Струны осеннего света пронизывали сквер, на легком ветру шевелились рыжие листья, было тихо, спокойно. Давняя война не затронула разбитый асфальт и два ряда старых кленов вдоль него. Словно затаился здесь островок прежней жизни.

Сотня метров влево, и начнется изрытая, опаленная земля, которую жители окраин емко называют «ямами». Когда-то там находились продовольственные склады: высоченные разноцветные коробки, пестрящие рекламой, а под ними – еще несколько подземных этажей. После бомбежек от легких наземных построек ничего не осталось. А вот внизу ловкий и рисковый человек может добыть много всего интересного. Если повезет. В ямы одному ходить опасно. Да и не одному тоже.

В начале лета Кэтрин об этом еще не знала.

Если пойти в другую сторону, то рано или поздно придешь к трамвайному депо, где сейчас, по слухам, обитает банда мародеров. Они не очень опасны. То есть опасны, конечно, для одинокого и не вооруженного путника. Но город и вообще-то не то место, где можно беззаботно гулять.

Девушка понадежней перехватила ружье отца Николая. Рука успела немного затечь, но это еще не повод отложить оружие. Мало ли что сквер кажется пустым и тихим. Спокойствие, полное переливчатого осеннего света, вещь слишком ненадежная и хрупкая.

Настоящего города отсюда не видно. Он прячется за пестрыми кронами, за склоном холма. Город – это пустые коробки домов, на северной окраине разрушенные почти до основания. Говорят, там когда-то стояла батарея сто восемнадцатого заградительного полка. Говорят, тоннельщики торопили с выводом войск, и все происходило в большой спешке, и люди уходили, побросав все, даже самые нужные вещи. А на окраинах стреляли, и кто-то грабил магазины. А наблюдатели-аралейцы взяли город в плотное кольцо и открывали огонь по всем, кому придет в голову уходить не через порталы, а, например, в горы. Или в еще за месяц до того опустевшие сельскохозяйственные поселки. Впрочем, это говорил Дир, а он не мог знать точно. Он тогда тоже еще не родился.

Кэтрин подставила лицо теплому осеннему солнцу, вдохнула глубже горьковатый воздух.

Город – далеко. За сквером, за бывшим стадионом и яблоневым садом. Сквер – единственное место, где она могла представить, что никакой Изоляции еще не было, и она живет в нормальном мире. В том, который помнит отец Николай и о котором так любил читать Дир. Дир с азартом искал в развалинах старые книги и журналы и потом часами сидел над ними, словно это какие сокровища.

Чтобы не стоять на виду, она укрылась за развалинами трансформаторной будки. Тени от липовых крон скользили по разбитым кирпичам, по остаткам какой-то красной надписи. В эту часть сквера никто не ходит – незачем. Все, кто идет к ямам, предпочитают короткую дорогу.

Словно наперекор этой мысли, совсем рядом, наверное за будкой, отчетливо зазвучали шаги. Кэтрин прикусила губу и осторожно сняла ружье с предохранителя. Отец Николай двигается неслышно. А тут шаги сопровождались шарканьем, глухим позвякиванием, бормотанием.

Осторожно добралась до угла, выглянула. Нелепо одетый старик брел по аллее, изредка опираясь на сучковатую палку. Звенели кусочки металла, щедро нашитые на его обтрепанную хламиду. Кэт распознала несколько ложек и вилок, обрывки цепей, очень большие гвозди. На шее вместо бус висела веревка с прищепками, между которыми красовались белые черепа каких-то мелких животных или птиц. Серые нечесаные патлы спадали на это украшение, придавая старику вид мрачный и грозный.

Можно выдохнуть. Кэт его знала – не лично, а по слухам. Этот сумасшедший обитает в городе со времен Изоляции, его многие видели. Он не умеет разговаривать и никому еще не причинил никакого зла. Кэт пожалела, что у нее нет с собой карандаша и хотя бы маленького обрывка бумаги. Впрочем, она все равно не успела бы сделать набросок. Старик свернул с тропы, и позвякивание постепенно стихло за густыми зарослями сухостоя.

Она поправила рыжую прядь, выбившуюся из-под берета. Волосы давно следовало подстричь, об этом и батюшка напоминал уже, но ей было жалко. Она считала себя дурнушкой. Конопатая, щербатая, бровей почти не видно. И это – женское лицо? А вот волосы – густые и волнистые. Единственная красивая черта, которой ее наделила природа.

Девушка нахмурилась: скоро закат, до убежища топать и топать, а от батюшки – ни слуху ни духу. Застрял он в этих ямах? Сначала Дир ушел и не вернулся, теперь он… и что делать, если он так и не придет?

Путь по сумеречным пустым улицам в одиночку вдруг представился ощутимой реальностью. Идти одной мимо старого депо, мимо полуразрушенных деревянных хибар, в которых неизвестно кто может водиться. Крысы, собаки, люди, которые бывают похуже крыс и собак. Ружье при таком раскладе ничего не решает. Тем более пользоваться она им умеет плохо. Батюшка показывал, куда смотреть и на что нажимать. Вот только патронов мало, не потренируешься. Да и если дойдет…

Что потом? Кэт, конечно, не бросит Анджея, Птенца и Сойку. Но вот смогут ли они пережить зиму? Джей старший, конечно. Но он слабый. Часто болеет. И со зрением у него проблемы.

Да, людей в городе мало, и жителям окраин делить нечего. Но если повторится прошлая зима, холодней которой Кэт не помнила, то справиться будет трудно. И под землю за продовольствием придется ходить уже ей одной.

Отец Николай появился неслышно, словно призрак. Просто вышел из-за стволов шагах в десяти от Кэтрин. Бросил на влажный растрескавшийся асфальт рюкзак, на этот раз наполовину заполненный чем-то, угловато распирающим ветхую ткань. На его спине висел еще один рюкзак, побольше, и набитый доверху.

Подмигнул девушке:

– Бог милостив. Этого запаса нам на пару неделек должно хватить… ну, что, Катерина, отдохнем да потёкали?

Она улыбнулась. У отца Николая была забавная речь, густая курчавая борода и гулкий голос. И еще от него веяло силой. Уверенностью. Хотя веяло – это неправильное слово. Если бы у нее была возможность, она нарисовала бы священника таким, каким видела «по-настоящему»: человеком в белой рубахе, на холме возле огромного дуба. Там у него было бы немного другое лицо. Может быть, моложе, а может, мягче.

– Испугалась?

– Нет. Вы же знаете, мне нельзя бояться.

– Ну, мало ли кому что нельзя… мне тоже много чего нельзя…

– Здесь не страшно. Я люблю старый сквер, потому что он никому не нужен.

– Потому что здесь безопасно.

– Нет. Как вы не понимаете? Я уже сто раз объясняла. Он никому не нужен. Он сам по себе такой. Спокойный. Без связи с тем, как я себя в нем ощущаю.

Отец Николай пожал плечами, с наслаждением потянулся и зачем-то полез в рюкзак. Кэт сказала его затылку:

– А вам нельзя жалеть.

– Что?

– Я потом объясню, ладно? А то вы меня сейчас переспорите. Расскажете какой-нибудь старинный анекдот, и мне нечего будет ответить.

– Это называется – притча. Откуда ты такая взялась, Катя-Катерина? Жалость – светлое и сложное чувство. Его нужно уметь проявлять и уметь принимать. Ему противостоит гордыня. Именно гордыня заставляет нас отказываться от помощи, именно она заставляет нас ненавидеть тех, кто проявляет к нам жалость. Держи.

На ладони священника лежала маленькая шоколадка в яркой упаковке.

Девушка засопела и внимательно посмотрела в глаза собеседнику. Аргумент был железобетонный.

– Я могу отказаться. Мне это совсем ничего не стоит.

– Ох, и сильна же в тебе гордыня, девица. Хотя в данном случае мне просто захотелось тебя порадовать. Ешь. А не станешь, так я тоже шоколад люблю…

– Лучше отдайте Сойке. Она обрадуется.

– Для Сойки у меня еще есть. Кстати, ты сейчас ее пожалела. Иль вправду подумала, что я могу обделить наших птенцов?

Кэт широко улыбнулась:

– Так это вам нельзя жалеть. А мне – можно. Хотя я и не люблю это чувство. Поможете закинуть рюкзак?

Они шли по вечернему скверу, прямо посередке. Листья, просвеченные солнцем, срывались с веток каштанов и кленов и падали под ноги. Ласковое солнце лежало на плечах. Даже птицы молчали.

– Вы никого не встретили? – спросила Кэт, чтобы поддержать беседу.

– Было два костра. Но подальше к лесу, ничего опасного. Мало нас на окраинах осталось…

Кэт улыбнулась. Люди из города постепенно уходят. Семьи перебираются в поселки, где есть возможность обеспечивать себя свежими продуктами и не зависеть от улова в ямах. Банды разваливаются. С каждым годом здесь все трудней найти съестное. Да и с чистой водой большие проблемы.

– Люблю такую осень, – вздохнул отец Николай. – Начинает казаться, что если очень внимательно смотреть в небо, то можно будет различить ступени к небесному престолу.

– Мне тоже нравится, – кивнула Кэт. – Все линии очень четкие. Реальность сейчас тверже, виднее.

– А обычно реальность не такая? Какая?

У Кэт была забавная черта. Когда ей предстояло что-то объяснять, она надолго прикусывала нижнюю губу и смотрела при этом куда угодно, только не на собеседника. Формулировала. А потом с улыбкой выдавала какой-нибудь парадокс. Как сейчас.

– Наполненная смыслами. Такая, какой мы ее переделываем под себя. Ну, вот… лужа. Обычно вы ее видите и думаете: холодная, грязная, мусор плавает, обойти… а то ноги промочу… так? Нет-нет, не отвечайте, а то я собьюсь. Сегодня вы смотрите и видите воду, а в ней – перевернутое небо. И так со всеми предметами вокруг.

Сквер тянулся дальше, к развалинам депо. Но они свернули с него на боковую аллею, которая вскоре вывела их к длинной полуразрушенной лестнице. Насыпной холм и ступени тонули в густой тени, на фоне которой осенние кроны сияли совсем уж нереальным золотом. Казалось, что до каждого листочка можно дотянуться, стоит только попробовать.

Дальше путь лежал через заросшую бурьяном бывшую детскую площадку, по ржавым трамвайным рельсам мимо глухих линялых стен. Тут уже нужно идти осторожно и не отвлекаться – мало ли. Кроме людей в развалинах можно встретить более неприятных существ, например, голодную стаю. Да и люди, они тоже разные.

Некоторых Кэт знает. Это те, кто еще в давние времена предпочли остаться в городе, не смогли бросить свои дома. Таких людей мало, они живут семьями и поодиночке, никого не трогают и больше всего хотят, чтобы никто не трогал их. У них можно обменять консервы на какую-нибудь нужную вещь, например на нож или одежду. Можно узнать новости или поделиться своими новостями.

Но бывают и пришлые. Бывают бандиты или торговцы людьми. Правда, про последних Кэт только слышала.

Отец Николай когда-то обмолвился, что стены – это остатки старой промзоны. Город разросся, и заводы отсюда перенесли. И случилось это задолго до Изоляции. А приспособить освободившееся пространство под что-нибудь другое так и не успели. «Потом будет трамвайное депо, я работал там в юности». – «А разве священники работают?» – «Во-первых, работают, а во-вторых, священниками не рождаются. Тогда мне было восемнадцать, я не то что не думал о сане… я, кажется, тогда вообще мало о чем серьезно думал. Бросил институт на первом курсе, поступил в механическое училище… устроился сюда учеником мастера…» – «Институт?» – «Да, мог бы встретить войну дипломированным инженером…»

Солнце закатилось за крыши, стало сумрачно и ощутимо похолодало. Они ускорили шаги. Отец Николай – потому что ледяной воздух нашел многочисленные дыры в его старой куртке, а Кэтрин – потому что спокойствие улиц ей все больше казалось равнодушием. Она шла и повторяла в уме как мантру: «Нельзя бояться. Нельзя бояться. Нельзя бояться…»

Кэт попала в предместья недавно и еще не запомнила основные приметы пути.

В убежище ее привел Дир. Встретил голодную и усталую бродяжку у самых ям. Она лежала на земляном отвале, заросшем полынью и жесткой осокой, и тихо бранилась от бессильной злости: перебираясь через завалы, подвернула ногу. Пожалел, поделился «уловом» – банкой рыбных консервов. Выглядел он настоящим лохмачом, опасным бродягой с городской свалки, и поначалу Кэт не собиралась с ним никуда идти. Но, успокоившись, она посмотрела на него «правильно», и согласилась. Настоящий Дир оказался Собирателем Яблок… невысокий веселый человек с корзиной в руках, на самом верху шаткой деревянной лестницы.

Теперь он пропал. Три дня назад ушел в ямы за уловом и не вернулся.

…а вчера Птенец выбрал в качестве жертвы отца Николая.

Анджей успокаивал Сойку, она не могла заснуть, переживала за Дира.

Кажется, это была сказка. Джей сочинял на ходу и рассказывал.

Кэтрин тихонько рисовала на полях старого журнала, а Птенец подсел к священнику и в своей неподражаемой манере начал задавать вопросы.

– Батюшка, скажите, а Бог есть? А вот если он есть, то почему все так фигово? Вот только не говорите, что мы заслужили Изоляцию, потому что не соблюдали заповеди. Что вы молчите, нечего сказать, да? Потому что если я прав, то этот ваш Бог – обычная мстительная скотина, и я ему ничего не должен.

Анджей отвлекся от сказки, дотянулся длинной рукой и отвесил Птенцу подзатыльник. Легкое предупреждение перед серьезной взбучкой.

Подросток окрысился:

– Ты тоже с ним согласен?

Отец Николай вздохнул, отложил недозаштопанный носок и спросил:

– Ты поужинал?

– Вы ушли от ответа.

– Ты поужинал. Более того, утром ты позавтракал. Ты жив. У тебя даже есть силы и время на философские парадоксы. Видишь, Бог милостив.

– А я не хочу. Мне не нужны ничьи милости. Я ни в чем не виноват, и виниться мне не в чем. А если кто-то и виноват… он что, дурак, твой Бог? Не может отличить одного человека от другого?

Священник хмыкнул и вновь принялся за штопку; пауза затянулась, но когда подросток уже открыл рот для очередного наезда, отец Николай с удовольствием закончил мысль:

– Какой ответ ты хотел бы от меня услышать? Ты считаешь, что Бог тебя предал? Или ждешь каких-то привилегий от Всевышнего? Легкого пути? Постыдился бы, юноша.

– Вас не переспоришь. Ничего я не жду. Нет никакого Бога. Пустое это все…

– Дурак ты, Вить, – громко сказала Сойка. – Где бы мы с тобой сейчас были, если б не батюшка? Его нам Бог послал.

– Нормально бы мы жили. Не хуже других.

Отец Николай спросил:

– Кстати, Виктор, ты помнишь, что нам завтра лезть в катакомбы? Насколько я помню, у тебя со снаряжением не все в порядке было в прошлый раз…

– Никуда я не пойду.

Анджей, разумеется, разорался, что для выживания каждый должен вложить все свои силы и умения и что желания тут совершенно ни при чем. И что как Птенцу не стыдно, и что он сегодня уже успел наговорить на серьезное наказание. Отец Николай сообщил, что сходит один, потому что ему в компанию нужен надежный человек, а не философ-нигилист. И тогда Кэтрин очень тихо, но непререкаемо заявила:

– Завтра с отцом Николаем пойду я.

На фоне фиолетового неба медью отблескивали знакомые тополя.

– Такой свет называется контрастным, – зачем-то сказал отец Николай. Он сбавил шаг – до убежища всего один квартал. Уже незачем спешить.

– Да, знаю. Сегодня холодный закат. Но заморозка не будет.

Солнце падало в облако.

Кэт поежилась. Внезапно вернулась к разговору, который они начали в сквере:

– А Вику нельзя сомневаться. Но это как раз то, что он делает все время.

– Вику трудно. Он считает, что его жизнью распоряжаются люди, этого недостойные. Он сражается, как может.

– Я не знаю, как объяснить. Меня-то он точно слушать не будет. Но может, хоть вы с ним поговорите? Когда он сомневается, он все время принимает худшее из решений. Но он ведь… даже если понимает, что его собеседник прав, даже в этом случае он все равно найдет в чем усомниться. А это плохо для всех, понимаете?

– Кажется, понимаю. Но, видишь ли… мне кажется, тебя он все-таки услышит быстрее, чем меня…

Старый коттедж под тополями встретил их тишиной и взглядом темных окон. Так и должно быть: на первом этаже окна заколочены фанерой, на втором – завешены плотными тряпками. Осенний воздух уже холодный, а самодельная печка пока больше дымит, чем греет. Ее еще отлаживать и отлаживать. Ничего, до настоящих холодов есть время. А пока можно обойтись и одеялами. Их намародерил в соседней пятиэтажке Дир. Еще прошлой зимой, когда они только нашли это место.

– Что-то неладно, – пробормотал отец Николай и побежал к дому. Кэтрин отстала, банки в рюкзаке тяжело шлепали ее по спине.

Дверь нараспашку. Темно внутри.

Чиркнула зажигалка, мелькнул огонек и тут же исчез, загороженный широкой спиной священника.

– Ах ты!.. Катя, не торопись. Отойди к стене и стой там. Тихо, как мышка.

Она кивнула, хотя отец Николай и не мог этого видеть. Потом спохватилась и напомнила:

– Свечка. Там, на полке. На обувной. Слева от входа.

– Слышу.

Долгое время было тихо. Пару раз мелькнул отсвет внутри, потом в глубине дома что-то упало.

За это время погасли последние лучи заката. Кэт скинула рюкзак – от лямок начали ныть плечи. Она не совалась в дом, и в любой момент была готова бежать. Куда… известно куда. Даже известно, какой дорогой. «Путь срочной эвакуации», как это назвал Дир, обитатели убежища продумали еще до того, как к ним прибилась Кэт. И даже пару раз провели учения.

Наконец, она расслышала шаги внутри. Сразу их узнала, успокоилась. Дверной проем осветился, и голос отца Николая окликнул:

– Иди в дом, Катя. Все. Все уже кончилось.

Внизу, под лестницей, лежал мертвый солдат. Или некто в военной форме двадцатилетней давности. Он, видимо, скатился по ступеням.

– Эти ироды убили Андрея. Мальчик пытался сопротивляться, но…

– А Сойка, а Птенец?..

– Виктор ушел. Видимо, Андрей остался прикрывать отход младших, но ничего не смог сделать… Зоя жива, слава Богу. Да сейчас сама увидишь…

Анджей лежал в межкомнатном проеме, на боку. Волосы растрепались, куртка расстегнута. Так, наверное, очень холодно лежать. На ледяном полу, в одной тонкой рубашке. Свечка мерцает, и от этого кажется, что он вот-вот шевельнется. Но это не так: Кэт видела.

Кто-то выстрелил ему в лицо.

Рядом – еще одно тело. В старой форме, как и тот, первый труп. Кэтрин растерла по щеке слезу. Пламя свечи плыло перед глазами. Вдруг осознала: если бы они сегодня не ушли, все, возможно, кончилось бы по-другому. Она видела, как умеет стрелять отец Николай. Как снайпер.

А так – оставили младших на попечение хромого калеки, который к тому же не очень хорошо видит.

Ну и что, что в пригороде мало людей и что люди живут в мире. И что про убийства здесь никто не слышал уже несколько лет, а оружие нужно только против одичавших собак и крыс. Да и то, дикие стаи предпочитают промышлять у ям, а не среди жилых построек.

Когда-нибудь это могло случиться.

Из маленькой спальни раздался тихий стон. Там кто-то был кроме Сойки. Кто-то взрослый и раненый. Кэт внимательно посмотрела на отца Николая. Тот не стал ничего пояснять. Поднял на руки тело Джея, уложил на лежак, где тот обычно спал. Кэт прикусила губу и перешагнула через убитого солдата.

В комнате горели целые три свечи. Сойка сидела в углу за старым шкафом и даже не плакала, а тихонько поскуливала. Слезы у нее давно не текли. В противоположной части комнаты у окна скорчился еще один «военный». Кэт присела возле девочки. Та молча прижалась к ней, уткнулась мокрым лицом в подмышку. Плечи ее сотрясались от безмолвных рыданий.

Отец Николай склонился над военным, спросил его о чем-то. Тот так же тихо ответил. Кэт не прислушивалась. Она гладила девочку по спутанным волосам и повторяла: «Все, Зоя, все. Мы уже пришли. Мы тебя не бросим…»

Почему Птенец убежал, почему оставил сестру? Он не трус, не предатель. Кэтрин его видела. Видела «правильно».

Краем глаза она заметила, как священник снимает с раненого армейскую офицерскую куртку. Вот он поднялся, открыл шкаф. Там хранится запас перевязочного материала, зеленка и еще кое-какие медикаменты, пережившие войну и двадцать лет Изоляции. Просроченные, конечно. Но лучше такие, чем совсем никакие.

Зачем он это делает? Зачем помогает одному из тех, кто убил Анджея и перепугал Сойку? Продолжение разговора о жалости. Этот человек – враг. Нельзя жалеть врага.

Ты снова боишься, упрекнула она себя. Боишься ошибиться. Нельзя бояться.

– Сойка, – позвала она. – Зоя, мы тебе шоколадку принесли. Сейчас достану. Будешь?

Но девочка только крепче вцепилась в рукав и замотала головой.

– Сой, ты же большая уже. Смелая. Мы уже опять одни. Больше никто стрелять не будет, обещаю. А мне надо запереть дом. Понимаешь?

Она кивнула, нехотя отстранилась. Потом сказала:

– Я боялась, что ты не придешь. Я ему не сказала, что вы можете прийти…

Отец Николай сам выкопал могилы. Одну общую и одну в стороне, под яблонями – для Анджея. Погода за ночь испортилась. Налетел ветер, принес низкие тучи, полные колючего дождя. Ветер трепал деревья, сдирая с них красивые листья, оставляя серость. Влажный ритм темных стволов и веток. Свечка в руке Кэтрин трещала, все время норовила погаснуть, приходилось ее прикрывать ладонью. Только ладони и было тепло – под одежду засовывал пальцы холод, девушка ежилась и видела, как рядом ежится Сойка.

Девочка, завернутая в темное шерстяное одеяло, и впрямь стала похожа на маленькую осеннюю птичку. Свечка, зажатая в ее руке, кидала отсветы на заплаканное лицо и мокрые темные пряди волос. Одна прядка приклеилась к щеке.

Это надо было нарисовать. Это нужно было нарисовать прямо сейчас. Потом правильное ощущение мира не удастся вернуть. Не запомнится. Потом не будет ровного, глухого голоса отца Николая, читающего непонятные молитвы. Этот голос, ветер, мокрые желтые листья, рыжий нарядно-яркий песок, вынутый из могилы, – все отражено во взгляде десятилетней девочки, стоящей у края со свечкой в руке. Она сама так захотела. А может, забоялась остаться одна, когда в соседней комнате тихо стонет раненый чужак.

Тягостное ожидание подошло к концу. Отец Николай опустил в могилу плотно закрытое одеялами тело Джея. Сначала ноги, потом плечи. Навсегда.

Сойка всхлипнула, а Кэт подумала, что свечку пора тушить. Отец Николай не напомнил. Наверное, ему раньше не часто приходилось хоронить близких.

– Идите, девочки, в дом. Я тут сам. Сам все закончу…

Уголек бешено чиркает по куску старого картона. Кэт рисует. Мягкий контур – сосредоточенное лицо Зои. Одеяло, в которое она куталась на ветру, превращается в большой, почему-то клетчатый, платок. Росчерки веток и стволов. Трепет маленького пламени…

Ощущения ускользают, и это мешает завершить картину. Кэтрин хмурится, подправляет неточную линию кусочком выдранной из матраса ваты.

Сойка стоит на цыпочках у окна и слушает, как дождь лупит о подоконник. Окно грязное, по нему стекает вода, и двора не видно за этим потоком. Совсем ничего не видно, только дождь стучит, можно его слушать. Или дышать на стекло, а потом возить по нему пальцем. Точка, точка, запятая. Это тоже сюжет.

Кэт на миг оторвалась от рисунка и вдруг натолкнулась на встречный взгляд чужака. Не искаженный болью, недоверием или страхом, ровный взгляд. Сеточка ранних морщин, легкий прищур.

– Покажи.

Голос у него такой же, как взгляд. Шершавый, отстраненный.

– Нет.

– Боишься меня?

– Не боюсь.

Сойка отвернулась от окна и подтвердила:

– Она вообще ничего не боится. Ей нельзя.

У девочки не было сомнений, доверять ли чужаку. Этот странный солдат ее вчера спас. Шагнул под пулю. Отец Николай всю ночь говорил с ним. Пытался оказать помощь и расспрашивал. Если священнику приходило в голову кого-то расспросить, этому «кому-то» оставалось только посочувствовать. Но Кэтрин достались лишь обрывки информации. Да, пытался остановить сообщников. Да, он действительно застрелил одного из своих. Второго прикончил Джей. К сожалению, у него не было нормального оружия. Только оставленный Диром пистолет «последнего шанса». Два ствола, два выстрела. Один – мимо. Один – в цель.

Теперь пистолет в рюкзаке Кэтрин. Патронов к нему нет, зато это – память о ребятах. Эту вещь они оба держали в руках…

– Одно дело «нельзя», другое – «не боюсь».

– Отец Николай так же говорит. Дело не в этом. Доделаю, тогда покажу.

– Кстати, где он? Он действительно ваш отец?

– Нет, он священник. Он ушел в ямы. К вечеру вернется.

– Ямы?

– Место на окраине. Там раньше были склады. Их разбомбили. От наземных построек вообще ничего не осталось, только сами ямы – провалы на подземные этажи. В них можно разжиться консервами. Или еще чем-нибудь. Только там трудно лазать, и обвалы бывают часто. Но вариантов нет: городские супермаркеты за двадцать лет вычищены до блеска.

– И что, там нет хозяев? Тех, кто контролировал бы… добычу?

– Там времянку не поставишь, не из чего. – Девушка пожала плечами, возвращаясь к работе. – До свалки далеко, если вы лохмачей имеете в виду. Да и провалиться можно в любом месте и в любой момент. Я там провалилась весной. Нога болела знаете как?.. Так что, так сложилось, что все на равных. Кому-то везет, кому-то нет. Да и людей в пригороде немного. Остались только те, кто не может уйти.

– И не боишься все это рассказывать? Ты же меня совсем не знаешь.

Кэт нахмурилась и выразительно посмотрела на укутанные ноги чужака. Что он может сделать, продырявленный да с больными, потерявшими чувствительность ногами?

Но чужак все равно был во многом прав. У нее опять не получилось его увидеть. Так, как она видела других. По-настоящему.

– Мне нельзя бояться, – повторила она свое всегдашнее заклинание. – Поэтому я не боюсь.

– Не бояться – глупо. Бесстрашны только безумцы, а ты на них не похожа. Страх помогает избежать опасности. Помогает выжить.

Кэт прикусила губу и уставилась в угол окна, в самую паутину.

– Страх, – задумчиво сказал чужак, – именно страх, а не паника, не ужас, не истерика, во многом помогает найти лучший выход… я не прав?

– Вы для себя правы. Не для меня, а для себя. Вам можно бояться, это так. Понимаете, страх, это не качество какого-то предмета, или человека, или явления… это качество отношения… мне трудно объяснить. Качество моего отношения к окружающему миру. Если я боюсь, то вижу неправильно. Искаженно понимаю мир, то есть по большому счету не вижу и не понимаю. И не смогу нарисовать.

Он промолчал. Кэтрин со злостью добавила:

– Но вас я не вижу. Не понимаю, почему. Ведь я не боюсь.

– Покажи. Рисунок.

– Пожалуйста. Все равно не знаю, как исправить…

Она даже поднялась и сама передала чужаку исчерканный кусок картона.

– Я не врач. Я не знаю, как вынуть из вас пулю. Тише, тише… прости господи. Девочки проснутся. Сейчас будет больно, ткань присохла.

– Послушайте… не надо со мной, как с младенцем. Я знаю, что долго не проживу.

– На все воля божья. Впрочем, я тоже не вижу, чем вас обрадовать. Разве только, воспаление пока небольшое. В больницу бы вас…

Звук разрываемой ткани, едва слышное проклятье.

Шорох, жестяное звяканье ведра, плеск.

Кэт осторожно выбралась из-под одеяла, на цыпочках подошла к двери.

Чужак полусидел на кровати, на которой раньше спали они с Сойкой, и брился. На одеяле лежало зеркало. В нем отражалась свечка и кусок потолка. Так вот зачем он вечером попросил отца Николая заточить нож.

Сам священник, щурясь, читал инструкцию к какому-то лекарству. Прочитал, отложил. Вынул из шкафа обойму прозрачных ампул. Прочитал название и вернул обратно.

– Вы видели, как она рисует? – без всякой связи с прежним разговором спросил чужак.

– Катя? Замечательно, правда? Очень талантливая девочка. Но, к сожалению, реалии таковы, что в наше время умение найти убежище от холода или еду – намного важней любого художественного таланта.

– Послушайте. Ваше предместье еще не весь мир. Есть места, где ее рисунки по-настоящему оценят.

– Это где? В горах? Где остатки нашего мятежного правительства лелеют старые обиды? Или… – он мотнул головой в сторону окна, – на свалке, где бродяги воюют с лохмачами из спортивного интереса, наличия пистолетов и отсутствия мозгов? Откуда вы вообще взялись – в этой форме и с этим оружием? Ограбили старый армейский склад?

– По ту сторону тоннелей…. Ее рисунки могли бы оценить там.

– А вы уверены, что там что-то есть, по ту сторону? Прошло двадцать лет. Никаких попыток выйти на наш уровень, никаких, даже тайных, контактов…

– Контакты… к черту. Ее нужно увести отсюда. Туда.

– Даже если это было бы технически возможно… вы всерьез думаете, что незаконная эмигрантка без образования и хоть какого-то понимания реалий большого мира… что она там будет кому-то нужна, востребована?

– Поговорим об этом потом.

Чужаку еще хватило сил отложить нож. Потом он упал на подушку, и лицо его исчезло в тени.

– Сойка, не дури, человеку же больно!

– Тебе больно?

– Нет. Сиди.

Она сидит на кровати рядом с чужаком, которого зовут Евгений Глебович, и смотрит, как под его руками неспешно рождается Красота. Он складывает фигурки из квадратных листочков и дарит их девочке. И так у него ловко выходит, что от избытка чувств Сойка начинает ерзать и подпрыгивать. И конечно, ему больно, но он не подает виду.

Кэтрин смотрит на чужака и опять не видит. Это ее, конечно, злит.

И картон кончился, не на чем рисовать. Только если на обоях. Но вряд ли кто-то одобрит такую наскальную живопись. Это пестрой бумаги хоть отбавляй. После Дира осталось несколько связок журналов с гладкими страницами и пестрыми картинками.

Прошло больше недели, дожди так и не сменились приличной погодой. Темный месяц. Но придут снегопады, и станет светло.

– Что это будет?

– Это? Большая такая бабочка. С усиками. Только мне нужна нитка.

– Чтобы ее подвесить?

К потолку были уже подвешены два журавлика и голубь.

– И для этого тоже.

Кэтрин больше нравились ажурные кубики и многогранные сферы. Они будоражили воображение и вызывали легкое чувство зависти – она так не может.

– Вы обедать будете?

– Конечно! – отозвалась Сойка. – Сейчас бабочку доделаем и будем…

Евгению Глебовичу за минувшие два дня так и не стало ни лучше, ни хуже. По-прежнему он спать мог только после укола, а волшебные ампулы заканчиваются, и больше, чем еще дня на три, их не хватит.

Отец Николай только пожимал плечами. Он делал, что подсказывала интуиция: менял повязку, смазывал кожу вокруг раны зеленкой. Кэт слышала изредка, как он тихонько молится, встав лицом к востоку.

– А отца Николая ждать не будем?

– Нет. Он просил не ждать. Вернется только к вечеру.

– Опять в ямах? Вы уже столько натащили, магазин открывать можно.

– А вот и нет. Не в ямах. Он ищет Вика. Птенца.

Он протянул Сойке законченную поделку, поморщился, и Кэт показалось, что он старше отца Николая. А может, он и вправду старше. Священника старит борода. Она почти вся седая, и на висках тоже седина. А у чужака… у Евгения Глебовича… у него волосы темно-русые, без намека на седые пряди. И щеки всегда гладко выбриты.

Непосредственная Сойка однажды спросила, зачем он бреется. Ведь таким острым ножом легко пораниться. «К тому же, кроме нас, никто ведь вас не видит. А мне вы и так нравитесь».

– Нет уж, Сойка. Человек всегда должен оставаться человеком. И выглядеть как человек, а не как заросшая обезьяна.

Помнится, это замечание очень развеселило отца Николая. Он даже демонстративно почесал свою роскошную бороду.

– Евгений Глебович… а ничего, если я спрошу?

Кэт налила бульон в глубокую тарелку, поставила на табурет у кровати больного.

– Спроси, конечно.

– Как вы оказались в такой мерзкой компании?

Он провел ладонью по лицу. Не хотел отвечать. Но ответил:

– Компания действительно… Я… ладно. Они знали, что я тоннельщик. Мы договорились, что я их выведу из нейтральной зоны. В прошлые разы я останавливался в этом доме. Сейчас тоже был уверен, что здесь пусто. А когда понял, что ошибся, поздно было. Думаю, для этого разговора нужно, чтобы Николай тоже присутствовал. Я объясню. И происхождение формы, и другие вещи. Не знаю, правда, как вы ко мне после этого будете относиться…

– Тогда держите ложку. И ешьте.

Отец Николай вернулся немного раньше, чем собирался. Ввалился в комнату, на волне ветра и влаги, поставил на пол рюкзак.

– Катюша, танцуй. Что я тебе принес…

Подарок был знатный – целый рулон шероховатой белой бумаги. Действительно в пору танцевать!

Она сорвалась с места, повисла на шее у священника и даже поцеловала его куда-то в бороду. Теперь-то у нее получится. Обязательно получится. Когда рисуешь, невольно настраиваешься на нужный лад, и страхи уходят сами собой, остается уверенность, точность и понимание, которое живет в запястьях и на кончиках пальцев.

– Николай, нам надо поговорить.

– Разумеется, сын мой. Я выслушаю тебя.

– Катя и Зоя пусть тоже послушают.

– Ну, пусть. Что-то случилось?

– В колонии знают, что мы пошли к тоннелю. Если я не вернусь, один или с охраной, нас будут искать. А маршрут им известен.

Евгений Глебович замолчал и попытался сесть повыше. Чтобы лучше всех видеть. Кэт поспешила ему помочь, поправила набитые тряпьем мешки, которые служат в убежище подушками.

– Только сегодня об этом подумал… я для них слишком ценное приобретение, чтобы бросить и забыть.

– Колония? – Сойка привычно забралась на кровать, в ноги, где она точно не повредит раненому.

– Раньше это была военная часть. Название, кажется, придумали позже. Часть вывели перед самой эвакуацией, остались казармы, склады. Успели увезти только оружие и боеприпасы. Но кое-кто из гражданских знал, где это. Место в стороне от города, удобное для обороны. Только-только был заключен мирный договор, начался вывод войск… демонстрации… вы же помните, как это было? Люди думали, что их бросают…

Ни Сойки, ни Кэт тогда еще не было, и помнить им было нечего. Но обе молчали. Они могли представить, как это было. По рассказам взрослых, по тому, что война оставила от города.

– Тоннель работает стабильно до четырех часов. Потом нужна подстройка. А мы работали на выход не отдыхая, несколько суток. Потом случилось то, что и должно было: система начала сбоить. Конечно, большая часть населения успела уйти. Но многие не захотели. Кто-то был уверен, что кризис ненадолго и скоро все наладится. Правительство сектора закрылось в горных бункерах… но это все лирика. В тогдашней неразберихе появились банды. Лохмачи, мародеры… сейчас это только эхо того, что тогда творилось.

– Как мы их гнали от депо… – мечтательно вздохнул отец Николай. – Такая была драка…

Евгений Глебович даже не улыбнулся.

– Моего напарника убили. Хотели, чтобы он настроил тоннель для какого-то бывшего воротилы, который не успел к общей эвакуации. Или не захотел – вместе-то с толпой. Я и сбежал тогда. Дезертировал, если формально смотреть.

Он помолчал, хмурясь. Глядел в стену. Его не перебивали.

– В общем, «колония» – это остатки одной из самых… организованных, что ли… банд в округе.

– Вы могли от них сбежать, – сказала Сойка.

Евгений Глебович посмотрел прямо в глаза священнику. И ответил ему, а не девочке:

– Я один из них.

– Уверен? – печально переспросил тот.

Помолчал и добавил:

– Выбор есть всегда. Бог всегда оставляет нам шанс. Главное – его разглядеть…

Кэт вдруг увидела. Всего на мгновение, на секунду, но увидела Евгения Глебовича правильно. Падали лучи жгучего пламени на мертвую землю, гудело небо, гарью пах воздух… а он совсем не отличался от себя настоящего. Только выглядел моложе, и ноги у него были здоровы. А вместо револьвера у него был почему-то меч. Длинный, прямой, простых строгих линий. В видении Евгений Глебович стоял, чуть опустив голову, изготовившись отбивать атаку каких-то неведомых, скрытых душной тьмой тварей… она прикусила губу и потянулась к бумаге, чтобы не упустить момент. Потом он не повторится.

Отец Николай чуть улыбнулся, проследив за ней взглядом. А Евгений Глебович сказал:

– Если я правильно понимаю ситуацию, вам надо уходить отсюда. Они будут искать. Обязательно будут… и скоро. Дня два… может, три. Вот такие дела.

– Можно вернуться в центр, – неуверенно сказал отец Николай. – Там, правда, воды нет. Но зимой снег будет. Даст бог, продержимся.

– А как же Вик? – тихо спросила Сойка.

Священник едва заметно покачал головой:

– Два дня – это много. Мы его найдем.

– Нет. Вам надо идти к тоннелю. Это далеко, но оно того стоит. Я расскажу, как его настроить. Это лучше, чем ждать, когда в ямах кончится продовольствие или когда до вас доберутся бандиты. Девочкам-то точно там будет лучше…

Евгений Глебович говорил это словно кому-то невидимому, кого убедить важней, чем отца Николая, Сойку и Кэт.

И никто ему не стал возражать. Никто. Даже тот невидимка.

Ночью Кэт сквозь сон слышала обрывки разговора. Евгению Глебовичу не спалось, а отец Николай и всегда-то спит очень мало. Они разговаривали вполголоса, как будто обсуждали какие-то мелкие бытовые вопросы.

– Жень, я не вижу, чем твой вариант лучше. Ну, придем мы к тоннелям, хорошо. Найдем твое оборудование. Но что, если запустить его не удастся? Что, если туда добрались мародеры? Возвращаться нам будет некуда. А в городе у нас есть шанс дотянуть до лета.

– Мои бывшие… товарищи… обсуждают возможность перебраться в город. Не хотел говорить при девочках. Я и так перед вами виноват. Так хоть вывести их отсюда… если бы я мог ходить…

– Чувствительность не возвращается?

– Нет. Уходишь от темы…

– Даже если все сложится удачно. Нам по ту сторону тоннеля рады не будут.

– Хочешь сказать, депортируют обратно сюда? На нейтральную территорию? С наглухо запечатанными официальными каналами входа?

– Убедительно. Значит, ты уверен, что справишься.

– За десять лет я запускал установку четыре раза. Да, уверен. Главное – дойти.

– А ты отдаешь себе отчет, что если возвращаться, то придется зимой, по снегу и холоду. И что продуктов там, где находится твое хваленое оборудование, для нас никто не заготовил? И что…

– Вот уж не думал, что ты будешь против.

– Я проверяю варианты. Неудача вполне возможна.

– Возможна. Но здесь тоже будет опасно… Коль, ты сам понимаешь, что вариантов нет.

– Как ты собираешься запускать электронику?

– Зануда. У меня есть генератор. И чтобы не было вопросов, он подготовлен к работе и полностью заправлен.

– Авантюрист…

Они еще долго спорили, иногда обзывая друг друга непонятными словами. Под их голоса она и заснула.

С оружием в убежище было не очень хорошо. То есть был пистолет Дира у Кэтрин, но он пустой. Сувенир, игрушка. Еще было оружие, оставшееся от бандитов, и ружье отца Николая. Ружье священник брал с собой, если уходил надолго. Говорил, что это оружие устрашения.

Рано утром он разбудил Кэт:

– Пойдем, поищем Птенца. Страшно, конечно, оставлять их одних тут…

Кэт облизнула губы:

– Евгений Глебович Сойку в обиду не даст. Только…

– Что, Кать?

Кэт сосредоточилась, стараясь сформулировать мысль.

– Понимаете… он как будто идет на ощупь или что-то делает в первый раз…

– Бог с тобой, Катюша. Ты считаешь, он может как-то навредить нашей Зое?

– Нет, конечно.

– Ты вчера рисовала.

– Мне показалось, что я его увидела. Но может, только показалось. Рисунок не очень получился.

– Покажешь?

– Потом. Когда доделаю.

– Ну, тогда одевайся. А я пока проверю дом…

Кэт собралась быстро. Беспокойство за Птенца не оставляло ее все последние дни. Она всегда знала, что этот дом – укрытие ненадежное и что проживут они все здесь от силы зиму. А что будет потом, она не могла представить. То, что будет потом, скрывалось от нее за темной завесой будущего, у которого, как известно, очень много вариантов. Хотя очевидный вариант всегда только один, но ведь для каждого момента очевидность – своя.

Когда зашла в комнату к чужаку, застала там уже всех. Сойка у окна раскладывала вырезанных из бумаги человечков. Ее губы шевелились, она придумывала для них счастливую жизнь, полную приключений.

– В этом обойма почти полная, – сказал священник, отдавая Евгению Глебовичу один из «бандитских» револьверов.

– Вы надолго?

– К вечеру вернемся. Или раньше, если найдем мальчишку. Дверь внизу я запру. Окна первого этажа недоступны. Все должно быть нормально, но на всякий случай…

Раненый облизнул пересохшие губы.

– Я не самый надежный защитник.

Кэт чуть сощурилась, вглядываясь в его лицо. Потом подошла и тихо сказала:

– Самый надежный. Вы только верьте себе, ладно? Это очень важно.

– Конечно, Катя.

Евгений Глебович криво улыбнулся и похлопал по черному револьверу, который положил поверх одеяла.

– Ну, с богом…

«Путь срочной эвакуации» начинается от пожарной лестницы, на которую можно попасть через окно из комнаты с печкой. Пары нижних ступеней у лестницы нет, но там не высоко, можно спрыгнуть. Именно здесь шел Вик, спешно покидая убежище. Сойка рассказала, как все было.

Сойка дремала у печки. Там было тепло, и она сняла тяжелые башмаки. В первые часы она неотрывно сидела у окна, ждала. Потом все-таки устала, отвлеклась на игру и сама не заметила, как заснула, свернувшись на ватнике. Птенец сразу же перебрался на ее место, ближе к свету – он все-таки взялся починить свой рюкзак. Джей делал вид, что все еще сердится на него. Но на самом деле ему не нравились звуки, вроде бы доносящиеся с первого этажа. Джей сходил туда, прислушался, но было тихо. Тогда он оставил внизу свечку и устроился на площадке у дверей спальни, в которой отдыхали младшие.

К тому, что произошло потом, он оказался не готов.

Дверь вдруг с грохотом упала, в маленькую захламленную гостиную ворвались три человека.

Джей отпрянул в тень, выхватывая пистолет. Крикнул тем, кто в зале: «Стоять, стреляю!» – и уже тише, Вику:

– Уходите, быстро!

Вик отбросил рюкзак и рванул к сестре. Но Джей этого уже не видел. Ему помстились шаги на лестнице. Он выглянул и выстрелил не целясь. Все равно света слишком мало, он ничего не различал, кроме мутных силуэтов. Звук выстрела оглушил всех, кто был в комнате, заставил замереть.

Если бы они вчера не поссорились, дежурил бы сейчас Вик. И пистолет был бы у него… а у Вика со зрением все в порядке. С головой – не очень в порядке, а со зрением – хорошо…

Он попал: с такого расстояния промазать было невозможно. Тело тяжело покатилось по ступеням вниз…

Но в свете свечи появился еще один человек. В него Джей не попал. А вот его противник не промахнулся.

Тем временем перепуганный и слегка оглохший от выстрелов Птенец тормошил Сойку: «Ну, давай же, копуша!» А она от испуга все не могла сообразить, где оставила свои ботинки. Вспомнила, метнулась в угол, вот тут-то бандит в комнату и ворвался. Вик едва успел отскочить к окну.

Бандит легко переступил через лежащего у входа Джея. Сойка, как сидела за шкафом, так и замерла, вцепившись двумя руками в несчастный башмак и опасаясь дышать.

Вик увидел, как человек в старинной военной форме медленно-медленно поднимает руку, в которой зажат револьвер. Черный глазок глянул парню прямо в душу… и он не стал ждать выстрела. Метнул тело на подоконник. Перекошенная рама не запиралась и удерживалась лишь гнутым тонким гвоздем. Вик легко перепрыгнул на пожарную лестницу, слетел вниз, даже не заметив железных перекладин-ступеней. Никогда еще ему не удавалось спуститься по этой лестнице столь быстро.

Быстрей отсюда! Под прикрытием старых яблонь к полуразрушенной пятиэтажке…

Уже убегая, он услышал еще один выстрел, и не усомнился, в кого там, в доме, могли стрелять. В Сойку. Только в нее…

Так и было – с одной маленькой поправкой.

Следом за первым бандитом в комнату вошел второй. Евгений Глебович.

Первый сказал: «Пацан в окно сиганул. Вдруг кого наведет…» Евгений Глебович пошел посмотреть, и тут у Сойки из рук выпал башмак.

Первый повернулся и навел на нее пистолет.

Он действительно убил бы Сойку. Если бы его напарник не успел загородить девочку собой. И даже выстрелить в ответ.

Кэтрин была уверена – Птенец не вернулся, потому что думает, что возвращаться не к кому. А может, опасается, что в доме продолжают хозяйничать бандиты. Но долго бродяжить один он не сможет. Еще неделя, и ляжет снег. Будет совсем холодно.

На следующий день после смерти Джея отец Николай обошел все «секретные» точки, где договаривались встретиться, «если вдруг что». Но ни записки, ни знака от Вика там не нашел. Да и припас оказался нетронут.

Сегодня они предпримут еще одну попытку…

Воздух пах морозцем, тополя стояли, устремив к небу облысевшие ветки. Кроны их сильно проредили ночные ветры и заморозки.

– Я думаю, – сказала Кэт, поспевая за широким шагом священника, – Вик не побежал сразу к тайнику. Ведь за ним никто не гнался.

– А мне кажется, за последние дни он там все-таки должен был побывать. Элементарно, это самый простой способ добыть еду.

– Да, наверное. Но сначала он, скорей всего, спрятался в развалинах. Вон там…

Серая коробка пятиэтажного дома смотрела на них черными провалами давно выбитых окон.

– Оттуда наш дом должно быть хорошо видно. Давайте посмотрим?

Двери подъезда давно развалились от старости и влаги. Доски и куски подгнившей ДСП все еще валялись там, никому не нужные даже для костра. А на пыльной лестнице Кэт почти сразу увидела следы.

– Вот! – победно сказала она. – Видите?

Священник вгляделся и покачал головой:

– Что-то мне подсказывает, что у Птенца размер ноги поменьше. Плохо, что здесь кто-то ходил, а мы не знали…

– Человек поднялся и спустился. Один раз всего. Может, от дождя прятался? – Кэт старалась, чтоб ее голос не дрожал. В темном подъезде было страшно, а значит, она могла ошибиться, неправильно увидеть то, что здесь происходило. Она себя успокаивала.

Отец Николай, ничего не ответив, пошел по следам. Оборвались они у окна третьего этажа. Отсюда открывался прекрасный вид на двор, на жухлую траву бывших газонов, на разросшиеся палисадники и гнилые гаражи с провалившимися крышами. На их убежище.

Человек стоял здесь долго. На площадке пыли меньше, ее сдувает ветер из окна. А еще тут жухлые листья, их много накопилось за двадцать лет. И кто-то шевелил их ногой, отгребал к стенам.

– Может, все-таки Вик? – спросила Кэт.

– Может быть. Пойдем, Катюша, в соседних подъездах посмотрим.

Но в соседних подъездах они не нашли следов. Ни Вика, ни кого бы то ни было другого.

А вот первое существенное свидетельство правильности своих догадок нашла все-таки Кэт. Они обогнули дом и теперь шли по бывшей улице, обочины которой заставлены старыми, вросшими в асфальт автомобилями. Она увидела красную тряпку и просто подошла посмотреть, что там. Оказалось, это красная вязаная шапочка Вика.

Шапка валялась в луже под перекошенным деревянным забором. Стало очевидно, что Вик поспешил покинуть улицу, скрыться среди ветхих времянок на другой стороне.

– Как будто за ним все-таки кто-то гнался, – прошептала она.

– Бандитов было трое. Одного убил Джей, другого Женя. Нет, если за ним кто и гнался, то не они.

Священник нашел калитку, и вскоре сквозь щелястый забор Кэт увидела, как он осматривает землю, всю сплошь усыпанную желтыми скрученными листьями и россыпью мелких красных яблок. Яблок нужно будет на обратном пути набрать. Из них получится отличный компот. Да и вообще, яблоки это хорошо. Витамины. Она вспомнила про Дира и улыбнулась. Кэт беспокоилась за парня, но не могла думать о нем без улыбки. Люди иногда пропадают. Часто это связано с какой-нибудь бедой, но ведь бывают и исключения. Ей очень хотелось верить в исключения.

Вернулся отец Николай.

– Следов не видно, но это еще ничего не значит. Столько времени прошло, и каждую ночь – дожди. Все-таки придется тайники наши еще раз проверить. Я в каждом оставил записки для Виктора. Что Зоя жива и что мы его ждем. Может, ответил как-то. Или знак оставил…

Вик не ответил. Он не мог: так и не успел добраться ни до одного тайника.

Он плохо запомнил даже, как добрался до пятиэтажки. Его не преследовали. Но в тот момент его догнало ощущение полнейшего неотвратимого одиночества. Если нет больше Сойки и Джея. Если пропал где-то, затерялся в развалинах Дир…

Рухнул твой маленький мир. Он был очень непрочный, как оказалось. И ничего не склеить, даже если вернутся священник и Кэт…

Вик присел в тени у стены, уткнулся лицом в колени: идти некуда. Ничего нет впереди. А ведь еще неделю назад все было хорошо, да что там. Еще вчера все были живы. Почему так случается, что один несчастливый день перечеркивает всю жизнь пополам? Где тот миг, в который еще можно что-то исправить, изменить? Что было бы, если б он вчера не заупрямился и ушел в ямы вместо Кэт?

Скорей всего, Кэт тоже погибла бы. Ведь у нее нет оружия…

У Вика был нож. У отца Николая – ружье. Даже у добродушного Дира был пистолет. А у Джея ничего не было. Стрелять он не мог, мешало слабое зрение. И ножом управляться не мог из-за больных суставов. Про Кэтрин Вик мог только догадываться. Может быть, у нее чего и было.

Вот сейчас они вернутся из ям, а в доме бандиты. И значит, их тоже могут убить. Надо бежать… надо их предупредить.

Это было решение. Цель. В ближайшие часы он знал, чем заняться. А потом они вместе придумают, как быть. Вик даже мысли не допускал, что может не встретить священника и Кэтрин. Дорога до ям была ему хорошо известна. Правда, раньше он никогда не ходил туда один. Ну и что. Значит, этот раз будет первый…

Он шел по городу осторожно, с оглядкой. Шел мимо пустых домов, проржавевших машин, перекошенных заборов. Шел из тени в тень, каждую секунду ожидая, что на него кто-то нападет. Он старался ступать, как кошка, но не был уверен, что это у него получается…

Ненадолго он остановился на одном из перекрестков. Все не мог решить, какой путь выбрать? Тот, который кажется более безопасным, или тот, который короче? Кэт говорила, что сомневаться ему нельзя. Дескать, стоит начать сомневаться, и точно ничего не получится. Во всяком случае, он ее понял именно так. Но кто тут не начнет сомневаться? Интуиция подсказывала, что нужно выбрать более длинный путь, однако Вик попросту не мог позволить себе терять время.

И побежал все-таки короткой дорогой.

Той, которую когда-то показали ему Дир и Джей.

И конечно, он разминулся с теми, кого так стремился предупредить.

– Нет, Сойка, не так. Ты торопишься. Смотри…

Евгений Глебович очень быстро привык называть Зою Сойкой. Он вообще как-то быстро научился быть своим. Сейчас он показывал девочке, как складывать из бумаги кораблик с двумя трубами. Газета, которую они пустили в дело, оказалась не самым надежным материалом, но не брать же у Кэтрин ее с таким трудом заполученные и аккуратно нарезанные листы. Говорил он тихо, вполголоса, и старался дышать неглубоко.

Девочка слушала внимательно и повторяла его действия. С непривычки получалось криво.

Евгений Глебович сегодня говорил больше обычного. Утром попытался разучить с Сойкой какие-то пароли доступа, целиком состоящие из длинного ряда букв и цифр. Потом понял, что на память девочки надеяться не стоит, и записал все на полях вырванного из журнала листа. Лист велел Сойке спрятать в карман. Чтобы не забыла взять с собой, если придется быстро убегать.

– И туфли свои не снимай, – сказал без улыбки. – Мало ли.

Сойка кивнула. Она теперь готова была даже спать, не снимая верхней одежды. Да и подступившие заморозки были с ней в этом вопросе согласны.

Зоя расправила поделку и подсела поближе к Евгению Глебовичу. Показать, что вышло.

– Вот видишь, если не спешить, все получается. Молодец.

– А если его в лужу пустить, он поплывет?

– Скорей всего, нет. В лужу мы пускали другие кораблики. А этот… мы можем найти какие-нибудь синие картинки в журналах и устроить ему бумажное синее море.

– Я поищу…

Сойка вытащила из шкафа неровную пачку оставшихся от Дира журналов и принялась их листать.

В повисшей тишине, лишь изредка перемежаемой шуршанием страниц, очень отчетливо прозвучал скрип отворяемого окна.

Сойка резко обернулась. Посыпались, потекли на пол журналы, опрокинулась и погасла ее свеча. Евгений Глебович нащупал револьвер и чуть приподнялся, прицеливаясь в того, кто вот-вот должен был попасть в комнату. Света от второй свечи хватало. Да и от окна, до половины завешенного одеялом, лились рассеянные сумерки.

Но Евгений Глебович не успел даже толком разглядеть гостя, как Сойка вдруг вскрикнула радостно:

– Вик! Ты живой! Я знала, что ты вернешься!

Парень спрыгнул с подоконника и растерянно обвел взглядом комнату, почему-то ничем не выразив радости от встречи.

Но, кажется, можно все-таки выдохнуть, отложить оружие. Парень – «свой». Евгений Глебович осторожно опустился на подушки.

Сойка подошла к брату.

– Вик?

Тот облизнул пересохшие губы, быстро спросил:

– Где отец Николай? Кто это? – кивок в сторону лежанки.

– Они с Кэт ушли тебя искать. Еще утром. Мы тут вдвоем. Вик, есть хочешь? Я быстро погрею.

Парень повернулся к Евгению Глебовичу.

– Кто вы? Как вы тут оказались? Вас священник привел? Как не вовремя… вам надо спрятаться! Давайте быстрей на чердак.

– Что случилось? Ты не один?

Вик поморщился:

– Я должен им двери открыть… Пока открываю, вам бы заныкаться куда-нибудь. А если не открою, то они тогда по лестнице. Или высадят раму.

– Ясно. Бери Сойку, и быстро уходите отсюда. Я попробую их задержать. Все равно пойти с вами не смогу. Так что давайте.

– Так один под лестницей ждет, – с досадой проговорил Вик. – Я-то ведь думал, что здесь никого нет…

Евгений Глебович кивнул. Он хотел предложить ребятам самим спрятаться на чердаке. А он бы уж как-нибудь попробовал договориться с налетчиками… но те ждать, пока решение будет принято, не стали.

Зазвенели стекла в гнилой раме, и тусклый дневной свет загородил силуэт человека в военной форме. Евгений Глебович выстрелил не целясь. Промахнуться он не боялся.

Сойка от грохота втянула голову в плечи, а Вик метнулся к окну.

Бандит лежал под лестницей. Но к нему из-за угла уже кто-то бежал. И внизу, из комнаты, которая когда-то была гостиной, доносились подозрительные шорохи.

Вик сказал:

– Второй, наверное, не полезет. Побоится.

– Отойди от окна. Сойка, а ты полезай под кровать! Быстрее!

Евгений Глебович оценивающе посмотрел на подростка и решил, что под кровать он не полезет. Не стоит и предлагать. Парень метнулся к двери. Внизу пока было пусто.

– Запереть?

– Нет, просто прикрой. И отойди за шкаф. У тебя же нет?.. – раненый кивнул на свой револьвер.

Вик вытянул из сапога длинный кухонный нож. Но безропотно отошел.

– Сколько их?

– Девять.

Контролировать окно с его места было куда удобней, чем дверь. Евгений Глебович подтянулся, чтобы встретить врага хотя бы сидя.

В этот момент в комнате что-то тяжело и громко упало. Зашуршала под кроватью Сойка, Вик на нее шикнул.

Неразборчиво прозвучали какие-то команды, зазвенело выбитое стекло. Скрипнули ступени под чьей-то тяжелой поступью.

Не дожидаясь, пока идущий откроет дверь, Евгений Глебович крикнул:

– Эй, там. Стой на месте! Сунешься – пристрелю!

Из-за двери ответили бранью, но входить не стали. Спросили:

– Мальчишка где?

– Какая разница? Чего надо?

– Пацан мне должен.

– Да? Ну так пойди, поищи.

– Крот, это ведь ты. Давай поговорим, как цивилизованные люди…

Одеяло, закрывавшее окно, упало, когда в комнату лез первый из бандитов. Если кто еще сунется, убить его будет проще простого.

– Чего надо?

– Ты знаешь. Выводишь нас на точку, и я тебя отпускаю на все четыре стороны. Договор остается в силе. А будешь сопротивляться, долго не проживешь.

– Посмотрим…

Договорить Евгений Глебович не успел: внизу началась частая стрельба. Его собеседник чертыхнулся и, не церемонясь, распахнул дверь, сразу же дав очередь из короткоствольного автомата туда, где, по его мнению, должен был находиться предатель.

Ошибка оказалась для него фатальной.

Бродяги, зазимовавшие в одном из старых домов в конце улицы, Вика не видели. Но вообще к «большим домам» они не ходят – боятся собак. Там, где они жили раньше, тоже стояли высокие дома, а на улицах жили огромные хищные стаи. Здесь стай не было, но многоэтажек они опасались уже по привычке. У тряпичника тоже ничего не удалось узнать про Вика. Зато узнали другие новости, тревожные. О том, что «ходят люди в старой форме». По два-три человека, только днем. Обыскивают дома. Торговать не торгуют, не мародеры – ходят без мешков. Зато у них есть огнестрельное оружие и носят они его на виду.

Услышав об этом, отец Николай решил, что пора возвращаться: двое в укрытии вряд ли смогут оказать серьезное сопротивление. А Кэт подумала, что история повторяется.

Подоспели как раз, чтобы услышать выстрел и увидеть, как из окна вываливается человек.

Священник жестом остановил Кэт:

– К дому не суйся. Держи вот. – Он протянул ей ружье, а сам достал «бандитский» револьвер. – Справишься с ним?

Холодный металл словно освободил мысли от ложных страхов и нагромождений никому не нужных смыслов субъективной реальности. Осталась только та правда, которую Кэт так хорошо умеет видеть, когда не боится.

Четкие контуры. Чистые звуки. Каждая веточка, каждая травинка стали тем, чем являются на самом деле. И к дому быстрым шагом спешил уже не усталый сутулящийся от холода священник, а богатырь в белых льняных одеждах… И тень огромного дуба, растущего на невидимом холме, ложилась под ноги.

От угла дома к выпавшему из окна телу бежало, пригибаясь, уродливое существо. Странное и жалкое – в обрывках одежды, худое, сгорбленное. Не то собака, не то человек.

Наверное, если бы она сейчас смотрела неправильно, то ничего примечательного и не увидела бы. Существо оставалось бы опасным человеком в старой военной форме.

Теперь оно тоже казалось ей опасным – вон, какие когти. Опасным, да. Не страшным. Кэт забыла даже свое заклинание – «нельзя бояться». Она и так не боялась.

Богатырь встретился с опасным существом, оно зарычало и кинулось. Но что оно могло сделать? Оно даже до плеча не доставало отцу Николаю.

Попыталось вцепиться в руку, но было отброшено. Поднялось, напало снова…

И вот уже под окном лежат два бездыханных страшилища, а священник бежит вокруг дома.

Снова стало пусто. Минуту или две ничего не происходило, и вдруг совсем близко, в той самой комнате, где должны были оставаться Сойка и Евгений Глебович, грянула частая очередь. И следом за ней – одиночный. Все смолкло.

Кэт перехватила ружье удобней и побежала к лестнице. Мало ли что ей запретили.

Это отец Николай ее пожалел. А ему нельзя.

Подтянуться до нижней ступеньки, привычно вскарабкаться, прислушиваясь к тому, что происходит в доме и около. Осторожно ухватиться за край зеленого наличника. Стекло выбито – не порезаться.

Услышать хриплый голос Евгения Глебовича:

– Эй, кто там! Сунешься – стреляю!

– Это я, Кэт! Я одна.

К окну тенью метнулся Вик. Кэт мгновенно узнала его, хотя сейчас он больше был похож на лису или другого такого же хитрого зверя.

Вик подал ей руку, помог забраться, но при этом все время оглядывался на вход.

Комната… она стала немного другой. Выше, просторней. Журналы на полу, перевернутая свечка, запах растопленного стеарина…

Снизу вновь раздалась стрельба, и вдруг в комнату ворвались двое. Звери. Гротескные, мощные, с оружием в руках…

Но по эту сторону реальности твари не знали, как обращаться с автоматом или револьвером. Бесполезные железяки с грохотом упали на пол.

Кэт обернулась к Евгению Глебовичу… к высокому солдату, так похожему на него. Солдат улыбался. Меч в его руке казался настоящим. И твари его видели. Кэт шагнула к стене: в бою она ничем помочь бы не смогла.

Солдат легко поднялся с лежанки. Твари без предупреждения кинулись вперед. Но даже самые мощные клыки и самые острые когти – это всего лишь клыки и когти. Меч взвился, и одна из тварей упала, разрубленная чуть ли не пополам. На пол полилась черная кровь. Вторая словно не заметила, упруго подпрыгнула и попыталась добраться до горла Евгения Глебовича. Тот, словно всю жизнь тренировался, легко ушел от удара и ловким выпадом достал тварь в тот момент, когда она приземлилась на все четыре покрытые редкой шерстью лапы. Кажется, он и сам не ожидал, что получится так ловко: пошатнулся, опрокидывая зверюгу в сторону и оборачиваясь к двери. Но больше пока никто не пытался подняться на второй этаж. Передышка?

Там, внизу, один отец Николай. А сколько бандитов против него? Сколько их было?

Кэт смотрела, как Евгений Глебович медленно, но уверенно идет к двери. Вик сопел за ее спиной. Даже шептал чего-то. Она расслышала:

– А говорил – ходить не может…

– Вик! – выдохнула Кэтрин. – Не сомневайся. Слышишь? Не смей сомневаться! Не сейчас!

Парень замолчал. А снизу, из-за открытой двери, вновь раздались выстрелы.

Девушка метнулась туда. Почему-то ей нужно было увидеть, что происходит этажом ниже. Сверху она разглядела, как Евгений Глебович схлестнулся в поединке с существом, больше похожим на человека, чем на зверя. В руке твари был зажат длинный стальной нож. А отцу Николаю приходилось отбиваться сразу от двух зверолюдей. Третий лежал на нижних ступенях лестницы с простреленной головой.

Она поспешно подняла ружье. Но вот беда, гостиная ей теперь казалась маленькой и тесной. В таком крохотном помещении слишком легко попасть в своих.

Вот один из зверей прихватил богатыря зубами за руку, и на белом рукаве показалась кровь. Но тут же был отброшен и с визгом покатился по полу, а потом затих под заколоченным окном. На него посыпались старые доски.

Вот Евгений Глебович почти снес одним ударом голову своему врагу и встал рядом с отцом Николаем. Двое против двоих…

Одна тварь оказалась сообразительней и с подвываниями кинулась к распахнутой настежь двери; оставшаяся зарычала, подскочила к священнику, и тут же оказалась убита прямым ударом кулака в морду.

Неожиданно драться стало не с кем. Кэт выдохнула. Неловко – почему-то руки тряслись – пристроила ружье к стене и поспешила вниз. Перед глазами все плыло, ноги едва слушались. Она схватилась за перила и поняла, что лучше все-таки сесть, переждать приступ.

Кэт уже не увидела, как медленно, без вскрика, упал рядом с поверженным противником Евгений Глебович. На повязке под линялой рубахой расплывалось красное пятно.

Не увидела, как, шатаясь, уселся там, где стоял, отец Николай. Правый рукав куртки разодран, словно собачьими зубами.

Очнулась оттого, что кто-то тряс ее за плечи, повторяя:

– Кэт! Катя! Ну очнись же! Ты живая? Кэт?

Открыла глаза, увидела совсем рядом бледное и сосредоточенное лицо Вика.

– Я нормально. Только устала… а что с остальными? Ты видел?

Она, не дожидаясь ответа, посмотрела сквозь прутья перил.

Оказывается, прошло всего несколько мгновений, но мир вокруг уже принял привычный вид и формы. И бандиты были уже вполне людьми, и священник был сам собою, и Евгений Глебович.

– Пойдем, – сказала она Птенцу. – Пойдем, поможем…

– Странно, – прошептал Вик. – Они не из пистолета убиты… вот эти…

Подходить к трупам он опасался и показывал на них издалека.

– Я вообще выстрелов не слышал…

Кэтрин старалась не смотреть на мертвецов. В ней поселилась странная раздвоенность. Все казалось, что если долго и пристально на них смотреть, то снова увидишь чудовищ.

Евгений Глебович лежал ничком, тяжело дышал, и все пытался приподняться на руках. Кэт поспешно присела рядом, помогла перевернуться. Кровавое пятно успело растечься, так что даже на полу остался след. А к старой ране добавилось несколько свежих порезов, неглубоких, но, учитывая ослабленный организм, тоже неприятных. Девушка крикнула Вику, чтобы тот бежал за бинтами. Но тот сначала упрямо закрыл дверь и задвинул все задвижки. И только после этого поспешил наверх.

Больше всего она боялась, что раненый сейчас так и умрет у нее на руках. Допустить этого было нельзя. Она обернулась к священнику, который был в сознании и осторожно стягивал куртку с пострадавшей руки.

– Давайте, помогу! У меня ножницы есть.

– Куртку жалко. Ничего, Катюша, справлюсь. Надо бы нам поторопиться…

Вернулся Вик. Без слов помог священнику перевязать рану.

Кэтрин до смерти хотелось спросить отца Николая, каким ему представился бой. Что видел он сам? Но момент был неподходящий, и она молчала…

– Видишь, Витя, Бог нас не оставил. Можно сказать, явил чудо…

Вик пробормотал:

– Ну уж…

– Настоящее чудо, что мы остались живы.

В комнате было тепло. Весело плясало пламя в маленькой печи, сделанной из старой железной бочки. Дрова не экономили.

– Коля, запоминай дорогу. Я буду рассказывать, а ты запоминай. Пока я еще могу рассказывать.

– Жень, лежи спокойно. То, что ты сегодня сделал…

– Я плохо помню. Не важно. Главное, чтобы вы дошли. Слушай.

Сойка сидела в ногах и незаметно для остальных гладила Евгения Глебовича по руке. Ей было его жалко. Кэт старалась не отвлекаться. Она паковала рюкзак для отца Николая. В него нужно было положить пару запасных одеял, общую аптечку, котел и часть посуды. Туда же она положила отстиранные и уже высушенные бинты.

Вик был единственным, кто собрал свои вещи, и теперь помогал отцу Николаю превращать прочное одеяло и две длинные жердины в носилки. Евгений Глебович было заикнулся, чтобы его оставили тут, в доме, у печки. Но, конечно, получил в ответ волну негодования. Да такую, что замолчал надолго. А теперь вот решил, что дорогу должны знать все…

– Ваша улица, она одним краем выходит к воротам депо. А другим – на круглую площадь. Там еще сохранилась табличка «Аптека». Зеленая такая, помнишь?

– Конечно.

– Нам нужен проспект. Это самая широкая улица, не спутаешь. По ней до привокзальной площади…

– Вокзал мы знаем, – заметила Сойка. – Плохое место.

– Да. Поэтому к нему и не суйтесь. Лучше обойти по параллельным улицам… хотя весь район сильно разрушен.

– Жень, скажи просто адрес. Я неплохо помню город.

– Площадь Свободы, три. Там подземный супермаркет был…

– А, все. Я понял. Значит, ты обслуживал вторую центральную точку перехода. Для населения. Да, добраться будет трудно…

– Я знаю, как искать безопасный путь. Если вы мне, конечно, поверите… – тихо сказал Вик. Он вообще весь вечер был тихим и немногословным.

Кэт хотела сказать: «А кто к бандитам в плен попал?»

Но посмотрела на парня и промолчала. Ясно же, что ему и без того плохо. А дорогу он, наверное, найдет. Недаром же Кэт видела его лисой… или каким-то другим хитрым зверем.

Правая рука у отца Николая болела. Кэт замечала, как он иногда морщится, дотрагиваясь до повязки. Она решила, что часть консервов и пакетов с крупой переложит в свою сумку. И еще Вику чего-нибудь даст. Путь предстоял долгий.

– Отдохните, ребята, – словно прочтя ее мысли, сказал отец Николай. – Завтра рано разбужу. Дорога предстоит трудная…

Во сне Кэт увидела город, каким он был до Изоляции. Большой и светлый город, полный быстрых машин и яркого света. Как будто им предстояло идти по его улицам, среди его ни о чем еще не подозревающих жителей, под ясным, непременно ясным, небом.

Солнце вынырнуло из-за темных домов. Такие рассветы иногда случаются поздней осенью, морозные и прозрачные, как первый лед на лужах. Утро дышало изморозью, и пальцам было холодно. Кэт десять раз пожалела, что поленилась придумать себе какие-нибудь варежки. Можно же было хоть одеяло разрезать и на руки намотать. Но пусть уж лучше мерзнут пальцы, чем…

Чем что? Ответа не было. Может быть, чем ожидание в холодном доме, таком маленьком по сравнению с огромным пустым городом. Это ожидание было бы безрадостным: ожидание смерти. Окончательного итога.

Они шли по старому проспекту. Маленькие-маленькие среди огромного равнодушного мира. Но солнце разливало под ноги ясный свет, словно намекало: все будет хорошо.

Носилки, сделанные из двух жердин и сшитых одеял, были неудобными, но Кэтрин не жаловалась. Отцу Николаю приходилось хуже с его-то больной рукой. Она уговаривала себя: вот сейчас кончится опасный участок, и Вик поможет батюшке – возьмет на себя часть веса.

Серьезная Сойка ни на шаг не отходила от Евгения Глебовича: то рассказывала ему что-то, то пыталась поправлять одеяло. Кэт не вслушивалась: в ней теплой волной поднималась и крепла уверенность – все идет как надо. Недаром же дорогу ищет Вик – хитрый зверь, похожий на лиса. Он точно знает, куда можно идти, а где опасно. Где злые люди, а где хорошая, чистая дорога…

И воздух был хрустально прозрачным. Таким, что сквозь него каждая деталь мира кажется и четче и важней.