сорвалось с языка прежде, чем я успела додумать вежливый ответ. Ну а на самом деле чем я, собственно, занималась всю дорогу, даже здесь ухитрившись сцепиться с Чариной.

– Вот и дерись! – прогремело над озером.

Голубая молния ярко сверкнула на солнце и пребольно ужалила в плечо. Не поняла…

Я дернулась, зашипела от боли, но все еще пребывала в состоянии ступора.

– Дерись! – Чудовище с белыми волосами, кажется, всерьез решило меня прикончить.

Вторая молния последовала за первой. Я не стала больше медлить, развернулась, чтобы тут же получить разряд ниже поясницы, зашипела – больно же! – и петляя как заяц рванула прочь.

Глаза слезились, во рту пересохло, но я мало обращала внимания на эти мелочи. Не до них, когда в тебя швыряются молниями. И каждая из них больнее предыдущей.

Голова еще не успела ничего толком сообразить, а тело уже среагировало – упасть, уйти перекатом. Залегла ничком в канаве, спрятавшись за соляными берегами.

Укрытие так себе, а главное, обидно: лежишь, как последний трус, и голову поднять не смеешь. Ну не умею я создавать щиты и молнии. Да и разве так учат? А где объяснения, где тренировки? Я просто лягу тут – и все. Вот не выдержит сердце, и что тогда?

Накатила злость. Меня, княжну, в канаве гнобить? Да не бывать такому.

Поднялась.

Ноги подрагивали, ладони сделались холодными как лед, и сердце звучно выстукивало в груди барабанную дробь.

Она медленно шла за мной, не торопясь, понимая, что деваться мне некуда.

И шестым чувством пришло осознание: если не придумаю сейчас что-нибудь в ответ, мне прилетит нечто серьезнее легкой молнии.

Сжала кулаки. Дар, где ты там прячешься? Сидишь тихой мышкой, да? Сколько раз я пыталась вызвать тебя на разговор, но ты упрямо отмалчивался, предпочитая действовать у меня за спиной.

А сейчас за спиной не получится, не те обстоятельства. Так что выбирай, либо умрем оба, либо начнем работать вместе.

Голову сжало тисками, затылок пронзила резкая боль, рот наполнился вкусом крови, и горизонт закачался перед глазами. Вдох-выдох.

Спокойно, княжна, спокойно. Любая сила – нелегкое испытание. Даже если эта сила дарована тебе Трехликим.

В голове замелькали чужие образы, и пришлось прикрыть глаза, чтобы не сойти с ума от раздваивающегося сознания. Перед глазами стояла соляная пустыня, а внутри набирала силу круговерть теней, образов, мыслей. Я потрясла головой, пытаясь совладать с калейдоскопом картин.

Удалось. Хоровод остался, но теперь в нем четко прослеживались отдельные, самые яркие образы.

Сидящая перед костром женщина в длинном плаще. Сердце сжимается от оглушающей любви и нежности к ней.

Темнота. Там явно кто-то есть, я слышу тяжелое дыхание, вижу, как ворочается черная масса в узком проходе, как нетерпеливо скребут когти по камню.

Боль. Ударяет плашмя по спине, заставляя изгибаться к ней навстречу и раскрывать рот в безмолвном крике.

Усталая радость. Еще одна победа, еще один день мир может спать спокойно.

Я видела их всех. Тех, кто владел даром до меня. Не меньше десяти ледяных внесли свой вклад в память моего дара. И я вместе с ними тысячу раз держала в руках меч, втыкая его в податливую плоть врагов. Я смеялась над болью, я срывалась в пропасть, я глотала слезы над телами сестер. Я знала, кто такая Тапорская дева и почему тогда враги подошли так близко, что до проклятого им оставалось с десяток метров. Знала и то, что оставшиеся в живых ледяные пожертвовали собой, своей смертью превратив все живое в ледяной камень. Я была там, в пещере, и осталась там же…

Сознание двоилось, троилось, к горлу подкатывала тошнота. А в голове, словно тысяча маленьких раскаленных гвоздиков. Как же больно!

«Нет, не я, – шепнул внутренний голос, – они».

Не я это делала, а они. Их память сейчас говорила во мне, их опыт они передали мне, их боль я буду помнить всегда, их жертву никогда не забуду.

– Буду помнить, – прошептала спекшимися губами, – и, если доверите, понесу вашу ношу дальше.

Мне поверили, и стало легче. Образы остались, уйдя глубоко в память. Я знала, что они вернутся, когда будет нужно.

Открыла глаза. Нурея была уже совсем близко, в пяти шагах. Я отступила немного, выигрывая время. «Бабушка» презрительно поморщилась от моей очевидной трусости, а затем одним движением руки собрала соль с земли и швырнула искрящийся дождь в меня.

Красиво, но подозрительно.

Я даже не сделала попытки вернуться в канаву. Зачем? Теперь я знала, что и как нужно сделать. Выставила тонкий щит, и вовремя! Острыми гранями песчинки соли забарабанили о мою защиту.

Удивленное лицо Нуреи было истинной наградой за все мои злоключения.

Но затем ехидная усмешка нарисовалась на губах «бабушки», и я поняла, что испытания не закончены. Она явно готовилась проверить мою выдержку и силу воли.

Ну что же… поиграем.

Самое главное оружие ледяных – вода, превращенная в лед. А где ее взять в этой соляной пустыне? Я прислушалась, пытаясь мысленно проникнуть в глубь, под толщу песка.

Есть! Не вся вода испарилась. Часть ушла вниз, долгие годы накапливаясь под дном озера.

А если?..

Я потянулась, вытаскивая на поверхность нечто очень и очень тяжелое… Тянулась до дрожи в ногах, до зайчиков в глазах и мокрой от пота спины. Тянулась, пока земля не качнулась под ногами, а затем метрах в десяти корку соли разорвал фонтан воды.

Вода вздыбилась на десять метров, рассыпаясь стеной сверкающих брызг, и воздух вокруг наполнился сладкой свежестью.

Но что такое один фонтан против ледяной? Маловато будет. И прикрыла глаза, удваивая усилия. На этот раз дело пошло веселее. Вода, почувствовав свободу, сама рвалась наверх.

Я представила, как красиво смотрится озеро сверху. Высушенная на солнце соль вспучивается маленьким взрывом, затем выстреливает водяной струей. И мечется солнце в брызгах, и пенится вода, изливаясь на пересушенную землю. И так по всему разбуженному мною озеру.

Красиво, но мне от этой красоты становилось все хуже и хуже. Уже и ноги держат с трудом, да что там говорить, стою на одном княжеском упрямстве.

– Хорошая девочка! – милостиво кивнула «бабушка». – Но будь осторожна с силой. Ничто не дается просто так.

Весьма оптимистично. Открыла было рот, чтобы ответить, но не успела произнести и слова.

– Айрин! – Моя, да, именно моя бабушка, а не всякие там с живыми волосами, всплеснула руками, по-бабьи всхлипнула и бросилась ко мне. – Жива!

Она крепко обняла меня, осторожно прижимая к груди, но я почти сразу же отстранилась.

– Прости, – прошептала она, гладя меня по плечу. В глазах плескалась такая боль, что мне стало стыдно за свой порыв. Кто я такая, чтобы судить? – Так надо было. Она обещала, что не причинит тебе вреда, и я позволила…

Бабушка смущенно умолкла. Если я сейчас что-то понимаю, дар взял на себя мое ускоренное обучение. А я-то, помнится, переживала, что дар со мной так вольготно обращается, а оказывается, здесь это почти норма. Неприятное открытие.

«Не выдумывай!» – сердито буркнули внутри.

Я замерла, пытаясь осознать. Неужели? Со мной соизволили заговорить? Какая честь!

«Ты не была готова».

А теперь готова?

«Время пришло. И если тебя это утешит, решения принимаешь ты сама».

Ощущение чужого присутствия исчезло, словно его никогда и не было. Н-да, странные вещи творятся у вас в голове, ваша светлость. Весьма странные.

Нет, это нервы. Требуется время и принять дар, и свыкнуться с его причудами, а еще смириться с тем, что отныне я в своей дурной голове буду не одна.

Нурея тронула меня за плечо:

– Айрин, обещаю ответить на любые твои вопросы, но сейчас нам пора убираться отсюда.

И она выразительно посмотрела себе под ноги.

Я тоже посмотрела вниз. Вода уже подбиралась к сапогам. Перевела взгляд на озеро. Фонтаны били слабее, опускаясь все ниже и ниже, но напор воды возрастал. Скоро здесь будет много воды… очень много.

Накатило осознание – я только что уничтожила полигон. Ой, что будет!

Нурея легко прочитала ужас, отразившийся на моем лице, озорно улыбнулась и предложила:

– Не бери в голову. Никогда не любила это место, а озеро здесь получится чудесное. А теперь бегом, да?

И мы побежали, разбрызгивая уже успевшие собраться лужи, смеясь как дети от капель, прилетавших в лицо. Высоко в небе все так же сияло солнце, но в его свете мне чудилось скрытое одобрение. Справилась! Смогла!

Я подняла лицо и с трудом удержалась, чтобы не помахать трем ледяным, стоящим на высоком берегу. Да, теперь я ощущала их как зажженные свечи – тускло-голубые огоньки среди камней. И было в этом нечто настолько правильное, что мои губы растянулись в улыбке.

Я теперь одна из них. А хорошо это или плохо, решу потом.