С русским языком и литературой у меня всегда был полный порядок!

Я не учил правила и орфограммы, но с детства очень любил читать книжки, что мне и помогало писать почти без ошибок, а в сочинениях излагать мысли достаточно складно.

Но на втором курсе училища я что-то отвлёкся от учёбы, и по лит-ре за семестр мне вполне реально светил трояк.

«Ну уж нет! – твёрдо решил я. – Этому не бывать!»

Говорить, конечно, можно много чего, а вот делать… Время для чтения обязательной программы отнимали не столько репетиции в стареньком марчеканском клубе, сколько симпатичные поклонницы нашего ансамбля.

Это и было то самое, отвлекающее от учёбы «что-то».

Или кто-то.

Несколько дней назад весь Советский Союз впервые перешёл на летнее время, и сейчас утренние пары давались ещё сложнее, чем прежде – ведь просыпаться и вставать теперь нужно было на час раньше.

А по расписанию – литература…

Это только лет через пятнадцать я прочитаю «Преступление и наказание», и буду взахлёб обсуждать с Поповым все перипетии романа, восхищаться тонкостью и глубиной Достоевского. А тогда, весной 81-го, откуда мне было знать, почему до самого эпилога бедного студента Раскольникова так трясло в лихорадке от переживаний за содеянное? Чтобы знать ответы на этот и многие другие вопросы, задаваемые на уроках литературы, надо было вдумчиво читать роман. Для этого необходимо время, а вот его, по уже известной причине, мне элементарно не хватало.

Сочинение по книге Фёдора Михайловича я всё же как-то написал, откровенно пересказав фильм с Тараторкиным в главной роли. Судя по невысокой оценке моего манускрипта, такая трактовка популярной книги педагогу понравилась не очень. Второй трояк я отхватил за Сонечку Мармеладову, пытаясь хоть что-то поведать аудитории о роли девушки в судьбе главного героя. Надо ли говорить, что источник вдохновения у меня оставался прежним – фильм Льва Кулиджанова.

В общем, три да три…

Невесёлая арифметика!..

Жанне Фёдоровне пару лет назад исполнилось шестьдесят и она работала комендантом общежития нашего музыкального училища. Женщина, прозванная за глаза юными Шостаковичами Жаннеттой, когда-то преподавала что-то, но уже долгие годы находилась на хозяйственной должности, и по-моему, была вполне довольна ею.

Комендантша со вздохом сообщила, что наш педагог заболел, а сегодняшнюю пару проведёт она. Сделав перекличку и отметив нужное в журнале, Жаннетта бросила взгляд за окно.

Под апрельским солнцем таял снег, оставшийся ещё в грязных бесформенных кучах, бывших некогда пушистыми белыми сугробами. По городским улицам, то бегущим вверх, то летящим вниз, весело текли ручьи, оповещая всю округу:

– Весна!..

И хотя до первой зелёной травки и листочков на деревьях в Магадане было ещё далеко, настроение у города было приподнятым.

– А давайте-ка сегодня почитаем стихи! – настроение у Жанны Фёдоровны полностью соответствовало времени года за окном.

– Просто так, что ли?!

Кто-то из моих товарищей по группе, будто заглянув в будущее, становился предприимчивым на глазах.

– Зачем же – просто так? – приняла вызов комендант общежития. – За оценку!

– В журнал?! – уточнил тот же голос, принадлежащий, может быть, сегодняшнему успешному бизнесмену.

Как он только ещё не спросил: «Сколько?»

Это был шанс!

Я поднял руку, хотя ещё и не знал, что же буду читать.

Получив разрешение, я встал и, как положено, прокашлявшись, неожиданно даже для себя начал:

Песня группы «Воскресение» мне нравилась своей оригинальностью, свободомыслием, несмотря на общий минор, в ней я видел вызов. Вызов самому себе, чтобы спустя годы не задаваться звучащим рефреном вопросом: «Кто виноват?». Не сидеть в грязной майке на кривом табурете в общей кухне коммуналки, не тянуть дешёвый «Рубин» из стакана, не дымить вонючим «Северном» и не утирать слезливо сопли: «А я ведь тоже мог!..».

Мало того, что песенка мне нравилась, главное – я пел её на танцах и слова знал наизусть!

Закончил я припевом:

Текст этот совершенно не гармонировал с настроением Жанны Фёдоровны. Но делать нечего – обещала ведь! Женщина вздохнула и вывела в журнале напротив моей фамилии пятёрку.

Я даже присаживаться не стал:

– А можно ещё прочитать?

Когда такой случай выпадет, надо же исправлять ситуацию по предмету!

Вторая песня в моём «талмуде», по которому я пел на танцах, была из «Машины времени»:

Я вполне освоился в роли чтеца – стоял прямо, уверенно, чуть откинув голову назад, с лёгкой поволокой во взгляде смотрел немного вверх. Левую руку я завёл за спину, а правой активно помогал себе – жестикулировал, отмеряя такты. Недаром мы занимались дирижированием!

С лица педагога заметно улетучивалась лирика, уступая место року, судьбе, неизбежности:

– Чьи это стихи? – заинтересовалась Жанна Фёдоровна.

– Андрея Макаревича, – чуть растерявшись, ответил я. Как этого можно не знать?

– Понятно… – протянула комендантша.

– А можно ещё стихотворение? – Коль поймал удачу за хвост, так тяни!

– Макаревича? – вздрогнула Жаннетта.

– Нет! – нагло соврал я.

Ну не виноват я в том, что вещи «Машины» запоминались мною влёт!

– А может, кто-нибудь ещё хочет почитать? – на сборную оркестрантов, народников и дирижёров-хоровиков из-под очков с надеждой смотрели взгрустнувшие глаза.

– Давайте последнее, и всё! – я решительно рассёк воздух ребром ладони.

Азарт победил во мне чувство такта.

Предложение было смиренно принято, и я чуть не запел:

В конце каждого припева вся группа, чуть ли не хлопая в такт, вполголоса помогала мне донести до Жанны Фёдоровны, что именно мы и есть те самые охотники за птицей необычного окраса.

Понятно, она догадалась, что молодой человек выдаёт за стихи тексты песен, но, однако же, невозмутимо вывела мне очередную пятёрку в журнале. В самом деле, некоторые тексты имеют полное право называться стихами!

Мне вспомнились ещё пара недурных песен, но – хватит, дело сделано!

Вполне довольный собой, я отдал инициативу товарищам – некоторым из них тоже не мешало исправить положение.

Литературные чтения продолжались.

Я посмотрел за окно. Вот ведь что значит весна! Как неважно начинался день, и какое прекрасное у него получилось продолжение!