Глава 1

Среди крестьян, что Петухов у Хромова купил, Любка – ничейная оказалась. В бараке все её шпыняли да гнали отовсюду. В конце концов получилось спать ей в общих сенях, возле коз и овец. Скрутится калачиком, в сено поглубже зароется, или к овце прижмётся, и засыпает чутким, дрожащим сном. Пропитания с общего котла порой и не хватало. Кинет кто по жалости краюху – и на том спасибо. Жила детина никому не нужной, оторвавшейся щепой.

Мать её не купил Петухов – по старости. А ведь как просила баба, умоляла Христом Богом, а он сапогом отшвырнул, точно шавку. Видела это Любка. И так стало мать жалко, что аж до слёз. Сдавила тогда девка глаза руками, ни звука не проронила. После сбежать хотела, к матушке податься, но наслушалась историй, как беглых крестьян наказывают, испугалась.

А тем временем зародилась в юной девичьей душе горькая обида. Зрела холодными ночами терпеливая злость. Решила непременно отомстить барину за его жестокосердие.

А потом совсем неожиданно её как подростка в дворовые девки позвали, чтобы не в поле – как все, а на барском дворе управляться. Тут и возможность появилась отомстить барину-злодюге. И решила она, как позовут в дом, непременно с ножом на него кинется. Непременно, решила.

Ну а когда случай подходящий представился, не сумела Любка как полагается воспользоваться. Сил недостало. Шибанула, конечно, барина по плечу кочергой, но не слишком, видать, ушибла. Оттого и набросился он, как зверь на добычу. Сильно Любку сапогом пришиб. Первые дни, как на свинарник её приволокли, даже встать не могла, так внутри кости болели. Потом ничего, расходилась.

Тогда ещё большую злобу на барина затаила. Жила теперь одной только мыслью быстрее вырасти, стать немного сильнее и проучить мучителя как полагается.

Так на свинарнике и росла девка. А как восемнадцать годков набежало, стали все вокруг на Любку как-то странно смотреть. Пастухи и птичницы с самого начала мало заговаривали, а тут и вовсе почти перестали. Как будто даже стороной обходить пытаются. И невдомёк девке, отчего так?

Только одна работница Фрося, что с кролями возится, раз Любке сказала:

– Ты, девка, со своими формами наплачешься, ох наплачешься.

Что это могло значить, Любка не догадывалась.

Из обширного барского хозяйства хуже всего служить в свинарнике. Даже в знойные дни, когда везде земля сухая, двор свинарника в бурой зловонной жиже. Кто служит здесь, на барских хозяйствах, уж принюхались. Но для новичка – поистине пытка.

Запах свинарника будто в кожу проникает и в волосы. Это хорошо, что Любке нигде бывать не приходилось. В деревню она не ходила, в бараки тоже никогда больше не возвращалась, а к барскому двору, и тем более дому, её на пушечный выстрел никто не подпустит. Но самой Любке запахи эти уже давно не докучали. Поначалу часто кишки выворачивало, теперь уже нет.

Работа нечистая, зато никто над душой стоять не пытается. Благо вонь всех надзирателей вокруг разгоняет. Работники хоть этому рады. Живи себе спокойно, работай на барина, да животину подавай, когда просят. Вот и вся забота. Придет с барского дома слуга, то Митька, а то ещё кого пришлют, пройдёт по хозяйству, соберёт, чего нужно к барскому столу, и уходит. И никаких тебе нареканий. Благодать.

Как-то выходит Люба из свинарника. А за забором стоит Мишка, самого барина охранник. Стройный, кудри светлые, на солнце выгоревшие, глазами голубыми смотрит, краями губ улыбается. Хорош, ничего не скажешь.

– За поросенком барыня прислали. Митька что-то шибко приболел. Лежит, встать не может, – говорит Мишка.

Поймала Люба поросеночка и в котомку Мишке засовывает. А он от запахов морщится, но Любку взглядом пожирает. С того дня стал частенько захаживать. Спросит что-то, или рядом пройдёт, глянет. Бывает, невдалеке остановится и наблюдает.

Поначалу Люба совсем будто не замечала этого. Ходит, ну и пусть себе ходит. Ей то что?

А Фроська, говорит:

– Гляди ка, Мишка ходить повадился. Неровен час и замуж тебя позовёт. Он-то парень хороший. Хоть и глуповат маленько, дак это и не главное. Хорошо уже то, что при барине служит, будешь на подхвате у барыни.

– Ненужно мне замуж. С чего это говоришь?

– А вот посмотришь. Туды-сюды, придёт. Вижу я, ты ему запала. И как тут удержаться? Что он дурачок, что ли? Глуповатый, но не настолько.

Любка отмахивалась. А однажды и вправду пришел Мишка, при параде. Картуз с цветком надел, рубаху чистую, штаны. Поясом нарядным подпоясался.

– Люба! – кричит.

Выходит Люба из свинарника.

– Чего тебе?

– Поди ближе.

Подошла. Встала за забором. Сарафан навозом измазан, на руках грязь застыла. Лицо перепачкано.

– Ну?

– Люба. Давай вместе жить, – потом спохватился. – А хочешь, повенчаемся?

Рассмеялась Люба ему в лицо:

– Совсем сдурел? С чего это я с тобой венчаться должна?

– Больно ты мне сердце зацепила. Хочу жить с тобой.

– Ты, Михаил, уходи лучше по-доброму, не то вилы возьму и наколю куда нужно.

Михаил потоптался.

– Что же, отказываешь, что ли?

– Верно понял. И не приходи больше, не околачивайся. Не то вилы возьму.

Ушел Михаил расстроенный. Думал, с радостью девка за него кинется. За такого-то жениха. Не понял совсем, отчего отказала. И решил надежду пока не терять. Кто знает, может, одумается девка да спустя некоторое время сама прибежит, запросится. А если нет, то он снова попытается. На том и остановился.

 

Глава 2

Зима обычно тянулась в постоянных мучениях. Печурка, что едва согревала комнатушку, где спали работницы, почти не позволяла переставать дрожать. Зато летом можно было спать прямо на сеновале, что тут же, рядом со свинарником. Это спасало от жары и давало возможность хоть иногда почувствовать веяние чистого воздуха. Запах сена, хоть и не перекрывал остальных, но хотя бы смешивался с ними, и во время сна давал возможность забыться и почувствовать себя где-то в другом месте. Или даже на свободе.

Иногда во сне Люба видела маму. Где она теперь? Жива ли? Одинокая слеза катилась по щеке, и Люба начинала беспокойно ворочаться. Часто снился тот день, когда мать кричала и просила, просила.

Эти сны – нежеланные. Они тревожили душу и заставляли снова думать о злости и ненависти к хозяину. Столько лет Люба старалась, чтобы они не исчезли. Эти воспоминания. Она хотела поддерживать в себе эту злость, но иногда со страхом замечала, что уже не может ненавидеть так, как прежде. И опять вспоминала крики матери.

Дни шли за днями и мало чем отличались. Зимой одно, летом другое. Но всё равно – одно и то же.

Летняя ночь тихо опустилась на соломенные крыши и приглушила знойный день. Тёмная синева окутала небо. Кое-где редко видны точки звёзд. Тонкий месяц склонился над крышей в ореоле мягкого света. Тихо поют в траве цикады. Где-то рядом копошится ёж или мышь. Люба закрыла глаза, и чистый ночной воздух разлился по телу. Хорошо.

Посторонний шорох заставил вздрогнуть и присмотреться. Работники в эту пору уже спали усталым сном. По ночам здесь никто обычно не ходит. Если только зверь какой подкрадётся, степная лисица или ещё кто. Да ведь хищному зверю возле птичников интересней крутиться.

Шорох повторился, Люба привстала и осмотрелась. Темно. Но вот светлое пятно. Это рубаха. Кто-то приблизился. Светлые волосы. Мишка.

– Чего тебе? – недовольно протянула Люба.

Он присел к ней. Дышит часто. Запах сивухи из его приоткрытого рта. Пьян, видно.

– К тебе пришел.

– Зачем это?

– Хочу, чтобы ты моей бабой стала.

– Не бывать этому. Я не хочу. Уходи.

Он помолчал немного, а потом повернулся, глянул грозно и говорит:

– Ну так я хочу!

И повалил Любу на сено. Руки по телу бегают, край сарафана ищут. Любка выдирается, да силён Михаил, так просто не выбьешься. В лицо её, в губы целует, на груди рванул рубаху. Любка не кричит, тихо сопротивляется. Сильно бьётся в руках его, чувствует, сил уже нет, потянулась в последнем порыве, схватила палку, что рядом лежала, от зверья на всякий случай. Изловчилась, да саданула Мишку этой палкой по голове со всей силы. Он тихо застонал и обмяк. Выбралась Люба из-под него, на ноги встала. Смотрит, он лежит, не шевелится. «Ну, – думает девка, – убила мужика».

Чуток прошло времени, пошевелился Мишка. За голову схватился, стонет. Люба к нему. Он поднялся медленно, она встать помогла. Голову ему пощупала – шишка начала появляться.

– Сам виноват, – говорит Люба. – Я что сказала, не лезь ко мне. А ты зачем?

Отмахнулся Мишка и пошел шатаясь. Через мгновение скрылся в темноте

 

Глава 3

С утра Ивану Ильичу нездоровилось. Вечерняя попойка помнится смутно. Только как сапогом в Катерину кинул, и что-то бормочущую с укоризной смотрящую мать.

Голова, словно колокол, по которому бьют и бьют. Дурно, тошно. Прибежала Настя с компрессами, принесла настойку да рассолу на опохмел. Дёрнул стопку. Никак полегчало. От второй и вовсе хорошо стало. Вышел на двор. Прямо у крыльца нужду справил и в людскую поплёлся.

– Мишка! – кричит Иван Ильич. – Мишка!

Вышел Сергуня, второй охранник. Помятый несколько и недовольный, видно.

– Нет его. Спит после вчерашнего.

– А ты чего же? Никак, меня охраняешь? – усмехнулся барин, глядя на помятое лицо Сергуни.

– Так и есть, охраняю. Мишке хуже, пусть отоспится первый.

– От же балбесы. А ежели бандиты на меня нападут, что тогда? Кто меня защищать станет? Бабы, что ли?

– Не серчайте, барин. Вы же сами вчера состязаться приказывали, кто больше выпьет и не упадёт.

– Ну и приказывал, и что? Кто не упал?

– Мишка, – вздохнул Сергуня.

Засмеялся Иван Ильич:

– Значит, Мишка сильнее, чем ты, остолоп.

Сергуня обиженно скривил лицо.

– Как скажете, барин.

Развернулся Иван Ильич и в дом пошел. Потребовал накрыть ему, а то аппетит волчий проснулся после выпитых чарок.

Немного погодя сидит в столовой, холодную телятину поедает. Вошла Катерина, плотная, лицо недовольное.

– Ты, Иван Ильич, вчера сильно детей напугал своими игрищами, а Дусенька даже плакала. Думала, что папаня её помирает, так вы корчились. Не дело это, Иван Ильич. Если уж с мужиками выпиваете, то хоть не на подворье. В деревню идите и там, что хотите, делайте, хоть на голове стойте, и то можно.

– Катюша, ты же пойми, мой друг, если уж компания собралась неожиданно, то перемещаться далеко от бутылей несподручно, и от закуски тоже. Не стану ведь я по деревне с бутылем ходить. Или желаешь, чтобы слуга за нами закуску таскал?

– Отчего же нет? И пусть таскает, на то он и слуга, чтобы за барином вещи таскать.

– Мой свет, не серчай. А хочешь, поезжай родителей навестить. Набери у отца в лавке ткани и украшения, какие пожелаешь, а я вот скоро поеду, всё до копейки ему завезу. Только пусть скинет, по-родственному.

Катерина обрадовалась этому предложению и тут же заворковала:

– Ну хорошо, съезжу, раз ты просишь. Возьму Дусю и Васеньку, а то когда всех беру, у матушки от них голова раскалываться начинает. Говорит, ты хоть по двое привози, не всех четверых сразу.

– Так и сделай, мой друг, – Иван Ильич отхлебнул холодного кваса и от удовольствия улыбнулся.

В дверях показался Михаил, и Катерина быстро удалилась. Пока Иван не передумал, побежала собираться в дорогу.

– Проходи, – мотнул головой барин. – Ну? Как здоровье?

Вид у Мишки был, прямо скажем, не ахти. Голова на сторону перекошена, лицо одутловатое. Что-то не припомнит Иван Ильич, чтобы Мишка после пьянки так выглядел.

– Эко тебя перекосило, неужто от сивухи, – засмеялся Иван Ильич. Он налил чарку и протянул Михаилу. – На-ка, выпей.

Тот молча подошел, принял налитое и залпом выпил. По щекам потекли капли. Он отерся рукавом и в глазах его сразу загорелся озорной огонёк.

– Как? Получше уже?

– Получше, барин. Благодарствую.

– Что-то, Михаил, в последнее время замечать я стал грусть-печаль твою. Откройся, может, помогу твоему горю.

Мишка переминался с ноги на ногу. Видно было, неловко ему перед барином открываться, но другого выхода не было, и он заговорил:

– Да люба мне, барин, одна девка из крепостных твоих. Ой как люба.

– Так за чем дело, бери в жены. Разрешаю.

– Только ведь я ей не люб.

– И что с того? Если прикажу, сразу люб станешь.

– Не знаю, барин.

– А чего тут знать? Я сказал, бери в жены – позволяю.

Мишка как-то невесело это разрешение барина воспринял. Иван Ильич, переспросил:

– Так ты хочешь жениться, или нет?

– Тут такое дело – норовистая она. Вчера по голове меня огрела. Как же я могу на ней жениться. Она и убить меня может, ежели сильно налегать стану. Я уже и так и эдак. Да она всё ни в какую.

– Ну хорошо, завтра пошлю слугу, чтобы ей официально объявили, что она вскорости станет твоей женой. А будет фордыбачить, я её на каторгу в Сибирь сошлю. Так ей слуга и скажет. Сам понимаешь, ей лучше за тебя замуж, а не в Сибирь.

Эти уже слова Мишку очень порадовали. Он засуетился и сразу повеселел.

– Вот спасибочки, Иван Ильич. Я вам по гроб жизни благодарен за такое. Вот спасибочки.

– Ну-ну, ничего, ничего. Ты мне давно верой и правдой служишь, могу и я для тебя что-то хорошее сделать. Ты же скажи хоть, к какой девке слугу посылать?

– Да к Любке, что на свинарнике за свиньями ходит.

– К Любке, так к Любке. Иди, Миша, отдыхай пока.

Михаил ещё долго кланялся, а когда вышел, усмехнулся Иван Ильич и снова за квасом потянулся.

 

Глава 4

– Барин, дозвольте на кузню по дороге завернуть. Обод маленько погнулся, нужно бы сделать. Не то потом вкругаля только за этим ехать, зря лошадей гонять, – обернулся Гришка кучер к Ивану Ильичу.

– Делай, – задумчиво кивнул тот.

Солнце уже к горизонту клонилось, когда к кузне подъехали. День заканчивался, Ивану Ильичу страсть как домой хотелось. После недолгой поездки возвращался. С коляски не стал выходить. Обод быстро поправили, и Григорий уж на козлы запрыгнул. Повернули к дороге. Медленно пошли лошади.

Вечерняя прохлада окутывала и погружала Ивана Ильича в упоительное состояние задумчивой полудрёмы. Догорающее солнце уже дрожало меж высоких трав луга, и последними лучами озаряло его будто волшебными дорожками. Любоваться этим, чуть приоткрыв глаза, – одно удовольствие.

Но внезапно внимание привлекла одинокая фигура посреди луга. Там, среди трав, что почти до пояса достигали, Иван увидал силуэт девушки. Распущенные волосы лёгким ветерком развивались и падали. Казалось, это луговая фея решила пройти и глянуть на свои владения. Иван Ильич потянулся, чтобы получше рассмотреть её лицо, но поворот дороги резко прервал созерцание девы. Иван заёрзал и попытался выглянуть в заднее оконце, но там уже ничего не было видно. Девушка исчезла, будто и не было её никогда. Будто всё это только в воображении.

Люба управлялась с сеном, когда невысокий мужичок – Митька из барского дома, подошел к изгороди и позвал:

– Любка, иди сейчас сюды.

– Чего? – возмущённо протянула Люба и осталась на том же месте. – Тебе надо, ты и иди.

– Любка, не перечь, я от барина приказание принёс.

Люба положила виллы и, приглаживая волосы, подошла к мужичку. Ещё такого не было, чтобы от барина к ней с приказаниями приходили. Ну, раз так, придётся выслушать.

– Какое ещё приказание? – недовольно спросила Люба.

– А вот какое, – Митька почувствовал важность своей миссии, торжественно и громко объявил: – Барин Иван Ильич Петухов приказывает тебе, Любка… – несколько человек с разных концов хозяйства, услыхав такое, подошли поближе. Пара пастухов, Фрося-кролятница и птичницы Ольга и Евдокия.

– Чего там? Не тяни, – крикнул один из пастухов, когда Митька стал оглядывать прибывших и ещё больше напустил на себя важности.

– Так на чём это я, значится, остановился, – забормотал он.

– Приказывает, – напомнила Фрося и засмеялась. – Тоже мне посланник, даже не знает, зачем его послали.

Все зареготали и Люба тоже засмеялась.

– Так вот, приказывает, значится, тебе, Любка, венчаться незамедлительно с Мишкой, то есть с Михаилом Плетнёвым.

Некоторые присвистнули.

– Ну и ну, – вскричала Фрося. – С чего это она должна за этого олуха идти? У него же в голове пусто, как в чурбачке. Только и того что силёнки бог дал, а ума-то пожалел.

Все опять зареготали.

– Э, нет, красавица, тут барин наш с умом подошел к делу. Слушай, Любка, дальше, что барин велит. Ежели за Мишку не схочешь идтить, то тебя, Любка, на каторгу в Сибирь сошлют.

Тут все и примолкли сразу. Потом Фрося, как самая бойкая, снова вмешалась:

– Это за что же? За то, что за дурака замуж не хочет выходить? Эко хитро придумали.

Люба стояла рядом с забором и не могла никак сообразить, что всё это означает. Она глядела на других и не знала, у кого уточнить. А все только пожимали плечами и смотрели, кто сочувственно, кто равнодушно.

– Ничего, Люба, выйдешь за Мишку – тоже хорошо, со свинарника хоть заберут. Не зря ведь сам барин приказывает тебе за него идти, – сказал пастух Семён, угрюмый, обычно немногословный мужик.

Постояли ещё немного, посудачили да разошлись. И осталась Люба снова одна. Только теперь с другими мыслями. Поняла она из того что случилось – замуж за Мишку, как ни крутись, а идти нужно.

 

Глава 5

Третьего дня новых двух работниц на свинарник пригнали. Тетку Проню, шуструю, с дочкой Аринкой лет десяти. Пару дней Люба рассказывала им, как за свиньями ходить, в чём работа заключается. А шестого дня пришел Михаил, подхватил узелок Любкин и пошли они прочь от хозяйства. Неделю Люба с девками дворовыми в людской ночевала. Потом пришел Мишка, в церковь повел.

В честь такого события сама барыня передала Любке в подарок рубаху праздничную и сарафан красный, цветной тесьмой отороченный. Так что пришла в церковь Люба при полном параде. Недолго священник обряд читал, видно, сократил сильно и не старался. Постояли у алтаря, покрестились и пошли восвояси. Всё. Муж и жена.

Такому обстоятельству Мишка очень даже был рад. По дороге что-то весело напевал. А потом повёл молодуху в комнаты, что отвели ему в отдельном строении. Вроде как – дом свой. Зашла Люба, огляделась. Низкий потолок Михаилу до макушки достаёт, беленые стены, лавка со столом, печурка в углу. Неприхотливая кухонная утварь. В другой комнате деревянная кровать с засаленным тюфяком, маленькое оконце в стене. Непривычно, пусто, но уютно.

– Теперича это наш дом, – Мишка несмело вошел во вторую комнату и обернулся к Любе.

В глазах его читалась напуская весёлость, но и затаённый страх. Неуверенность в том, что Люба захочет тут с ним жить. Но она спокойно осматривалась и не выглядела грозной. Это подстегнуло, и он уже более смело сказал:

– Будет у нас с тобой, Любка, всё хорошо, ежели ты этого захочешь.

В маленькое оконце лёгкий предвечерний свет. Пурпурным отблеском окрашен кусочек неба. Вот-вот и погаснет вовсе.

Люба обернулась, порылась в узле, вынула кусок старой рогожи и постелила на тюфяк. Михаил заворожено следил за её уверенными движениями. Он, будучи не в силах проронить ни единого слова, чувствовал, именно сейчас случится то, о чем он мечтает денно и нощно. Вот-вот он откроет секрет неземного счастья.

Люба повернулась к нему. Расплела косу, потянула за шнурок, что держал на плечах её рубаху, и та медленно поползла вниз, обнажая бронзовое тело. Люба сделала шаг и обхватила руками шею мужа. А он боялся двинуться и стоял, затаив дыхание, словно очумелый, с широко раскрытыми глазами.

Мгновение, два, и вот уже он подхватил желанное тело и плюхнулся на тюфяк. Дальше Михаил не знал себя. Он навалился на Любку и, счастливо вздыхая, получал то, чего так давно желал. А она обвивала его руками и словно вода, то растекалась половодьем, то вздымалась как волна.

Странно было Михаилу понимать, ведь это именно та девка, что так не хотела за него замуж. Сейчас он чувствовал её полной грудью, всем телом. Он чувствовал, она – его, целиком. Зачем тогда, она так долго этому сопротивлялась? Отчего не показывала своей охоты? Хитрая баба, думал Мишка в счастливые минуты отдыха. Хитрая. Охотку нагоняла.

Когда уставшие они затихли, в комнате царила беспросветная тьма. Вскоре из черной мглы показался бледный свет месяца, что прятался за холмами, а теперь выглянул, будто для того лишь, чтобы хоть немного осветить комнату.

Мишка встал, вышел в другую комнату. Там зачерпнул воды из кадки и жадно выпил. Потом снова зачерпнул и понёс Любе. Он протянул ей ковш, и она выпила всё, что в нём было.

– Ещё? – спросил Миша.

– Не нужно, – она снова упала на тюфяк и закрыла глаза.

Любу устроили служить на черной кухне, где дворовых кормят. Работа эта так тяжела, как на свинарнике, но тоже не лёгкая. Пока обвыклась девка да научилась что-то делать, немало времени прошло. Благо хоть Груня – кухарка, сердобольной оказалась, не злилась по пустякам, когда Люба ошибалась.

– Не боись, девка – говорила. – Это ведь не к барскому столу, а чернь дворовая всё слопает.

Старалась Люба, как могла. И вскорости стала работа спориться как нужно.

А по ночам, даже если уставала сильно, с Мишкой всё равно на тюфяке ублажалась. Видно, это дело по душе пришлось, никак молодые ночами остановиться не могли. Бывало только, когда Мишка с хозяином уедет куда, вот в эти дни от ночных забав и отдыхали. А так, чуть не каждый день на тюфяке соломенном что-то происходит. Вскорости и рогожка Любкина вся до дыр изорвалась, и тюфяк снова набивать понадобилось. Раскрошился.

Так и жили Любка с Мишкой семейной жизнью. И вроде лад в их семье и взаимное понимание. И ругани не то чтобы не было, а и вовсе не случалось. Пообвыкли, притёрлись. Что ещё нужно?

 

Глава 6

Расцвела Люба за год своего супружества несказанно. И так хороша была, но при Мишке да при кухне совсем стала красавицей. Щёки румянцем налились, глаза под чёрными ресницами искрятся, губы розовым цветком благоухают. В теле, всё здоровьем пышет. Очень хороша.

А муженёк-то от владения такой красотой не ходит – летает. Ничто его захмурить не может, ни ругательства барина, ни насмешки дворовых, что с тех пор как женился Мишка, только над ним и потешались. Над любовью его рабской. На дворе не сидит, с мужиками не гуляет, всё в хибару рвётся, к молодухе. И то правда. Мишка отныне без Любки и дня не может прожить. Как только она вечером в людской уберётся, он уж тут как тут. Встречает. Домой вместе идут. А там одна забота – соломенный тюфяк, да тело нагое, неприкрытое. И ничего для Михаила во всём мире важнее нет, чем это тело. Любкино тело молодое.

– Сходи-ка, Люба, отнеси на барскую кухню корзину, вон ту, – Груня в жару, у печи с хлебом управлялась.

Подхватила Люба корзину с яйцами, что с хозяйства доставили, да пошла. От людских построек до главного двора всего-то чуть пройти.

Идёт Люба, задумалась. Как, думает, жизнь переменилась. Раньше ведь не мечтала из свинарника выбраться, а теперь вот в чистой рубахе да расписном сарафане ходит. Волосы прибраны опрятно, почти уже запах навоза забылся. С одной стороны привыкла за многие годы к работе тяжелой, а с другой, мечталось порой о лучшем. Не всю жизнь ведь в свинарках ходить.

Думает Люба, рассуждает. Не углядела впереди камень-голыш, что на дороге лежал. Зацепилась лаптем и прямо на траве, посреди барского двора, растянулась. А корзина с яйцами от встряски сильной подлетела и тут же рядом упала. Яйца как есть вывалились, половина разбилась. А может, и все, сразу не разглядишь.

– Ах ты, корова! Ну, корова! Чего зенки разула, идёшь не видишь?! – на дворе шум послышался. Голос Катерины грозный, зычный. – Тебе что, повылазило? Да кто такую курицу во двор позвал? Ах ты, все яйца поразбивала, собака. Вот тебе.

Крики всё громче. Иван Ильич встал из-за стола и пошел на крыльцо глянуть, что там.

Жена таскала за волосы чернавку и приговаривала:

– Вот тебе, чтобы неповадно было хозяйское добро портить. Вот так, вот так. Она брала с земли яйца и обтирала их о лицо и одежду девки. Та отстранялась, но от Катерины так просто не уйдёшь. Цепко держит.

– Ну что, будешь ещё добро портить? Будешь?

На дворе уже собралось народу, и это подначивало Катерину всё больше и больше. Она ходила вокруг виновницы и сыпала в её сторону ругательства:

– Посмотрите какая выискалась. Сначала яйца портить будешь, а потом и чего другое задумаешь. Впредь тебе наука.

Постоял Иван Ильич на крыльце, усмехнулся жениным ругательствам, да снова в дом зашел. Не слишком ему всё это было интересно. Тем более, сейчас он составлял план следующей своей поездки. Не хотелось отвлекаться. Походил по комнате, попытался снова сосредоточиться. Но крики со двора, громкие и пронзительные, не располагали к серьёзным мыслям. В открытое окно летело всё, что кричала Катерина.

Иван Ильич потянулся было закрыть окно, и тут взгляд его остановился. Всклокоченные волосы девицы, разбросанные по плечам, красивое лицо, измазанное в яичной жиже, совсем не казалось испуганным. Взгляд смелый и даже дерзкий. Казалось, будто до ругательств хозяйки девице всё равно. Странное это поведение удивило Ивана Ильича и он, закрыв окно, какое-то время ещё понаблюдал за крестьянкой. А она, то стояла ровно, то старалась укрыться от толчков барыни.

Про план поездки Иван Ильич позабыл, он видел, как ушла жена и разошлись крестьяне. Некоторое время стояла девушка посреди двора и с какой-то отчаянной гордостью смотрела во все стороны. Подошел Михаил, взял её за руку и повёл туда, где стояла бочка с дождевой водой. Он умывал девице лицо и заглядывал ей в глаза, точно собачонка. Говорил что-то часто и улыбался невпопад.

Смотрел на это Иван Ильич и вдруг пришла к нему новая мысль. Отчего он не видал этой девицы никогда раньше? Да – оттого, вспомнил он, что Мишка её со свинарника привёл и в жены себе взял. Вот отчего лицо крестьянки незнакомо.

И в последний раз посмотрел в окно Иван Ильич, когда Мишка с девицей этой со двора пошли. Глянул – и что-то необычное почувствовал. Какой-то странный укол в сердце. Отчего это вдруг? Нужно бы разобраться.

В кухне, где Люба служила, от печей всегда жаром пышет. Разгоряченные летним зноем и огнём кухарки, чуть не в исподних рубашках на людскую готовят. А если рубаху простую оденешь, вся потом изойдёшь. Иной раз и юбку Люба подденет, чтобы не болталась да ходьбе не мешала.

Так и застал её барин Иван Ильич.

С того дня, как она на дворе упала, мысли его часто к тому случаю возвращались. Тревожили и не давали покоя. Эти Мишкины перед ней заигрывания, и какая-то даже его принизливость никак из головы не выходила. И решил Иван Ильич посмотреть на девку ещё раз, поближе. Долго не стал тянуть, в другой день и подался на кухню к чернавкам.

И вот стоит Иван Ильич на пороге жаркой кухни, а перед ним девка в исподней рубахе с голыми руками. Волосы к шее прилипли и на грудь падают, что вся на просвет видна. Ноги голые до самых бедер. Вся как есть девка жаром пышет.

Ох и пропотел тогда Иван Ильич. Из кухни вышел на двор, идёт, ворот расстегивает. Дышать что-то трудно стало. А как пришел в дом, так и началось у него буйство фантазии. Смотрит по сторонам и ничего толком не видит. Говорит, а с кем и о чём, не помнит. Вот тебе и на.