Глава 1

Многое изменилось. За те годы, что Екатерина детей рожала, сильно охладел Иван Ильич к её ласкам, да и к красоте её уже не так тянулся. Тем более после всяческих изменений, которые красота эта претерпела.

Так и жена не слишком мужа ублажать стремилась. Вполне устраивало, что служанка эту обязанность супружескую вовремя исполняет. Иногда, конечно, изредка совсем просыпалась в Катерине подстёгнутая природой охотка, но заглядывать к мужу в спальню не решалась, оттого как снова боялась отяжелеть. Ещё одно дитё не хотелось заводить. С этими справляться не успевала. От того и тушила Катерина свой пыл как-то иначе, но не у мужа в постели.

К служанке ревновала, конечно, но, глядя на мужа, понимала, что ему она только для ноченьки годилась. По дню больно грубо он с Настей обращался. Да и не та уже Настя раскрасавица, что была в пору, как Катерина только в доме объявилась. И тогда он к жене лишь охотку имел. Так что вместе со служанкой старились, и теперь у каждой свои обязанности. Одна за детьми да домом – барыней называется, другая – в прислужницах да по ночным утехам, у хозяина под рукой.

Но однажды или не то сделала служанка, или сказала не так, только саданул Иван Ильич бабёнку сапогом, да ещё и плетью хлестанул. Кричал тогда больше в доме не показываться. Плакала Настя навзрыд, весь двор слыхал. Падала в ноги к барину, чтобы не прогонял со двора, да только всё напрасно. Иван Ильич непреклонен был. Приказал мужикам больше её не впускать, а послать в бараки к полевым крестьянам.

А как обмолвилась Катерина про служанку, хотела узнать, отчего так сталось, сказал:

– Старая уже Настёна. С обязанностями не справляется возложенными. А мне зачем нерасторопная служанка в доме?

– И то верно говоришь, – согласилась Катерина. – Пришлю тебе паренька Ваську в услужение. Он-то парень шустрый.

Усмехнулся Иван Ильич:

– Ты сдурела, что ли? А в кровать мне тоже паренька пришлёшь?

От таких слов глаза у Катерины выпучились на мужа, и, возможно, впервые в жизни она на мать стала похожа. Хотела что-то сказать, да он опередил сердито:

– Девку мне! Да не абы какую! Поняла? – он вплотную приблизил своё лицо, в выражении которого не намечалось ничего хорошего. – Паренька! Ишь чего надумала.

И он вышел из комнаты.

А Катерина крепко задумалась. А что она могла? Если её тело уже не годится, если та, что ублажала, тоже со двора пошла, придётся, коли муж требует, привести в дом новую девку. Как ни крути, всё одно будет, как он говорит. Не то ей же, Катерине, хлопот полон рот. Лучше уж сделать, как он хочет. Сколько потребуется, столько и будут ему девок водить. Он – хозяин.

Пригляделась Катерина к дворовым, привела девку пригожую. Палашку, из прачечной. Упругая, статная и на лицо смазливая. Крутится Палашка по дому, барину во всем угождает, да только через неделю отчего-то и она на прежнее место вернулась.

Привели другую – Аграфену. Та хоть и не смазлива, но сочна и аппетитна, вот только волосы рыжие, а вообще ничего, годится. Так с неё Иван Ильич с неделю смеялся. Как войдёт девка в комнату, так и начинает барин смеяться. А потом как погнал её, что она визжала точно поросёнок от его щекотки. Нахохотался тогда вволю.

– Не знаю, Иван Ильич, чем ещё могу вам угодить. Вы точно сбесились, не пойму. Что ни пришлю вам девку в служанки, всё не нравится. Где же я могу столько девок вам незамужних понабирать, вас хоть как-то уважить. На вас, Иван Ильич, не напасешься, – возмущалась Катерина через месяц неудач.

– Так если замужние есть, отчего их не попробовать? – подмигнул Иван жене.

– Вы, верно, шутите?

– Ничуточки.

– А что же их мужья скажут, как женка у барина прислуживать пойдёт? – нахмурилась Катерина.

– А я у крепостных спрашивать разрешения не должен. Или вы забыли – эти люди моя собственность.

– Об этом я как раз помню. Но ежели бы вам просто в услужение, так ведь вам и для других надобностей.

– Одно другому не мешает.

– Ну ежели так, подберу служанку из замужних, – недовольно дернула плечами Катерина.

– Сделайте милость, – а ему всё весело.

Матушка барыня тоже не слишком была довольна поведением и запросами сына. Ведь есть некоторые стороны, какие не стоит и затрагивать. Она как мать сына понимала, но как женщина считала его запросы дурными капризами. Поделать ничего не могла, так же, как и Катерина. Уж больно сынок разгорячался, как тема затрагивалась. Ссориться не хотелось. У сына характер, чем дальше – тем круче. Так что посоветовала Катерине слушаться мужа и не перечить ему ни в чём. Бабье дело маленькое – служить сыну да мужу и в тряпочку помалкивать. Он и сам, ежели что, разберётся.

 

Глава 2

В кухне Груня тесто месит. Щёки её раскраснелись. Любка у корыта, посуду перемывает. Дело у них спорится, всё ладно да складно. Гришка кучер у стола сидит, похлёбку холодную подъедает, хлебом остатки из чашки вымакивает.

– Ох и хороша, Груня, у тебя похлёбка. Жаль, тебя в женки не взял, когда свободная была.

Груня смеётся:

– Так ты сейчас бери.

– Как же, про муженька своего, что ль, забыла?

– А! Какой такой муж? Лучше два!

Гришка оскалился:

– А что, я могу. Только боюсь, Степан мне потом все косточки пересчитает.

– Так чего вякаешь, тогда. Я ж ведь и поверить могу, и согласиться, – заулыбалась Груня и к Любке обернулась. Но потом уже серьёзно спросила: – Ты вот, Гришка, мне скажи, ты с барином по разным сторонам ездишь, что там вообще происходит, как живут в других городах, деревнях?

– Да как живут, так же, как и мы с тобой. Всё то же.

– И что, конца края такому житью нет?

– А кто его знает, Груня. А тебе никак плохо живётся? При кухне-то?

– Да я вообще.

– А, вообще? – Гришка огляделся и понизил голос. – Сказывают, будто в соседней губернии народ восстает, крестьяне уже несколько баринов-помещиков порешили, и семьи их, и детишек, и дома попалили. Вот, что люди сказывают.

Гришка снова осмотрелся и значительно мотнул головой. Груня и тесто месить перестала:

– Это отчего же?

– Как отчего? От барских, стало быть, требований. Отчего же ещё народу в недовольство входить, коли барин лютый, да с крестьян три шкуры сымает. Вот тогда и недовольство выходит, – он уже почти на шепот перешел.

Доел Гришка похлебку, вытер усы и говорит:

– Только чтобы тихо, я вам ничего не говорил.

– Чего уж там. Молчим как рыбы, – Груня кивнула Гришке.

Тот вышел, а Груня Любке и говорит:

– Вот оно как. А наш барин всё не уймётся, всё ему служанки не те. За цельный месяц пять девок с порога прогнал.

Люба повернулась и поставила на полку стопку глиняных мисок.

– Чего ж ему надобно? – спрашивает.

– А пёс его знает, – ругнулась Груня. – Всё ему не то. Настьку-то прогнал – по старости. Уже, видать, не так хороша для него. А ей сколько? Так сколько и мне – около третьего десятка годков. Она ж ведь ещё старого барина ублажала. А тут, вишь, уже и непотребная стала. Хорошо, если какой вдовый мужик в деревне приберёт её. А так, жить ей теперь в бараке до конца жизни и на поле управляться. Знать, сильно прогневался на неё барин, раз при дворе не оставил.

– Ну, с Настей-то понятно, а другие чем не угодили, ведь молодух вроде присылали?

– Да кто его разберёт, чего ему надобно. Знать, не то что-то, у него свои, видать, вкусы, особые.

– Да, – протянула Люба, – не поймёшь, чего они бесятся.

У двери шарканье послышалось. Кухарки притихли, переглянулись. Отворилась дверь, вошел Митька из барского дома.

– Здоровы будьте, бабоньки.

– И ты будь здоров, – Груня презрительно глянула на мужичка. Не любила она его за хитрость в глазках затаённую.

Вошел Митька и стоит.

– Ну, говори, чего пришел. Неужто полюбоваться нами.

– И полюбоваться тоже, – заулыбался Митька. – А вообще, по поручению барыни Ольги Филимоновны. Хожу я для барина Ивана Ильича служанку подыскиваю.

Груня посмотрела на Любку и грозно на Митьку:

– У нас тут нет для него служанки. Укатывай подобру, Митька. Нечего на честных женщин зенки пялить, а то ведь и мужу могу пожаловаться.

– А я на тебя, Грунька, пялиться и не собирался. А вот Любка вполне подходит, чтобы на неё пялиться. Так ты, Любка, что называется, сбирай пожитки, барыня приказали самолично тебя привести к барину в услужение.

Люба в испуге за Груню схватилась:

– Груняша, миленькая, не отдавай, Христом богом прошу. Погибну я там, забьют меня до смерти. Не отдавай, миленькая.

– Постой-ка, – Груня отодвинула Любку и к Митьке подошла. – А ежели сказать, что не нашел Любку, чего возьмёшь?

Митька призадумался, почесал затылок, а потом с сожалением, ведь упустил возможность что-то получить, сказал:

– Должен Любку привести, барыня лично приказали.

Когда Люба уходила, Груня быстро крестила её и говорила:

– Иди, авось и пронесёт, – а в глазах жалость и тоска.

 

Глава 3

Эта игра в кота и мышей несколько затянулась, но Иван Ильич точно знал – нужная мышь всё равно попадет в ловушку. Ждал он терпеливо, оттого что надеялся, рано или поздно, ему непременно подадут нужную молодуху. Так зачем торопить события, если можно насладиться процессом.

Он играл. Подсказывал жене и матери, намекал, но прямо не указывал. Иван хорошо знал, кто ему нужен. Но хотел, чтобы окружающие не догадывались о его тайных желаниях. И потом, всё это действо со служанками ему нравилось. Прекрасная возможность развлечься, скрасить бесконечное пустое времяпровождение. Ведь до того от скуки он уже не знал, как себя занять. Вернее, знал, но хотел, чтобы поставленные цели были достигнуты не так быстро. Иначе какой в этой игре интерес.

Пока Иван Ильич устраивал все эти спектакли со служанками, надеясь на логическое их завершение, от тестя пришло письмо, что большой груз из Индии и Китая вот-вот подойдёт на губернскую ярмарку.

В таком деле нужно было поспешать. Много шустрых купчишек на Азиатские товары слетается. Кто первый появится, тому и сливки снимать. Тому – выбор огромный, почёт и уважение. Если какой купец всё лучшее забирает, то потом уже лишь в остатках ковыряться. Они, конечно, тоже в цене, товар из Азии завсегда реализуется, но если лучшее возьмёшь, то и барыш несусветный поимеешь.

Собрался Иван Ильич в одночасье. Гришка едва запрячь успел, как барин уже прощался с женой и детьми. Выдвинулись тут же.

Ненадолго обе хозяйки вздохнули с облегчением. То, что происходило в доме последний месяц, откровенно выводило уже из терпения и забирало все силы. Постоянно недовольный прислугой Иван истрепал нервы обеим, и теперь они могли немного передохнуть. Отдых этот – короткий. Скоро вернётся хозяин, и тогда всё сначала. Обе барыни понимали, отчего он бесится, но никак не могли устроить так, чтобы это его состояние хоть как-то успокоить. И немудрено, перебрать всех девок в деревне это вам не шутки.

Острая необходимость присматриваться к замужним бабам, тут тоже натолкнулась на проблему. Почти у всех замужних в деревне – целый выводок детей. А те, что барачные, и подавно не отвечали требованиям хозяина, все сплошь непривлекательные и с детьми малыми. Из дворовых замужних тоже не было достойных кандидатур.

Но тут совершенно неожиданно Ольга Филимоновна вспомнила случай с яйцами и сказала об этом Катерине.

– Припоминаешь, та, что яйца во дворе разбила, она вроде ничего себе бабёнка. Мишкина женка.

– А, эта. Вот сейчас только и я об ней вспомнила. И то верно. Она и на лицо не уродка. И телеса что надо.

– Так пусть приведут её, посмотрим. Что за дело? Может, и сгодится. Уже обыскались – сил нет. А эту бабёнку, ещё не видали в прислужницах.

На том и сговорились, послали Митьку за Любой.

Когда она в комнату вошла, барыни уставились на неё. Долго осматривали. Обе понимали, хороша деваха несказанно. Но было в ней что-то диковатое. Она не стоит, потупив взор, а на рассматривания барынь отвечает гордым взглядом. Где-то даже свысока.

– Не нравится мне этот норов, – грустно вздохнула Катерина.

– Да, тут обтёсывать и обтёсывать, – подтвердила Ольга Филимоновна.

– Может, ну её, другую поищем? А то, не дай Бог, с Иваном Ильичом хлопот не оберешься. А ну как девка начнёт коники выбрыкивать?

– Начнёт выбрыкивать – прогонит Иван, и дело с концом. А попробовать нужно, чего отказываться. Может, и подойдёт, кто знает. Ивана Ильича нашего не поймёшь, чего ему надобно.

Они разговаривали так, будто не было в комнате никого кроме них. И совсем не обращали внимания ни на Любку, ни на Митьку, что возле стенки притулился. И только когда он вежливо кашлянул и проговорил из-за Любиной спины: «Дозвольте сказать, хозяйка», – его заметили.

– Говори, только по делу. Не видишь, некогда нам, – Ольга Филимоновна недовольно глянула на Митьку.

– По делу, матушка, конечно, по делу. Я вот чего хотел предложить, по мужскому, так сказать взгляду. Надо бы Любку уму разуму поучить, пока барина нет. Всё, что нужно, в голову ей втемяшить. Да ещё я бы непременно сарафан с неё снял, а юбку да блузу одел. Как-то посурьёзней будет. Такая вот моя мнения.

Барыни переглянулись.

– Дело говоришь, Митька, продолжай, – кивнула мать.

Тот сразу осмелел и раззадорился, из-за Любиной спины полностью показался.

– Значится так, волосы ейные прибрать, по-новому, не по-крестьянски. Ну и чего да как в поведении – научить. А ну девка дворовая, при доме никогда не служила, оно и ясно, поперву не всё гладко будет. Что барин уехали, как раз на руку. Время драгоценное нам открылось.

– Верно, – Катерина тоже довольна была. – Мы за это время из неё то, что нужно, сделаем. Иван Ильич вернётся, придраться не к чему будет.

Все дружно обрадовались и решили Любку приукрасить и перевоспитать. Чтобы вид её и хорошие манеры барину по душе пришлись.

 

Глава 4

Стылое утро уже не окутывало прохладой приятной, а заставляло подрагивать и кутаться. В воздухе чувствовалось приближение осенних холодов. Лето доживало последние деньки.

В сентябре, пожелтевшие безвозвратно, но не опавшие ещё листья клёна буйно шумели под порывами ветра, предсказывая свой скорый полёт в неизвестность. Дорожки, что положили на барском дворе, теперь блестели после дождя глянцевым камнем, и чистотой своей зазывали по ним пройтись.

Всё менялось под неизбежным влиянием природы, менялась и Люба. Лето она провела в барском доме. Все, кто должен и не должен, прилагали усилия в воспитании новой служанки для барина. Ольга Филимоновна строго, но по-домашнему, поучала этикету. Перечисляла бесконечно, что не должна позволять себе служанка, и как обращаться к хозяевам, чтобы не выглядеть в глазах их гостей необразованной дворовой дурой. Катерина учила всяческим мелочам, что касались мужа, его привычкам и предпочтениям. Иногда заводила разговор и на другие, более потаённые темы. Старалась так сразу всё не выкладывать, а то ещё сбежит деваха, чего доброго, а новую служанку искать все уже замучались. Поэтому и лелеяли надежды на то, что Люба понравится Ивану Ильичу и больше хлопот в этом вопросе не возникнет.

Митька учил столовым манерам, как подавать кушанья, да у стола прислуживать. Даже старая экономка Фёкла, что каким-то чудесным образом ещё околачивалась в доме и имела прямые обязанности, пыталась шпынять, мол, то не так, это не эдак. Она хмурила на Любку и без того хмурое в морщинках лицо и повторяла всё, что затея пустая. Не получится из Любки хорошей служанки. Что барин переборчивый, и Любка совсем не в его вкусе.

Люба, на удивление, училась, нехитрые домашние науки схватывала налету. Редко ошибалась и к концу второго месяца уже даже говорила по-иному. Много чего успели втемяшить в не слишком развитые её мозги. Всеобщая надежда с каждым днём увеличивалась. Оттого как понимали домочадцы, что хорошее настроение барина напрямую будет зависеть от его служанки.

Катерина достала одежды, что носила до замужества, когда была стройная. А там не абы что, юбки из лучших отрезов шитые, жакеты портнихами городскими покроены и подогнаны. Теперь в срочном порядке всё это на Любу перешивалось. Чтобы была она не замараха какая, а самая что ни есть красавица. Чтобы барин глаза не мог отвести. И уж точно не имел желания выгнать.

Смотрела Катеринина на Любу и большой завистью завидовала красивой этой девке. Но к грусти своей понимала, что ничего поменять не может. Время-то вспять не повернётся, и не сделается она сама уже никогда такой, как была – красавицей.

Поначалу Михаил не слишком беспокоился, но чем больше Люба менялась, тем сильнее брала его тоска. Чувствовал, не к добру Любкино преображение. Всё не к добру. Пока старался он не думать о том. А как барин приедет, глядишь, некогда будет тому на Любку смотреть. Думал Михаил, но понимал – так не получится. Очень хорошо знал он Ивана Ильича, не станет тот мимо Любки взглядом водить. Ой не станет.

И страшно становилось и худо на душе. И начинали мысли по разным сторонам бегать, в другие города и деревни заглядывать. Ежели чего, думал, убежит он с Любкой куда-то, авось и не найдут.

Сама же Люба – спокойна совсем. Сначала хотела сопротивляться, но когда одели её и расчесали, глянула в зеркало и поняла – именно теперь жизнь её настоящая начинается. Только-только начинает происходить то, чего она даже в мыслях допускать не смела.

В доме отвели Любке угол для отдыха и сна. Там и коротала минуты, а иногда и часы, без работы.

Когда рядом никого, глядит на себя в зеркало. Пройдётся и улыбнётся, и рукой махнёт. Вот оно как. Значит, теперь у самого барина прислуживать. А что как не понравится она ему? Вон сколько девок повыгонял. Ведь и она может не прийтись ко двору. Но отчего-то засела в голове уверенность, что именно её барин-то и не прогонит. Хоть стращают и готовят вроде как на серьёзное дело, но что-то подсказывало Любе, что ничего страшного и не будет. Достаточно служить хорошо, да слушать, что говорит. Были и всякие другие мысли, но пока старалась Люба в них не разбираться.

Зашла как-то в кухню к Груне, та у печи колдует. Обернулась, так горшок и выскользнул, всплеснула руками и говорит:

– Ты, девка, никак та барыня, – подошла и крутит Любу на разные стороны, осматривает.

Улыбается Люба, крутится и руками в боки и к подбородку, и по-всякому повернётся.

– Как я? Хороша?

– Хороша, ой хороша. Это чего же они тебя так нарядили? Что-то не помню я, чтобы Настёну наряжали.

– Это ты у них поди спроси, – смеётся Люба. – Откуда ж мне знать.

– А волосы-то как прибрали, ну точно по-барски.

– А что, глядишь и барыней стану, – Люба шутит.

Груня на дверь и на окно покосилась.

– Цыть ты, скажешь тоже. Не говори, не то кто услышит, барыне доложит, будет тебе тогда.

– Да я же шучу только.

– А кто знает, что ты шутишь? Только я да ты, и всё.

Так проходили дни. То по дому Люба обязанности новые исполняет, то пойдет куда, если хозяйка позволит.

И всё ждёт чего-то. Но чего – сама не знает.

 

Глава 5

Поездка выдалась особенно утомительная. От летнего зноя в экипаже даже открытые окна не помогали. Духота порой доводила до исступления. Ни вода не спасала, ни еда, ни мерное покрикивание Гришки на козлах. Иван равнодушно смотрел в окно. Так истошнилось в дороге, хоть волком вой. И на кой черт его потянуло за пряностями и шелками! Отчего-то страшно хотелось домой, в кабинет, сидеть там, писать что-то, да в окно поглядывать.

Неужели ещё не заработал хоть годок дома посидеть безвыездно? Отчего жажда наживы всякий раз с кровати подбрасывает и заставляет нестись в несусветные дали? Терпеть холод и жару, и болезни, и многие вёрсты дорог. Отчего не сидится с женой у тёплой печки? Заняться бы воспитанием детей. Ведь четверо – это не шутки какие.

Денег у Ивана Ильича уже многие тысячи. Сколько же ещё нужно, чтобы остановиться? Понимал он, ясно понимал, что вовсе не деньги тянут его, не нажива и не товары заморские. Нечто другое заставляет из дома ехать, не сидеть и не преть у печки. Совсем другое.

Тут ещё, как назло, неудача ждала. Пока приехали обозы петуховские, уже и брать было нечего у купцов-индусов, кто вперёд успел, всё размели. Набрал Иван остатки мелочей, на пару телег всего и получилась. Но и то спасибо, хоть дорогу оправдать. Так с лёгкой ношей назад двинулись.

Вот и получается, туда полтора месяца ехали и обратно около двух, с пустыми обозами и парой груженных. Оставалась надежда по дороге добрать товара, чтобы прибылью хоть краюха упала. И то ладно.

Горько было отчего-то в этот раз и даже пусто на душе. Чувствовал изначально – не выгорит дело. До дома ехать и ехать. Как всё в тягость, опостылело всё. А дороги ещё на месяц. Дальше что, так и ездить по степям немереным? Тьфу ты, сколько ещё денег нужно, сколько?

Так в дороге закончилось лето, зашумела дождями осень. Из липкого зноя попали в гнетущую сырость. Дороги размыты. Порой приходилось неделями ждать на постоялом дворе, пока ссохнется на просёлках грязь.

Еле-еле через два с половиной месяца, как назад выдвинулись, замаячила впереди родная деревня. От усталости уже совсем не хотелось ничего, только скорее в дом, в мягкую постель. Только скорее.

Всю дорогу, считай, держался, где водкой, где обильной пищей старался расстройство заглушить. А когда последние двадцать вёрст оставалось, тогда разбила Ивана мелкая дрожь. По кочкам так и растрясло всего, а голова жаром пышет. Прилег, как мог, в экипаже на скамейке, чуть в забытьё впал.

Приехали поздно вечером. Коляска ко двору подъезжать стала, собаки забрехали, люди с фонарями вышли. Суета. Катерина выскочила в ночной рубашке, в шаль закуталась. Матушку уж не стали будить. Двери коляски открыли, а Иван Ильич чуть живой почти на полу валяется. Ну, тут совсем забегала дворня. Засуетилась.

Из своей болезни Иван не помнит почти ничего. Видно, хорошо скрутил его недуг. Видел лишь, как во сне или в бреду хлопотала подле него девица пригожая. Почти и не отходила ни на шаг. Только её и помнит. Когда в себя помаленьку приходить стал, понял, не во сне она, наяву за ним ухаживает. Лицо доброе, глаза ласковые и одета не по-крестьянски. Кто ж она? Вроде и лицо её знакомо. Да – такое у крестьянки той, что на кухне черновой служит. Мишкина женка. Точно она, только как-то поменялась. Краше стала.

Она вокруг вьётся, прислуживает, то подаст, это отнесёт. Вообще в полном у Ивана Ильича подчинении. Он порой открыто за ней наблюдает, а она не смущается ничуть. Будто нравится ей это его внимание. Иван Ильич очень доволен наконец-то, что нужно раздобыли. Эта девка неспроста в его доме, с ней – он чувствовал – заведёт такие шашни, что другим и не снилось.

Так всю болезнь лежал – мечтал.

Вскорости вставать доктор велел, а прислужница новая скорее помогает. Плечо подставляет, на талию руку кладёт, за спину придерживает. Встал кое-как Иван на неё опёрся, к себе прижал, руками обхватил. А она стоит, не вырывается. Даже рада, что ли?

Впервые за долгое, долгое время заприметил он в себе новое ощущение. Ранее неизвестное. Вроде и были у него женщины, и жена, и Настя, и вообще, в поездках от предложений не отказывался, но не было никогда ощущения, похожего на теперешнее.

Если и ухаживала за ним Настя столько лет, если и смотрела влюблённым взглядом, то он сам это как должное принимал. На неё смотрел как на то, что по законному праву ему принадлежит. Как на предмет, или, может, на собачонку какую, что под ногами вертится, никак её не отгонишь, всё хозяину угодить старается.

С женой Катериной по-другому. Поначалу красотой сразила, затем формами прельстила. Как привёз в дом по закону положенную супругу, Богом данную, так весь голод, какой у него образовывался до женского тела, тут же утолила. Жена ведь, тут уж стесняться нечего. И тоже брал Иван как положенное, без зазрения. Когда своё – не нужно спрашивать.

Но теперь ощущение тайны появилось. Бабёнка-то – чужая жена, хоть и крестьянина, но перед Богом венчанная. Тут уже другие интересы и чаяния. Вроде и близко она к Ивану, а в то же время очень далеко. Чувствует Иван, будто забор высоченный стоит, какой и перелезть не перелезешь, и прыгнуть не перепрыгнешь. Он как будто бы хотел взять чужое, но боялся быть застигнутым. Хоть знал, что девица эта безраздельная его собственность, а всё ж понимал – венчана она перед Богом и хозяин её жизни не только он один, но и другой человек. Её муж.

Сколько бы ни пытался Иван себя убеждать, что имеет полное право на любые действия, но иногда всё же вспоминал закон Божий и человеческий. Не часто он слыхал, чтобы барина наказали за житьё со своими девками крепостными, но слыхал ведь. И знание это уже само по себе останавливало неверные движения.

Одно дело, если девка целиком разделяет желание барина, а другое, ежели всячески сопротивляется. Тут и на букву закона налететь можно.

Две недели прошло, помаленьку выздоровел Иван. Расходился. Силы восстанавливает. Замечает он, как жена и мать будто притихли в ожидании. Наблюдают за ним, да за новой его служанкой. Смекнул тогда, не зря девку ему приставили – с умыслом. А как он этим распорядится – ждут.

Сидят как-то за обедом. Матушка, Иван и Катерина. Тут же трое детишек Вася, Дусенка, Петя. Четвёртый Егорка мал ещё, к столу не сажают. Остальные с усердием уплетают щи, к пампушкам тянутся. Нянька Маринка Пете кушать помогает.

Смотрит Иван на детей, милуется.

– Выросли-то как. Нужно бы уже Василию и воспитателя подобрать. Что ж это, сын мой без наук бегает, эдак добегается неучем. А кто дело наследовать будет? Дураку в руки дело не дам.

Взволновалась Катерина.

– Так тебя-то и ждали, чтобы посоветоваться. Не то возьмем кого, скажешь – не подходит.

– Это вы правильно делали. Вот теперь и подберу сам подходящего воспитателя. А вообще, вы – молодцы. И вы, мамаша.

– Это отчего так? – улыбнулась Катерина Ольге Филимоновне.

– Справную служанку подобрали. Исполнительную.

Переглянулись барыни и подмигнули друг другу.

 

Глава 6

– Люба, – позвал Иван, лишь только глаза открыл. – Люба!

Большая кровать с несколькими перинами, одеяло разбросано, подушки тоже в сторонах валяются. Что-то приснилось ему такое, внутри желание зашевелилось. Разбудило.

Дверь приоткрылась, вошла Люба.

– Звали, хозяин? – губы её словно усмехались беспорядку на постели и полунагому виду барина.

В свете утренних лучей служанка показалась Ивану такой свежей и благоухающей, что когда он попытался вздохнуть, почувствовал аромат пряных трав.

– Люба.

– Да, хозяин.

– Иди сюда, – он похлопал по постели, указывая на место рядом с собой.

Она улыбнулась и качнула головой.

– Нет.

– Иди сюда, Любушка. Не бойся, – ласково позвал он.

Она снова покачала головой.

Иван чувствовал, как медленно и безудержно подступает горячая волна. Он не собирался выпускать служанку из своей спальни сегодня утром. Настроение его самое то, и отказ не принимается.

– Иди сюда, – в голосе его что-то дрогнуло и почувствовалось упрямство.

– Что вам угодно, Иван Ильич? Я принесу.

В это мгновение в голове его щёлкнуло, и он подскочил с кровати, быстро подошел к двери, захлопнул и приблизился к Любе вплотную.

– Я тебе говорю, иди туда, – он указал на кровать.

Люба подняла голову и посмотрела ему прямо в глаза. Взгляд её дерзкий и насмешливый.

– Нет! – упрямо произнесла она.

Несколько мгновений Иван стоял, выпучив на неё глаза. Видно было, как страшно и медленно начинает закипать ярость в его голове, как пульсируют жилки на шее. Ещё мгновение, и он бросится и схватит, и сломает, и кинет. Но он стоял, сжав кулаки, не двигался. Иван чувствовал, что не может пошевелиться. Люба будто заворожила его взглядом. И если он только попробует дотронуться, произойдёт что-то нехорошее.

Резко Иван отстранился и отошел в сторону.

– Хорошо. Иди.

Она тихо вышла. А он почувствовал, что сейчас она победила.

За завтраком Иван Ильич почти не разговаривал. Он был угрюм и холоден. Ольга Филимоновна заметила это, значительно посмотрела на Катерину. Та испуганно старалась не сказать что-то невпопад, чтобы лишний раз не злить мужа. Несколько фраз о погоде Иван проигнорировал. Тогда домочадцы решили, что, возможно, вскорости придётся искать новую служанку. Но за весь день больше ничего не произошло такого, что говорило бы о недовольстве мужа. Все снова успокоились.

Сильно похолодало. Ранняя осень заставляла скоро убирать урожаи овощей, Иван Ильич пропадал целыми днями на полях. Бывало, и ночевать домой не заезжал, а всё там, в стогах да на телегах. В этом вопросе он крестьян не чурался.

Злой был очень в эти дни. Может быть, большая занятость, или в полях какие проблемы. Не могли домашние чётко понять причину этой злости. Сам-то Иван точно понимал, отчего злится. Знал, что толкает его нестись по дороге верхом. Порой он чувствовал в себе какое-то бешеное состояние. И в тот момент, когда ветер неистово хлестал по лицу лошадиной гривой, Иван Ильич ненадолго забывал об истинных причинах этой гонки.

А причины как есть самые природные. Очень хотелось барину овладеть какой-то девкой, но девка та, как необъезженная кобыла, пока только норов свой показывала. И представить сложно, что же станет делать она, когда ухватит её за гриву опытный ездок.

 

Глава 7

Опустела хибарка. Нет в ней женского духа. Когда Любу в дом позвали служить и угол там отвели, проводил Михаил вечера и ночи один одинёшенек. Когда похолодало, порой и печь не топил. Запах в доме нежилой, затхлый. От тоски выйдет, как стемнеет, на двор, ходит, в окна заглядывает. А когда и на барский двор занесёт. Встанет под окнами, наблюдает, как жена барину прислуживает.

Смотрит на движения Любы, медленные, грациозные. Она будто лебедь там, среди барского добра. Словно павушка. Залюбуется Мишка и про сон порой забудет. И только когда огни в барском доме погасят, тогда и он к себе возвращается. Ляжет тихо, не раздеваясь, свернётся калачиком и засыпает сном, обиженным, с чувством потери.

– Мишенька, просыпайся.

Приоткрыл глаза, рядом Люба сидит, смотрит ласково. Пурпурная блузка на груди чуть не трещит по шву, волосы на затылке в плотной сетке. Лицо доброе, родное. Приподнялся Миша, потянулся к ней, а она отпряла немного.

– Хочу сказать тебе что-то, – в глаза грустно глянула.

– Тебя выгнали? Слава Богу. Я уже думал, навсегда там останешься.

Люба усмехнулась и встала. Прошла к оконцу, выглянула. Фигура – в плотной, обтягивающей каждый изгиб спины, блузке и широкой до пят юбке цвета травы. Она показалась Михаилу не такой, какой он знал её раньше. Всё в ней поменялось. Всё. Люба обернулась и ласково так на мужа посмотрела.

– Не выгнали. И не выгонят, – проговорила она спокойно и уверенно.

– Как же? А что тогда?

– Ничего, я не за тем пришла. Хочу сказать тебе, чтобы ты не ждал меня. Я не приду больше сюда. И под окнами не стой. Ни к чему это. Плохо.

Слова эти простые и понятные, но совсем не желанные. Отчего она так говорит? Отчего смотрит ласково, но не прикасается, не обнимает.

– Ты больше не любишь меня? – он сказал это, как ребёнок, который спрашивает у матери, любит она его или нет.

– Не люблю.

– Почему? Ты его полюбила? – Михаил начинал злиться из-за того, что она так спокойна.

Она молчала. Подошла, присела рядом. Положила ладонь ему на щёку и проговорила:

– Нет. Просто тебя, я никогда не любила.

– А как же? Но ведь ты вышла за меня замуж.

– Оттого, что барин приказал. Забыл ты, что ли? Забыл, как меня – либо в Сибирь, либо за тебя замуж? Ты забыл?

Он смотрел и понимал – вот когда аукнулось. Вот. Но что же делать теперь ему? Ведь он так её любит, а она просто говорит, что больше не придёт. Чтобы жил один, без неё.

А Люба почти понимала его мысли и старалась утешить.

– Живи с кем хочешь. Ты свободен.

– Мы венчаны! Мы супруги!

Она посмотрела на него так, словно царица, и сказала совсем уже по-иному:

– Барин повенчал, барин и развенчивать будет.

 

Глава 8

На Покров день барин с детьми и женой праздновать поехали к тёще и тестю в соседний город. Заодно сестёр Катерины навестить, что там же со своими мужьями, мелкими лавочниками, проживали. Сговорились все собраться на празднование у родителей. Гулянье получилось на славу. Три дня не показывались. Видно, хорошо случилось встретиться.

Тесть Егор Пантелеевич по такому случаю чего только на стол не раздобыл. Детей и внуков богато потчевал. Подарки справные дарил. В общем, отпраздновали как надо.

На четвёртый день Петуховы домой засобирались, но так матушка Марфа Васильевна уговаривала Катерину ещё немного погостить, что не устояла та и осталась. Иван же Ильич домой поехал, дела, мол, важные. За три дня беспробудной пьянки с зятьями устал он и не хотел больше оставаться. Потому и сказался занятым.

Приехал под вечер, усталый. В дом вошел, на пороге матушку встретил.

– Ванюша! А где же Катенька с детками?

– У матери гостить осталась, ещё недельку.

– Это дело хорошее. Пусть погостит. Ну, как вы там, расскажи?

– Устал я, матушка. Три дня без продыху, то пили, то ели, ногами не двигаю. Отоспаться бы.

– Ну, иди, иди, – матушка не стала долго на пороге его держать. – Отдыхай сыночек.

Вошел в светёлку, навстречу Люба поспешает. Лицо приветливое. Остановился Иван Ильич, глянул на неё, прищурился и говорит:

– Через час придешь ко мне в опочивальню. Поняла?

И дальше пошел. У самого глаза слипаются. В спальне упал на кровать, и двинуться от усталости не может. Сквозь сон почувствовал, как кафтан с него стащили, сапоги. Чувствует, а двинуться не может. Лёг поудобнее и заснул.

Проснулся Иван, темно кругом. Ночь на дворе, за окнами ветер шумит, где-то за ставней завывает. Встал Иван с кровати и пошел по дому, туда, где в неширокой нише в стене Люба спит. Идёт он, смело так шагает. За угол вышел. Смотрит в полутьме, лежит она на просторной лавке, в одеяло овечье укуталась. Рубаха из-под одеяла видна и нога одна неприкрытая.

Подошел, сдёрнул одеяло, за плечо схватил.

– Я тебе что сказал?

Вскочила Люба, волосы растрепались, рубаха сбилась. Вначале не поняла, что и как. Потом отстранилась.

– Уйдите, барин, а то зашумлю.

– Я тебе зашумлю, сразу на свинарник отправишься! А Мишку твоего как пить дать в солдаты отдам, на двадцать лет. Тогда думай, шуметь или нет.

Он потащил её в свою спальню. Как зашел, толкнул на середину комнаты, а сам дверь на запор закрыл.

– Ну что, будешь шуметь?

– Вы, барин, если силком собираетесь, то я ведь и садануть могу. Не сомневайтесь.

– Я ведь тоже могу, только побольнее.

Она затихла. В темноте плохо видно выражение её лица, но он чувствовал горячее дыхание совсем близко, и это подстегнуло. Он схватил её за плечи, бросил на кровать. Она попыталась встать и стукнула его несколько раз по лицу. Он почувствовал – эти удары разозлили ещё больше и он уже не помнил себя. Он рвал её рубаху, а она молча покрывала его ударами. Она не кричала, не плакала, не говорила, не просила. Только тихо и ожесточённо сопротивлялась.

Но силы были неравны. В какой-то момент Люба выбилась и перестала сопротивляться. И тогда Иван уже не мог остановиться. Он вкладывал в движения всю свою мощь. Словно ярость, какую разбудила в нём эта девица, в безумном порыве вырывалась и поглощала всё её тело. Иван чувствовал невероятное, отчаянное безумие. Чувствовал наслаждение от этой дикой ярости. Он хватался за лицо Любы и смотрел ей в глаза, что в темноте будто горели огнём. Иван пытался найти в них то же, что чувствовал сам, но этот огонь оказался иным. Он будто раскаленное железо, резал и уничтожал. Люба лежала совершенно ослабленная. Но огонь её глаз – почти убивал.

Когда Иван откинулся обессиленный, служанка ещё немного полежала, потом быстро встала и вышла.

Тихо – словно и не было никого здесь.

Как заснул, не помнит Иван. Проснулся в растерзанной кровати. Осмотрелся и позвал:

– Люба, Люба!

 

Глава 9

Дверь приоткрылась, Ольга Филимоновна с косой, выложенной вокруг головы, несмело заглянула. Пробежала взглядом по кровати, и на полном лице на какое-то мгновение отразился испуг. Но она быстро нашлась и совершенно спокойно спросила:

– Ванюша, что там?

– Где Люба? – прохрипел Иван.

– Так она, это, сказалась больной. Я её и отпустила. Отдохнуть маленько.

Иван сел на кровати.

– А кто прислуживать будет мне? Вы подумали? – закричал он.

– А как же, конечно. Сейчас Петька придёт тебя одевать.

Матушка быстро вышла, как видно, для того, чтобы больше не слушать грубых слов Ивана. Она-то точно знала, что сейчас к нему лучше не соваться.

– Петька?! – закричал Иван и вскочил с постели.

Быстро влез в штаны, сапоги он натягивал уже на ходу.

– Ты куда?! – вскричала мать, глядя на такое.

Она чувствовала неладное и почти начинала понимать, что происходит. Только теперь она увидала, ярость сына состоит не в том, что служанку нужно прогнать, а, наоборот, злился из-за того, что её он собирался вернуть.

Иван выскочил прямо в рубахе и в исподних штанах на двор и пресёк его с быстротой гепарда.

В хибару к Мишке он ворвался как лютый зверь и проревел первое, что стояло в уме:

– Люба!

Он вертел головой по сторонам, но комнаты были так малы, что если и захотел бы там кто-то спрятаться, то это мог быть только котёнок или мышь, но никак не человек. Хибара была пуста.

Иван обернулся и кинулся в кухню в людской. Там над котлами колдовала Груня.

– Где она?!

– Кто? – в испуге выпучила глаза кухарка.

– Люба где?

– У меня в хибаре, – тихо призналась Груня.

– А где твоя хибара? – жестко спросил он.

– Да вон, у амбара, Груня ткнула в окно пальцем.

В хибару к Груне Иван Ильич вошел уже почти спокойный. Пока он ходил туда-сюда, вся ярость несколько выветрилась и обмякла. Маленькая дверь открылась от одного толчка пальцем. Сгибаясь почти в три погибели, Иван зашел в комнатушку. Там на затёртом до дыр тюфяке, из которого солома торчала в разные стороны, одетая спала Люба. Лицо её, одухотворённое сном, – словно личико ангела непорочного. Иван залюбовался, и в какое-то мгновение забыл, зачем пришел. Затем подошел, ткнул девушку в плечо. Она проснулась и сразу встала. Посмотрела виновато и опустила глаза.

Что сказать, Иван уже не знал. Не ведал, отчего вдруг вся злость испарилась. И даже стало неловко из-за того, что помешал ей спать.

– Идём, – сказал он и вышел.

Он шел впереди, она за ним. Молча, повинуясь его приказу. Иногда он оборачивался и смотрел на неё, и на сердце у него успокаивалось.