Время всегда летит. Летело оно и для Амоса и его близких, дружно готовившихся к событию, которое было назначено на неумолимо приближавшееся 27 июня. В этот славный день, который всякий его участник переживает как значительную веху в своей судьбе, Амос, без пяти минут муж, из всей семьи проснулся самым последним. Сегодня ему предстояло навсегда покинуть родительский дом. Спокойный и отдохнувший, он встал, неторопливо собрался и спустился вниз, когда было уже почти время обеда. Но в этот раз никто не стал упрекать его, напротив, все обрадовались, что он такой расслабленный и спокойный. Быстро перекусив, он заметил, что вокруг него постепенно нарастает возбуждение, которое стремительно переросло в суматоху и бедлам. Самому Амосу казалось, что его действиями управляет чужая воля; он ощущал себя атомом или, скорее, животным в стае, которое по непонятным причинам несется в некоем направлении; оно то бежит, то замедляет ход, то останавливается, то вновь ускоряет бег вместе со всеми остальными, даже не спрашивая зачем. В определенные моменты он чувствовал себя смешным, в другие – полностью погружался в роль главного героя, назначенную ему в этот день, – роль человека, больше других ответственного за благополучный исход праздника.

Когда ему сказали, что уже пора собираться, он поднялся к себе. Он переоделся в костюм, специально купленный для этого случая, и, как только был готов, не медля сел вместе с родителями в машину и направился в сторону церкви Лайатико. Приехав, он сразу же бросился искать дона Карло, которого обнаружил в ризнице. «Я хотел бы исповедоваться», – решительно заявил Амос. Тогда настоятель попросил всех выйти и вместо того, чтобы проводить Амоса в исповедальню, сел рядом с ним и дружелюбно предложил ему освободить сердце и душу от груза греховных дел. Это был короткий, но невероятно интенсивный разговор, во время которого Амос сделал усилие над собой и, отбросив всякую гордыню и неловкость, на одном дыхании покаялся во всем, что считал нужным рассказать. Когда отпущение грехов было получено, он вернулся в церковь, чтобы лично убедиться в том, что все музыканты приехали и что его друзьям, вооруженным фотоаппаратами и видеокамерами, достались удобные места, где они не будут мешать священнику, – словом, что все идет как надо. Потом он отправился на поиски Адриано, который согласился присутствовать на свадебной церемонии в качестве свидетеля.

Элена не заставила себя ждать: ровно в пять она была перед входом в церковь. Амос вышел навстречу, взял ее под руку, и влюбленные, столь близкие к исполнению своей общей мечты, с сияющими от счастья лицами, под «Свадебный марш» Мендельсона переступили порог церкви и двинулись к алтарю, сопровождаемые радостными родственниками и друзьями.

«Я, Элена, беру тебя, Амоса, в мужья и обещаю быть верной тебе всегда, в радости и печали, в здравии и болезни…» Амос услышал эти слова, слетевшие с уст Элены, и задрожал; улыбка замерла на его губах. Странная мысль внезапно промелькнула в его голове: интересно, понимает ли его невеста всю важность этого обещания, которое буквально через несколько секунд и ему предстояло произнести вслух?! Почему вообще так необходима эта торжественная клятва, которую так сложно соблюдать?

Но ее голос, такой уверенный и звонкий, разве что немного взволнованный, который пространство церкви делало еще более глубоким и серьезным, – этот голос, знакомый и родной, продолжал: «… и любить и уважать тебя до конца дней своих!»

Амос попытался изгнать из головы несвоевременные мысли и, чтобы облегчить себе эту задачу, сосредоточился на звучании собственного голоса, стараясь, чтобы его тон не был слишком банальным или притворным. Так, серьезно, но несколько отстраненно, без всякого пафоса и даже чуть поспешно, произнес свою клятву и он. Закончив фразу, он ощутил легкое головокружение и внезапный ступор; но потом Адриано сжал ему руку, Элена заулыбалась, и он вновь обрел покой. На выходе из церкви молодоженов поджидала толпа из местных жителей, среди которых были и знакомые, и просто зеваки, пришедшие поглазеть на свадьбу, – так что им понадобилось еще какое-то время, чтобы добраться до машины.

Как Амос всегда хотел, празднование состоялось в большом родительском доме, в котором прошло его детство и который он очень любил. Все родственники и друзья собрались там, и каждый по-своему старался, чтобы все прошло хорошо: Верано, кондитер и старый друг Амоса, испек по торжественному случаю восхитительный многоэтажный торт на основе безе, столь любимого женихом, а Лука и Джорджио устроили самое настоящее пиротехническое шоу, пока домашние вместе с соседями накрывали столы.

Праздник продлился допоздна. Попрощавшись с последними гостями, молодожены наконец вошли в свой дом, где решили провести первую брачную ночь. Элена была счастлива и, входя в свою новую комнату, настолько растрогана, что даже не могла подобрать правильные слова, чтобы описать собственную радость, и сказала лишь: «Все – как я мечтала!»

На следующий день они отправились в короткое свадебное путешествие: круиз по Средиземному морю, с остановками в Испании и Тунисе, с последующим возвращением через Палермо и Неаполь и высадкой в Генуе, откуда и начиналась эта поездка. Путешествие было чрезвычайно интересным и волнующим для обоих, ведь ни он, ни она ни разу не плавали на круизном лайнере; кроме того, Амосу очень нравилось открытое море, его бездонность и тайны бесконечного водного пространства, где фантазия летит легко, словно чайка, теряясь в волнах… Ночью он выходил на небольшой балкончик каюты, опирался локтями о борт и стоял так часами, погруженный в размышления. Он полной грудью вдыхал чистый морской воздух, который пьянил его и ввергал в состояние, близкое к трансу.

Когда они причаливали к суше, Амос первым делом отправлялся на поиски телефона, чтобы узнать у родителей, есть ли новости от Микеле, пообещавшего во что бы то ни стало взять его в турне с Дзуккеро. Теперь он мечтал лишь об этом, и только это было его единственным пока не исполнившимся желанием. Но когда он позвонил из Неаполя в надежде получить хорошие новости, знакомый голос одной из секретарш Микеле сообщил, что на данный момент все приостановлено. Дзуккеро решил ограничиться презентацией видеоклипа, снятого на их с Паваротти дуэтную композицию, а не выступать вживую. Девушка попросила Амоса больше не звонить, сказав, что, если будут какие-то новости, она позаботится о том, чтобы сообщить их ему.

Амос почувствовал, как земля уходит у него из-под ног, и погрузился в мрачное молчание, до слез расстроившее Элену, которая не в силах была утешить мужа. Ни к чему не привели и поддержка и оптимизм отца и тестя, приехавших в Геную, чтобы проводить молодоженов до их прекрасного деревенского дома. Все было бесполезно: даже в родных стенах, среди друзей, Амос продолжал оставаться задумчивым и унылым.

Элена уезжала на работу рано утром и возвращалась лишь к ужину. Он оставался в полном одиночестве и иногда даже не ел, играя на фортепиано, занимаясь вокалом и проводя время с Этторе, который каждый день навещал его, чтобы почитать что-нибудь вместе. Этторе казался Амосу абсолютно спокойным, и это поражало его. «Неужели у него нет никаких комментариев по поводу моей ситуации?!» – думал он, не в силах успокоиться.

В таком состоянии он провел почти целый год, занимаясь своими обычными делами. С каждым днем отчаяние все больше уступало место смирению, смирение – спокойствию; и постепенно это спокойствие вернуло Амосу силы, жажду действия и веру в себя самого и в окружающих.

Наступила зима. Амоса невероятно тревожила необходимость обращаться за деньгами к отцу, чтобы содержать семью. Поэтому стоило лишь Элене выйти за дверь, чтобы отправиться на работу, как он отключал отопление и надевал на себя лишний свитер. Он старался экономить на всем, приучая себя к экономии, как к дисциплине, и это новое жизненное правило делало его более сильным и способным на жертвы, которые раньше давались ему с трудом.

Элена хотела ребенка и все чаще заговаривала об этом. Амос, откровенно говоря, не особо ладил с детьми, но возможность иметь собственного малыша тешила его воображение: но только вот как он мог дать жизнь маленькому человечку, не подготовив сначала все то, что гарантировало бы тому свободное и богатое на возможности существование?! Поэтому он постоянно откладывал решение этого вопроса, стараясь отговорить Элену заводить ребенка. Но со временем это превратилось для нее в очередную идею фикс, как уже было раньше с женитьбой.

Амос проводил в одиночестве целые дни, что позволило ему наконец организовать себе необходимые для оперного исполнителя периоды молчания. Все самые знаменитые вокалисты эпохи практиковали это, и Амос не хотел быть исключением из правил.

Первые попытки проходили очень тяжело, в особенности когда приходилось молчать среди людей, ведь когда он был один, молчание не только не утомляло его, но и успокаивало и улучшало его настроение. Зато невозможность высказать свое мнение и необходимость слушать разговоры других людей, не имея права подать реплику и выразить собственную точку зрения, было для него сущим наказанием. Однако первая жесткая критика в его адрес, первые разочарования и все более ощутимый страх увидеть окончательное крушение своих надежд делали его как никогда сильным и решительным.

Но никто вокруг не понимал его экстравагантных планов; вместо того чтобы помогать, все лишь беззаботно призывали его плюнуть на все. По этой причине он не без удовольствия проводил большую часть времени в полном одиночестве в родных стенах, где голос тишины звучал как прекрасная музыка, услаждая его дух и вселяя уверенность. «Постарайся выложиться полностью, – шептала ему тишина, – будь честным в оценке самого себя и окружающих, слушай свою совесть и иди вперед, не сдаваясь, ведь добрая воля и способность идти на жертвы в конце концов всегда вознаграждаются!»

Амос мерил шагами комнату и улыбался почти детской простоте этой концепции: «Такие же вещи говорила нам наша милая учительница, то же самое советовала мне бабуля, когда я был маленьким, и преподавательница катехизиса тоже…» Но внутренний голос вновь приходил ему на помощь, предостерегая: «В том, что тебе кажется банальностью, больше правды, чем в громогласных напыщенных речах политиков, или бестолковых и абстрактных словах бюрократов, или высокомерных и иллюзорных высказываниях ученых, или – того хуже – в циничных и неуклюжих сентенциях законодателей…»

В письме, адресованном своему учителю по вокалу, Амос написал: «Даже не знаю, как благодарить вас за то, что вы настоятельно советовали мне молчание; вне всяких сомнений, оно благоприятно влияет на голос, но еще больше – на состояние духа. В одиночестве молчание помогает мне лучше узнать самого себя и лучше понимать других, когда они с грохотом обрушивают друг на друга водопады слов. Сколько бесполезных слов, сколько абсурдных глупостей произносится людьми во время обычных разговоров и сколько действительно важных вещей теряется из-за неоправданного равнодушия к мнению собеседника, вызванного страхом не успеть сказать что-нибудь свое или показаться не слишком убедительным! Сколько всего я понял, маэстро, и сколько еще сюрпризов готовит мне музыка молчания!»

Занятия вокалом и развитие собственного голоса доставляли Амосу несказанное удовольствие, некоторым образом компенсировавшее неудовлетворение от того, что ему не удавалось осуществить. Когда кто-нибудь пытался вырвать его из добровольной изоляции и пригласить выйти куда-нибудь, он с улыбкой отвечал, что вполне доволен жизнью, что ему ничего не нужно, а про себя думал: «Ценность артиста обратно пропорциональна его нуждам, требованиям и капризам, ибо истинный артист питается исключительно собственным искусством, которое само по себе является достаточным поводом для счастья и удовлетворения».

С другой стороны, что ему даст богатство? Амос считал, что в своем безумном стремлении к богатству человек сперва получает нечто самое необходимое, затем нечто полезное, а потом и нечто лишнее; но ему все мало, и тогда деньги становятся опасными, а потом даже вредоносными, как для него самого – ведь он не успевает даже толком потратить их, – так и для членов его семьи, в особенности самых юных.

С Божьей помощью миновала и эта зима, показавшаяся Амосу самой длинной и самой холодной в истории. Тем временем, следуя обещаниям, данным самому себе, он разучил знаменитую «Сонату ре минор» Баха, переложенную Бузони для фортепиано. Результат был потрясающим: Амос исполнял ее самым что ни на есть идеальным образом. В начале весны он решил немного удариться в романтику, разучив наконец «Ноктюрн № 3» Листа, широкой публике больше известный как «Мечты о любви». Он полностью, с радостью и страстью отдался этой мелодии. Быстро выучив ее наизусть, он переключился на отработку самых сложных пассажей.

В один прекрасный день, разучивая одну из каденций, Амос услышал, что звонит телефон. Это было совсем некстати. Он неохотно прервался, встал и поспешил к телефону. Подняв трубку, он не поверил собственным ушам: на том конце провода был Микеле. «У меня для тебя хорошая новость, – сказал он. – На этот раз все в порядке, так что можешь готовиться – в конце мая мы уезжаем в турне по всей

Италии, будем выступать на самых крупных футбольных стадионах страны».

Амос онемел: он не знал, верить ему или не верить?! Скорее не верить! Он все-таки позвонил жене и родителям, плохо скрывая рвущийся наружу восторг.

Но вдруг одна мысль пронзила его, подобно отравленной стреле: как раз в это время пройдет важнейший конкурс вокалистов под руководством известной обладательницы оперного сопрано, которая от всего сердца звала Амоса принять в нем участие. Что же делать? От чего отказаться? Почему судьба таким садистским образом испытывает его на прочность? Ведь для него представились два самых первых шанса, одинаково важных для развития его карьеры, – почему же он теперь вынужден отказываться от одного из них?!

Отчаявшись, Амос решил было спросить совета у Этторе, но потом понял, что слишком хорошо знает его, чтобы не угадать, каким будет ответ. «В таких случаях, – сказал бы Этторе, – лучшим советом будет: не спрашивать ни у кого совета». Тогда он позвал отца и спокойно описал ему ситуацию. Синьор Барди тяжело вздохнул – казалось, и он в растерянности. Немного помолчав, он ответил: «Амос, думаю, ты должен определиться сам, никто не возьмет на себя ответственность советовать тебе что-либо. В решающие моменты каждый человек остается наедине с самим собой». Произнеся эти слова, он потрепал сына по волосам, и этот жест наполнил сердце Амоса нежностью.

Теперь он думал не о себе, а об отце, который готов был на любые жертвы, лишь бы видеть сына счастливым и самореализовавшимся. «Бедный папа!» – подумал он, и ему внезапно захотелось утешить его: «Ну, знаешь, все-таки две возможности лучше, чем ни одной!» Потом, продолжая рассуждать про себя, Амос подумал: «Но если я не выйду победителем из этой битвы, отцу придется работать до тех пор, пока будут силы. Нет! Это несправедливо! Если и на этот раз все пойдет прахом, я найду себе любое место работы, хоть массажистом, хоть телефонистом, пройду конкурс на вакансию в банке, лишь бы изменить ситуацию раз и навсегда!»

Надо признать, женщинам часто удается быть более практичными и проворными, чем мужчины. Синьора Барди и Элена без всяких колебаний дружно посоветовали ему выбрать предложение Микеле: ведь оно принесет немедленные плоды, в отличие от второго предложения, которое требовало вложения денег и не давало никаких гарантий. Подавленный и расстроенный, он наконец решился набрать номер знаменитой певицы, добрейшей женщины, чтобы сообщить ей о своем решении отправиться в гастрольную поездку, и не стал скрывать от нее причин, подтолкнувших его к этому выбору. Та в ответ немного раздраженным тоном упрекнула его, что он навсегда упускает невиданные возможности, но, поняв, что ей не переубедить его, в конце концов смирилась и весьма сухо распрощалась с ним.

Шли дни, и для Амоса, который ужасно боялся изменения планов Микеле, время тянулось бесконечно. Перед отъездом ему еще предстояло выступить в местном театре, и его вновь терзали опасения, что все пройдет наихудшим образом. Во время генеральной репетиции Амос упал со сцены, сломав стулья, стоявшие в первом ряду, но, к счастью, сам лишь ушибся. А на следующий день он в сопровождении Элены отправился в Бассано Дель Граппа, где впервые должен был спеть дуэтом с Дзуккеро песню, которая считалась главным хитом этого концерта.

Амосу доверили партию, известную широкой публике тем, что ее исполнял прославленный тенор. Как отреагируют почти пятнадцать тысяч зрителей на невыгодную замену в его лице?

Этим вопросом задавался бедный Амос перед тем, как выйти на сцену и сесть за рояль, стоявший на специальной полуподвижной платформе.

Но людям почти всегда нравится что-нибудь новое, поэтому они встретили настоящей овацией первые ноты, которые Амос взял дрожащим от волнения голосом.

Когда песня закончилась, публика буквально сошла с ума. Пятнадцать тысяч голосов соединились в оглушительном крике, заглушая даже звук мощнейших амплификаторов. Днем позже на страницах крупного еженедельника, в рубрике, посвященной шоу-бизнесу, появилась статья, навсегда отпечатавшаяся в памяти семейства Барди. Ее заголовок гласил: «Амос Барди не разочаровал маэстро Паваротти».

До слез взволнованный Амос понял, что наконец-то выиграл свою первую битву.