Глава 1

Дни убегают безвозвратно. Тянутся бесконечной чередой. Забирают мысли, чувства, уносят мечты и надежды. И если бросить их считать, стереть грань между днём и ночью, отрешиться и забыть о том, что было, можно когда-нибудь очнуться от забытья и понять, что время пройдено, но никто не знает – как. Время хороший лекарь, возможно, не лучший, но хороший.

Пролетели незаметно зимние холода. Плавно и незримо проплыла весна. Резко подступилось лето. На кухне у Груни весело. Они с Любой никогда без дела не сидят. Вечно в чём-то копаются, что-то лепят, варят, шпарят, пекут. Работа спорится.

Вечером сядут на лавку у кухни, посидят чуток, поболтают ещё маленько, будто за день не наговорились, и разойдутся по своим хибарам.

У Любы в домике хорошо. Уютно. Чистенько. Она как придёт вечером, так всегда с чем-то перед сном повозится. То рубаху подошьёт, то пол заметёт. Без дела не скучает. А иногда выйдет на двор прогуляться. Людской обогнёт, по лугу пройдётся. Смотрит на закат. Любуется. Венок сплетёт, песню затянет.

Хорошо по лугу бродить, вольно. Но порой совсем неожиданно в памяти всплывает жизнь в барском доме. Бывает, тянет туда пойти, чувство непонятное, тоскливое. Тянет, точно верёвкой. И нет сил противиться. Идёт Люба на барский двор. Из темноты смотрит в окна хозяйские. Туда, где жила когда-то. Смотрит на служанку новую, что барину прислуживает. На барина смотрит, на движения его и жесты. Порой и до того доходит, что и войти хочется, поздороваться. Сказать: «Вот она – я, ваша Люба. Что же вы, Иван Ильич, совсем обо мне не вспоминаете?»

Как подумается так, сразу со двора уходит. Не хватало ещё, чтобы увидели, как она под окнами околачивается. В хибаре своей ляжет на тюфяк, смотрит в потолок и думы разные думает. Отчего тоска одолевает, не поймёт.

– Ну что, девки, что у вас тут вкусненького будет для Гриши кучера? Я ведь все ноги лошадиные истоптал. Чуть с голоду не помер, пока по хозяйским делам ездил с управляющим, – Гришка был разговорчив как всегда.

– Расскажи, Гриша, что там вообще? – Груня накинулась с расспросами.

– Да там такое, что вам и не снилось. Слыхал я, девки, – он обернулся на дверь, – будто сам царь подписал два указа. О том, чтобы применить наказание к нескольким помещикам, что своих крестьян истязали. Будто суд был, и сослали тех помещиков прямо в Сибирь. А сделали это для того, чтобы все другие помещики о таком деле узнали. И чтобы им неповадно было крестьян наказывать.

Груня с Любой слушали, рты открыв. Так интересно Гришка рассказывал. Он набирал полную ложку каши, заталкивал в рот и пытался говорить. Груня подливала ему взвару, чтобы не поперхнулся, и снова подперев рукой голову, становилась у стола.

– А давеча на постоялом дворе так вообще историю слышал от слуги одного богатого очень барина. Мол, ни богатства не спасли его, ничего, сослали на каторгу, высшим судом присудили. А отчего, знаете?

– Ну?

– А оттого, матушки мои разлюбезные, – он повысил было голос, но Груня показала пальцем, чтоб потише, и Гришка немного тише добавил: – оттого, что девок крепостных портил безбожно.

– Ах ты, – Груня посмотрела на Любу, та покраснела. – И что?

– Что, что – на каторгу сослали барчука. Вот что.

Все переглянулись. Люба взор потупила, повернулась и занялась морковкой в дальнем конце кухни.

– А откуда ж царь узнал про такое? – Груня не унималась.

– Так, видно, девка одна грамотная у них там отыскалась, или попросили кого и письмо царю-батюшке написали – жалобу. И представь, дошло это письмецо до самого царя, он лично и распорядился наказать помещика по справедливости.

– Да это ж надо такое.

– Во-во. И я говорю.

 

Глава 2

Единственным решением, что показалось правильным, Иван Ильич выбрал то, которое было не слишком удобным ему самому. В сложившейся ситуации он, возможно, впервые за долгое время принял решение, расходящееся с желаниями. Решил отстраниться. Не навсегда, на время. Только на тот период, когда душевная рана затянется, и Люба снова станет такой, как прежде. Он понимал, возврата в прошлое нет, но ведь и там не всё было гладко. Однако же в какой-то момент Люба была добра и ласкова. На то и надежда.

Вот и сейчас – пройдёт время, и она забудет, всё забудет. И снова будет рядом.

Невероятное терпение, какое выказывал Иван, было сродни поступку для него невозможному. Никогда он не представлял, что сможет так долго терпеть. Он ждал и смотрел. Да, он смотрел за Любой тогда, когда она этого не замечала. Он узнавал у Митьки о том, какое у неё настроение. Сам же приходил ночью под её окно и долго всматривался в мутное стекло, чтобы рассмотреть очертания Любы.

Он ждал того момента, когда она сама захочет его видеть. За всё это время Иван понял, что не может заставить её любить. Всё, что он делает, только отталкивает её, не приближает ни на шаг. Он понимал, что сделал много ошибок и теперь пожинает их разрушительные плоды. Он чувствовал, что всё могло быть совершенно не так.

А теперь он наслаждался ожиданием. Ведь в этом был целительный смысл. Он – залечивал раны и переделывал сознание, менял направление мыслей и давал ответ на нерешённый вопрос. Нужно только немного подождать.

В начале лета луга вокруг имений налились живительным соком и стояли нетронутыми, пока ещё крестьяне не скосили их на сочное сено. Знойными вечерами Иван Ильич выходил из дома и шел в прохладу травы, чтобы хоть немного почувствовать пьянящую негу спокойствия. Порой он растягивался посреди густых стеблей и с наслаждением разглядывал звёздное небо. Казалось, там, где заканчивается трава, сразу начинается небо. А звёзды, вот они, протяни только руку и возьми любую из них. Ощущение это, волшебное и приятное, порой так охватывало Ивана, что он засыпал тут же, в траве, и просыпался только когда ночная роса падала и будила прохладой.

А однажды не роса разбудила его, не прохлада и капли, а песня. Тихая, заунывная, грустная песня. Иван приподнялся осторожно и в неровном свете месяца увидал силуэт.

Иван вздрогнул. Ему не нужно было догадываться, кто шел по лугу, он понял это сразу, только лишь увидел. Люба – это была она.

Кровь ударила в лицо Ивану. Он оцепенел. Боялся двинуться и выказать себя. А Люба шла прямо на него, словно бы какая-то незримая нить тянула её именно сюда, в это место. Шла, касалась травы руками и пела. Расстояние неумолимо сокращалось. Люба остановилась. Она увидала его.

Лицо её не было видно, свет луны падал сзади и только силуэт, очертания. На мгновение показалось, что это призрачное видение такое желанное. Но в следующий момент Люба повернулась и побежала, и тогда Иван вскочил и кинулся за ней.

В тот момент, когда он схватил её, земля ушла из-под ног, они покатились по мягкой траве. Иван прижимал её так, чтобы ни одного движения она не могла сделать. Он держал её в стальных объятьях и боялся двинуться, как птицелов, что боится разжать пальцы, дабы птица, с таким трудом пойманная, не взлетела.

Но вот он почувствовал, как Люба обняла его, как коснулись спины её руки. Иван ослабил хватку, посмотрел ей в глаза, а она улыбнулась, обхватила рукой его шею и потянула к себе.

Вот – когда он понял, что значит любить. Узнал наслаждение и безумие взаимности. Узнал дрожь, что охватывает оттого, что страсть заволокла сознание и рвётся наружу безумным ветром. Этой ночью, там, на лугу, Иван, испытал наслаждение, близкое к неземному. Он узнал, что значит любовь, страсть и желание. А Люба, его Люба, она словно богиня, сошедшая с неба, чтобы дать ему эти чувства. В эту ночь он узнал – настоящую любовь.

 

Глава 3

Утром, когда роса жемчужинами легла на стебли травы, Люба тихо встала. Посмотрела на спящего Ивана, улыбнулась. Оправила сарафан и огляделась. Солнце уже подняло желтый круг над горизонтом. Теплыми лучами оно ласкало травы, струящиеся под лёгким ветерком.

Люба не стала будить Ивана и дожидаться, пока он проснётся. Она повернула в сторону хозяйства и пошла туда, где столько лет работала. Издалека увидала стадо, что паслось на холме. Ещё немного, и птичники покажутся. Она обогнула ограды и вскоре увидала свинарник. Тут она не была уже столько времени.

По двору разлеглись свиньи, нежатся под ласковыми лучами утреннего солнца. У навозной кучи суетится женщина, рядом девчонка, в руках поросенок. Она баюкает его и смеётся. Люба улыбнулась и крикнула:

– Доброго здоровья.

– И тебе милая, – ответила женщина. Она узнала Любу и пошла ей навстречу. – Что это тебя занесло, аж куда? Барыня послали?

– Не, просто погулять вышла. А дозволишь, помогу тебе немного?

– Помоги, аль не шутишь, а то от Аринки никакой пользы нет. Играет цельный день с этими поросятами.

Засмеялась Люба.

– А чего же с ними не поиграть, ведь вон какие игривые.

Перелезла через ограду и пошла помогать в свинарнике. Да так несколько дней и гребла. Пока всё не вычистили со свинаркой Проней, не смогла Люба её оставить. А как закончили так засобиралась.

– Пойду я, а то Груня меня уже обыскалась, небось. Волнуется.

– Иди. Спасибо за помощь. Без тебя бы до следующего месяца не управилась, – улыбнулась Проня.

Заходит Люба на кухню, а Груня к ней так и кинется.

– Да где ж ты ходишь, непутёвая? Всё пропустила. Всё. И барин несколько раз лично заглядывал, тебя спрашивал. И тут такое было, никогда не поверишь, что было.

– И что же? – весело спросила Люба. Вся эта Гринина суета смешной показалась.

– Ой, что было, что было.

– Так если причитать будешь, я не смогу понять, что же было.

Груня наконец с мыслями собралась и так быстро, что порой и непонятно, стала рассказывать:

– Два дня как спозаранку созвали людей на барском дворе. Стоим, ждём, а там коляска ненашенская приехала и человек такой важный стоит, ждёт, пока соберутся. Вот как собрались, встал он на крыльцо, а там, рядом с крыльцом, и барыня, и другая. Барина искали, но он запропастился куда-то. После подошел. Так вот, важный этот на крыльцо встал и бумагу вот такую развернул, – кухарка показала размер бумаги, от головы до пояса, – и стал он эту бумагу читать.

Груня перевела дух и продолжила:

– Я-то слушала, чего он там говорил, но слова непонятные и голос у него скрипучий, в общем, ничего не разобрать. Что-то о всемилостивейшем даровании. Но в конце, это уж я сразу поняла, сказал он громко и уже не по бумаге. Теперь, говорит, вы все – вольные крестьяне. То есть свободные и никакому барину не принадлежите. Мол, сам царь так распорядился.

Слова эти сразу непонятны.

– Что это значит? – Люба спросила.

– Как это, что значит? – Груня удивилось, видно было, что и ей уже кто-то растолковал и теперь она со знанием растолковывает Любе. – Вольные мы теперь, понимаешь. Куда хошь иди, где хошь работай. Теперь наш барин – вовсе не наш барин, а сам по себе. И нет у него уже крепостных. Должон теперь нанимать за плату. А ежели работнику что не нравится, то и уйти может.

– А куда ж уходить? – не поняла Люба.

– Да куда хочешь. Куда душа твоя желает. Иди, нанимайся на работу любую.

Долго ещё Груня растолковывала Любе, что к чему, когда в кухню зашел Митька, постоял чего-то, пооколачивался и ушел, даже ничего не спросил.

Груня плечами пожала.

– Ходит тоже – вынюхивает. Тьфу.

 

Глава 4

Слухи о том, что царь намеревается дать волю крестьянам, давно ходили. Восстания крестьян, недовольных своевластием помещиков, их жестокостью и самодурством, происходили в последние несколько лет всё чаще и чаще. Иван Ильич знал об этом, но относился ко всему только как к досужим разговорам, не имеющим под собой ровно никакой подоплёки.

Не слишком волновался и тогда, когда узнал о создании комиссий. А когда в марте получил письмо с манифестом и положением об отмене крепостного права, так даже рассердился.

Матери дал прочитать бумаги, та и села на лавку. И как-то даже сразу осунулась.

– Что теперь будет, сыночек? Как теперь?

– Разберёмся, не волнуйтесь.

– Это что же, и землю теперь им отдать нужно.

Иван Ильич вздохнул.

– Наделы каждому крестьянину нужно выдать, а они с них оброк будут платить.

Грустные глаза матери не слишком нравились Ивану. Он и сам был не свой, а тут еще мать так жалко выглядит. Но против царских указов не пойдёшь.

– А дворовые? У нас слуги-то останутся, или и тем землю?

– Дворовые на два года в подчинении. Нужно им жалованье теперь платить.

– Ох, батюшки мои святы? Что же это? Эдак и разориться недолго ежели дворовым жалованье платить. Это теперь наказывать нельзя, ни прикрикнуть, что ли?

– Да кричите сколь хотите, только знайте, что теперь они уже не ваша собственность, а такой же, как и вы, вольный человек. И на вас в управу нажаловаться могут. А если поколотите, то и на каторгу сослать. Во как.

– Батюшки, – запричитала Ольга Филимоновна. – А как мы жить теперь будем? А детушки?

– Да что вы, маменька, раскричались, как жить, как жить? Как жили, так и будем. Только чуть по-иному. Думаете, мне легко осознавать, что теперь Митька мне на равных может ответить. Тоже, знаете ли, несладко.

Для того чтобы прояснить ситуацию, поконкретнее ознакомиться с положениями и актами, поехал Иван Ильич в губернский город, на всеобщее собрание помещиков и владельцев крепостными. Там он многое сумел прояснить. Получил разъяснительные бумаги. Когда ознакомился, понял, что не совсем так всё плохо, как казалось на первый взгляд. Крестьяне, получившие надел, мало того, что не имеют права никуда с него выезжать, но и в случае выкупа должны заплатить втридорога от того, как если бы он продавал эту землю самостоятельно. Так что, получается, что он ещё и поиметь может со всего этого дела. Не такие уж они и вольные крестьяне получаются.

С этими успокоившими его мыслями Иван Ильич через две недели возвращался из поездки.

Солнце уже давно прошло зенит и медленно клонилось к западу, ослепляя на поворотах яркими лучами. Успокоенный Иван Ильич прикорнул в экипаже и не сразу заметил, как остановился он и некоторое время стоял.

– Иван Ильич! – услышал он сквозь сон. – Проснитесь, Иван Ильич! Беда!

При слове «беда» Иван открыл глаза и тряхнул головой.

– Что там? – обеспокоенно спросил он Гришку.

В экипаже уже было темно, но вокруг ещё различимы луга, освещённые последним лучом красного заката. Иван Ильич вышел из экипажа и глянул туда, куда указывал кучер. На холме, где стоял дом Ивана Ильича, по всей линии двора бушевало пламя.

Это зрелище – страшное зрелище погибели. Его дом, его опора, имение. Горит, съедаемый беспощадным огнём. Там его мать, жена, дети.

– Гони! – закричал Иван и прыгнул на козлы к Гришке.

Тот стегнул лошадей, и они во весь опор понеслись в направлении дома. Когда почти подъехали, Иван Ильич спрыгнул и побежал туда, где двор был объят языками пламени, словно печь, в которую нельзя уже вступить. Вокруг бегают люди, отовсюду слышны крики. Иван снял кафтан, накинул на себя и побежал к крыльцу. Там у крыльца он увидал несколько незнакомых мужиков. Они смеялись и шутили.

– Вишь, как горит!

Несколько человек лежало посреди двора. Митька, окровавленный с разрубленной головой, чуть дальше лежала матушка и Екатерина. Ошалелыми глазами Иван смотрел на всё это и силился не закричать. Он ходил и смотрел, и уже ничего не мог понять. Он как будто сдурел и стал никчемным.

– Вот он! – кто-то крикнул совсем близко и сильный удар дубинкой подкосил Ивана, словно ветку.

Он споткнулся и упал рядом с растерзанным телом Екатерины, частые удары посыпались со всех сторон. В темноте он никого не видел. Он закрывал голову руками, но это не могло спасти. Иван чувствовал, как покрывается всё его тело сплошной липкой жижей. Он не знал, остановятся ли они, или забьют его насмерть, но какая-то смутная надежда ещё теплилась в его сознании. Он чувствовал, как ломаются и рвутся внутри него кости. Как жгло и крутило, как трескалось и скрипело. Он чувствовал каждый удар и понимал – вот она расплата.

 

Глава 5

– Пожар! Барский дом горит! – в кухню к Груне заглянул крестьянин и тут же исчез в темноте.

Груня выскочила из кухни и посмотрела на зарево в стороне от людских дворов. Кухарка бросилась к Любе, но та тоже выскочила на крики.

– Что случилось? – Люба обернулась и тоже увидала зарево.

– Вроде как барский дом горит, – неуверенно произнесла кухарка.

Люба резко ринулась с места. Груня видела, как быстро она добежала до ограды, как перемахнула через неё и скрылась за амбарами.

К барскому двору Люба добежала за несколько мгновений. Страшная картина предстала перед глазами. Барыни, заколотые и растерзанные, будто бешеные звери рвали их одежду и тела. Слуги, убитые топорами и палками. Забитые дети.

Несколько окровавленных мужиков, словно лесные чудовища, покрывают ударами кого-то из слуг. Нет, это не слуга. В обмякшем и безжизненном человеке, что лежал там, под их ударами, в кровавой жиже, Люба узнала Ивана. Она бросилась стремглав и закричала:

– Остановитесь, не надо! Стойте!

Она кинулась на тех, кто наносил удары, но её оттолкнули. Люба упала, но тут же подскочила вновь. Бросилась в гущу этих ударов и встала, заполонив собой тело Ивана.

– Хватит! – изо всех сил закричала она.

Мужики остановились и посмотрели на Любу. Они не понимали, зачем она защищает его, ведь он – барин. А она кто такая?

– Кто ты такая? Отойди, а то и тебе будет, – сказал грязный с полуседой бородой мужик. Лица его почти не видно за сажей и кровью.

– Так это же барская подстилка, – сказал другой. – Раз барину давала, значит, и от нас не откажется.

Все загоготали.

– Бери её, ребята, пригодится для ноченьки. Будет, с кем позабавится после ратных дел.

Снова гогот. Кто-то потянулся черной рукой, уже хотел было взять Любу за плечо, но другой голос остановил его:

– Не тронь её!

Мужики обернулись. И Люба посмотрела в ту сторону. Неподалёку стоял Михаил. Его было не узнать. Волосы отросли до плеч, светлая борода. Рубаха и жилет, пропитанные кровью. В руке топорик.

– Что это ты, себе, небось, кралю захотел оставить? – не унимался мужик с черным лицом.

Михаил посмотрел на Любу, а она с ужасом и мольбой смотрела на него.

– Та не, мне такое добро не надобно. Она ж больная. Заразная. Лучше не трогайте, а то всех перекосит нас.

После этих слов мужики отпрянули от Любы и отошли подальше.

– Надо же, а какая краля. Я бы с ней не прочь. Была бы не заразная.

Посмотрел Михаил на Любу, та стоит, в глазах ужас застыл. В последний раз глянул и крикнул:

– Довольно, мужики! Тут нам больше делать нечего. Уходим!

Поскладывали награбленное на барскую телегу и ушли. Опустилась Люба на землю, посмотрела на Ивана. Он кровью залит, еле дышит. Как ушли разбойники, так Груня появилась из-за угла.

– Ну, девка, даёшь, чуть не порешили тебя. Ох и страшно мне было смотреть на это. Ещё чуть, и всё, конец тебе. И как тут Мишка оказался? Видать, он у них в вожаках ходит. Ну-ка, давай подхватывай, – Груня ухватилась за плечи Ивана и потянула его за рубаху. – Ох и тяжелый, чертяка. Бери, что ж ты, долго будешь смотреть.

Они вдвоём еле-еле доволокли Ивана до Любиной хибары, да прямо на полу и оставили. А ну такую тяжесть на тюфяк поднять. Сами не справились.

Всю ночь обмывала Люба раны хозяина. Он стонал от боли, иногда терял сознание. Но вскоре приходил в себя. Одежда его практически в лохмотья. Лицо – кровавая маска. Тело внутри всё переломано.

Дочку – Дусеньку, Груня пока взяла. Её во время нападения нянька в окно выкинуть успела, а саму разбойники растерзали.

Долго лечили Ивана. Когда всё успокоилось, послали одного из слуг за доктором, тот долго головой качал. Сказал – кости переломаны, надо бы постоянно возле доктора быть. Но перевозить Ивана не было никакой возможности, так как в дороге мог он помереть от ран или внутреннего кровотечения. Пришлось доктору на некоторое время самому поселиться в небольшом домишке одного из убитых в ту ночь крестьян. Иногда уезжал доктор, затем опять возвращался. Порой говорил, нет надежды, а иногда утверждал, что жить будет.

Несколько месяцев лечили. Вставать Иван смог только через четыре месяца. Ноги были перебиты, кости долго срастались. Доктор привёз из города костыли, поначалу Иван с ними ходил.

Только через год можно было сказать, что Иван почти оправился. Ноги хромые остались, и внутри периодами что-то кололо и жгло. Опять занялся делами. Отстроил заново дом. Теперь уже крестьяне всё за плату делали, но собираемый с наделов оброк оставлял Ивана Петухова в числе людей небедных.

Про шайку Михаила много историй рассказывали, вскоре поймали всех участников этой лютой шайки. Михаил был убит при сопротивлении, о чём Иван Ильич бал уведомлён письменно.

За пару лет привыкли все к новым правилам жизни. Все эти события кой-чему Ивана Ильича да научили. Понял многое, выводы сделал.

Люба при нём в доме будто уже и не служанкой, а сожительницей. Живут ладно, спокойно. А на третий год отяжелела Люба, ну и повенчался тогда с ней Иван Ильич. Всё одно вместе жить. И теперь ведь не крепостная она крестьянка. Хоть и простолюдинка, так и он не с титулом дворянским. А купцам и на крестьянках жениться – не грех. Так чего ждать?

Май 2017