Судья Воронцова сосредоточенно читала материалы дела, когда в дверь тихо постучали:

– Можно? Почта, – секретарь Настя с вечно испуганным взглядом приоткрыла дверь и остановилась на пороге.

– Хорошо, хорошо, – раздраженно произнесла судья.

Не отрываясь от дела, она призывно махнула рукой. Девушка оставила на столе несколько конвертов и быстро удалилась.

Дело Мальцева – непростое, всё время в голове. Усталость последних дней раздражала ещё больше.

«Уже пачка успокоительного на исходе. С другой стороны – дело как дело. Если бы не вся эта шумиха, она просто выбивает из колеи. Развели бардак, впустили прессу, а расхлёбывай – Воронцова. Думай, как поступить. Виноват – отвечай. Не виноват, так иди к жене и детям. Но сначала нужно разобраться».

Усталый взгляд задержался на конвертах. Просмотрела обратные адреса.

«Почту глянуть одним глазом и то некогда. Одно, второе, третье – надоело. Хочется выспаться. А это – что?»

Судья открыла конверт с размашистой надписью – «Для судьи Воронцовой». Белый лист, развернула, так же небрежно начеркано – «Я – всё о тебе знаю».

Покрутила бумажку, осмотрела. Больше ничего.

***

– Я дома! – крикнула с порога.

Из кухни показался Юра, в фартуке.

«Откуда он вообще взялся – такой идеальный?»

– Переодевайся, у меня почти всё готово, – он помог снять пальто и чмокнул в нос.

За ужином всё как обычно.

– Что на работе?

Она отмахнулась:

– Лучше не спрашивай. Полная каша. Уже мозги не работают. А у тебя?

Он криво усмехнулся:

– Снова моя статья где-то на отшибе. Думаю, это несправедливо. В конце концов, сколько можно?

– Они тебя совсем не ценят.

– Только ты это понимаешь, – он благодарно улыбнулся.

Едва добралась до постели тут же почувствовала как проваливается в сон.

Спать, только спать и ничего больше. Когда последние проблески сознания вспыхнули перед тем как на несколько часов погаснуть, вспомнился белый лист и буквы на нём, и словно кто-то произнёс прямо над ухом – «Я всё о тебе знаю».

 

1

Музыка вокруг. Музыка внутри. В голове, в руках, во всём теле. Безжалостно и монотонно пульсирует не отпуская отдохнуть ни минуты. Зеркальные шары, девушки в клетках, разноцветный дым и безумная тряска. Лучи выхватывают лица и тут же их теряют. Толпа прыгает и беснуется, ревёт и мечется, извивается и кричит.

Стройная блондинка в блестящем, в порыве танца изгибает спину словно снежная пантера и прикрывая глаза, кажется, забывает обо всём. Поднимает руки, запрокидывает голову, а потом снова врывается в действительность и взгляд её сильный, страстный, зовущий переплетается со взглядом Антона. Девушка томно улыбается. На несколько мгновений на лице её замирает выражение почти непристойное, но в следующую секунду оно исчезает и страстная танцовщица снова становится той, кто она есть на самом деле – студенткой второкурсницей избалованной богатеньким папашей.

Почти неделю Антон крутится вокруг этой девушки. По слухам, её отец – владелец сети ювелирных салонов. А это – как раз то, что нужно.

***

Смазливым лицом и атлетическим сложением Антон, как часто повторяла мама, обязан отцу. Но так как никогда его не видел, а на нескольких пожелтевших фотографиях лицо отца размыто и непонятно, то и сравнивать особо было не с кем. Одно спасибо, за то, что оставил своему отпрыску всю эту внешнюю презентабельность.

Не удивительно, что девчонки липли как мухи. Поначалу, по незнанию и неосторожности, пользовался на всю катушку привилегиями красивого лица. Но потом, когда местные пацаны пару раз поколотили Антона за любовь к нему их девчонок, понял – не стоит распыляться. Поведение своё с обезумевшими фанатками нужно немного сдерживать и не позволять вольностей, ведь за них возможно придётся расплачиваться. Так решил и через некоторое время неудачные полосы жизни вроде перестали преследовать.

Дальше, больше. Антон решил, что такую красоту, вот так, запросто, в чьи-то руки отдавать вообще не стоит. Лучше беречь её, чтобы в один прекрасный момент она досталась той, которая более всего достойна. И это должна быть не просто девушка со двора или соседнего подъезда, а как минимум дочь бизнесмена, высокопоставленного чиновника или артиста. И на самый уже последний случай, девушка из не бедной семьи с полным комплектом содержания.

Произошло это озарение в возрасте около восемнадцати лет и с тех пор стала жизнь по-другому выстраиваться. Работа в не самом плохом ресторане позволяла буквально прикоснуться к представителям лучших фамилий в городе. Долго и тщательно Антон присматривался к возможным кандидаткам. Обдумывал ситуации случайной встречи. Пару раз дело даже доходило до знакомства, но срывалось по той или иной причине. То парень – конкурент с более жесткой хваткой образовывался, то девушка обнаруживала некоторые странности характера. А иногда сообщение о богатстве родственников оказывалась сильно приукрашено. В общем – не везло.

И вот, вроде бы подходящий случай. Девчонка – что надо. Сашка, верный товарищ, на неё в ночном клубе указал:

– Смотри Антоха, вон та тёлочка, ничё так. И фигурка, и мордашка, и папаша, говорят у неё реально на бабках – упаковка полная.

– Кто такой?

– Та вроде ювелиркой, если не путаю, занимается. Девка бабло ваще не считает. Подружек поит стаями.

– Так займись, – усмехнулся Антон словно незаинтересованный.

– Не могу сейчас. Светка вцепилась как блоха. Я почти женат считай.

– Как так?

– Да, – Сашка замялся, посмотрел по сторонам, отхлебнул пива и глядя куда-то на танцпол выдавил, – да беременная она. Говорил ей, чтобы осторожно, а она чё-то ваще не шарит в этих всех делах. Вот и получилось.

На лице у друга Антон увидел и сомнение, и желание, и даже немного радости. Но больше всего там было какой-то невысказанной досады, словно сожалел, что так легко и по-глупому попался.

– Ну а ты что? – с участием спросил Антон.

– Да, что я? Отгулялся. Всё. Женюсь, – смешным отчаянным жестом отмахнулся Сашка.

– Саня ты серьёзно? Бросаешь меня, значит?

– Да я брат и рад бы с тобой остаться, только сам понимаешь. Родители Светкины, меня уже в оборот взяли, не выкрутишься. Да и помочь обещали квартирку и, думаю без машины доченьку не оставят. Ну а мне что? Сытая жизнь как раз по мне. А там, с её папашей на фирме замучу, так ещё и поставит меня куда надо, чтобы не дай бог его доченька нищего мужа не получила. Так что я своё отпрыгал. Передаю тебе Антоха эстафету.

– Ну, я не ожидал. Честно. Как же я один мутить буду.

– Так вот и показываю тебе тёлку подходящую. Смотри, а то другой мастер пикапа появится, и уйдёт девка не туда.

Тогда ещё прислушался Антон к словам друга очень внимательно. Да за девушкой пристально наблюдать устроился. То да сё, подкатил к ней в клубе во время танца, ну и как положено, отвалил в подходящий момент. А она глазёнками в него вцепилась. Ищет. Куда делся? А там уже и сама вроде как столкнулась с ним на лестнице, вот и познакомились. Слово за слово, интересы сошлись и вкусы.

Антоха – мастер угодить, если цель того стоит.

И вот, он уже у Ленки в постели. Квартирка у девчонки о-го-го. Тачка не самая крутая, но и это тачка. И Ленка – шустрая такая, опытная. А ему что, он и не против.

В общем, закрутила нахлынувшая неоткуда любовь и понесла в неведомые дали.

 

2

Сотни молоточков в голове отбивают ритм. Антон поднял голову от подушки, и не открывая глаз повернул в одну, затем в другую сторону. Прислушался, где-то вибрировал телефон. Звука не было, но вибрация передавалась по полу и стенам, через потолок. Навязчиво, требовательно.

Глаза наконец открылись и Антон увидел курносый профиль Ленки. Лицо её даже во сне не теряло той наивной привлекательности, что уже успела вскружить ему голову. Хотел влюбить в себя, но получилось – влюбился сам.

– Телефон.

– Сколько времени, – не открывая глаз, спросила Лена.

– Семь. Это твой?

– Плевать.

– Может мой? – Антон встал, поплёлся в прихожую, порылся в куртке и достал телефон.

Светится экран – Мама.

– Ма, семь часов, – недовольно протянул он в трубку.

– Антоша, приезжай срочно.

– Ну ма, что за дела? Я сплю ещё. Выходной.

– Сыночек мне совсем плохо. Я скорую вызвала. Может в больницу повезут. Не знаю.

Что-то стукнуло в трубке и тишина.

– Ма-ма! – Антон забеспокоился. – Алло! Ма-ма?!

Набрал номер – ответа нет. Нехотя пошел в спальню одеваться.

– Что там?

– Маме плохо, – вздохнул Антон.

– Опять, – недовольно протянула Лена. – Она что издевается? В семь утра, это уже слишком. Ей всегда плохо, когда тебе хорошо, – она потянулась к нему, схватила за руку, дёрнула и он свалился на кровать в объятья Лены.

Оказавшись снова в мягкой постели, он вдруг обо всём забыл. Как бы само собой губы потянулись к губам Лены и накрыли их в долгом поцелуе. Дальше – уже не думал. Просто покорился природе, что так податливо включила обыкновенные человеческие инстинкты. Натянутые наполовину брюки, упали где-то у кровати.

Нет, уходить сейчас, нет никакой возможности. Белое тело Лены размягченное ото сна, манящее и такое податливое показались более важным. Маленькая грудь, небольшая округлость бёдер, нежная кожа живота, всё это Антон готов был целовать бесконечно. Прижиматься и гладить. Уйти от этого, никакого желания. Нельзя уйти просто так, не прикоснувшись. Он сжимал Лену в объятьях и чувствовал как содрогается её тело. Губы бесконечно блуждали по её шее, плечам, груди и животу. Они находили всё новые и новые места для поцелуев и неустанно покрывали всё, словно в первый раз найденное, пространство.

Каждый раз всё сначала. Будто голод забирал то последнее которое было вот только что, и бросал безудержно насыщаться, чтобы потом снова всё отнять. Желание просыпалось мгновенно, от одного прикосновения, от взгляда или вздоха. И сопротивляться бесполезно, бессмысленно. Можно было только брать, то, что даётся. Брать снова и снова. По-другому никак.

В десять вспомнил про звонок матери. Набрал номер, нет ответа. Оделся, поцеловал Лену и вышел.

***

Несколько раз нажал кнопку звонка. Тишина. Рядом щёлкнул замок, приоткрылась дверь. Соседка, полная женщина в затёртом халате, с ложкой в руке вышла на лестничную клетку:

– Антон, а маму на скорой увезли. Ты позвони, узнай куда отправили.

Растерянно Антон моргал:

– Как увезли?

– Обыкновенно. В скорую позвони, узнай, – глянула строго соседка и захлопнула дверь.

Как так, значит всё серьёзно? Мать не шутила, не капризничала. Ей действительно было плохо.

В больнице был через час. У дежурной спросил, в какой палате Валентина Комарова. Женщина долго перебирала записи, потом крикнула другой медсестре:

– Оля, позови, пожалуйста, доктора Кривошеева.

Девушка ушла. Через несколько минут вернулась с высоким, худощавым доктором. Быстрым взглядом он окинул Антона и спросил:

– Вы, по поводу Комаровой?

Холодный взгляд не понравился Антону и он постарался оправдать себя:

– Я ехал из соседнего города, только с поезда. Как она позвонила, я сразу выехал. С вокзала на такси.

– Пройдёмте, – доктор указал направление и они пошли по бесконечному коридору.

– Должен вам сказать, состояние вашей матери критическое. Если бы скорая приехала хоть на пять минут позже, мы бы уже её не спасли. Но и теперь положение не лучше. Она в бессознательном состоянии. Зовёт всё время, я так понял, вас. Сейчас проведу к ней палату, но не думаю, что у вас получится хоть какое-то общение. Она на препаратах. В общем, можете проведать, но недолго.

Дрожащими пальцами Антон дергал края куртки и никак не мог сосредоточиться на том, что пытается сказать доктор. Что объяснить? Мама, всегда такая здоровая и сильная, весёлая и строгая, теперь в критическом состоянии? Что значит – это критическое состояние?

Возле палаты доктор остановился:

– Прошу вас, недолго. И постарайтесь не волновать её ничем.

Антон кивнул и медленно вошел. То, что он увидел, повергло в состояние ещё большей паники. Мама, его мама лежала на кровати и казалось даже не дышала. Какие-то приборы и трубки. Что это? Для чего, зачем?

– Мама, – позвал он.

Глаза её закрыты. Усталое выражение на неподвижном лице. На одеяле бледные с шероховатой кожей руки.

Подошел ближе, тронул её пальцы, она вздрогнула и зашевелилась. Тяжело, с усилием приоткрылись веки и несколько мгновений она видимо старалась рассмотреть кто ней перед ней стоит.

– Мама? – повторил Антон.

– Антоша, – сказала она, почти не размыкая губ.

– Не волнуйся. Доктор сказал – ты поправишься.

– Там, – она попыталась приподнять руку и указала куда-то в сторону, – там ключ.

Антон обернулся, но ничего не увидел. Только стены. Пустые, белые стены.

– Какой ключ, мама?

– Возьми, – голос её звучал слабее, – у тебя в комнате, – она попыталась вздохнуть, но стала хватать ртом воздух и задыхаться.

Из палаты Антон выбежал и закричал:

– Скорее, помогите, помогите!

Несколько человек показались в коридоре как по волшебству, кинулись в палату. Антон прижался к стене и в ужасе наблюдал в открытую дверь как они суетятся и бегают, что-то кричат и хватают. Ему хотелось скорее уйти, покинуть это место, но он стоял будто прикованный к стене.

Когда доктор вышел из палаты, заметил стоящего у стены Антона, сказал:

– Стабилизировали, – хотел идти дальше, но обернулся, – идёмте, я дам вам успокоительного.

 

3

Зазвонил телефон.

– Ну ты где? – промурлыкала в трубку Лена.

– Я в больнице. Маме плохо.

– Долго ещё? Я же жду тебя. Ты что целый день там собираешься торчать?

– Нет, милая, я уже ухожу, – он поспешил к выходу.

В квартиру вошел в настроении подавленном. Пока разувался, кто-то обхватил сзади.

– Почему так долго? – проворковала Лена на ухо и стала быстро расстегивать ему брюки. – Я без тебя чуть с тоски не померла.

Антон не в силах сопротивляться. Он не мог сказать ни слова, просто откинулся к стене, позволил себя раздевать. Состояние тревоги улетучилось, он чувствовал, как забывает обо всём. Уходит навалившееся было угрызение совести, рассеивается страх. Нужно постараться уйти от проблем. Сейчас они ему точно не нужны. Это лишнее и пусть не мешают получать от жизни удовольствия.

– Малышка, ты чудо. Без тебя я просто не могу представить своей жизни.

– Замолчи, расслабься. Я помогу тебе. Папа сказал, чтобы мы заехали к нему завтра. Познакомиться, – сказала Лена, вытягивая его рубашку из брюк.

– Что?! – он резко отстранил её руки. – Он так сказал?

– Так сказал, – она попыталась потянуться к его груди.

Резко Антон высвободился и пошел в комнату. Волнение подступило снова, но уже другое, не то что было в больнице. Теперь он представил как встретится с отцом Лены, что будет говорить. Снова в голове пульсировало и уже другой страх охватил сознание.

Лена вошла следом:

– Ты чего? Это же не землетрясение. Просто съездим на часик, познакомимся и сразу уйдём. У него всё равно не будет времени с нами тусоваться. Вечно он чем-то занят.

***

Ловко, порой до замирания в сердце Лена маневрировала среди машин. На первый взгляд беспечно крутила руль, но рывки её всякий раз оказывались верными и позволяли вовремя перестроиться или повернуть. Такая езда не нравилась Антону, но сам он наверняка поступал бы точно так же, если бы была у него хоть какая-то машина. Возможно, тоже не церемонился бы с рулём и не слишком задумывался на поворотах.

Ехали в центр, туда где в элитном доме в, несомненно, шикарной квартире ждёт отец Лены. Антон пытался принять равнодушный вид, но тревога всё нарастала. Странно было осознавать, что отец Лены позвал в гости парня, что встречается с его дочерью. Всего – ничего. Но это, может быть – плохой знак.

Дом действительно оказался элитный. В большом холле охрана и консьерж. Зеркальный лифт с золотистыми кнопками. На двадцать втором этаже ещё из вестибюля почувствовали аромат запечённого мяса. На стук, дверь отворилась почти сразу. Молодая женщина с красиво уложенными тёмными волосами, в узком платье, с откровенным декольте, что выдавливало чуть не всю её грудь наружу, жеманно улыбнулась и протянула:

– А вот и вы. Леночка, здравствуй.

Молча, Лена прошла мимо по пути толкнула женщину плечом, но та как будто и не заметила вовсе, приветливо глянула на Антона и произнесла:

– Проходите, прошу вас.

С порога стало понятно – чудного вечера не будет.

Квартира, впрочем, оказалась вполне скромной. В просторной гостиной сдержанные тона, никакой роскоши скорее дорогая простота. Угадывается тонкий вкус хозяина, любовь к минимализму. Ничего лишнего. Чуть дальше за невзрачной аркой столовая, там тоже всё достаточно скромно. От всего что окружало, исходило впечатление помещения не жилого, только так по случаю занятого, на время. Ни предметов декора, ни других мелочей, которыми со временем обозначает человек своё жилище.

– А-а-а, это вы!

Из боковой двери показался мужчина лет сорока пяти, крепкий, немного лощёный, но обаятельная улыбка на смуглом лице тут же выдала человека общительного. Движения уверенные, но без налёта высокомерия. Он протянул руку для приветствия, и Антон почувствовал как крепко сжались пальцы.

– Здравствуйте, – улыбнулся в ответ Антон.

– Папа, если мы некстати, то можем прийти и в другой раз, – Лена покосилась на девушку у двери.

– Ещё чего, когда ты была некстати? Познакомьтесь с Анитой, – он потянул пальто Лены.

Недовольно она зыркнула и некое подобие улыбки натянулось на губах:

– Очень приятно, – выдавила Лена, хотя всем было понятно, что ничего такого она не испытывает.

Анита кивнула и поспешила уйти, но дверь из кухни которую она приоткрыла тут же, выпустила аромат невозможный для равнодушного восприятия.

– Как вкусно пахнет, это что? – потянула носом Лена и настроение её сразу улучшилось.

– Анита запекает мясо. Присаживайтесь, – пригласил отец на диваны, – пока Анита руководит кухней нам можно и поболтать.

– Ах, – спохватилась Лена, – совсем забыла, из-за твоей этой Аниты. Папа, это Антон. Антон, это мой папа.

– Очень приятно, можешь называть меня – Максим, – снисходительно улыбнулся отец Лены, и снова пожал Антону руку. Это рукопожатие уже не было таким напряженным как предыдущее.

В самом начале разговор пошел в том направлении какое избирают все у кого общих тем нет. Максим спросил как познакомились, но ответ на этот вопрос оказался настолько коротким, что дальше сразу пришлось говорить о погоде, о ценах и в какой-то момент приходилось даже напрягать мозги, чтобы не молчать. Лена совсем не помогала и когда Анита пригласила к столу, дело пошло веселее. Коньяк и красное вино упростили общение, а великолепно приготовленное мясо и закуски добавили немного уюта, расслабили и темы стали наклёвываться из других, порой даже неожиданных плоскостей.

– Поверьте моему слову, столько сколько я повидал на своём веку женщин разных стран, не повидал ни кто. С француженкой жил, с итальянкой жил, с американкой жил, а да, – он указал пальцем на Лену, с твоей матерью жил, это значит с русской. А ещё с полькой, и немкой.

– И ещё раз с русской, – подала голос Анита.

– Ах ты, прости дорогая, – он потянулся к её шее, но видно вспомнил о присутствующих и привычное движение превратилось в неловкое.

Лена смеялась с любых слов отца, но смех её был натянутым и неестественным. Она вообще была не такая, как обычно, и сильно заметно ощущалось, хоть и смеется, но это совсем не значит что она сдружилась с новой пассией отца.

– Ты Антон, если что жалуйся мне на неё, – говорил Максим. – Она ведь, я знаю, что за подарочек судьбы. Дай бог каждому. Противная, до ужаса. Разбаловал я тебя Ленка, ох разбаловал. Нужно было лупить, да ремнём, нет же, мать твоя всё тебя жалела. Вот теперь получай парень вот такую, разбалованную.

– Она мне и такая нравится, – смеялся Антон.

– Попробовал бы ты сказать по-другому, – шуточно надула губки Лена.

– Теперь тебе придётся слушаться её во всём, – добавил Максим, – только я тебе не завидую. У неё на уме одни глупости.

Сидели, до поздней ночи. А засобирались, Анита вышла в кухню, а Лена в уборную, Максим глянул на Антона, совсем нетаким взглядом какой за вечер стал уже привычным, а другим – холодным и трезвым.

И, приподняв бровь, сказал:

– Обидишь Ленку, из-под земли тебя достану, и в ту же землю зарою.

Вошла Анита и всё снова стало как прежде.

 

4

Около двух часов ночи, сытые и немного пьяные они остановились у двери в квартиру.

– Давай быстрее открывай, я уже не могу стоять на ногах, – подгоняла Лена.

– Не торопи меня, а то я ничего не могу найти.

У двери Антон покопался в кармане и достал ключи. И тут, в помутившемся от алкоголя сознании всплыло искаженное страданьем лицо матери и слова её – «Там, ключ». Потом она ещё что-то говорила о его комнате. Антон чётко вспомнил это и на мгновение замер у двери.

Какой ключ? Что она хотела сказать? А может это был просто бред? Нет. Нужно выяснить, что за ключ.

В спальне Лена сразу свалилась на кровать. Пришлось раздеть её сопротивляющуюся и пьяную. Весь вечер она кидала возмущённые взгляды на Аниту, но та совсем не обращала на них внимания и это страшно злило Лену.

– Нет, ну ты видел эту старуху, по ней уже не один пластический хирург плачет. Папа не может, чтобы не испортить мне настроение. Эти сучки вечно вьются вокруг него, а он и не сопротивляется. Старый кобель.

– Ложись уже, спи. Не волнуйся, зато у него есть ты.

– Угу, – проговорила она, уже почти засыпая, – эти подстилки ему дороже чем родная дочь. Знаешь сколько он тратит на этих престарелых сучек? – и она засопела, положив руку под щёку.

Проснулся рано. Сильно отдавалось в висках выпитое с вечера спиртное.

«Что за дрянь наливала Анита, непонятно, но это точно не коньяк или коньяк отвратительный. Как они это пьют? Ещё и за такие деньги. Максим сказал – пятьсот баксов. Ничего хорошего. Голова гудит».

Антон поплёлся на кухню, порылся в коробке с таблетками, вытянул что-то по памяти, вроде бы когда-то помогло. Глотнул капсулу. Легче сразу не стало.

Включил кофе-машину.

«Что там мама говорила? Нужно идти в больницу, а голова раскалывается. Как не хочется. Не вовремя это всё».

В комнате забубнила Лена. Она часто разговаривала во сне и много ругалась. Странно, потому что в жизни она ругалась не так много. Как будто во сне стремилась высказать всё ругательное, что знала. Это смешило вначале знакомства, но теперь страшно раздражало. Антон хоть и был в неё влюблён, но как-то по-особому, выборочно. Что-то в ней он любил, а что-то просто терпел.

После пары чашек кофе немного полегчало. В голове одна к одной сложились мысли. Можно собираться в больницу.

– Ты куда? – приоткрыла глаз Лена, когда он склонился чтобы её поцеловать.

– К матери съезжу.

– Понятно, – протянула она и отвернулась.

***

В коридорах больницы людно. Снуют туда-сюда врачи и медсёстры. Антон сразу направился в отделение, но у двери перегородила дорогу молоденькая медсестра:

– Куда вы? Туда нельзя.

– Я вчера был тут и было можно, – возмущённо проговорил Антон.

– Фамилию скажите, к кому вы?

– Комаров я, иду к матери Комаровой Валентине.

– Подождите, я врача позову.

– Я что не могу пройти к матери? – он начинал злиться.

– Нет. Ждите здесь.

Медсестра прикрыла дверь и ушла вглубь отделения. Прошло пять минут или больше, но никто не пришел и Антон беспокойно начал ходить возле двери. Потом он приоткрыл её, огляделся. Кажется никого. Тихонько, но быстро он проследовал к палате матери, оглядевшись по сторонам, вошел и прикрыл за собой дверь.

Странно было видеть неподвижно лежащую маму. Даже как-то страшно. Раньше невозможно было допустить, что когда-то она будет лежать вот так и ничего нельзя будет изменить. Оставалось только ждать. А чего ждать, тоже неизвестно. Возможно, ей просто нужно отлежаться. Это такая болезнь, но она закончится. Очень скоро. Только нужно немного подождать.

– Мама, – позвал он, – мама ты меня слышишь?

Ничего. Никакой реакции. Антон постоял ещё немного. Хотелось прикоснуться к её руке, но было как-то неловко. Он не знал можно или нет. Боялся, что если он коснётся она тут же откроет глаза.

– Мама, – ещё раз позвал он.

Дверь открылась и молоденькая медсестра грозным шепотом позвала:

– Прошу вас выйти немедленно.

Антон посмотрел на девушку потом снова на мать. Тут, рядом с ней неизвестность. Ничего не сможет узнать если будет стоять. Он вышел из палаты. Девушка закрыла дверь и нахмурив тоненькие брови прошептала:

– Не стыдно вам? Пробираетесь в палату когда вам говорят – нельзя.

– А чего мне стыдиться, там моя мать, – злобным шепотом сказал он.

– Вы видите её состояние, что вы можете сделать? Ничего.

Он остановился у стены и рассеянно стал озираться, как будто хотел спросить хоть кого-то, что с его матерью. Медсестра немного смягчилась и сказала:

– Вы не волнуйтесь, если будут изменения мы позвоним вам.

Лицо её теперь казалось даже добрым. Она была похожа на Дюймовочку в халате медсестры, который велик размеров на пять. А чёрные глаза из-под белой шапочки казались слишком большими на худеньком лице. Маленькие, строгие губы, не привыкшие быть строгими, они то и дело растягивались в маленькую улыбку. На вид девушке лет тринадцать, но раз она медсестра, понятно, ей гораздо больше.

– Если хотите, я позову доктора и он вам всё расскажет. Хотите?

Антон кивнул и девушка снова ушла. Теперь уже прошло немного времени. Она вернулась:

– Сейчас обход. Вам придётся подождать, а потом доктор примет вас.

– Хорошо, – и тут он вспомнил, зачем пришел, – а скажите, вы не могли бы посмотреть в вещах мамы ключ? А то, я потерял свой. Я собственно за этим и пришел. Не хочется слесаря вызывать или дверь ломать.

– Ладно, сейчас пойду, посмотрю.

Когда она вернулась, протянула ключ. Антон улыбнулся ей и сказал:

– Вы мне очень помогли. Спасибо. – И неожиданно для себя самого спросил. – Как вас зовут?

– Оля, – сказала она и улыбнулась своей маленькой улыбкой.

– Спасибо Оля.

 

5

Дома ничего не изменилось. Может только воздух какой-то нежилой, словно нет тут никого уже долгое время. Оставленная на столе в кухне чашка с недопитым чаем будто простояла тут несколько лет.

Сколько времени Антон не был дома, уже не помнит. В последний раз, вроде на Новый год заходил. И то, если бы мама не позвонила, наверняка бы забыл. Да и мыслями сюда редко возвращался. А если и возвращался, только лишь для того чтобы поскорее нежеланную мысль отбросить. Не любил вспоминать о былом. Эта маленькая квартирка со старой мебелью, словно бельмо на его прошлом. Страница, которую поскорее хотелось перевернуть. Разве можно сравнить это место с той квартирой где теперь он живёт. Небо и земля. Да и не земля даже, так – подземелье. Нет, сюда приходить он не любил.

Теперь столько важных дел. А каких? Перечислить их невозможно, потому что и делами это назвать трудно. Только почему-то всё время некогда. Ведь если так подумать и нет никаких дел. Работу бросил. Теперь сопровождающий для Лены. Клубы, магазины, салоны, кафе. Если рассудить – это пустое, ненужное. А ему нравится. Или нет?

Что за жизнь? Прибился к богатой девице и живёт за её счёт, лишь бы не влачить нищенское существование. Что за бред? Полный бред.

Лена – капризная, непредсказуемая, уже начинает раздражать. Шагу нельзя ступить без её ведома. Манипулирует, как хочет. Держит за прислугу или нет, скорее как дополнение к себе самой. А он, словно мальчик на побегушках. С таким как он и на людях не стыдно показаться.

Зачем он связался с ней? Влюблён?

Так уж нужны эти её деньги? Такой жизни хотел? Быть дополнением своенравной девице? Разве это может нравиться? А как же свобода?

Когда-то он считал, достаточно найти богатенькую девчонку и всё будет в ажуре. Ведь они толпами бегают за ним. Вот – нашел. Что дальше? Жить на побегушках, так и следовать за кем-то по пятам? А сам, на что он сам способен, на что пригоден кроме этого? На что готов ради денег? На унижение? Быть пресмыкающимся?

Разве раньше это было непонятно? За всё нужно платить. За всё. Только плата разная.

Тут дома, где прошла вся его жизнь вместе с мамой, откуда бежал, чтобы никогда сюда не возвращаться, он вдруг почувствовал, что совершенно не желает идти обратно в шикарную квартиру Лены. Тут в этой простой гостиной со старым телевизором и диваном застеленным пледом, который мама вязала несколько месяцев, Антон неожиданно почувствовал, что идёт по жизни куда-то не туда. Не в ту сторону в которую толкала мама, а в ту, что придумал он сам. Которая казалась ещё совсем недавно единственно-правильной.

А зачем? Для денег. Да, для того чтобы иметь деньги. Не гнуть спину в кафешках официантом. Не бегать по городу курьером. Но ведь для того чтобы этого не происходило можно делать что-то ещё. Есть много способов получить свободу, заработать деньги. Но это трудный путь. Легче найти богатую девчонку. Теперь стало ясно – это не так. Он вдруг остро почувствовал, как теряет в той новой жизни самого себя. Своё я – которое так превозносила мама. И, чтобы понять это нужно было уйти, а потом, спустя некоторое время вернуться.

В маленькой комнате, что знала все его секреты сел на кровать. Окинул взглядом стены завешенные плакатами. Усмехнулся. Ничего не изменилось с тех пор как он ушел. Хотелось быть самостоятельным, независимым. Приводить девчонок не в комнату подростка, а в квартиру с огромной кроватью, с красными обоями и подсветкой в стенах. Хотелось чего-то того, что показывают по телевизору и печатают в журналах. А не эту маленькую комнатушку с плакатами и залепленным наклейками шкафом. Зачем они вообще нужны, эти монстры, роботы, орки, хоббиты, супермен и Шерлок? Зачем они здесь?

А ведь когда-то покупал новый журнал с плакатом, словно что-то драгоценное приносил его домой и любовно подыскивал место. Лучшее. Это было, но это ушло.

У стены с плакатами он стоял и вспоминал. Только теперь уже не понимал, зачем клеил всё это. Антон протянул руку, дёрнул бумагу, что оттопырилась от времени или просто была приклеена неаккуратно. Лист треснул. Следующий и ещё один, и уже пол стены свободны от полутёмного гнёта ужастиков. Хотелось рвать и рвать, чтобы больше ничего не напоминало о том как было. Бумага мялась и лопалась под быстрыми движениями пальцев, уже ничего не могло остановить эти рывки. Он хватал, тянул. Бросал на пол и снова рвал.

Встал на стул, чтобы дотянуться до верхних рядов, потянул плакат и из-под него выпала белая бумажка, вчетверо сложенный лист. Он упал на стол. Антон взял, развернул. Расписка.

В расписке говорилось, что некая Козлова Н.И получила от Валентины Комаровой денежную сумму в размере пять тысяч долларов.

Сама расписка – обыкновенная бумажка. Ну дал кто-то кому-то деньги ну и что. Но место куда она была спрятана показалось Антону странным. Ведь это и не тайник вовсе. Кто-нибудь когда-то стал бы снимать эти плакаты. А если бы это стал делать он сам, то он сам и нашел бы листок.

Означало ли это, что мама хотела, чтобы он его нашел?

Теперь, он задумался ещё больше.

 

6

Одно из немаловажных обстоятельств среди других, тоже вполне немаловажных было то, что с Леной он всегда попадал в самую гущу событий. Клубы, рестораны и бары. Бесконечные вечеринки у Лены, у друзей, у кого-то ещё совсем незнакомого. Жизнь кипела и бурлила, и порой казалось, что так он жил всегда. Антон чувствовал себя нужным, просто необходимым всему этому людскому сборищу. Ощущал себя почти звездой или знаменитостью, хотя прекрасно понимал почему так происходит. Но избавиться от этого просто не мог. Зависимость от этой популярности слишком сильно держала в невидимых кандалах.

Антон понимал, что он – приложение, но совершенно не чувствовал себя этим приложением. Он мысленно менялся с Леной местами. Он представлял, что не он с ней, а она с ним. Часто забывал, что без неё он никто, о значении какое она имеет, о влиянии которое оказывает. Забывался и это нравилось ему. Он чувствовал, что может заходить далеко, очень далеко. Чувствовал её снисходительность и этим пользовался. Только иногда в шутливой перебранке она могла, как бы ни нарочно напомнить ему его место. Да и то, скажет сама не поймёт, а он остановится, прислушается. Вспомнит и снова забудется.

У него не было злости, ведь она как ребёнок, скажет, а потом ластится. И что тут можно поделать? Пусть говорит, если хочет. Пусть. Только чтобы никто не слышал.

***

В воскресенье собирались на вечеринку к Максиму. Сорок пять он пригласил отметить в «Софии» – лучшем отеле города.

Лена – в жемчужном платье, с зачесанными на одну сторону волосами, в невероятных туфлях на высоченном каблуке – выглядела сногсшибательно. Антон в светло-сером костюме, который она купила ему для этого приёма чувствовал себя богом Аполлоном. Когда Лена останавливалась у зеркал, он кидал быстрый взгляд на себя. Не дай бог, чтобы никто не заметил, что он любуется собой.

Да, ему нравилось всё. Мраморные лестницы отеля, стеклянные лифты, сдержанный колорит ресторана. Он ощущал себя своим, среди этих людей. Чувствовал взгляды женщин, рукопожатия мужчин. Он был здесь на своём месте и совсем не хотел отсюда уходить. Никто и не гнал его, с чего он вообще решил, что кто-то захочет его прогнать?

Поздравления и речи, музыка и смех. Платья, костюмы, ароматы парфюмов. Взгляды, жесты, улыбки. Сдержанные приветствия, напитки и закуски.

Он – на вершине мира. Он там, где должен быть.

Кто-то толкнул сзади, Антон обернулся. Невысокая женщина со строгим лицом быстро глянула и произнесла почти сквозь зубы:

– Простите.

– Не страшно, – ответил было он, но она уже скрылась за солидным мужчиной с бородкой.

– Антоша, пойдем, поедим, – потянула Лена, – я хочу что-нибудь съесть. К папе всё равно не подступиться.

Официант провел их на места и Лена плюхнулась на стул. Она была совершенно бесцеремонна, крутилась во все стороны, кому-то махала рукой, а потом схватила бокал и подскочила, словно кто-то дёрнул её за привязанную к талии верёвку. Ещё мгновение, она исчезла из поля зрения и ему ничего не оставалось, как приступить к еде.

– Какая энергичная у вас спутница, – послышался рядом женский голос и прежде чем поднести вилку ко рту Антон повернулся и посмотрел на соседку.

Женщина что толкнула его, теперь сидела рядом и пыталась резать филе.

– Этот повар точно имеет звезду? – на лице её отражалось усилие какое она прилагала, для того чтобы резать мясо. – Что-то я сомневаюсь.

– Думаете, его бы взяли в такое место если бы он её не имел? – попытался поддержать разговор Антон, хотя женщина ему была не слишком приятна.

Тёмное, закрытое платье, будто одеяние монашки, черты лица довольно привлекательные. В них уверенность и интеллект. И конечно строгость. От неё веяло кабинетной официальностью. Возраст почти сразу угадывался и по виду и выражению, чувствовалось ей не тридцать, но ещё и не сорок. Где-то посредине. Взгляд – пронзительный, оценивающий. Один такой взгляд и кажется она знает всё.

– Думаю, он просто шарлатан. Я не могу разрезать филе, которое стоит кучу денег, – она усмехнулась, что совершенно было неожиданно и лицо её тут же стало намного более симпатичным. – А вы, чем занимаетесь, простите за нескромный вопрос?

Антон смутился. Не мог же он сказать, что ничем не занимается и живёт за счёт своей девушки.

– Пока, я в поиске, – попытался ответить размыто.

Снова она оценивающе осмотрела его, усмехнулась и сказала так, что у него даже где-то в животе засосало:

– Понятно.

– А вы? – он попытался переключить её внимание.

– Я – судья.

Он поперхнулся кусочком салата и закашлялся.

– Люблю этот момент, – сказала она.

В этот вечер они встречались ещё несколько раз. У него стало возникать чувство, что эта женщина следит за ним. И хоть она мило улыбалась и поднимала бокал или просто одобрительно кивала, но то, что она – судья, каждый раз всплывало в памяти и совершенно не прибавляло желания общаться с ней вновь.

Впервые за долгое время он почти ничего не пил и после короткого разговора с ней, впервые почувствовал себя лишним. Какое-то неприятное ощущение принёс в жизнь Антона этот вечер. Эти люди вокруг – богатые и успешные. А он – никто. В поиске. Да, не зря она так посмотрела и усмехнулась.

Своим «понятно» она почти сказала – «Ну, ну, неудачник. Прилипало. Альфонс. Жигало». Да, вот так и перечислила, только в уме. И он, словно увидел себя, её взглядом.

 

7

Настроение совсем испортилось.

– Антоша, ну ты чего, ну давай, – Лена елозила по нему, а он никак не мог настроиться на подходящую волну, – ну ты чего?

– Не хочу, – он отодвинул её и сел на кровати.

Лена опять потянулась и стала покусывать ему ухо, взъерошивать волосы. Тогда он резко встал.

– В чём дело? – она быстро сменила градус настроения. – Что опять не так? Может, скажешь, чтобы я уже знала. А то под тебя не подстроишься.

Он остановился у окна. За стеклом, сколько хватало взгляда раскинулся город. Там внизу люди, идут куда-то. Они заняты, им некогда оглядываться. Спешат на работу или домой, к друзьям или в театр. У них у всех есть дело. А он никак не может понять чего хочет от жизни, чем заниматься?

Если кто-то ещё раз спросит «Чем вы занимаетесь?» – он хочет знать ответ. Хочет гордо посмотреть в глаза человеку и сказать «Я -…».

Кто?

– Я должен что-то делать, – он обернулся.

– Что? – не поняла Лена.

– Я должен найти работу.

– Ну хорошо, скажу папе, пусть найдёт тебе работу.

– Я должен сделать это сам.

Резко он пошел к шкафу, покопался, достал вещи в которых когда-то пришел в эту квартиру, но потом больше никогда не надевал. Потому что Лена накупила ему столько вещей, сколько он никогда не ожидал увидеть в своём шкафу.

– Ты чего?

– Не спрашивай. Я ухожу.

– Куда?

– Домой.

– Ты серьёзно? – она посмотрела сначала растерянно, потом зло. – Я не отпускаю тебя.

– Что ещё за дела? Я что должен разрешения спрашивать?

– Да должен, – она ухватила его за руку, – ты никуда не пойдёшь!

– Прекрати, – он отстранил её, но она не сдавалась, тянулась и хватала за одежду которую он пытался натянуть.

– Нет, нет, ты не уйдёшь! —Лена начинала переходить на крик. – Я не позволю! Ты мой, мой! Я люблю тебя! Нет!

– Я – тебя не люблю! – резко сказал он. – И никогда не любил. Запал на твои деньги. Сам я нищий. Видишь, – он вывернул карманы. – Нищий.

– Ну и что, я же люблю тебя! Мы будем жить на мои деньги.

– Ты что совсем дура? Я ухожу. Не хочу больше жить на твои деньги. Я чувствую себя дерьмом. Но это не главное. Я не хочу больше тебя обманывать. Не хочу. Надоело. Всё.

– Мне всё равно!

– А мне нет.

Небольшая сумка вместила пару его вещей, громко прожужжала молния.

– Прости меня, – сказал он и в последний раз глянул на Лену, – надеюсь, ты встретишь достойного твоей любви парня. А меня забудь.

Она стояла у стены, скрестив на груди руки. На лице сердитое выражение.

– Ты говорил, что любишь меня!

– Я врал.

– Какой же ты мудак. Настоящий мудак. Я ненавижу тебя. Ненавижу.

– Как хочешь.

– Ну и убирайся! Только смотри не пожалей об этом. Захочешь вернуться – я не впущу!

Он не смотрел на неё, боялся, если посмотрит ей в глаза, то остановится и бросит сумку.

– Не думай обо мне плохо, – сказал он у двери, – я просто ошибся. Ты тут не причём.

– Антон!

Дверь хлопнула, он ушел. Куда? Домой.

 

8

Удивительно, но когда он вернулся домой, ему как будто вдруг стало легче дышать. В карманах ничего, а в душе чистый, пронизывающий воздух свободы. Как мог он променять его – на деньги? На обязанности. Как мог хотеть того, что бессмысленно и глупо? Почему он решил, что это любовь? Да, был момент и он назвал это любовью. Но закончился этот период достаточно быстро. Уже тогда, когда на своей шее Антон так явственно почувствовал острый каблук. Окончательно и бесповоротно понял, что больше ни минуты не способен это терпеть. Всё, хватит. Неужели всё дело в деньгах?

Что проходит каждый раз когда пустеют карманы? Судорожные попытки найти того, кто заполнит недостающее пространство. Кто возьмет на себя ответственность, за жизнь. Не пора ли заботиться об этом самому. Наконец стать взрослым и понять, что никто ничего тебе не должен.

Здесь, дома Антон почувствовал себя свободным как никогда раньше. Словно с рук и ног упали незримые путы и теперь он мог передвигаться.

В своей комнате он лёг на кровать и уставился в потолок. Что теперь?

Вот лежит он свободный и нищий, а что дальше?

А если он не выбрался из оков, а только больше в них увяз? Может быть, не нужно было так рубить? Ещё не поздно позвонить Лене и она тут же за ним приедет. Будет целовать и прыгать от радости. Антон сел и взгляд его упал на стол. Там, так и лежала та бумажка, что нашел он в прошлый раз под плакатами. Расписка.

Протянул руку, раскрыл листок, перечитал. Простая, обыкновенная бумажка. А если это про неё мама говорила – «в твоей комнате». Антон огляделся по сторонам. Что тут может ещё быть? Несколько плакатов на стене. Сорвал их – ничего.

Снова сел, перечитал листок. Внизу – дата. Дата! Ну конечно! Число, месяц и год его рождения! Получается, эта расписка написана в день его рождения!

Торопливый пульс в висках. Показалась что не хватает воздуха. Он ещё раз посмотрел на дату и почувствовал как тошнота подступает к горлу. Что это означает? Стало страшно.

За окном темнота. Она заглядывает и смотрит желтым глазом отражающейся в тёмном стекле лампы. Антон дёрнул штору и пошел на кухню. На столе чашка, лужица разлитого чая. Ложечка на полу. Видно именно тут маме стало плохо и она попыталась позвонить ему, а он…

Сел на табурет у стола.

Он – оставил её одну. Бросил. Ушел и не появлялся. Царапины на дверцах шкафчика, это он поцарапал вилкой, когда был маленький. Тут прошла его жизнь, а ему так хотелось поскорее всё это оставить. Всю эту старую рухлядь, эти кривые шкафы, полуржавую печку, стол с клеенкой на которой уже не видно рисунка. Он так хотел сбежать из этой нищеты.

Мелодия телефона зазвучала как насмешка.

– Алло?

– Антон, это Оля.

– Какая Оля?

– Медсестра. Ваша мама пришла в себя, приезжайте, если можете.

– Да хорошо. Я приеду. Приеду.

 

9

Набрал номер такси. Спустя полчаса был в больнице.

Медсестра провела к маме, но оказалось, пока Антон ехал она снова впала в бессознательное состояние и когда придет в себя в следующий раз ни кто не смог ему ответить.

Грустно и с жалостью смотрела медсестра Оля. Она была расстроена больше всех. Он видел как она вздыхает и поправляет простыни его матери, так словно та была и её матерью тоже.

В вестибюле Антон немного посидел в кресле ожидая новостей, но когда стало понятно, что всем уже не до него и ничего нового не произойдет, решил вернуться домой.

***

Вечер заиграл огнями иллюминаций. Красные, синие, желтые, разбросанные по козырькам и крышам буквы. Своеобразная красота вечернего города. Огни притягивают, они зовут. Если знаешь их суть, веришь им – идёшь в их направлении. Антон знал, что скрывается за этими огнями, он любил их притяжение, пользовался им и считал, что связь эта не закончится.

Он отошел от главного входа больницы, увидел яркую вывеску «Пицца Италия», чуть дальше ещё кафешка. За стеклом в уютном зале сидят люди. Разговаривают, смеются.

Что-то защемило внутри и Антон почувствовал что голоден. С самого утра почти ничего не ел. Как он мог забыть о еде. Полез в карман и нащупал несколько монет, в другом пусто. В остальных – ничего.

– Так, – сказал он самому себе, – очень хорошо.

Получается, домой придётся добираться на маршрутке или троллейбусе. Не самый плохой вариант. Отвык уже, ну да ладно. Если бы не мелочь, тогда вообще пешком идти. Но когда при свете уличного фонаря рассмотрел монеты оказалось и этот вариант не пройдёт.

Три рубля. На ладони у Антона лежало всего – три рубля. За такие деньги даже в троллейбус не пустят. Придётся ехать зайцем. Постараться хоть немного приблизиться к дому, а там уже если вытурят из троллейбуса пройти пешком. А можно и просто попроситься, мол потерял кошелёк или сказать что украли.

Пока он размышлял над тем как добраться домой с тремя рублями в кармане, ушли три маршрутки и троллейбус. Антон не мог заставить себя ступить даже на одну ступеньку. Всё мялся в нерешительности и боролся с медленно надвигающимся отчаянием. Можно было бы вызвать такси, если точно знать, что дома есть деньги. Но откуда ему знать, есть ли там деньги и где они лежат.

Чем дольше стоял, тем сильнее хотелось оказаться дома. Антон вспомнил красный, с цепочкой кошелёк Лены, набитый тысячными и пятитысячными купюрами. Вспомнил, как спокойно открывал его и расплачивался в ресторанах и кафе. Как ходили по магазинам и Лена просто доставала две три пятитысячных, чтобы расплатиться за сумку или туфли, или юбку. Вспомнил, как в магазинах мужской одежды она заставляла его мерить всё и покупала, покупала. Вспомнил, но почувствовал, что совершенно не хочет возвращаться туда в то время. Не хочет всё это вернуть.

И там, на той автобусной остановке с тремя рублями в кулаке он почувствовал себя – совершенно свободным. Голодным, нищим, но свободным.

То, что когда-то казалось простым и лёгким, и даже нормальным, теперь увиделось постыдным и низким. Удивительно, почему же раньше ему совсем так не казалось. Он принимал такую свою жизнь как должное, почему?

Антон осмотрелся вокруг, огни магазинов, огни фар пробегающих мимо машин, он сжал в руке три рубля и посмотрел на кулак.

«Никогда, больше никогда я возьму ни у кого ни одного рубля».

– Ещё стоите? – услышал он и обернулся.

Девушка с разбросанными по плечам тёмными волосами, таинственным взглядом круглых глаз и маленькой улыбкой. Это же Оля – медсестра. Она изменилась. Там в больнице вся эта белая одежда, делала из неё странную особу неопределённого возраста. А тут, на полутёмной остановке, уже не то маленькое существо с жалостливым взглядом.

– Вы? – во взгляде его видно было столько удивления, что девушка снова улыбнулась.

– Не узнали?

– Нет, там вы совсем другая, – выдавил он, пытаясь разглядеть тёмный плащ стянутый на талии и газовый шарфик, плотно прикрывающий шею.

– Понятное дело. В больнице ведь не разоденешься, – тонкими пальцами девушка прижимала маленькую черную сумочку, и Антон вспомнил о своих трёх рублях.

– Да я кошелёк забыл дома и теперь не знаю как туда добраться.

– Я могу помочь вам, держите, – она достала из кармана целую жменю мелочи. Берите сколько нужно.

Он уставился на неё, улыбка слетела с его губ. Глядя на озаренное ночными огнями лицо Ольги, он почувствовал что-то другое. Лёгкий ветерок тронул прядь её волос, и добрый свет блеснул в глубине её взгляда. А может и не свет, а само добро тихое и таинственное. Забытое и родное. Давно известное или то, что видел когда-то во сне. В одно мгновение в этом взгляде он увидел тихую гавань где живут и любят, и нет ничего кроме этого. И впервые за долгое время Антон почувствовал желание стать другим – сильным, независимым и верным раз и навсегда.

Он протянул руку, взял несколько монет и подумал – «Это – в последний раз».

 

10

Официант, так официант. В двадцать четыре он так ничему и не научился. Но зато его всегда брали на работу лучшие рестораны. Подходящая внешность и знание профессии играли на руку, когда он приходил как соискатель работы. Да и официанты мужчины с опытом работы в приличных заведениях нарасхват.

Пришлось заняться тем что умеет, не зря ведь окончил курсы. Хоть это, стало полезным достижением. А что, если знаешь профессию, можно работать довольно долго, пока сам не устанешь от того, что приходится прислуживать. На ближайшее время другие перспективы вырисовывались смутно. Ресторан выбрал один из самых популярных. Взяли, не то чтобы с порога, но свои возможности Антон хорошо просчитал. Из всех стажеров непременно его должны были выбрать. Тут он был уверен на все сто. На девяносто девять – точно.

Да и администратор Эмма недвусмысленно посматривала, что уже давало фору по сравнению с соперниками. Антон конечно – правило знал, с сослуживицами – ни-ни. Но взгляды и жесты пока никто не отменял. Дать женщине надежду это – считай пол дела сделал. В общем, к концу первой недели стажировки стало понятно, работа у него будет.

Не ошибся, только в этом. А вот насчёт Эммы немного перегнул. Холёное лицо с набитыми полудугами бровей и пересушенное в тренажерном зале тело, от идеала неприхотливого вкуса Антона были слишком далеки. Девушка со всеми признаками последней стадии перезревания, явно ждала благодарности. Нужно было как-то тактично намекнуть, что благодарность будет, но не в той форме в какой Эмма ожидает.

– Комаров, я всё ещё жду приглашения, – говорила она тихо в коридорах между кухней и залом.

– Эмма дорогая, я бы с удовольствием, но не могу нарушать устава заведения. Ведь там строго запрещены всякие отношения между сотрудниками.

– Но ведь если никто не знает, можно на это и прикрыть глаза, – приподняла она чернёную бровь и положила ладонь ему на грудь.

– Тогда, или тебе, или мне придётся уволиться, – попытался улыбнуться Антон и убрал её руку, – ты же не станешь рисковать таким местом, а я – тем более.

– Хочешь сказать, я зря тратила на тебя столько времени и теперь останусь ни с чем. Лучше сдавайся красавчик, иначе придётся уволиться по какой-нибудь неприятной причине. Ты же не хочешь чтобы тебя застукали на воровстве, например?

– Постараюсь не доводить до такого.

– Вот-вот. И не доводи.

Всякий раз он увиливал от её настойчивого внимания, но и она свои попытки не оставляла.

Заведение процветало. Каждый вечер полный зал. Работы много, некогда сидеть, но и чаевые капают. Нормально.

***

Худо-бедно, стали в карманах хоть какие-то деньги водиться. Приоделся. А то забыл уже когда на свои одежду покупал. Помаленьку всё налаживалось. Шло своим чередом. Жизнь без тусовок и вечеринок, только работа и дом. В таком положении вещей Антон стал находить даже что-то правильное, чему уже не нужно было сопротивляться. Он почти ощущал как из беспечного, избалованного ребёнка, превращается в человека от действий которого зависит его будущее. И прямо почувствовал ответственность за то будет ли сегодня что-то в его холодильнике, и за людей которые рядом.

В эти дни он остро ощутил отсутствие мамы. Ведь когда жил дома она неустанно вилась вокруг. Прибирала разбросанные вещи, стирала, гладила его одежду, мыла за ним чашки и тарелки. Сейчас, когда она в больнице образовалась некоторая неприятная пустота. Никто не прислуживал ему, не спрашивал, хочет ли он оладушков или пельмешек, не принести ли ему яблочко или может быть испечь тортик. Никто не смотрел на него так как мама, ласково. Что бы он ни говорил и ни делал, она всегда смотрела ласково. Никогда не сердилась, не ругала. И хоть с тех пор прошло время и с Леной он немного организовался и стал аккуратнее, почему-то именно теперь дома, где так не хватало мамы, не хватало и её бесконечной заботы.

Зато он решил, после её выздоровления он непременно покажет как изменился. Чтобы она почувствовала, что не зря отдала ему столько заботы.

 

11

В пятницу многолюдно. Пустых столиков нет. Вечер только начался, а желание работать у Антона уже пропало. Вредный клиент второй раз вернул карбонару и кажется вытрепал все нервы, а ещё крутиться тут до часа ночи.

От столика к столику Антон перемешался с закусками и горячим, он только успевал обслужить одних, как нужно было подойти к другим. Голова разрывалась от надоедливых мотивов и хотелось прилечь. Он подошел к одному из своих столиков который только что заняли и остановился, чтобы принять заказ. Книга меню скрывала лицо мужчины и когда после минутного разглядывания он опустил её, Антон узнал отца Лены.

– Добрый вечер, – кивнул Антон и перевёл взгляд на спутницу Максима.

Напротив сидела девушка с сильно приукрашенной с помощью косметики внешностью, но всё равно, казалось ей нет и двадцати лет. С интересом она читала меню, словно детскую книгу, которую непременно хотела прочитать от начала до конца.

– Вот! – вдруг вскрикнула она. – Я буду это и это!

Максим улыбнулся, глянул на Антона и пожал плечом, как бы говоря – «Такая милая».

В ответ на его улыбку Антон вскинул брови и спросил:

– А вы, уже выбрали?

– Значит, тебя она тоже бросила, – как будто констатировал Максим. – Вот Жучка. А мне ты понравился. Чуть адекватнее остальных.

– Мы просто расстались. Ни кто никого не бросал.

– Расскажи. Я что свою дочь не знаю. Она же психованная. Насколько я заметил ни кто с ней и пары месяцев не выдерживал. Ты ещё стойкий оказался. Хотя мне немного жаль что вы расстались. А я вот, – он указал взглядом на спутницу, – так сказать понижаю планку. Решил заняться воспитанием. Друг посоветовал. Сказал, что женщину под себя нужно воспитать, пока она молодая. Хочу попробовать.

– Получается? – так чтобы не обидеть девушку Антон сделал вид, что спрашивает о чём-то другом. Но она и так не прислушивалась к их разговору, потому что вертела головой и пристально рассматривала наряды других посетителей.

На лице её вдруг возникло выражения удивления, граничащего с недовольством и она уже хотела что-то сказать Максиму, но взгляд натолкнулся на фигуру Антона и девушка промолчала.

Максим дёрнул бровями:

– Работаем над этим. Так что там у нас из фирменных блюд?

– Сегодня, рекомендую – медальоны под сладким соусом.

– Ну хорошо, тогда мы будем медальоны. Правда, дорогая?

– Но я хочу вон то, – и она почти ткнула пальцем в соседний столик.

Максим не смутился, скорее его забавляло её поведение. Он явно наслаждался зрелищем её не слишком тактичных манер.

– Ах, как мне нравится эта провинциальная простота. Чувствую, мне тут есть над чем работать.

Антон принял заказ и оставил эту пару, чтобы обслужить и других клиентов, которые уже помахивали руками и бросали нетерпеливые взгляды в его сторону. В этот вечер он ещё несколько раз подходил к Максиму и всегда замечал, как с благодушной улыбкой тот обращается к своей молодой спутнице. Как терпеливо он выслушивает её капризные реплики и как смягчается его взгляд. Интересно было узнать, как долго продлится эта связь. Ведь зная Максима по рассказам Лены, он совсем не был терпеливым и с каждой следующей пассией расставался так и не успев как следует её перевоспитать.

Когда из ресторана ушел последний посетитель, в зале было убрано и белые абажуры над столиками погасли, Антон вышел на улицу и вдохнул ночную прохладу. Усталость подступила, желание поскорее попасть домой и свалиться в кровать охватило и потянуло в сторону остановки.

Сел на скамейку. Поднял взгляд. В бездонной темноте над затихающим в последних звуках городом мерцали звёзды. Уже давно Антон не видел такой чистой россыпи звёзд. Они как хрустальные огоньки светили и словно хотели сказать про то, что очень скоро должно непременно произойти что-то хорошее. Ведь после того, как долго смотришь на звёзды обязательно должно случиться хорошее.

В то же мгновение Антон вдруг явственно увидел Ольгу, там в темноте этого бездонного неба. В чёрном плаще, с россыпью волос, её образ мелькнул где-то там. Она усмехнулась и как будто даже махнула рукой.

Что это значит? Неожиданно захотелось ей позвонить. Антон порылся в кармане, достал телефон и поискал во входящих тот её звонок из больницы. Это видимо был её номер. Конечно, чей же ещё?

С минуту он смотрел на номер телефона как будто решался, а потом нажал кнопку вызова и зелёная стрелка на экране побежала по кругу.

– Алло?

 

12

– Не спишь?

– Нет.

– Что делаешь?

– Читаю.

– Ты читаешь? – он усмехнулся.

– Это смешно?

– Нет, нет, просто неожиданно. Разве сейчас вообще кто-то читает? – Антон встал со скамейки и пошел по улице.

Он как будто не замечал ничего вокруг. Только телефон и – она, на том конце провода. Он чувствовал эту линию, она прямолинейна и чиста. В ней нет никого больше, только он с телефоном и Оля, где-то там, в уютной кровати с книгой в руке.

– Есть люди, – она усмехнулась, а потом тревожно добавила, – что-то случилось?

– Нет, просто решил позвонить. Ты выручила меня тогда. Мне было стыдно признаваться, что у меня совершенно нет денег.

– Я это поняла.

– Да?

– Да.

Он помолчал. Она тоже. Но это молчание не было неловким, они словно молчали оттого что просто хотят послушать молчание друг друга.

– А хочешь, я приеду к тебе сейчас? – выпалил он, неожиданно для себя самого.

– Нет, не нужно.

– Почему?

– Просто, не нужно.

– Хорошо, – согласился он, но потом возразил, – я хочу увидеть тебя.

Она молчала. Тихий её вздох он почувствовал, не услышал. Что-то притягательное было в трубке, словно она превратилась в невидимый мост, стала предметом который притягивает, связывает и всё решает сам.

– Ты здесь? – спросил он.

– Да, – выдохнула она.

– Я думаю о тебе. Сам не знаю почему. Там в больнице, мне показалось…

– Что?

– Не понимаю. Я не знаю как сказать. Мне показалось, что я знаю тебя. Давно.

– Странно.

– Да, это странно. Может быть, если ты не против, мы сходим куда-то завтра.

– Завтра я работаю. У меня ночная смена, нужно отдохнуть.

– Тогда послезавтра. Вечером.

– Хорошо.

– Ты согласна?

– Да.

– Тогда я приду за тобой послезавтра?

– Ладно.

Он шел по тёмным улицам в два часа ночи, но как будто был не один, словно она шла рядом, вела и оберегала. А тихая, прохладная ночь, казалась таинственной и бесконечной.

Путь от ресторана до дома – всего несколько кварталов. Несколько сотен шагов, но они стали самыми долгими. Такими, что вспоминаешь потом всю жизнь.

 

13

Утром Антон поехал в больницу. В этот раз в коридоре на пути у него ни кто не вставал и он без преград прошел к палате матери. Открыл дверь и уже в следующее мгновение бросился к её постели:

– Мама!

– Антоша! Сыночек!

Лицо её родное, озарённое радостью. Одно единственное такое. Она не красавица, но черты её мягкие, добрые, только у неё такие. Длинные волосы кудрями лежали на подушке. Она как-то даже не показалась больной, протянула руки и сложила у него на шее. Антон взял её ладонь и прижал к своей щеке.

– Мама, – он присел рядом и смотрел на её волосы и лицо.

– Сыночек, наконец-то пришел. Я сама не понимаю, открываю глаза – нет никого. Крикнула раз, другой, входит медсестра, увидала меня и убежала. А потом куча народу набежала. Мне даже как-то неловко. Знаешь, здесь такие все ко мне внимательные. Хорошие люди. Доктор тоже хороший. Он сказал – всё отлично, что теперь я уже буду в полном порядке. Но как ты, как Лена? Как вы живёте? Что-то ты похудел немного.

– Да всё в порядке. Работаю.

Мама говорила обычным своим голосом, и Антон тут же забыл всё беспокойство. Она поправится, это – ясно. По-другому не может быть. Ведь она очень хорошо выглядит и такая разговорчивая. Теперь они обязательно хорошо заживут вместе с мамой. Он подумал ещё о чем-то, но она прервала его мысли:

– Антоша, послушай меня, я должна сказать тебе что-то очень важное.

– Самое важное, это чтобы была здорова и не пугала меня больше. Кто будет делать для меня Наполеон?

– Да ты не волнуйся за меня. А как Леночка?

– Я сейчас дома живу. С Леной расстался.

– Как так? Почему?

– Так получилось.

Мама протянула руку и погладила его, он взял её и легонько сжал.

– Ты знаешь, я конечно не могу сказать, что она не слишком мне нравилась, но почему-то мне казалось, что это не та девушка о которой ты мечтал. Не знаю отчего мне так казалось, но в твоих глазах я не видела счастья. Понимаешь?

– Понимаю.

– Ну ничего, – весело добавила она, – ведь, что ни делается – всё к лучшему. Правда?

– Конечно, – он улыбнулся, – зато теперь, мы снова вдвоём.

Она взъерошила его волосы.

– Ты как будто усталый.

– Я работаю, в ресторане – официантом. Работы много, иногда и поесть не успеваю.

– Нужно кушать Антоша, а то совсем силы потеряешь. Смотри вон и под глазами синяки появились.

– Ерунда.

– Антоша, нам нужно поговорить. Серьёзно. Я теперь, когда в больницу попала, только поняла, что нет никакой возможности больше тянуть. Никакой.

– Ты про что? Про ту расписку?

Взгляд мамы, сначала испуганный, потом решительный:

– И про расписку тоже. Я хочу рассказать тебе всё пока не случилось чего-то непоправимого. Не перебивай, – подняла она палец, когда он попытался возразить, – не нужно. Именно сейчас, пока я в твёрдой памяти и в уме. Выслушай, а потом будешь думать, что с этим делать. Но я знаю одно – время пришло. Больше нет сил молчать.

 

Что-то зазвенело на кухне. Татьяна открыла глаза. Солнце уже наполнило комнату тёплыми лучами. Ну конечно, ведь сегодня воскресенье. На кухне снова грюкнуло, Воронцова накинула халат и пошла на запах яичницы и бекона.

– Нет, это невыносимо!

– Что милая? – Юра в трусах и фартуке с варежкой-ухваткой.

– Ты – мечта любой женщины, а околачиваешься возле меня. За какие заслуги, я получила – мужчину мечту?

– А я что говорю? Причём давно повторяю, чтобы не забыла как тебе со мной повезло.

– А там у тебя что? – она указала на большую сковороду, что стояла на печке.

– Минуточку, – он взял две тарелки, выложил на них содержимое и подал одну тарелку Татьяне.

Невозможно было отказаться от этой великолепной яичницы, а с корочкой бекон будто требовал, чтобы поскорее его положили в рот и прожевали. Невозможно было отказаться от этой церемонии завтрака, что по выходным устраивал Юра. Он любил делать завтрак и так любил угождать.

***

Три года назад, он появился и стал часто мелькать в коридорах суда. Тогда много репортёров набежало. В связи с резонансным делом Дашкевича. Каждое заседание, куча народу. И всем кто работал в суде приходилось мириться с неудобствами. Благо, такие дела попадались не часто.

Обычно Воронцова просила секретаря сделать кофе, но в тот день отправила Лизу за документами в архив, а кофе так хотелось, что пришлось идти к кофейному автомату, что одиноко стоял в конце вестибюля первого этажа. Немного постояла разбираясь что к чему, а потом нажав несколько кнопок судья получила наконец эспрессо и разочарованно глянула на дно стаканчика где плескались капли тёмной, слегка затуманенной пеной жидкости. Воронцова почувствовала себя обманутой, а когда сделала глоток и вовсе скорчила гримасу. Кофе оказался отвратительный.

У входа внимание привлёк стенд с объявлениями для работников суда. Пока пыталась без очков рассмотреть буквы, небольшая толпа вынырнула из-за угла и ринулась прямо в направлении судьи. Она быстро отошла, чтобы ни с кем не столкнуться, но движение оказалось неловким и мужчина, что проходил ближе всего, как раз попал под струю кофе, которая выплеснулась из чашки.

– Ах, простите, простите, – кинулась к нему Воронцова, – Боже мой, как так получилось, даже не знаю. Как неловко.

– Да не волнуйтесь, – он быстро достал носовой платок и начал тереть огромное как для небольшого количества кофе пятно, – ничего страшного. Не волнуйтесь.

Суетливо судья тоже пыталась тереть ему куртку, но он быстро развернулся и резко сказал:

– Хватит! Всё! Мне пора идти!

Он ринулся догонять людей, а она осталась стоять с пустым стаканчиком в руке.

Эта история почти забылась и за важными делами она уже не вспоминала свою непростительную неловкость, но однажды вечером, когда Воронцова вышла из суда и направилась к машине, услышала как кто-то окликнул. Она не сразу узнала его лицо и даже не сразу вспомнила ту встречу в вестибюле.

– Здравствуйте! – махнул он ещё издалека.

– Добрый вечер, – незнакомцы настораживали её, тем более вечером.

– Кофе – помните?

– Какой кофе? – не поняла она.

– Вы плеснули кофе мне на куртку, – он подошел.

С полминуты она его рассматривала. Волосы с проседью, хорошее лицо, пара обаятельных морщин. Лицо честного человека. Она узнавала такие лица сразу. Даже проверяла себя на слушаньях, тестировала, каким окажется тот или иной разводящийся муж. Ошибалась редко. Хотя, разное бывало. А у этого человека, во всей его внешности было что-то такое, чему сразу хочется верить.

Одет обычно. Куртка, джинсы, кроссовки.

– А, это вы. Вы тогда, так быстро ушли…

– Боялся пропустить слушанье. У нас ведь как, если кто-то расскажет раньше тебя – плохо дело.

– Вы журналист?

– Как бы – да, – смутился он.

– Почему – как бы?

– Не любят нас в суде.

– Значит заслужили, раз не любят.

– Тут можно поспорить.

– Не сегодня я устала, хочу домой поскорее.

– Трудный день?

– Вроде того.

Пару мгновений он напряженно всматривался ей в лицо, а потом резко отвёл взгляд в сторону. Когда посмотрел снова во взгляде его уже не было напряжения. И он спросил:

– А могу я пригласить вас..?

– Не сегодня, простите.

– А когда?

– В другой раз, – и она ушла в дальний конец стоянки, где была её машина.

Когда выезжала, его уже не было.

Другой раз – наступил довольно скоро. Как-то вечером, Юра – так звали нового знакомого, поджидал Воронцову у стоянки. Лицо его в этот раз показалось уже каким-то даже симпатичным. Отчего это произошло судья не поняла, только помнит как почувствовала облегчение, именно в тот момент когда увидела его там. Он улыбнулся, и сдержанно она улыбнулась в ответ.

– Могу я пригласить вас в ресторан?

– Было бы неплохо, потому что я очень голодная.

С того дня они больше не расставались. Как так получилось, что на следующее утро после ресторана она проснулась, а рядом – он, до сих пор Татьяна не может толком понять.

Но зато помнит точно, что когда он встал и пошел на кухню чтобы, как он сказал, приготовить завтрак, она заметила:

– Хорошо, если кто-то готовит тебе завтрак.

– Если хочешь, я буду готовить тебе – и завтрак, и обед, и ужин.

– Хочу, – ответила она.

 

1. Много лет назад

Затерялось счастье где-то, не найдёт дорогу.

С родителями неплохо, но давно мечталось Валентине своим домом жить, своей семьёй. Хотелось мужа любящего, детишек – мальчика и девочку. Но заплутало где-то счастье по дороге к ней, никак не доберётся.

– А что Валюха ваша, замуж не вышла? – интересуются соседи.

Отец с матерью уже и не останавливаются ни с кем словцо перекинуть, тема ведь всегда одна – вышла их дочь замуж или так и сидит в двадцать семь лет нецелованная. Им то что пускай себе сидит, замуж не напасть, лишь бы замужем не пропасть. Только им как никому известна тоска дочери. Ведь не слепые, видят как мается она бедная. А они то, чем помогут?

Ходит мать по подругам – обсуждают, думают, как Валентине познакомиться, хоть с кем. Пусть даже с разведенным или вдовцом. Жениха где найдёшь? Все кругом переженились те, что по возрасту подходящие, а остальные – не молодой так старый.

И хотели бы дочь замуж спровадить, сами то уже на шестом десятке, Валя у них поздняя, да не за кого. Женихов в округе, хоть «Ау!» кричи.

– Ты Валюха, по подругам бы поспрашивала, у кого брат или друг. У мужей их что же друзей неженатых нет? – говорил отец, кинув цепкий взгляд над газетой. Брови его густые, с проседью.

– Да они и так уже меня сторонятся, лишний раз и не приглашают, – пожала плечом Валентина.

Бельё под утюгом выпускало струйки пара. Валя ловко расстилала, гладила и складывала, а заодно посматривала на телевизор. Одним ухом туда, другим сюда.

– А это, потому что боятся, вдруг ты – незамужняя у них мужей начнёшь отбивать, – мама отвлеклась от вязания и тронула отца спицей, чтобы подал голубой клубок.

– Ой, да кого она отбить может? Глянь на неё, хоть бы причёску какую сделала в паликмахерской. А то смотреть тошно, волосёнки жиденькие, глазки близоруконькие, и худюща словно щепка, разве на такую кто позарится, – усмехнулся отец и потёр волосатой рукой живот, который так сильно выступал под майкой, что почти лежал на коленях. Грудь и плечи отца тоже были в довольно густой растительности.

– Ох, ты, смотрите какой красавец отыскался, – вскрикнула в возмущении мама. – Ещё скажи, что в меня она такая близорукая. Всё ж от твоей мамаши, царство небесное, Валюха наша унаследовала, да от тебя.

– Да? А кто кричал, как Валька на тебя похожа когда ей пять было? А? Я что ли? Ты же и кричала, а теперь как подурнела дочь, так на меня всё и валишь. Может в газету написать? Вон тут рубрика есть знакомства. И ничего. Правда тут женщин в два раза больше чем мужчин, но и то.

Мама считала петли, а как досчитала, тут же возмутилась:

– Да ты что обалдел что ли, чтобы я свою дочь в знакомства выставила, она ещё не сорокалетняя чтобы ей по газете знакомиться.

– Эдак мы не скоро внуков дождёмся. Она ведь глянь, ходит с кислой миной, кто на такое чудо позарится. Тьфу, смотреть тошно.

– А раз тошно, то и не смотри. Глядите отыскался, какой интеллигентный, тошно ему.

Валя прислушивалась к их разговору и снисходительно улыбалась. Так было чуть не каждый день. На протяжении нескольких лет почти каждый вечер родители обсуждали как найти жениха и как выдать дочь замуж.

Она понимала их беспокойство. Ведь в уютной квартирке, недоставало только лишь одного, маленького существа – ребёнка, о котором все тут же начнут заботиться. Только этого им и недоставало.

 

2

Соседка, старенькая баба Маша часто с матерью Валентины о своём непутёвом внуке заговаривала. Мол, связался с компанией, да с толку его та компания сбила.

Историю эту уже давно весь дом знал. Колька с пацанами напали на улице ночью на мужика, избили его, ограбили. А когда милиция выяснять стала, тут же всех пацанов сразу и накрыли. В квартиру Кольки следователи нагрянули, а у него в прихожей прямо на вешалке куртка того мужика весит. В общем, всех повязали. Те кто с деньгами – отмазались и повесили всю историю на Кольку и ещё пару пацанов. Их троих и осудили за групповой грабёж и избиение. Так что трое получили по полной программе – по девять лет, а четверо их друзей отделались деньгами и лёгким испугом.

Пока внук в тюрьме был бабушка Маша ездила, хоть и не часто, его навещать. Парень то он неплохой, податливый вот только оказался. А на характер спокойный, добрый. Всё бабке хотелось девушку хорошую подыскать, чтобы хоть писал кто-то ему в тюрьму, чтоб не очерствела у него душа, пока за решеткой столько времени жить приходится. Внук ведь единственный родной человек у неё, как тут жить. Нет покоя пока Колюшка в тюрьме. Тяжело одной, да что поделаешь?

Вот и подступалась постоянно к Любе, матери Валиной, мол, нужно бы молодых познакомить. Только Люба на такие бабы Машины разговоры, отмахивалась и очень строго.

– Вы Мари Ванна, не сбивайте с панталыку. Я свою дочь не хотела бы, не в обиду вам сказано, с тюремщиком связывать.

– Так он и кошки не обидит, это по ошибке оклеветали. Что ж ему теперь, за них сидеть за всех эти иродов, да и ещё и осуждение?

– Гнал его кто-то того мужика грабить, не гнал? Так что вы от меня хотите, чтобы я дочери такого жениха посоветовала? Нет уж баб Маша. Вас я люблю и уважаю, а Кольку вашего, уж простите, не сильно мне хочется приваживать. Выйдет из тюрьмы, найдёт себе женщину не волнуйтесь, а то вон их сколько и с ребёночком можно. Не заскучаете.

Но у бабы Маши своя песня. Сильно она к Валентине тянулась, та ведь как, и придёт, и поможет, полы протрёт и в магазин сбегает. Всё что ни попроси всё сделает. Такая девка бабе Маше нравилась. А ещё за то, что скромная она, губы не мажет, щёки не румянит, да в одежде тело напоказ не выставляет. Нравилась ей Валентина, ой как нравилась. Вот и мечтала порой баба Маша для Колюшки своего Валентину в невесты сосватать.

А тут, ни с того ни с сего, случилась амнистия по поводу какого-то праздника. Коля письмо написал, что уже скоро домой его отпустят. Так обрадовалась баба Маша, так разволновалась, что даже скорую пришлось вызывать.

Пришел Коля с тюрьмы, а бабку его уже соседи схоронили. Не выдержало сердце – радости.

 

3

«Может так статься, внучок мой родимый, что не доживу до встречи нашей. Хоть и известно когда ты на волю выйдешь, да вот, сколько мне по земле этой ходить осталось, ни кто не знает. Старая я уже и ничего с этим не поделаешь. Ты Колюшка, слушай бабку свою пока есть возможность. Я может чего неправильно и делала, и воспитывала тебя видать неверно, а всё же знаю – хороший ты. Нет в тебе той злости, какую показать мне хотели. Нет и не будет никогда. Это уж вернее верного. Добрый ты слишком. Боюсь я Колюшка за тебя. Страшно боюсь. Ты ведь, как тот молодой ветер, только вылетел, сразу о стену ударился. Но стена эта – должна стать тебе наукой. Вечной Колюшка наукой.

А ещё прошу тебя, вот просто даже требую, дорогой мой Колюшка, как приедешь, домой вернёшься, не ходи по дружкам, не шатайся. Не нужны они тебе друзья такие. Работай честно. По сторонам головой, что у кого – не крути. Живи на то, что руками своими мозолистыми заработаешь и рад будь тому, что Бог даёт.

А ещё дорогой мой Колюшка, присмотрись к Валентине. Я ежели чего и знаю в этой жизни, что имею, сам ты уже понимаешь, только тебе моя кровинка отдать готова. И только тебе говорю, эта девушка как для тебя создана. Знай родной мой, только Валентина полюбит тебя всем сердцем, это уж я вижу, хоть и глаза мои почти слепы. Вижу я, тут твоё счастье. Не прогадай и не ищи другого».

Часто Николай бабушкины письма перечитывал. В них, вся его жизнь и заключалась. Весь его мир.

***

Глупо, очень глупо. Только и успел, что с пацанами нахулиганить. И вроде заняться было чем, и интересы были, а тут возьми, да свались на голову эти две бутылки водки. Потом – словно страшный сон, закрутило и понесло. Старался даже и не помнить где и когда находился в какой момент. Какая-то чудовищная, страшная ошибка. Ведь того мужика и не ударил ни разу, страшно было. А потом, как будто так и надо, слова Серёги – «Колян, подержи куртку».

И всё – девять лет.

Девять лет!

Как не тронулся умом за всё это время, он не знает. Возможно, потому что сразу подчинился и не стал сопротивляться. Год. Второй. Третий. Казалось, они никогда не закончатся. Никогда.

Там он чувствовал, что ничего не знает о жизни, ничего. Будто ребёнок, что только родился и ни в чём ещё разобраться не успел. Его жизнь как бы и не его. Мечты, вроде и не мечты. Стремления, да какие там стремления. Остаться бы живым и хотя бы здоровым. Старался не представлять что будет, даже завтра.

Но бабушкины письма, они как голуби прилетали и грели. Ночью он прижимал к щеке письмо и чувствовал запах бабушкиных оладьей. И плакал, прижимая к лицу эту бумажку. Ему так хотелось кричать, но он молчал, потому что кричать нельзя, плакать нельзя, нельзя завыть словно побитая собака. Можно только молчать.

И всё-таки была у него маленькая, несмелая мечта. Часто по ночам, когда он прижимал письмо бабушки, думал не только о ней, но и о Валентине. Он смутно её помнил. Так, подросток, какая-то дурнушка в очках. И даже не мог представить какая она теперь, но в каждом письме бабушка писала о ней. Новый образ её сложился и был размытым, но он заполнил всё сердце. Иногда Николай понимал, что ему всё равно какой она окажется на самом деле. Одно он знал точно, что сделает все, чтобы она его полюбила. Эта уверенность была единственной уверенностью, которую он никогда от себя не отпускал.

Всё своё мужское желание, которое так и не успел узнать, не изведал и не почувствовал, Николай сосредоточил и направил на образ Валентины. Хоть и образ этот размытый не совсем ясно представлялся.

 

4

– В этой сумке черт ногу сломит, – Валя копалась в необъятной котомке в поисках ключа.

Щёлкнул замок и открылась дверь квартиры напротив.

– Здравствуйте, – молодой мужчина лет тридцати неловко улыбнулся.

Валя кинула быстрый взгляд, кивнула и отвернулась в сторону, давая понять, что к разговорам с чужаками не расположена.

А он словно не торопился, закрыл дверь на ключ и обратился снова:

– Вам помочь?

– Нет спасибо, – она уже начинала волноваться, не потеряла ли ключи.

– Вы – Валентина? – вдруг спросил незнакомец.

Девушка взглянула на него, теперь уже подозрительно.

– Почему вы спрашиваете?

– Я – Николай, внук бабушки Маши, – приветливо сказал он, так, как будто это должно было задобрить Валентину.

И это, конечно сработало.

– Ах, Николай, – приветливо сказала она, – понятно.

Теперь, она уже внимательно глянула на того, о ком столько говорили родители на протяжении нескольких лет. Рост чуть выше её, одет в футболку и джинсы. Лицо его не было красивым или даже симпатичным, скорее, это было некрасивое лицо, но в то время когда он говорил что-то происходило и оно менялось. Это не было лицо мученика, но глядя на него можно было предположить, что человек много думал и много страдал. Не оставляло ощущение, что при видимой молодости, он как будто состарился раньше времени. Говорил он просто, в словах и выражении лица ничего напускного. Во взгляде, что-то грустное и такое понятное. Вале даже показалось, что она знает Николая давно.

– Подержите, пожалуйста, – чтобы ему не показалось, что она разглядывает, Валентина быстро достала и протянула ему батон и пачку макарон, которые занимали половину сумки, – а то, я не могу найти ключи.

Он взял протянутые продукты и сказал:

– Может, позвоните и вам откроют?

– Мама с папой на даче, – сказала она и почему-то испугалась этих своих слов.

Она хотела что-то ещё сказать, но он опередил:

– Моя бабушка часто писала о вас.

Валентина подняла взгляд, и ей показалось, что он смотрит как-то особенно, с нежностью.

– Ах, да. Она говорила мне. Но вы, я надеюсь, не слишком обращали внимание на её слова. Знаете, ведь пожилые люди что-то вобьют себе в голову и потом попробуй, разубеди их в обратном.

– Наоборот, я думаю, она была права.

Наконец, в руку попало что-то похожее на ключ и Валя быстро принялась отпирать замок.

– Спасибо, – сказала она, взяв продукты и скрылась за дверью.

Так иногда, они сталкивались на лестничной клетке, говорили о чём-то, шутили. Каждый из них чувствовал что-то ещё. Ощущение, которого не выразить словами, нельзя пощупать и возможно, пока нельзя описать. Что-то было между ними общего, но что никто не знал и не пытался разобраться, пока однажды Николай не взял Валентину за руку и не потянул в квартиру напротив. А Валя, нерешительно, немного испуганно, пошла туда, куда он потянул.

 

5

Когда на пороге квартиры появился Николай, мать с отцом только обречённо переглянулись. Давно заметили они, как изменилась дочь. А когда отец увидел в глазок Валентину, что озираясь выходит из квартиры Николая, то и вовсе стало ясно, беседы и споры уже ни к чему. Пошушукались на кухне, но дочери о своих подозрениях не сказали. Решили, если сладится, пусть себе живут, ну а если нет, то нечего и нос совать.

Это дело – такое. Соседи есть соседи, если в своём огороде напортишь, то потом всю жизнь глаза отворачивай. Значит, лишний шум ни к чему. Пусть дочка определится, да Николай бабу почувствует, а то ведь совсем молодым в тюрьму пошел. Вот пусть между собой дела порешают, а там уже видно будет.

Ну, а когда сам Николай свататься пришел, вздохнули – «Ну, слава Богу».

На поверку оказалось, Николай – парень что надо. По характеру добрый, в хозяйстве рукастый. Пока сидел, специальность получил, выучился на сварщика. Как вышел, устроился на работу, зарплата неплохая. В общем, родители Вали остались довольны. А так как у него кроме них теперь никого родных не было, то приняли его в семью, что называется, со всеми потрохами. Приняли родители и полюбили как сына.

Валя с Колей у него в квартире поселились и началась у них своя, молодая жизнь. Чуть времени прошло, расписались.

***

Может быть, так всегда бывает или только с ними это случилось, но оба по любви видно так истосковались, что когда встретились, друг в друга вцепились крепко и не столько объятиями сколько душой. Так вцепились, что сразу стало понятно – уже и не разнять.

Это была такая любовь, которой нет досконального описания, она словно воздух и больше ничего. Дышишь, значит любишь – одно и то же. Так и они.

Несколько лет как один день пролетели. Живут, душа в душу. Всё есть и дом, и работа, и родители под боком. Но чем дальше, тем больше понимали, детей Бог не даёт, а за какие прегрешения кто его знает. Валентина и по врачам ходила и Николая тянула, но – все только руками разводили.

У Валентины подруга Алевтина, акушерка. В том же доме, только через три подъезда. Частенько Валя к ней захаживала. Так та столько разных историй порасскажет, что возвращается Валентина домой с тяжелым сердцем.

– Не ходи ты к Алевтине, ни майся. Ходишь, только душу надрываешь. Что тебе там мёдом помазали? – возмущался Николай. – Она ведь и захочет, не поможет. А только нарассказывает всякого. У неё язык как помело, а ты ушами хлопаешь. Она язык чешет, а ты потом валерьянку пьешь.

Но все эти разговоры не влияли на Валю, и хотела бы к подруге не ходить, да не может. У Алевтины пацанёнок Мишка, так Валя иной раз, ради него идет. Посидеть с ним пообщаться, поиграть да гостинец принести. Иногда Алевтина мальчишку на подругу оставляла, если какие дела неотложные. Алевтина ведь женщина незамужняя иной раз и встретиться с кем-то или ночная смена, благо живут недалеко. В общем, дружба тесная.

Однажды телефон звонит, Коля трубку взял:

– Алло. Иди подружка твоя, что-то волнуется очень, – зашел на кухню, где Валя ужин на стол собирала, – опять ей на вечер что-то рассказать тебе захотелось, видно про нового жениха.

– Что ты, – улыбнулась Валентина, ласково тронула мужа за плечо и пошла к телефону.

– Смотри, – добавил он, – а то и тебя в свои дела затянет, а мне потом разбирайся.

– Смешной ты, как же она меня затянет если ты у меня есть, – сказала она, прикрыв трубку рукой, а потом показала чтобы молчал. – Алло, Аля привет.

– Валюша, Валя, слушай меня, ты срочно мне нужна. Срочно.

– Но мы ужинать собрались, что-то случилось?

Несколько секунд тишина в трубке, а потом голос Алевтины:

– Ну, хорошо ужинайте, а потом ко мне приходи, у меня срочное дело к тебе. Очень срочное и очень важное. Это тебя касается.

– Если такое важное, может не ужинать? – забеспокоилась Валя.

– Нет, нет, поужинай, потом зайдешь.

– Хорошо, зайду.

За ужином и Валентина уже разволновалась. Что такого хочет ей подруга рассказать, что за такая важность?

Коля только усмехнулся:

– Опять ей нужно срочно рассказать про новую любовь. Может замуж выйдет наконец, да остепенится уже.

– Не наговаривай. Просто ещё не встретился подходящий человек. Как встретится, позовёт замуж, то и не будет она никого искать. А сейчас пока вот так. Что поделаешь?

– Не нравится мне ваша дружба, собьет она тебя с пути.

– У меня ещё пока своя голова на плечах имеется. Ладно побегу, а то уж больно срочно она просила зайти. Не случилось ли чего серьёзного.

 

6

Аля заговорщицки выглянула из кухни, прислушалась и потом плотно прикрыла дверь. Хоть сынишке всего пять лет, но дело видимо было такой важности, что ему слушать детали ни к чему.

– Сейчас я тебе такое скажу, ты не представляешь, – лицо подруги в лучших традициях кино про шпионов.

– Всё так серьёзно? – Валентина в волнении сжала руки у груди.

– Очень серьёзно, – Алевтина достала из верхнего шкафа конверт, видно прятала его повыше, открыла, вытащила письмо и протянула подруге. – Вот. Читай.

Валентина медленно взяла бумагу, развернула и стала читать. Писала какая-то родственница Козлова из деревни. Сначала она напоминала о себе и рассказывала, кем приходится Алевтине, вспоминала ещё каких-то родственников. А уже потом о проблеме, которая заставила её обратиться за помощью. Она писала о том, что её тринадцатилетняя дочь погуляла с каким-то деревенским парнем, имени которого не называет и теперь беременна. Это означает большой позор для семьи. Родственница слёзно просила, почти умаляла, принять их у себя и помочь в решении этой проблемы, помочь с родами и с отказом от ребёнка.

Валентина подняла недоумевающий взгляд на подругу.

– Это наш шанс, – твёрдо произнесла Аля.

– В каком смысле?

– Ты – возьмёшь ребёнка.

– Ты сдурела? Как это может быть?

Алевтина подошла к двери, приоткрыла, выглянула и вернулась к подруге. Она присела рядом и тихо заговорила:

– Ты сделаешь вид, что беременна.

– Что?!

– Тихо ты! Выслушай сначала, а потом будешь думать, – строго, но тихо прикрикнула Алевтина.

Валя примолкла, но уже чувствовала внутреннее сопротивление всему, что скажет подруга.

– Ты, прикинешься, что беременна, – повторила Алевтина. – Они приедут и будут у меня весь срок. Потом, когда придёт время, она родит и ты возьмешь ребёнка. Всё.

– Не выдумывай. Это не так просто как может тебе показаться. Ты так легко рассуждаешь, так легко. Но совсем не вспоминаешь, что это моя жизнь и жизнь той девочки. И ещё ребёнка. Да не говори больше ничего, не надо. Даже слушать не буду. Это всё полный бред. Не нужно.

– Вот ты глупая. Тебе шанс даётся один на миллион, даже на миллиард. А ты отмахиваешься. Нет, если не нужно, то я и не буду ничего делать. Пусть приезжают. Она родит, да откажется от ребёнка. Проще простого. Его усыновят. И всё нормально. Но я хочу тебе помочь. Тебе – понимаешь.

– И как я буду жить потом, зная, что в обмане добыла ребёнка? Ты об этом подумала? Как я буду смотреть ему или ей в глаза. Легче уже пойти и усыновить законно. Да что там. Нет, нет.

– Ну, смотри сама, как знаешь. Моё дело предложить, а ты уже сама решай.

 

7

Всё что Алевтине представлялось таким понятным, непреодолимой стеной встало перед Валей. Поначалу она не позволяла себе даже думать о том, что предложила подруга. Но острые побеги сомнений уже спали заползать в истосковавшееся сердце. Уже тревожили по ночам непроизвольно возникающие мысли. Уже выстраивался тайный план и теребил сознание, заставляя представить всё так, как могло бы быть. День за днём, она старалась отталкивать те слова, что были произнесены на кухне. Почти уговаривала себя не думать и не вспоминать, но все эти потуги разрушились в один момент, когда Валентина увидела девчонку, что приехала из деревни, чтобы избавиться от ребёнка.

В тот момент в душе словно прорвало плотину. Валентина почувствовала в одно мгновение, всего лишь в одно, что безумно хочет ребёнка. Откуда-нибудь, из всякого доступного источника. Она возьмёт любого, кого дадут. Мальчика, девочку – всё равно. Только бы дали. Только бы кто-то вложил в её руки ребёночка, улыбнулся и сказал – он твой. Сила, с которой набросились на неё эти мысли оказалась невероятной. Словно страшная, жгучая жажда от которой сходишь с ума, но ничем не можешь себе помочь. Бессильная борьба с тем чего нет, иссушает изнутри, заставляя придумывать способы исцелиться.

Когда Валентина увидела эту худенькую, смешливую девочку, она в тот же момент полюбила её и почувствовала притяжение, порыв. Ей захотелось помочь, подойти, обнять. Захотелось сказать – не делай глупости, не нужно делать ошибку, за которую будешь корить себя всю оставшуюся жизнь. Но так же, поняла – той это не нужно. Она не хочет, ничего не хочет. Проблем, забот. Потраченного времени. Ей это не нужно. Только досада и злость, на то, что обстоятельства заставляют быть здесь, а не там где подружки и друзья, с которыми так хорошо гулять вечерами.

Нет, это была не мать, которая каждый день ожидает волшебства. Прислушивается и мечтает о том времени, как будет хорошо, когда родится её кроха. Нет, она не женщина, которой нужно почувствовать счастье – стать матерью. Это была просто девчонка. Обыкновенное, глупое, несмышлёное дитя, которое не желает никаких забот.

Мать девочки и вовсе не понравилась Валентине. Она не могла понять как человек, который должен поддерживать и вдохновлять, так отрешён и жесток. Женщина эта постоянно жаловалась как всё некстати и сколько проблем добавило. Иногда слушая её, Валентина представляла, что сказала бы её собственная мать если случилось бы то же самое в их семье. И почему-то понимала, что всё было бы совсем иначе.

Дома, Валя молчалива как никогда. Она смотрела на своего Колюшку, когда он приходил с работы усталый, с тёмным лицом, на его натруженные руки и думала о том, какая у него тяжелая жизнь. А она, его жена, даже не может подарить ему ребёнка. Она чувствовала, что должна что-то сделать для него. Что-то очень хорошее. Ведь он живёт и работает только для неё, а она, что ему даёт? Только свою любовь и внимание. Да, это не мало, но ведь должна дать больше. Намного больше. Она хочет, но не может.

Мысли эти раздирали сердце на кусочки. Что делать, как поступить? Прислушаться к словам Алевтины и возможно получить самое большое счастье в жизни. Пусть в обмане, пусть тайно, но взять или даже украсть то, чего у неё нет, и возможно никогда не будет.

Да, может быть, это можно сделать и законно, но отчего они этого и не делали? Люди, слухи, прошлое Николая, страх и неуверенность поселили в сердце сомнения. А тут, вот он – ребёнок. Скоро появится у этой красивой девочки и нужно только и всего – взять его. Просто протянуть руку и взять.

Или не слушать подругу и только для того чтобы не совершить ничего плохого, чтобы остаться чистой и честной, позволить этим людям отдать ребёнка, отказаться от него.

Что выбрать, правильную дорогу или извилистую? Использовать шанс, который даётся один раз в жизни или отпустить его и думать всю оставшуюся жизнь, что поступила неверно? Что выбрать, Валентина не знала.

 

8

Много дней Валентина жила в сомнениях и неуверенности. Много ночей беспокойно ворочалась и вздыхала. Только одно она поняла точно, что ничего не сделает без одобрения мужа. Как уйти, а потом вернуться с ребёнком на руках, она не представляла. Поэтому и решила поговорить с Николаем, чтобы он, верным словом рассеял все сомнения и страхи. Расставил все точки и помог принять правильное решение.

Однажды вечером за ужином, Валя рассказала всё мужу.

Несколько минут он ел молча. Медленно двигались его скулы, сосредоточенный взгляд останавливался то на одном предмете, то на другом. Казалось, мысли как в котле варятся сейчас в его голове, чтобы преобразиться и стать такими как ему нужно.

– А может правда? – прервал молчание Николай.

– Что? – опешила от такого неожиданного ответа Валентина.

– Правда, взять себе ребёнка. А кто знает, только пара человек, да и те скорее хотят смотаться от него, чтобы не видеть и не слышать.

– Но ведь они могут и одуматься, вернуться, что тогда?

Николай задумался снова.

– Они просто ничего не смогут доказать. Если всё как ты говоришь. Ты прикинешься беременной, а потом придёшь и скажешь, что родила дома. Вот и всё. А когда всё будет оформлено – уже всё, ничего не докажешь. Да я и не думаю, что они вернутся. Не зря же они ехали так далеко, чтобы ребёнка оставить. Значит само его рождение там никому не нужно. Понимаешь.

– Но мы идём на преступление, – возмутилась Валентина тому, что муж так легко согласился на всё это мероприятие.

– А в чём наше преступление? Что мы хотим ребёнка, а у нас его нет? А теперь будет. Да, пусть не той дорогой мы идём по которой нужно идти, но и она правильная. И в данном случае единственная. Как ты хочешь, а я возьму вот хоть сейчас любого ребёнка. Принесите или приведите, я возьму его и буду воспитывать и растить. Нет Валя, как ты хочешь, а нам нужно согласиться.

Так просто и ясно он рассуждал, что Валентина и сама почувствовала, ведь действительно нет ничего страшного в том, что они хотят сделать. Это показалось ей даже правильным. Она вздохнула с облегчением, от того, что не одна она теперь думает об этом, но и муж поддерживает её мысли целиком и полностью. На душе стало легче. Словно слетел тяжеленный камень, открыл дыхание свежее, правильное. И Валентина согласилась.

В конце концов, решили – будь что будет. Помогут обстоятельства – заберут ребёнка, нет – значит не судьба. Но как завидит Валентина в окно родственниц подруги так к окну и прильнёт.

Родителям намекнули по тихому, если Бог даст, то совсем скоро с первым внуком будут нянчиться. Только предупредила Валентина, чтобы по соседям не слишком распылялись, это ведь дело такое, позавидует кто-то и мало ли что может случаться. Пусть люди уже по факту узнают, если всё хорошо сложится. В этом отношении родители, конечно, превзошли все ожидания, мать суеверная очень и сама не спешила с соседками шушукаться.

Пришлось Валентине для видимости к животу маленькую подушку подвязывать, да просторные платья носить. Да и вообще на улицу старалась в последние дни не показываться. Стыдно ей с подушкой под платьем ходить, но – мера вынужденная. Ничего не поделаешь. Иначе, как потом с ребёнком на руках оказаться.

***

А тут, как-то сама Алевтина в гости пожаловала, принесла печенье к чаю, сели на кухне.

– Муж то, где? – осмотрелась.

– На работе, сегодня во вторую.

– Вот и хорошо, что на работе, а то поговорить нужно по-серьёзному. А шептаться сама понимаешь, не хочется.

– А что случилось? – заволновалась Валя.

Вздохнула Алевтина и задумчиво так в окно глянула. Что-то тревожило её, а что только сама должна сказать.

– Денег они хотят, и не малых, – повернулась от окна и глянула в глаза подруге.

– Как? А где же я деньги возьму? – так и села Валентина. – Ты сама знаешь, как мы живём. За пазуху спрятать нечего. Все, что есть, то есть. На жизнь не жалуемся, но и жировать не на что.

– Да знаю я. Что я могу? Как узнала Нинка, что есть кому ребёнка отдать, так несколько дней что-то себе думала, а потом говорит – «Путь дают пять тысяч долларов». Я ей и говорю, что люди, мол, небогатые. Таких денег в руках не держали. А она – «Мне всё равно. Хотят ребёнка – пусть платят, а не хотят, так оставим в роддоме. И всё тут».

Ушла Алевтина, оставила подругу в большой задумчивости. Когда Николай с работы вернулся, рассказала, поплакала. Где ж такие деньжищи достать. С неба ведь не свалятся.

Снова решили действовать по обстоятельствам, как получится. А между делом по знакомым да друзьям стали деньги понемногу спрашивать, кто сколько занять сможет. Время бежит, срок уже приближается. Осталось всего ничего, месяц с небольшим. Кое-что из квартиры по продавали. Какие были у Валентины вещи получше, да пара золотых серёжек тоже продали. Собирали везде, где могли, но как ни крутились еле-еле одна тысяча с половиной набралась. Николай у мужиков на работе у всех почти спросил. Решил идти к начальству, просить помощи. Так и сказал Валентине:

– Пойду к директору, попробую выпросить у него зарплату вперёд за пару месяцев. Хотя, я честно сказать сомневаюсь, что даст. Он – жлоб ещё тот, за копейку удавится.

– Попытаться стоит. Скажи, жена беременна. Нужно коляску и кроватку срочно купить.

Вздохнул Николай, за ухом почесал да пошел отдыхать.

– Коля! – позвала Валентина.

Он вернулся, посмотрел на неё усталым взглядом.

– Коля, как думаешь, получится у нас? – в глазах её страдальческое выражение.

Видно, ночами не спит всё думает, где деньги взять.

– Не знаю, – как-то не слишком обнадёживающе сказал Николай. Подошел к жене обнял. – Как бы ни получилось, главное чтобы ты спокойной была. Если не получится, не будем отчаиваться.

 

9

В то утро проснулась пораньше, чтобы успеть разогреть мужу завтрак. Николай запаздывал с ночной смены и Валя часто выглядывала в затуманенное окно. Он должен поговорить с директором, на разговор этот были большие надежды.

На часах десять, но муж всё ещё не пришел. Не спокойно на душе. Поминутно Валентина вставала и всматривалась в густую рябь тумана, пытаясь разглядеть фигуру мужа в дальних углах двора. Но ни в одиннадцать, ни в двенадцать он не появился.

Что-то случилось. Валентина судорожно одевалась. Она решила идти на стройку где работает Николай. Может на сверхурочную оставили в запарке, а он не смог позвонить. Она чувствовала, всё должно разрешиться, но тревожное, ноющее ощущение уже начало заволакивать разум.

На стройку не шла, почти бежала. Издалека заметила группу рабочих. Собрание – подсказал голос внутри. И сердце стало успокаиваться. Подошла, люди оборачивались, расступались. Смотрели, кто испуганно, кто с жалостью. Взгляд бегал по их лицам, но нигде не было Николая.

– Подскажите, Комаров Николай, где его можно найти? – обратилась она к перепачканному строительной пылью человеку.

Он отвел взгляд и указал куда-то в сторону на вагончик. Валентина направилась туда и услыхала вслед:

– Бедная женщина.

В вагончике несколько человек, один в рабочем костюме, остальные в обычной одежде. Переглянулись, было ясно, они знают что-то, но молчат.

– Я жена Комарова Николая, – слёзы уже начали застилать ей глаза.

Вперёд вышел пожилой мужчина, взял Валентину за руку и потянул к стульям, что стояли под стеной:

– Присядьте, – сказал он.

Другие как по команде вышли, хотя ни кто ничего не говорил.

Валя беспомощно смотрела на все эти перемещения и чувствовала, как с каждым движением капелька жизни уходит из её тела.

– Где он? – выдавила она.

– Его уже увезли.

– В больницу?

– В морг.

Всё внутри медленно сжалось. Словно сантиметр за сантиметром каменело тело. Мысли пропали. Валентина вздохнула и стала оседать на стуле.

Мужчина подскочил, ринулся к выходу, что-то крикнул в открытую дверь.

Очнулась на кушетке от резкого запаха. Женщина совала ей под нос платок. Валя встала и оттолкнула руку.

Рядом снова тот пожилой.

– Крепитесь. Это был – несчастный случай, – сказал он.

А она промолчала. Хоть совершенно ничего не понимала. Она не могла произнести ни одного слова, ни звука.

Только потом Валя узнала, что произошло.

Ночная смена вышла работать в сильный туман. Наружных работ договорились не выполнять, но Николай зачем-то полез на леса, ему срочно нужно было приварить арматуру. Когда лез, не удержался или оступился. Упал с высоты трёх этажей, да ничего если бы на доски или на щебёнку, но попал на торчащую арматуру. Там и решилась судьба Николая.

 

10

Тихие похороны с парой соседей и несколькими рабочими со стройки Николая.

Несколько дней на успокоительном и потащились одинокие дни и ночи. Судорожно рыдала в подушку. В неистовстве каталась по кровати, рвала бельё и одежду. Потом долго лежала в забытьи, поджав под себя ноги, ощущая смертельный холод. Словно предчувствуя и свою скорую погибель. Всё не то, жизнь не та, люди не те, всё вокруг не то. Как жить, как дышать, если Коли нет? Нет, и не будет уже никогда. Не войдёт и не обнимет.

А что уже, ничего не изменишь.

Что можно сделать с ощущением, когда один единственный человек на земле, который любил тебя по другому, иначе, не так как родители и не так как кто-то другой когда-то полюбит, вдруг исчез из жизни и не появляется больше. Что можно с этим сделать? Ничего.

И если бы знать, что он просто ушел, уехал, но не вернётся никогда. Но нет, он не уехал и он – никогда не вернётся.

Словно тень, бесплотное существо ходила Валентина по квартире, останавливалась, открывала шкаф, смотрела на его вещи, трогала их, прижимала к лицу. И понимала, теперь так и будет. Останутся только вещи.

Мать и отец домой звали переселиться – отказалась. Не могла уйти отсюда, где была так счастлива. Не в состоянии за порог ступить. Эти комнаты и его вещи, только тут всё родное.

Потянулось время тоски. День, ночь. День, ночь.

В дверь позвонили, Валентина пошла открывать. На пороге мужчина, тот, пожилой со стройки. Он и на похоронах всё не отходил, всё спрашивал чего-то. Чем помочь?

– Здравствуйте, – взгляд виноватый, – можно?

– Входите, – она равнодушно кивнула и пошла на кухню.

Он вошел. Валентина обернулась:

– Чаю выпьете?

– Да я на минутку, не стану вас долго задерживать. Я вот по какому поводу, мы тут заявление составили. Понимаете, Николай по собственной инициативе на леса вылез. Не должен был, а вылез. Кто ж за ним уследит. Я конечно с себя вины не сваливаю, но и вы поймите, нам сейчас объект сворачивать никак нельзя.

Говорил он спокойно, не заискивал и не уговаривал, просто излагал. Она понимала, что этот человек не виноват, конечно не виноват. У неё не было к нему или кому-то ещё со стройки ни ненависти, ни злости. Она понимала, что Николай, на свой страх и риск сам полез туда, не посмотрел куда становится и не попал на ту доску, на которой бы устойчиво встал. Она понимала это, но так хотелось, хоть кого спросить – зачем он это сделал. Зачем он полез туда?

Мужчина достал что-то из-за пазухи и положил на стол.

– Я понимаю, это не вернёт вам мужа, прошу вас принять эти деньги, как компенсацию.

Мятый конверт из рыжей бумаги, лежал на клетчатой скатерти и Валентина смотрела на него несколько долгих мгновений, потом перевела непонимающий взгляд на мужчину.

– Что это? – спросила.

– Деньги. Я понимаю…

– Вы предлагаете мне деньги, за что?

– Я прошу вас подписать заявление, о том, что ваш муж…

– За его смерть?

– Мне очень жаль, поверьте. Я бы всё сделал, что избежать этой ужасной трагедии, но…

Внезапно Валентина посмотрела прямо в глаза гостю:

– Сколько там?

– Пять тысяч долларов.

Она схватила конверт, заглянула в него и под удивлённым взглядом пришедшего сунула себе за пазуху.

– Давайте ваше заявление, – резко сказала она.

 

11

Телефон зазвонил среди ночи.

– Быстро сюда! – услыхала из трубки голос Алевтины. – Началось!

Валя накинула халат, схватила покрывало и давно приготовленную сумку и как могла тише, вышла из квартиры. В пролётах темно. Сбежала по лестнице, пересекла двор. У двери Алевтины остановилась отдышаться. Толкнула дверь, как договаривались – открыто. Вошла, закрыла на замок.

Музыка заполняла пространство, резкие ноты, словно старались скрыть звуки иные. Тихие стоны Валя услышала почти сразу. Сдавленные голоса Алевтины и другой женщины:

– Давай, тужься. Тужься.

Девочка издавала звуки, но это были ни крики, ни плачь и ни рыдание, что-то сдавленное, похожее на стон немого человека. Валентина в ужасе слушала всё это разнообразие. Если бы она была там с ними и помогала, возможно, всё это не казалось бы таким ужасным мучением. Но она была слушателем, которому каждый новый звук пробирался в самое сердце и там замирал.

Внезапно показалась Алевтина в белой медицинской маске и клеёнчатом фартуке забрызганном кровью. Валя в ужасе смотрела на подругу, на её руки в кровавых перчатках. Она стянула их и кинула в ведро, потом сняла маску и улыбнулась:

– Деньги принесла, – был её первый вопрос.

– Принесла, – Валентина судорожно порылась в сумке и достала мятый конверт.

Алевтина схватила конверт, заглянула и снова улыбнулась.

– Хорошо.

Потом она оставила подругу ещё на какое-то время. Валя сидела в кухне и не знала, что сейчас произойдёт. Страх и волнение сковывали мысли. Она ждала и чувствовала, ещё немного и всё закончится. Только не знала чем. Как всё обернётся? Что будет дальше? Звуки, стоны, покрикивания Алевтины, снова стоны. Резкий крик, писк младенца и вдруг – тишина. Тишина в голове. А потом, снова музыка.

Какая-то возня. Стукнула дверь, вышла Алевтина в руках свёрток.

– Держи. Теперь уходи быстро. Я потом приду. Чуть позже. С этой сейчас закончу.

Валя прижала в себе свёрток. Сердце казалось, вот сейчас выскочит из груди. Подруга открыла дверь, посмотрела в пролёты лестниц:

– Никого. Иди быстро.

Этот путь через двор, такой короткий и невероятно длинный. Всего несколько десятков шагов, но в конце этого пути из простого, обычного человека превращаешься в преступника, в вора. Ещё не поздно, ещё можно вернуться и всё изменить. Ещё можно отмотать время назад и не стать тем, кем станешь в конце этого короткого пути. Валентина прижимала свёрток и почти не дышала. Она шла, уверенно преодолевая шаг за шагом и ощущала это страшное превращение. Она чувствовала как меняются мысли, наполняется любовью сердце, и чистый воздух заполняет лёгкие. Шаг, ещё шаг и вот она уже у двери. Открыла и нырнула в темный проём словно в омут из которого, пусть теперь попробуют, вытянут. Теперь – она не дастся.

Спиной прижалась к двери. Почувствовала лёгкие движения в покрывале, ринулась в спальню, положила свёрток на кровать и развернула покрывало. Широко раскрытыми глазами она смотрела взглядом почти безумным.

Мальчик. Он закряхтел посасывая маленькую соску.

Оторопело она произнесла:

– Мой – мальчик! – Проговорила так, как будто кроме неё и младенца в комнате находился кто-то еще, и она должна была однажды и навсегда сказать этому кому-то, своё окончательное решение.

Алевтина доделала свою работу до конца.

Чуть не на следующий день родственники уехали и под покровом ночи Валя с ребёнком вернулись в её квартиру. Побыли там несколько дней, чтобы родители Валентины думали, что она в роддоме, а потом спокойно вернулись. Обстоятельства складывались одно к одному и уже скоро все во дворе знали, что Валентина родила мальчика, назвала Антоном.

***

Счастливые бабушка и дедушка так никогда и не узнали об обстоятельствах появления этого ребёнка. Мать умерла через три года после этих событий, отец пережил её на полтора года.

 

Письма с угрозами приходили регулярно. Они уже перестали пугать и даже удивлять. Если придавать им хоть какое-то значение, можно сразу бросать судебную практику и заниматься чем-то другим. Чаще конечно, угрозы происходили от конкретных людей, но иногда и анонимно, что собственно, совсем не придавало им другой, более таинственной окраски.

В какой-то момент судья просто перестала обращать на них внимание. Может с годами или от других каких чувств, но в душе совсем ничего даже не шевелилось при виде очередной анонимки. Так или иначе, издержки профессии ни куда не денешь.

Но вот последнее анонимное письмо, каким-то странным образом, всё время всплывало в памяти. Слова – «я всё о тебе знаю» – вроде не угроза, но такие тревожные. Они вспоминались время от времени, и как-то по-особому шевелили воображение.

Кто знает? Что знает?

***

Всегда что-то мешало. Сначала работа, в которую Воронцова кинулась очертя голову сразу после практики. Так кинулась, что не заметила как пролетели шесть лет в терзаниях и сомнениях. В страхе и неуверенности. Немного погодя она уже не церемонилась со служащими и коллегами, смело вступала в споры и дискуссии. Может быть, эта её напористость, непоколебимость и дала те плюсы, которые и теперь имеет судья Воронцова – хорошее место, уважение сослуживцев и самое главное, уважение и высокую оценку начальства.

Потом, вероятно, сложившееся при таких обстоятельствах поведение уже окончательно и безоговорочно выстроили образ железной леди. Она не чувствовала себя так, но понимала то, что видят люди основополагающее. Даже если она захочет их переубедить, вряд ли это получится. А раз так, тогда и не нужно ничего доказывать и она ещё глубже зарывалась в законы, в пункты и подпункты.

При всём при этом она почти никогда не чувствовала себя одинокой. Работа занимала такое количество места в её уме, что ничего другого Воронцова не знала и знать не хотела. Разве только то, что необходимо, для нормального, приличествующего должности существования. Но и тут, совсем малая часть от того, что есть у большинства женщин.

Она никогда не пользовалась косметикой и все, что было ей нужно – всего лишь чистота. Одежда сдержанная, простая. Почти без формы. Воронцова была равнодушна к красивым вещам.

Всё это, и работа, и характер, и стиль, так или иначе, отталкивало возможных претендентов на отношения. Если в двадцать пять ещё вспыхивал на щеках румянец при касании руки или при взгляде на неё кого-то из парней в университете, то немного погодя нерешительность и скепсис в отношении мужчин, а потом и вовсе придирчивость и равнодушие, перечеркивали на корню любую, даже саму незначительную попытку познакомиться. Отношения были ей не нужны.

Впечатление, которое она производила на мужчин, противоположное тому, какое должно. Это даже не было странно тем, кто её знал. Хотя и они порой задавались вопросом – как может эта маленькая женщина, быть такой глыбой льда?

Никогда у неё не было никаких отношений. Пара случайных заходов в студенческие годы она вообще не брала в расчёт, это то, на что не стоит обращать хоть какое-то внимание в её биографии.

О детях она тоже никогда не думала всерьёз. Какие могут быть дети, если в голове одни буквы. Буквы закона. Во сне и наяву, всегда и везде она думала о делах и ни о чём больше. Всё что больше, это не для Воронцовой.

Юра – а что Юра? Он сам пришел, сам остался. Он – не мешает.

Две напряженных недели, некогда думать о чём-то кроме работы. Хотелось уже поскорее закончить с несколькими большими делами и наконец-то уйти в небольшой отпуск. Попробовать начать думать о чём-то другом кроме дел.

– В конце концов, имею я право отдохнуть, – жаловалась она вечером на кухне.

– Конечно, имеешь. Я прекрасно понимаю тебя, сам такой. Но сейчас мне никак нельзя отдыхать. Дело Завьяловых боюсь отпустить. Как закончится процесс, тогда может быть, отдохну.

– Ты всегда так говоришь, а потом случается что-то ещё и ты бежишь туда, – улыбнулась Татьяна.

– Да, так получается. Хоть бы раз одно закончилось, а другое ещё не началось, он перевернул стейк и потянулся к полке за тарелкой.

– Юра, – позвала Татьяна.

Он обернулся.

– Почему ты со мной?

На глаза её почти накатились слёзы. Это было так необычно.

– Эй, в чём дело малыш? Тебя что-то тревожит?

– Я просто не понимаю. Столько времени. Я всё работаю. Мы даже сексом почти не занимаемся, вечно усталые. А ты? Тебя это не беспокоит?

– Нет.

Он подошел и обнял её сзади и положил подбородок ей на плечо.

– Но ведь я…

– Ш-ш, тихо. Я знаю, что ты скажешь. Не надо, – он повернул её к себе, – если бы мне нужен был кто-то другой, меня бы здесь не было.

– Но я не понимаю, я даже ребёнка не могу тебе родить. Может я уже старая?

– Чтоб я этого больше не слышал.

– Ты не бросишь меня?

– Нет. Это глупый вопрос.

– Юра. А если бы ты узнал что-то плохое обо мне, что бы ты сделал?

Он посмотрел ей в глаза, свел брови, а потом улыбнулся и сказал:

– Мне всё равно.

 

1

То тёмным улицам он шел не разбирая дороги. Иногда останавливался, а потом снова кидался в темноту дворов. Смотрел на окна, в них искрился под мелкой изморосью желтый свет. Антон озирался и как будто искал помощи, словно хотел чтобы кто-то спросил – что случилось. Но вокруг не было никого, или почти никого. Одинокие прохожие понуро опустив плечи, брели по тротуарам прикрываясь зонтами от мелкой измороси. Им точно не было дела до его беды.

В чём состояла эта беда, только он знал. Его мать, вовсе не мать ему, а женщина, которая заплатила пять тысяч долларов. Как можно узнать такое и жить дальше? Жить с осознанием ненужности собственной матери, молоденькой девочке подростку.

Что можно чувствовать? Да, он ощущал себя куском мяса, по которому рубанули острым топором и отсекли одним ударом. Кто это сделал? Кого обвинить и начать ненавидеть, ту – что продала, или ту – что купила? Кто виноват?

Злость кипела и выплёскивалась резкими движениями рук, торопливостью шагов. Он думал, что толкает выложенный плиткой тротуар, но получалось, что плитка толкает его. Он упирался головой в стену, но стена больно давила в голову. Антон крутил головой в поисках той спасительно точки, что должна остановить безумный взгляд, но натыкался на сплошные огни. В панике он размазывал капли дождя по лицу и волосам. В конце концов, он остановился, зажал виски руками и сдавил, попытался выдавить из головы то, что теперь там сидело. Но и тут ничего не получилось. Всё так и осталось без изменений.

И тогда, его обуял страх. Тёмный, панический, он окружил со всех сторон, словно накинул сотни верёвок и начал сдавливать грудь, голову, ноги. Он выжимал настойчиво и хладнокровно. Без надежды сбежать или высвободится из этих пут.

Несколько прохожих обернулись на стоящего посреди тротуара парня. Кто-то прошептал – «чокнутый наверно».

Антон посмотрел на женщину, потом на мужчину, потом ещё на кого-то и ему захотелось спросить у них, знают ли они каково ему сейчас.

Ещё немного. Дыхание уже не такое прерывистое. То состояние, которое он испытал, как только вышел из больницы, немного затихло.

В горячей голове, сотни обрывков мыслей. Как связать их воедино. Дать жизнь новой правде, новому пониманию действительности. Теперь – кому он сын, а кому нет? Он понимал, что не может с этим справится, и должен выплеснуть, но куда? Кому он мог доверить эту тайну, которая разрывает мозги? Распирает изнутри и просит выхода наружу. Кто выслушает и поймёт, кто скажет как поступить? Кто впитает твою печаль как губка и утешит твоё страданье?

Телефон оказался в руке и вот уже вызов побежал по воздуху в неизвестность, а из неё в одну из квартир.

– Алло?

– Я хочу тебя увидеть. Сейчас.

 

2

Такси остановилось у дома. Ольга вышла и неуверенно потопталась на месте. Изморось закончилась, легкий ветер трепал волосы девушки, и она придерживала непослушные пряди. Взгляд её пробежал по окнам дома и застыл на несколько мгновений. Она словно решалась на что-то, но пока не могла решиться.

– Оля! – Антон показался из темноты.

Она вздрогнула, узнала и улыбнулась.

– Иди сюда, – позвал он.

Ольга пошла в темноту аллеи, точно с первых минут покорилась его воле.

– Куда мы идём?

– Просто гуляем.

У лавки остановились. Ольга посмотрела, во взгляде её вопрос, но Антон молчал. Она видно чувствовала, что сейчас ему лучше не мешать. Если позвал, сам скажет.

Антон смотрел в ночное небо, что он хотел там увидеть? Потом опустил взгляд на Ольгу и долго рассматривал в темноте её призрачные очертания. Ей стало неловко. Но словно завороженная она стояла и не двигалась, лишь иногда смотрела в сторону, чтобы хоть как-то разорвать этот таинственный круг.

– Зачем ты позвал меня?

– Потому что теперь, у меня нет никого, кроме тебя.

– Что случилось?

– Ничего, кроме того что сегодня я узнал, что моя мама – не моя мама.

– Как это?

– Она купила меня у настоящей матери. Купила. Заплатила деньги. Доллары. Пять тысяч.

– Разве можно купить ребёнка?

– Как видишь, можно. Меня же купили, даже расписка есть, – он порылся во внутреннем кармане куртки и достал смятый листок. – Теперь это единственное доказательство, что меня купили. Но если кто-то узнает об этом, их обоих могут посадить в тюрьму. Получается, они совершили преступление.

– Но ты же не скажешь никому? Я не скажу.

– Зачем мне это? Какой в этом смысл. Хотя, они заслуживают наказания.

– Чем же твоя мама заслуживает наказание, тем, что не дала чтобы тебя отправили в детдом?

Антон пристально посмотрел на Олю. То, что она сказала впервые пришло ему в голову. Совсем он не предполагал, что та девочка, что продала ребёнка, возможно тем самым уберегла его от ещё более печальной участи. А та женщина, что заплатила за него деньги так же – его спасла. Простые слова Ольги снова всё перекрутили. Снова закинули сомнение и он уже не мог сообразить где правда, а где ложь. Как правильно, а как нет.

– Пойдём домой, – протянул он руку, и она положила свою маленькую ладошку в его ладонь.

Дома в прихожей, когда он помог ей снять пальто, она помедлила и Антон снова заметил неуверенность в её взгляде.

– Ты боишься?

– Немного, – произнесла она.

– Почему?

– Не знаю.

«Какая она маленькая и худенькая» – думал он, глядя на неё, и захотелось стать для неё защитой. Хотелось оберегать её и не давать в обиду. Как можно чтобы она была где-то там без него, одна справлялась с жизненными проблемами и невзгодами.

Внезапное желание обнять, прижать к себе и не отпускать долго, долго, овладело им и он притянул к себе Ольгу. Почувствовал вздох когда она прижалась, её ладонь на своей спине. Всё это казалось нереальным. Не таким, как он знал. Она – совершенно другая. Прикосновение к ней заставляет дышать по-иному и чувствовать. По-другому начало биться сердце, иначе пульсировать кровь. Тихое её дыхание порождает желание крепко сжимать её в объятьях. А дрожащий голос заставляет подкашиваться колени, заставляет тело натянуться как струна и в совершенно новом ощущении времени, вынуждает растягивать его ход, чтобы насладиться бесконечно этим таинством первых объятий.

И от этого – всё ушло, всё забылось и стало не таким уж важным. И серый цвет окрасивший было сознание вновь менялся, на более яркий голубой. Что-то произошло в тот момент, когда Антон обнял Ольгу. Два события в один день плохое и хорошее. Всё перемешалось, но хорошее перекрыло всё. Хорошее, оказалось более важным ведь в руках его, впервые в жизни трепетало счастье.

 

3

Со сладостным пробуждением исчезли все невзгоды. Антон смотрел на спящую Ольгу и думал о будущем. О том, что теперь он не один, их двое. Ведь она словно его продолжение, с ним единое целое. И это целое – не разорвать. Он любовался её лицом, её шеей с маленькой ложбинкой, плечами и рукой даже во сне стыдливо прикрывающей грудь. Он потянулся, чтобы поцеловать её ладонь и Ольга проснулась. Она удивлённо окинула взглядом комнату и улыбнулась:

– Доброе утро.

– Доброе утро. Хочешь, я сделаю тебе кофе?

– Хочу, – усмехнулась она.

– Минуточку, – он стал перебираться через неё и остановился прямо над ней.

Ольга тронула пальцами его щёку и вопросительно подняла брови:

– Ты, кажется, хотел сделать мне кофе?

– Я думаю, – почти серьёзно сказал Антон.

– О чём же?

– Сделать кофе сейчас или немного позже.

– И что ты надумал?

– Сделаю чуть позже, – сказал он и прижался к ней, – я не могу сейчас уйти.

И закрутилось. Нежность поцелуя и сила объятий. Они как будто два создания, только теперь узнавшие что такое притяжение. Он обескураженный новыми чувствами, сильный привносящий в них всю свою силу и страсть, и она несмелая, но податливая, порой слабая, а иногда, словно тетива натянутая опытной рукой. Капля за каплей, вздох ещё вздох и они уже не знают как выбраться из этого заволакивающего пространства. Как выпутаться из этой сети? Совсем скоро они понимают из неё уже не выпутаться, ведь она наброшена навсегда.

К вечеру усталость всё же сморила. Напомнил о себе голод. Пришлось пойти в кухню. Так как кроме яиц сыра и в холодильнике ничего не было, выбор не стоял, пожарили яичницу. Но и это показалось счастьем.

– Это ты так питаешься? – со смехом спросила Оля.

– Да я дома не ем почти, в основном в столовках. Когда жил с мамой она всегда что-нибудь вкусненькое готовила. Всё, что я хочу. Иногда стоит мне что-то сказать, она уже несётся готовить. А ведь я, хитро пользовался этим.

– Вот какой ты хитрый?

– О, не то слово. Ты ещё узнаешь. Я очень люблю Наполеон. Иногда захочется, маме скажу, так она потом смотрю, до ночи печёт коржи. Как у мамы, такого Наполеона я нигде не ел. У неё самый лучший, – он вдруг остановился. – Я вот так сейчас начинаю вспоминать прошлое и кажется, что оно как-то перевернулось.

– Как это? – Оля в его футболке, сидела на подоконнике с чашкой кофе в руках.

– Понимаешь, так получается, что раньше я знал – всё что знал, а теперь – всё что я знаю, это уже не то что я знал, а другое. Понимаешь?

– Нет.

– Теперь – всё по-другому.

– А твоя мама, как теперь с ней?

– Думаешь, я не буду любить ее, так как прежде?

– Я не знаю.

– Я пока не могу ответить на этот вопрос, он слишком сложный. Я зол на неё.

– За что?

Антон встал, подошел к раковине и быстро помыл тарелки. Он как будто не хотел отвечать на этот вопрос, потому что не знал на него ответа. Ещё нужно подумать, за что – он зол. Ещё, нужно понять.

Антон резко повернулся и жестко сказал:

– Я должен найти ту – другую, которая продала меня. Хочу посмотреть ей в глаза.

 

4

Завозилась с пельменями. Знала, что не скоро налепит, но, то одно, то другое отвлекало. Мишка с Катюхой малого оставили, а тот вечно что-то нашкодит, вот и носится Алевтина с внуком, то по квартире, то по двору. У малого будто моторчик в заднем месте ни минуты не посидит. Только вот после обеда еле-еле спать его уложила, решила пельмешек налепить маленького Витальку побаловать. Любит их шкодник, а она ему угодить всегда старается. Любит его, так что аж до слёз. Как начнёт целовать, остановиться не в силах, никак не нацелуется.

Звонок в дверь, совсем некстати, руки в муке. Побежала открывать, чтоб не трезвонили, дитя не разбудили. Распахнула дверь.

– Антоша? Что-то случилось? Заходи, а то у меня там пельмени, нужно долепить пока малой спит.

– Да я ненадолго, только узнать кое-что.

– Что там мама, выздоравливает? Все никак не вырвусь к ней в больницу. С этим пострелом Виталькой, ни куда не успеваю. Вот же непоседа и ты представляешь…

– Тёть Аля, кто – моя настоящая мать?

Много лет она боялась, что придёт кто-то и задаст этот вопрос. Старалась быть готовой, но когда Антон, вот так сходу задал его, поняла, все её заготовки могут не выдержать.

– Ты про что? – попыталась улыбнуться Алевтина.

– Вы знаете, про что я говорю. Тётя Аля, лучше скажите сразу, я ведь серьёзно спрашиваю, без шуток. Все равно узнаю, кто такая Козлова.

Алевтина вздрогнула, она не думала, что он уже знает так много и пыталась всё ещё отшутиться:

– Во дворе невесть что болтают, а ты и уши развесил. Не слушай никого. Одна у тебя мать – Валентина. Другой – нет и не было никогда.

Антон смотрел прямо ей в глаза, а она пыталась отклониться от его пронзительного взгляда, что-то искала в ящиках, доставала кастрюли тарелки, протирала чашки. Движения её порывистые и нервные ей самой казались неправильными, но как ещё можно попытаться уйти от ответа:

– Пойду, гляну, Виталька не проснулся.

Вернулась быстро, нужно было решать вопрос, и она не собиралась сдаваться.

– То что ты там себе напридумывал, всё неправда. Так и знай.

Антон облокотился о стол и даже не заметил, что испачкал рукав в муке.

Он произнёс:

– Мама мне всё рассказала. Так что теперь я хочу только одного найти ту женщину, что родила меня тут, в вашей квартире.

Всё. Не стоило ничего выдумывать и изощряться. А может быть и правильно и пора уже скинуть этот груз? Сколько можно таскаться с ним в сердце, оберегать от чужих посягательств. Ведь эта тайна, не только её тайна. И это преступление, не только её преступление. И пусть её осудят, потому что сил нет молчать. Нет сил, притворятся честной, когда совершено такое нечестное дело.

Но с другой стороны, что она сделала не так, чем прогневила небеса? Ведь её намерения и побуждения, только для того чтобы кому-то стало лучше.

И за это – тоже есть наказание?

Алевтина села напротив Антона, взяла его руки, заглянула в глаза и сказала:

– Не осуждай никого из нас, все, что мы сделали – это чтобы тебе было лучше. Чтобы ты – жил в любви.

Он ушел, унося в кармане клочок бумаги вырванный из блокнота, а на нём – адрес.

 

5

От станции на автобусе медленно ехали километров двадцать. Старенький автобус казалось, сломается и заглохнет, не доедет до места. Но нет, он как раз по расписанию в девять тридцать утра остановился на площади у поселкового совета. Тут же и клуб и пара магазинчиков и кафешка, видимо вся инфраструктура села находилась в одном этом месте.

От автобуса Антон сразу пошел к кафешке, что собственно ничем не отличалась от таких же мелких кафе, какие стоят повсюду в городе.

Вошел, сел за столик. Хотелось и пить, и есть, так что решил отдохнуть, набраться сил перед тем, как выполнять дело за которым приехал. Тут он не планировал надолго задерживаться, только выяснит интересующий вопрос. А это как он полагал, не займет много времени, максимум до обеда, и тут же собирался отправиться обратно.

Рюкзак бросил на соседний стул и осмотрелся. Пока разглядывал меню подошел мужчина, явно не в самом лучшем своём состоянии. От него разило, грязная одежда в таком беспорядке, словно он только вылез из-под телеги, волосы слипшиеся на лбу и грязная вязаная шапка непонятно каким образом держащаяся на макушке.

– Привет парень, – сказал незнакомец, улыбнулся треснувшими губами и тут же сел напротив.

Вернее не сел, он упал на стул и развалился в неестественной позе. Но как сразу стало понятно, для него она вполне естественна, так как незнакомец весело глянул на Антона и произнёс:

– Угостишь дядю стаканчиком водки?

На удивлённый и немного возмущённый взгляд Антона, мужчина подобрался на стуле и понял видимо свою бесцеремонность.

– Ну, хоть полстакашки закажи, братуха, – взмолился он, – во, как тошно. Я ведь вижу человек ты добрый, не дашь моим страданиям затянуться. Ну?

Из-за стойки точно выплыла пышная, судя по причёске и важной походке, хозяйка заведения, она же и официантка и бармен, и подошла к столику:

– Петька! Снова к приезжим пристаёшь? Я тебе сколько раз говорила, с такой мордой не лезь в заведение, – она схватила мужичка за плечо фуфайки и потянула со стула, но Антон остановил её:

– Прошу вас, не беспокойтесь. Ничего, пусть сидит. Я его знаю.

Женщина удивлённо посмотрела на Антона, пожала плечами и Петьку отпустила.

– У, упырь, сиди уже. А вам чего принести? – более вежливо обратилась к Антону.

– А что есть покушать?

– Пельмени есть, котлетка с пюрешкой, салатик. Борщ, правда, вчера готовили.

– Давайте пюре с котлетой и салатом, и сок.

– А-а, э-э, – потянулся и поднял руку, чтобы и про него не забыли Петька.

– И водки бутылку, добавил Антон.

Женщина зыркнула на мужика и ухмыльнулась:

– Ну, ты смотри, выпросил гад.

Тот радостно развёл руками, мол, человек сам решил, я то тут причём.

– А вы, простите за навязчивость, по каким делам у нас? – доверительно поинтересовался, довольный развитием событий мужичок Петька.

– Ищу человека, который у вас в деревне должен жить. А вы давно тут, людей знаете? Кто, где живет?

– Ить, что за вопросы парень? Я тебе даже норы всех мышей показать могу, у кого где во дворе, а не то что людей.

– Значит, мне повезло, – весело сказал Антон.

– Ещё как повезло тебе парень, ещё как повезло, – повторил мужичок, когда завидел приближающуюся с подносом хозяйку.

Такой удачи Антон и не предполагал. Думал, приедет, будет по селу ходить у людей спрашивать. А теперь понял, что заимел себе самого настоящего провожатого, который не только всё расскажет, но и до места доведёт ближайшим путём.

– Может вам покушать заказать? – предложил он на радостях.

– Ежели такой оборот и не мешало бы. А что – и закушу, имею право. А тебе парень скажу, ты в моём лице получаешь человека всё знающего и всё умеющего. Я ведь, между прочим, много чего и делать умею. А ну, потеки у кого кран, или проводка цвырки, а? Куда думаешь бегут? А? Не знаешь. Ко мне бегут. Петька – помоги! А Петька и рад помочь. Я ведь знаешь, человек добрый. Я и в долг могу, и за чекушку. И даром могу, только это не всегда. С дармового труда, дармовая еда. И за еду и за спасибо, одинаково.

Котлета оказалась не очень и пюре подкачало, салат тоже видимо вчерашний. Удовольствия от такого завтрака Антон совсем не получил, зато собеседник его так хлюпал, видно сегодня ещё ни на что не заработал.

– А жена что же, не ругает за такую расплату? Дети небось есть хотят, а вы за бутылку.

– Ой, я тебя умоляю. Думаешь, буду я её слушать, да ни в жисть.

Дверь кафе распахнулась, вошла крупнотелая, вполне ещё молодая женщина в просторной фуфайке. Несколько короткая для таких габаритов юбка, открывала полные ноги затянутые цветастыми лосинами, дальше резиновые сапоги. Женщина осмотрела помещение и злобным взглядом коснулась мужичка, что сидел за столом Антона.

– А ну домой, быстро! – трубным голосом, от которого Петька весь сжался, закричала женщина.

Пока она преодолевала путь от двери до столика, шустрый малый быстро закрутил бутылку и ловким движением спрятал её где-то в недрах многослойной одежды.

– Ириша! А я как раз, домой собирался. Ах, ты свет моих очей. Любимая моя – Ирочка. А вот – Ириша моя, познакомьтесь.

– Здрасти! – нависла над Антоном Ириша, потом схватила Петьку за грудки и сильным движением поставила его на ноги.

– А ну, домой, скотина! – проорала она ему в лицо, от чего мужичок чуть не лишился чувств, и потащила к выходу. – Я же тебя просила не пускать его сюда! – крикнула она женщине за стойкой.

Та, только рукой махнула:

– Разбирайтесь сами! Надоели уже! Только народ распугиваете! Нормальный человек уже и зайти не может.

Парочка удалилась и остался Антон без провожатого.

 

6

– Спасибо, очень вкусно, – ради дела покривил душой Антон, – Вы не могли бы мне помочь? Я ищу улицу Школьную, как мне туда попасть?

– А, наздоровичко, – улыбнулась хозяйка, – так это, сразу параллельно площади. Вот сейчас как выйдешь из кафе, так в улочку завернёшь, то будет Ушакова, а за ней отсчитаешь первую, а потом вторю, вот та и будет Школьная. А тебе кто там нужен?

– Козлова Нина.

– Ну да, как раз туда и иди. А ты, что ей родственником приходишься, или как?

– Дальним.

Куда женщина указала туда сразу и пошел. Посёлок неприхотливый, улицы ровные, в одну и в другую сторону, всё видно, не потеряешься. Подошел к нужному дому, за забором пожилая женщина во дворе суетится, между кур да уток, ходит, разговаривает:

– Ути, ути, ути! – голос зычный, чистый, – А ну пшол, пшол, – отодвинула ногой индюка, – ишь, и он туда же!

– Здравствуйте! – Антон из-за забора рукой махнул.

Женщина остановилась, подозрительно посмотрела.

– Чего тебе?!

– Я к вам, по делу.

– По какому такому делу ещё, не знаю никаких дел, – злобно огрызнулась хозяйка, но стала подходить ближе.

– Я из города племянник Алевтины, – крикнул Антон.

Женщина прибавила темп, подошла.

– Чего орёшь, вон уже соседи повылазили, заходи, коль пришел, – она почти втолкнула его в калитку и посмотрела по сторонам улицы. – Заходи, давай. Орёт тут, на всю Ивановскую.

Вошли в дом, в гостиной всё салфетками застелено, стол, тумбы, даже на окнах и то салфетки. Они правда уже давно не белоснежные, но функцию свою ещё выполняют.

– Ну, чего тебе, говори, пока я ещё добрая?

Старая вся в дырах душегрейка, выгоревший платок и резиновые калоши. На вид женщине можно было дать лет около шестидесяти, подозрительный взгляд маленьких глаз, тёмное в морщинах лицо делало её схожей на крупного деда в юбке.

– Вы Нина Козлова, спросил Антон?

Взгляд женщины метнул искру и остановился на лице Антона.

– Ну я, а что?

– Это вы писали, – он достал из кармана и протянул ей расписку.

На тумбе она взяла очки, надела и сильно щурясь, стала читать. Потом отбросила бумагу, Антон подхватил её и быстро спрятал в карман.

– Это я, – сказал он, – тот за кого вы получили деньги.

Женщина стала медленно оседать, а он успел подставить ей стул.

– Ой, ой, – начала причитать она, – капли, там капли на тумбочке, принеси.

Когда она выпила, снова бросила злой взгляд на Антона. Но в этом взгляде затаённое любопытство.

– Я не хочу много об этом разговаривать, – поспешил предупредить он, – только хочу посмотреть на мою мать.

Несколько мгновений тишина, а потом женщина закрыла лицо руками и тихо заплакала. Сначала она просто подвывала и вдруг резко перешла на крик.

– Ой, ой, не губи! Я во всем виновата! Я только я одна! Ни кто не виновен, ни Танька, ни Алевтина. Я всё задумала, всё сделала, всё придумала. Я ведь ночами не сплю всё во сне вижу тот день. Ох, и если бы всё вернуть, если всё вернуть, да пусть бы дочка родила, да и пусть. Думаешь, не наказал меня Бог. Ох, как наказал и по сей день всё наказывает. Глянь, как живу. Одна, совсем одна. Так и помру тут никому не нужная. Вот как наказал меня бог. И Мишенька, мой сыночек помер. Тоже мне горе было. Ой, ой какое горе. Как же так, как же?

– А она где?

Женщина замолчала на мгновение, а потом продолжила:

– Так я её тогда к бабке отвезла на перевоспитание. С тех пор и не виделись. Мария – бабка её написала, что ушла от неё Танька, как поступила в этот, как его бишь называют ниверситет. Так и пропала. И сюда за все годы ни ногой. К матери родной не наведалась. Думаешь, я не понимаю, отчего так. Хорошо понимаю. Оттого что только моя одна вина. Только моя.

– И что же вы, знали, что у вас внук есть и никогда не искали?

Она вздохнула:

– Писала я Алевтине когда-то ещё давно, лет десять назад, да она ответила, что уехала та женщина которой тебя отдали. И не оставила ни адреса ни телефона. А как же, кто захочет чтобы у него дитя отобрали через несколько лет? Оно и понятно. И я бы так поступила. Уехала и концы в воду. А ну если кинутся? Кому такое надо?

– Как же мне найти её, знаете? Может хоть фотография у вас есть?

– Есть! Есть фотография! – она кинулась к шкафу, достала коробку, порылась в ней среди других фото. – Вот она – моя Танюша, – голос её неожиданно поменялся, стал добрым.

Что-то было в ней переменчивое, быстрое, то злиться, то страдает, то добрая, то злая, непонятно какой она будет в следующий момент. Антон взял фото, посмотрел. Среди листвы кустарника стояли три девочки лет тринадцати-четырнадцати, простые, улыбающиеся в цветастых платьях.

– Тут она, как раз когда всё случилось. Шустрая была, вот и влезла в историю, больно к парням интерес имела. Вот до чего довело. Страшно я тогда злилась на неё. Страшно. И лупила, и вообще. Сначала думала отвар дать, чтобы она скинула, да побоялась. Одна девка у нас в деревне отвару напилась, так и пормела, горемыка в судорогах. Страшно мне стало. От того и Алевтине написала. Поначалу хотели просто в роддоме оставить дитя, а потом Алевтина сказала, что есть женщина бездетная. Мается. Вот и решили, чтобы не в детдом, так живому человеку. А с деньгами, это меня жадность взяла, не знаю, откуда и мысль такая закралась. Мой грех, каюсь мой.

Антон слушал и смотрел на неё и ничего совершенно не чувствовал. Он не ощущал родного, кровного единства. Ничего того что должен бы был ощутить. Ничего.

– Значит, вы не знаете где она?

– Не знаю. Она ведь и про тебя не знает, – как-то просто сказала женщина.

– Как не знает?

– Так и не знает. Ты как родился, раз только мявкнул и то она под лекарствами видать не услыхала. А потом Алевтина сказала, а я подтвердила, что умер ты при родах. А Танька думаешь, спрашивала. Она была рада радехонька, что от ноши такой нежеланной избавилась. У неё же одни гульки были на уме.

Женщина замолчала, отерла накатившуюся слезу:

– Ты думаешь, это её хоть чему-то научило. Она как оклемалась снова побежала на гулянки. И поняла я тогда, либо привязать её нужно, либо к бабке Марии. У той не загуляешь. Я и выбрала к бабке. А так неизвестно, она бы мне каждый год по ребёнку подбрасывала. У меня у самой забот полон рот, а я бы с её детьми возилась.

Странными казались Антону все эти рассуждения. Он может быть чего-то не понимал в этой деревенской правде, но то, что она была ему чужда, понимал остро. А на том и засиживаться не стал:

– Что ж, спасибо, что всё рассказали. А кто отец, известно?

– Танька не призналась, но я так думаю – Петька отец. Если мне всё верно кажется. Он у нас сейчас в поселке – первый алкаш. У самого трое, а он всё бухает. Ирка его каждый день колотит, а толку.

Когда подошли к калитке, женщина окликнула, осмотрела его с ног до головы, вздохнула и сказала:

– Ты, если сможешь, прости меня дуру старую. Всё от меня, от моей дурной головы. Таньку если встретишь, не ругай её и не кляни, не знала она ничего, девчонкой ещё была, это я её попутала. Тоже передай ей, чтоб простила. Мне с моими грехами теперь самой разбираться. Ну, иди. Иди.

И он пошел.

 

7

В дверь позвонили, Оля бросилась открывать, она переживала, что разминется с Антоном, если куда-нибудь выйдет. Звонок повторился и она быстро щёлкнула замком. Улыбка улетучилась с губ, когда на пороге Ольга увидела совсем не Антона, а напомаженную блондинку. Джинсы резинки, короткая меховая курточка и на высоких каблуках ботильоны, явно не из магазина класса эконом, а аромат которым пахнуло, когда она оттолкнув Ольгу вошла в квартиру, на мгновение заставил забыть о такой непозволительной грубости.

– Вы к кому? – спросила Оля ощущая какую-то даже неловкость.

Ей показалось, что это хозяйка квартиры, а она сама тут просто никто.

– К своему парню! – девушка прошла по комнатам и вернулась в прихожую.

Демонстративно осмотрела Ольгу с ног до головы, и сильно открывая рот во время жевание жвачки, спросила:

– А ты кто? Домработница?

Ольга смутилась, она пока ещё не думала кем приходится Антону, но до этого визита казалось, что она является ему кем-то очень близким. Ближе чем все остальные. И уж тем более, она ни как не могла предположить, что у Антона есть девушка вот такой наружности. Тут сразу чувствовались деньги. Ольга ощутила себя ещё более неловко и ответила:

– Я – его двоюродная сестра.

Девушка ещё быстрее стала жевать жвачку и усмехнулась нагловатой, хотя в её манере она показалась совсем даже уместной, улыбкой:

– Сестра? Рассказывай, будет он тут сестёр всяких держать. Я тебе так скажу подруга, если проблем не хочешь, отваливай от него. Он – мой. Поняла?

– Я так думаю, он сам решит, чей он, – осмелела вдруг Ольга, – он не вещь.

– Смотрите, как мы разговаривать умеем. Короче, я тебя предупредила. Потом чтоб не плакала, – девушка усмехнулась ещё раз прямо Оле в лицо и направилась к выходу. – Он – мой. Запомни.

И она скрылась за дверью.

Несколько минут Ольга так и стояла в прихожей, она старалась осмыслить то, что сейчас случилось. Пошла в кухню, посмотрела на морковь, лук и картошку, что почистила для супа, сняла фартук и кинула его на стол. Она как будто решала что делать. Хотела остаться, но не могла, потому что после такого визита, всё стало очень непонятным. Хотела уйти, но не решалась, ведь он не мог так поступить. Не мог иметь двух девушек одновременно. Она доверяла ему, его словам, его глазам, рукам, голосу. Чувствовала, в них правду, нежность и даже любовь. Да, она была уверена, что это любовь.

А теперь, нужно уходить? Как же так?

Ещё немного она посидела, посмотрела на часы. Неизвестно когда он вернётся, было страшно оставаться одной. За окном повисли сумерки, еще немного и стемнеет. Ольга встала пошла в прихожую, обулась и взяла пальто.

 

8

С поезда сразу поехал в больницу. Мама поправлялась, понемногу. Ещё должна пить кучу лекарств и врач сказал, что всю оставшуюся жизнь она будет принимать лекарства и каждые полгода ложиться в больницу, но кризис миновал и скоро можно забрать её домой. Главное чтобы не перетруждалась и не волновалась. Конечно, Антон не собирался волновать её ничем. Только радовать.

Оли на смене не оказалось – выходной. Когда уезжал, оставил ей ключи, чтобы если она захочет, ждала его дома, и теперь представлял как придёт, а там – она. Ждёт, волнуется, может быть что-то готовит. Вбежал в подъезд в предвкушении встречи, почти ощутил как она ждёт его прихода, вот он уже у двери, собирается нажать кнопку звонка. Ключи ведь ей оставил… но – в двери записка. Взял бумажку, развернул – «Ключ под ковриком. Приходила твоя девушка».

Достал из-под коврика ключ, вошел в квартиру, как будто не доверяя тому, что написано, прошел по комнатам. В кухне на столе овощи, картошка ещё не потемнела, значит Оля вот только ушла. Бросил сумку и кинулся её догонять.

Антон бежал на остановку так как не бегал ещё никогда. Может и бегал, но мысли которые носились в этот момент в его голове, точно были впервые. Он думал о том, что ели не догонит её вот прямо сейчас, то может лишиться её навсегда.

– Оля! – он увидел её фигурку уже почти у остановки. – Оля! Подожди!

Она обернулась и остановилась.

Он подлетел словно ветер:

– Что произошло, почему ты ушла?

Она опустила взгляд:

– Я не хочу вмешиваться в твою жизнь.

– Почему? Я хочу, чтобы ты вмешивалась.

– Эта девушка, что приходила, сказала…

– Да мне плевать, что она сказала. Главное то, что знаю я сам. И ты. А я знаю, что ни кто мне не нужен, кроме тебя.

– Но она угрожала, сказала, что я должна бросить тебя.

Он притянул Олю к себе сжал её в объятьях, и она не сопротивлялась.

– Она не посмеет. Я с этим разберусь. Не волнуйся, пойдём домой, – он потянул её обратно. И они пошли прижимаясь друг к другу, преодолевая потоки встречного ветра.

В кухне, когда Оля резала оставленные овощи Антон подошел и прижался к ней.

– Эта девушка, кто она? – спросила Оля.

– Я ушел от нее, когда понял, что не могу больше жить так, как жил раньше. Я жил с ней ради денег.

Антон сел на стул и посмотрел снизу вверх на Олю.

– Нельзя полюбить человека, даже ради денег. Можно жить, терпеть, соглашаться, выполнять его приказания и просьбы ради того, чтобы тебя одели и накормили. Но не любить. Я это понял. Я так и не смог заставить себя её полюбить. Какой я глупый. Как я мог так думать.

– Все ошибаются, – она ласково глянула. – А что там, в деревне? Ты видел Её?

– Я видел Её мать. И, кажется, своего отца.

– Что теперь будешь делать?

Антон пожал плечами:

– Буду искать дальше. Её мать сказала, что Она не знает о моём существовании. Ей сказали, что я умер.

– Это страшно. Очень страшно. Не знать, что у тебя есть тот, кого ты родила. Я бы не хотела оказаться на её месте когда ты Её найдёшь.

 

9

Можно было не звонить и не стучать. Двери в квартиру Лены нараспашку. Вечеринка в самом разгаре. Молодёжь в ярких нарядах снуёт туда-сюда. У каждого из них есть общая цель – классно повеселиться. Насладиться музыкой, выпивкой и едой, касаниями, поцелуями и возможно ещё чем-то.

В квартире шумно и накурено, по всем комнатам гости. В главной зале музыка бьёт с такой силой, что кажется невозможно слышать что-то ещё. Но нет, люди общаются. Они сидят, полулежат, ходят и разговаривают. Обычная картина. Так было и тогда когда Антон тут жил. Беспокойное время. Бесконечная череда вечеринок. И вот, он посмотрел на всё это со стороны. Нет, он не осуждал, только усмехнулся тому, что сам когда-то считал классным. И почувствовал отторжение от этой пьянящей, затягивающей в свои лживые сети атмосферы. Как вовремя он ушел, сбежал, спрятался от этого всего. А может и нужно пройти этот путь, чтобы в коне концов понять всю его глупость и абсурдность? Он вспомнил, как наслаждался этими вечеринками, какой важный вид принимал. И теперь почти увидел, как глупо выглядел.

У окна, на диване заметил Лену. Платье едва прикрывало то, что должно прикрывать, и она совсем не обращала внимания на это обстоятельство. Она как будто выше задирала ногу, чтобы открыть ещё больше своего тела, для обозрения толпе этих полупьяных гуляк. Какой-то парень нависал над Леной, уткнулся в её шею, а она изгибалась и со смехом отстранялась от его навязчивых объятий.

– Лена! – позвал Антон, она не услышала и он крикнул ещё раз. – Лена!

Она повернулась, махнула рукой, потом встала и пошатываясь пошла навстречу Антону. Когда подошла, сразу повисла на нём и потянулась губами к его щеке.

– Прекрати, – отодвинул он её.

– А что тебе не нравится? – пьяно усмехнулась она. – Раньше ты так не говорил. Ты хотел – ещё, ещё.

– Пойдем, поговорим, – он крепко взял её за локоть и потащил к выходу.

Она упиралась и старалась уцепиться за его куртку, но вот они уже на лестничной площадке.

– Ты вернулся? – снова повисла Лена. – А вот теперь, я ещё подумаю, простить тебя или нет. Я же говорила, ты пожалеешь, что ушел от меня.

– Я не собираюсь это слушать. Зачем ты приходила ко мне домой? Зачем запугивала Олю?

– Как, ты ещё не понял? Потому что ты – мой! Мой! – ворот его куртки перекосился, а она дергала за него и казалось, хотела оторвать. – Мой! Пойми! Я тебя никуда не отпускала!

– Да отцепись ты наконец! Я тебя не люблю! Не люблю! – он схватил её руки, оттянул от своей куртки и оттолкнул. – Ещё раз придёшь туда или будешь мешать нам жить, я за себя не ручаюсь. Тогда посмотришь, что будет. Я приду и придушу тебя и подожгу весь этот ваш притон, чтобы не выползло ни одного таракана из твоей вонючей квартиры.

Лена смотрела на него и до её хмельного сознания, кажется, только сейчас стало доходить острая правда его слов. Губы её дрогнули и она опустила наконец тянущиеся в сторону Антона руки.

– Ты меня совсем не любишь?

– Нет. Найди другого парня, ты свободна!

Спиной к стене она сползла на пол. Жалкий вид её на мгновение остановил ярость, что уже начинала закипать в груди, Антон опустился на корточки и взял её за руку. Лена подняла взгляд и в глазах её показалась печаль. Ещё никогда он не видел в ней ничего подобного. Будто изнутри, из вороха капризов и испорченности, выглянула та девочка, которая должна была быть, если не было бы всего этого изобилия. Он увидел в её взгляде, то, что никогда не видел раньше, непомерную, одинокую грусть. Лишь несколько мгновений, потом она громко икнула и сказала, пытаясь встать:

– Какой ты всё-таки гад Комаров. Бросил меня, оставил совсем одну.

Антон встал, чтобы уйти. Спустился на несколько ступенек, обернулся и сказал:

– Я был с тобой только ради денег. Найди другого парня. Я тебя – не люблю.

 

10

– Зря я тебе тогда Ленку уступил, – сейчас бы жил припеваючи, как сыр в масле катался. А ты только всё дело испортил. Разве можно было такой экземпляр из рук выпускать? – с горечью высказывал Сашка.

Они шли по улице, медленно отмеряя темп. Не торопясь и не прячась от жгучих взглядов девушек и женщин. Ещё бы, двое парней в самом расцвете молодости, в уже почти мужественной, а не юношеской красоте. Стройные, стильные, они заставляли оборачиваться всех, кто шел им на встречу. Два закадычных приятеля. Раньше всегда вместе, как иначе, охота дело не для одиночки. Сколько девчонок они поймали в свои сети, сколько пива выпили вместе. Сейчас и не сочтёшь. А теперь каждый сам за себя. У каждого своя дорога.

– Да ты знаешь, в какой-то момент я понял, что не хочу больше обманывать ни себя, ни её, – задумчиво произнёс Антон.

– В смысле?

– Да вот так и понял. Какой тут смысл?

– Я чё-то тебя Антоха совсем понимать престал. Ты чё-то какой-то не такой. Ну же дружище, вспомни, как мы собирались найти по богатой тёлке. Забыл что ли? Так я тебе – лучшую уступил.

– Да ничего ты не уступал, сам говорил, что Светка в тебя вцепилась и беременна к тому же.

На углу дома они остановились, как будто не знали куда идти дальше. Когда свернули, знакомая вывеска заставила перейти дорогу, и они зашли в небольшой с парой столиков бар, в котором раньше частенько засиживались зимой. А когда по бокалу пива поставила перед ними официантка, и вовсе расслабились.

– Да, давненько мы тут не были, – осмотрелся Сашка. – Так вот представь, эта стерва обманула меня. Я как дурак уже и жениться был готов, родаки её уже меня как за своего принимали, а она – оп, и спалилась как-то. Я к ней, а она – не могу у меня эти дни. Ляпнула и сама испугалась. Я как услыхал такое, не поверишь, радовался как младенец. Не знаю, конечно, нехорошо получилось, но как узнал о том, туда-сюда и расстался с ней. Мне такие знаешь спектакли, не по теме.

Усмехнулся Антон и другу посочувствовал:

– Как же ты так сумел соскочить?

– Сам не пойму. Вот зуб даю, как узнал что брешет, всё что мог, задействовал. А тогда, я тебе клянусь, ну как на эшафот шел. Будто обязан был жениться. Ну да, я конечно не сильно то и переживал, если что не пропал бы и там, но ты же меня знаешь. Не люблю я когда вот так, почти не добровольно. Вот если бы я сам ей предложил, это другое дело, а так.

– Да брат, ну ты и попал, – Антон отхлебнул из бокала и замолчал. Задумался.

Сашка ведь не просто позвонил, было ясно. Он что-то хочет выведать или сказать. Но что именно, пока непонятно.

Долго ждать не пришлось, уже на половине пива Сашка раскололся с потрохами:

– Я вот чего хотел у тебя спросить, – Сашка замялся и ещё отхлебнул, – ты от Лены навсегда ушел или как?

И тут цель встречи стала прозрачной как стекло.

– Навсегда, – ответил Антон.

Не глядя в глаза, Сашка неуверенно подбирая слова спросил:

– Ты это, не слишком будешь сердиться, если я с ней замучу?

Хоть они и были друзьями, но слишком хорошо знал Антон, интересы своего друга. Он понимал, у того на уме лишь денежный интерес, но отговаривать тоже было бы неправильным. И Антон сказал то, что по его мнению, должно было натолкнуть мысли друга, на что-то большее чем корыстный интерес:

– Если бы я знал, что ты будешь любить её, то сказал бы что не против. Но ведь ты хочешь просто замутить с богатенькой тёлкой.

– Не, ну ты не так понял. Конечно, я буду любить её, думаешь как иначе. Она мне нравится, ещё с тех пор как ты с ней мутил. Я даже немного тебе завидовал. А теперь, когда она свободна, конечно я постараюсь чтобы у нас с ней было всё как надо. Я же не совсем ещё гад, чтоб только ради денег. Она нравится мне.

– Ну, тогда ты вообще не должен меня спрашивать. Если нравится, иди к ней и будьте счастливы.

Сашка обрадовался так, будто ребёнок игрушке:

– Ты правда не возражаешь?

– Конечно нет. Я даже желаю тебе того же, что испытываю сам. Того настоящего чувства, которое делает нас совершенно другими.

– Ты про что? Что-то я не помню, чтобы ты так когда-то говорил.

– Понимаешь, – усмехнулся Антон, – чтобы так заговорить, нужно видно встретить того человека, который тебя на это вдохновит.

– А ты встретил?

– Да. Встретил.

 

11

Выходные закончились, Антон с головой окунулся в работу. Нужно было пополнить прохудившейся бюджет, чтобы снова не чувствовать себя нищим. Смены тянулись медленно, как будто и без того длинные, растянулись вдвойне. Старался сосредоточиться на заказах, но мысли часто отвлекались на план выполнения цели. Думал о шагах которые предпримет дальше, о том как приедет к этой женщине Марии, она тоже является родственницей. Думал, о чем спросит. Но порой ему казалось, что когда он придёт по адресу, выйдет кто-то из соседей и скажет, что она тут больше не живёт или давно умерла.

Как бы то ни было он должен ехать туда, потому что это его единственная и последняя зацепка.

И вот, спустя несколько дней Антон в небольшом соседнем городке у пятиэтажки на улице Прудной. В подъезде сыро, дверь сразу направо как раз та, что нужно. Кованая цифра, номер один. Постучал в откос.

– Открыто! – голос из квартиры.

Толкнул дверь и поморщился. Затхлый запах ударил в ноздри. Да, не во всех квартирах запах приятный. Тут, пахло старостью. Вошел.

– Здравствуйте! – озираясь по сторонам крикнул Антон.

– Не кричи, я не глухая, – старая женщина с ходунками показалась из проёма слева и впилась серыми глазками в его лицо. – Чего тебе?

– Простите что потревожил. Я ищу Татьяну Козлову.

– Ты опоздал, она ушла, – послышалось что-то похожее на смех, – двадцать лет назад.

– А вы не знаете где её можно найти?

– Какой шустрый. Что мне с того, что я тебе скажу. Заплатишь чем?

– Вы хотите деньги?

– На что мне твои деньги? Думаешь они вернут мне здоровье и молодость? Тогда ты глуп как баран. Ты должен сделать для меня что-то полезное, то, чего сама я не могу сделать.

– Вам нужна помощь?

– Наконец-то сообразил. Конечно мне нужна помощь, а с таким острым умом как у тебя будем полдня в прихожей стоять. Иди на кухню и поставь чайник. Пока я туда дойду, он как раз закипит. Надеюсь, тебе понятно, что я хочу выпить чаю. Вот остолоп и где таких остолопов берут.

В маленькой кухне всё на своих местах, чашки на полке, тарелки в шкафчике. Небольшой холодильник с металлической надписью Днепр. Антон включил газовую плиту, поставил старый, с изогнутым носиком чайник.

– А где заварка? – крикнул он.

– Разуй глаза, и не кричи чего раскричался. Я пока ещё хорошо слышу.

Женщина вошла и медленно опустилась на табурет, что стоял сразу у входа. При свете дня наполнявшем кухню она показалась не такой злой как полумраке прихожей. Чайник закипел и Антон налил две чашки чая, который оказался ароматным и свежим.

– Вот шустрый, небось батя твой тоже таким был – шустрым, только не там где надо.

– Так что, знаете где мне её найти, – улыбнулся Антон.

Женщина посмотрела серьёзно:

– А ты уверен, что она захочет тебя видеть?

Она говорила так, будто знает о чём речь. И хоть он не хотел ни в чём сознаваться, всё-таки ответил:

– Я об этом ещё не думал.

– Так подумай, – она отхлебнула из чашки. – Я рада, что ты пришел ко мне. Теперь я хотя бы могу понять, в чём было дело. Зачем её мать приволокла ко мне. Да, Танька, наделала делов. Но, я тут тебе плохой помощник. Методы моего воспитания не те оказались. Как могу, так и воспитую. И если нужно брать палку, я беру палку. Тут уж меня не изменишь.

– Вы её били?

– Не била, а воспитывала, это разные вещи. Тебя что мать не била никогда?

– Нет.

– Ой. Так и не била?

– Никогда.

– Значит, у тебя был хороший характер.

– Я бы так не сказал.

– Значит твоя мать слишком добрая.

В глазах Антона, видимо вспыхнул какой-то огонёк и старуха уловила его, она покачала головой:

– Ну что ж, я ведь обещала, что за услугу ты получишь ответ. Иди в комнату, там комод, открой ящик нижний, принеси альбом.

Антон сделал, как она велела, принёс небольшой альбом из которого торчали пожелтевшие вырезки из газет, положил перед ней и скрюченными пальцами она его открыла. Несколько фотографий пролистала, остановилась на странице где была вклеена газетная вырезка. Бумага сильно пожелтела от клея и времени, но на фото чётко было видно лицо женщины с тёмными волосами. Когда Антон посмотрел на неё – словно остолбенел. Слабость налетела вихрем. Он шатнулся, но не упал, просто ощутил внутри себя что-то такое, чего никогда не испытывал. Словно маленький взрыв в груди, который волнами пронёсся по всему телу.

Глянул ещё раз на лицо женщины с фото. Он – знал это лицо.

 

12

Уже потом, когда он отошел от дома Марии на приличное расстояние, сел на лавку, мысли понеслись сплошной и понятной линией. Они выстроились вряд и уже не походили на кривую. Антон достал из внутреннего кармана фотографию тринадцатилетней девочки стоящей рядом с подружками и всмотрелся в счастливое по-детски лицо. Это была она – его мать.

Теперь, он уже не знал, что делать дальше. Вернее знал, но думал, будет делать или нет. Антон чувствовал, что должен передохнуть, словно перед дорогой, которая могла оказаться последней. Перед финишем кто знает, с каким концом. Хотел отдышаться и рассудить всё правильно, чтобы не наделать глупостей и постараться действовать холодно и расчётливо. Он старался, так казалось, но на самом деле, готов вот сейчас, в туже самую минуту броситься, побежать и закричать, и может даже сказать что-то плохое, обидное, но такое важное.

Чем ближе он был к разгадке, тем меньше нетерпения выказывал. И уже не был озабочен достижением результата, а как будто смаковал сам результат.

Домой приехал в подавленном настроении.

– Ну как, вышла из кухни Оля? Узнал?

– Узнал, – он сел на стул в прихожей.

– Завтра маму выписывают, – она старалась приободрить.

– Это хорошо.

– Ты чем-то расстроен? – она присела к нему на колено, а он притянул её и прижался лицом к её шее.

– Нет, нет. Всё в порядке. Просто теперь я знаю – кто она.

– Кто же?

– Она – судья.

На следующее утро в здании суда он опустил конверт в ящик для писем. Зачем он это сделал? Толком и сам себе не мог объяснить, хотел может быть, чтобы она что-то почувствовала. Или подготовилась. Или вспомнила. Кто его знает? Уже потом когда опустил конверт и вышел, понял как это глупо, но изменить ничего нельзя. Остаётся только подождать. Совсем немного.

 

Дело Завьялова отнимало все силы. Часы каторжного труда, километры страниц, миллиарды слов. Каждое заседание пытка. Воронцова приезжала домой за полночь, уходила, когда на улицах ещё не было ни одного человека. Темень вокруг и только одинокие путники, что идут на работу по сумеречным, предутренним улицам словно отшельники, которым ничего не остается, как принуждать себя куда-то идти.

Недолгое время обеда она чаше всего проводила в кабинете или шла в кафе напротив, чтобы хоть на несколько минут почувствовать себя в другом месте.

Да было интересно, но очень тяжело. Это дело выматывало и забирало силы, оно словно вампир высасывало все жизненные соки, но Воронцова упорно и тщательно вела его даже в ущерб своему физическому и возможно психическому здоровью. Она решила, даже если это будет последнее дело её жизни, она закроет его с честью. Преступник получит заслуженное наказание.

Судили человека, который убил своих детей, потому что они мешали ему жить и наслаждаться жизнью. Два малыша путались у него под ногами, тогда когда их мать ушла. Он был зол на неё и детей, на всех. От этой своей злости он просто не смог избавиться и придумал как избавиться от помех, чтобы наконец освободиться от злости.

Удивительно, но слушая детали этого дела глядя на фотографии, Воронцова ощущала сильный внутренний дискомфорт какого не чувствовала никогда раньше, а иногда и нежелание узнавать подробности. Она почему-то вздрагивала при резких звуках и порой переспрашивала детали. Иногда она задумывалась о том, как могли помешать дети этому нормальному на первый взгляд человеку. Чего такого они делали, что он не выдержал и убил их обоих. Как это понять?

А порой на несколько минут она замирала в одной позе. О чем она думала? Скорее всего о деле.

Выдался небольшой перерыв и она сошла вниз, чтобы выпить чашку кофе в кафе напротив. Когда спускалась по ступенькам здания суда снова задумалась. Подъехавшая машина привлекла внимание. Воронцова резко повернула в ту строну, подняла руку, чтобы махнуть судье вышедшему из машины и в тот же момент почувствовала что падает. Нога неловко подвернулась и с тихим вскриком судья упала на мостовую.

Боль в ноге тут же разлилась и словно охватила новые пространства. Воронцова скорчилась и сцепила зубы.

– Давайте руку. Тётенька вставайте, – послышалось рядом.

Судья подняла взгляд. Мальчик лет восьми или девяти протянул ей руку, в другой держал пакетик с чипсами. Она взяла мальчишку за руку и он, с силой на какую она даже не рассчитывала, потянул на себя.

– Ай, – сказала она вставая.

– Ну, вы и упали? Мама говорила, что всегда нужно помогать старшим, – с каким-то напускным детским геройством сказал мальчик.

– Мама правильно говорила. Спасибо, что помог мне встать.

– Если хотите я могу ещё провести вас, у меня всё равно уроки уже закончились.

– А ты сможешь? – она попыталась встать на ногу, но боль снова охватила.

– Конечно, – сказал мальчик, – вы думаете, я слабый? Да я могу одной рукой даже палку перебить.

Судья улыбнулась. Никогда ещё она вот так не разговаривала с детьми. А этот смешной такой мальчишка, лопоухий, в запылённом, школьном пиджаке, он рассуждал и показывал, словно она была не какая-то тётя с улицы, а его подружка которой он всё рассказывает.

– А ещё мы с папой, недавно ходили на авиашоу. Вы не представляете. Самолет почти над нами пролетел, я даже услышал как пилот что-то крикнул.

– Это ты придумал?

– Нет, у папы спросите. Я если придумываю, то предупреждаю, что сам придумал.

Он довел её до двери суда.

– Ну, всё беги, ты и так мне очень помог. Спасибо тебе, – улыбнулась она.

– До свиданья, – сказал мальчик и вприпрыжку побежал со ступенек.

Воронцова проводила мальчишку взглядом ещё раз улыбнулась и открыла дверь.

Прихрамывая добралась до кабинета и перерыв закончился. Она села за стол и открыла материалы дела. Фотографии, двое детей, мальчики придушенные собственным отцом. Судья снова надолго задумалась.

 

1. Много лет назад

– Танюха, ну-ка быстро за водой сходи! Нанеси полну кадку! – прикрикнула мать.

– Мне уроки нужно делать, пусть Мишка сходит!

– Я кому сказала?! Тебе сказала или Мишке. А ну живо!

Со вздохом Татьяна кинула помаду на подоконник, где примостила маленькое зеркальце и пошла за ведром. Ленка с Дашкой уже наверняка ждали под ивой. Но теперь, пока воды не принесешь, мать не отцепится.

У колонки Таня схватила два полных ведра и потащила ко двору. Туда-сюда несколько раз. Вёдра больно давили руки, но кому это нужно.

– Хватит что ли? – глянула на мать.

Та смерила строгим взглядом дочь и недобро прищурилась. Лицо её не то чтобы непривлекательное, бесцветное, грубоватое. И фигура большая, с жирком. Но Татьяна не в неё, в отца пошла, тот щуплый был, мелкий, чернявый. Словно цыган.

– Уже намылилась куда?

– В клубе кино. Приключения, – плаксиво протянула Татьяна.

– А уроки?

– Всё сделала, – поспешила соврать.

– Ну, смотри, если двойку получишь, отлуплю как Сидорову козу.

Вообще мать добрая, это она так, для строгости брови супит. Может, конечно и отлупить сгоряча, но это не по злобе и не от большого к побоям желания. А так, для полного воспитания. Часто Танюха взбучку получала, но на мать никогда не обижалась, понимала – раз бьет, значит за дело. Вот если бы без дела, тогда обидно. Порой Мишка начудит, а Таньке получать. Вот тогда, несправедливость остро чувствуется.

Девчонки уже заждались, уходить собирались, Танюха окликнула.

– Слава тебе Господи, пришла. А мы уже думали сами идти. Кино вот-вот начнётся.

– Я что виновата, мать воды заставила принести.

Пошли быстро, чтобы к началу успеть.

У клуба людно. Петька Михеев с дружками прохаживаются, показывают большую свою значимость. Мол, мы тут всем заправляем.

Петька – парень бедовый, Татьяне нравился. Только ему уже за двадцать, недавно из армии пришел. Как был заводила среди пацанов местных, так статуса своего не потерял. В посёлке каждая девчонка о Петьке мечтает. Татьяна к армии его поклонниц примкнула добровольно. Правда там не армия, скорее небольшой отряд, но и этих хватало для того чтобы Петьке в позы становится. Ходит гоголем, всеобщей любовью наслаждается.

Когда-никогда на которой девке взгляд горделивый остановит, уж тогда радуйся. Сам – Петька Михеев внимание обратил. Девки и радовались, что им оставалось? Если ещё и погулять позовёт, так это вообще, считай почти – счастье неземное. Остальные же в страданиях да в слезах остаются.

Вот так и Татьяна, в свои тринадцать не по годам развита оказалась. Там и грудь высокая и бёдра округлые, и лицом бог не обидел, и во взгляде огонь недетский. Как и все деревенские девки, на Петьку смотрела словно на ангела во плоти. Умом то понимает, что парень не по ней, а сердцем тянется. Бывало и взгляда не прячет, так залюбуется.

Может и заметил Петька эти её взгляды, тоже поглядывать стал. Тут у клуба, прямо перед всей толпой что собралась, подошел.

– Привет девчонки!

Подруги зарделись, каждая на свой счёт внимание такое приняла.

– В кино собрались? – Петька ухмыляется и на дружков посматривает. А те только знай зубы скалят, да подначивают.

– Фильм говорят ничё – про любовь, – Дашка осмелела.

– Ну, пойдёмте. Можно вместе сесть, рядышком.

Девчонки заулыбались, за локти друг друга дергают и в клуб пошли, а Петька с дружками за ними.

Весь сеанс Петька в шею Танюхе дышал, то на плечо руку положит, то уберёт. А девчонка словно печка, раскраснелась вся от внимания неожиданного. В голове ощущение счастья. Петька что-то приятное шепчет, какое тут кино, знай только, прислушивайся.

– Ты Танюха красивая очень. Хочешь со мной гулять?

Кивнула Танька и быстрым взглядом в глаза ему заглянула. Там в глазах, только огонь и увидала. Страшно стало. Ощущение необычное, новое. Вот он сидит рядом, самый красивый парень в селе и говорит ей, только ей, что она красивая. Да за такие слова она что хочешь…

– После кино приходи на угол тропинки, какая за огородом у Макаровны. Знаешь?

Кивнула.

– Придёшь?

Снова кивнула.

После этого Петька отсел, стал с дружками о чём-то шептаться.

Как с подругами распрощалась, нырнула в кусты рядом с домом Макаровны и пошла по тропинке. До угла огорода дошла, только осмотрелась, Петька из темноты показался.

– Погуляем маленько?

– Давай.

И пошли они в поле, к лесополосе.

 

2

После того гулянья Петька Таньку замечать перестал. Будто и не было ничего в ту ночь в лесополосе. Словно и не целовал, и в любви вечной не клялся. Она сначала думала так нужно, чтобы ни кто не знал об их встрече. Немного погодя понимать стала, он с ней просто погулял, ради забавы что ли, ради того чтобы ещё одну победу себе приписать. Стала Танька понимать, что не нужна она ему вовсе. Никогда он её не любил и не восхищался.

А как поняла, жизнь за окном совсем её перестала интересовать. Притихла девчонка в своей комнате и нос наружу не кажет. Подружки приходят, зовут, уже и мать стала смотреть искоса, не поймёт ничего. Видит что-то не так, а что – не понимает.

– Доча, – зашла мать как-то в комнату, – ну что ты всё сидишь, точно гвоздём платье приколотили, пошла бы погуляла. Вон и девчонки твои зовут. Заболела никак? Что-то настроение твоё мне в последние дни не нравится.

– Не хочу, – отмахнулась Татьяна.

Однажды так скрутило её, что кричать хотелось, но смолчала. Подумала себя жизни лишить. Сила неведомая страхом голову, а бездействием руки ноги сковала. Утром как-то встала Татьяна, да так тошно сделалось, что в кухню выбежала. Там мать у плиты возится, но дальше бежать сил не было, тут прямо на пол и вырвала. Мать на Татьяну тогда посмотрела как-то по-особому, но ничего не спрашивала. Мало ли, с кем не бывает.

Когда на следующее утро всё повторилось, мать в ярости так и закричала:

– Ах ты дрянь подзаборная. Ты чего это удумала, гадина? – схватила тряпку какая под руку попалась и давай Таньку хлестать. – Что отец твой алкаш беспросветный, царство небесное, покою мне ни днём, ни ночь не давал! А теперь и ты туда же, по той же дорожке идти собралась?!

Долго хлестала, бегала за ней по всему дому. Ругалась страшно, орала, как блаженная. Танька тоже орала, плакала, просила мать остановиться, но та ещё больше распалялась. Когда снова до кухни добежали, схватила Татьяна нож здоровенный, материн любимый, к горлу себе приставила и закричала:

– Не подходи, убью себя. Только двинься. Сразу убью.

Тут только мать остановилась. Дыхание тяжелое, сиплое:

– Положи нож Танька. Не трону я тебя, – устало сказала, тряпку кинула на пол. – Что же ты дочь позор такой в дом к нам принесла? Как же так? Как теперь людям в глаза смотреть?

Села она у стола, голову на руки уронила и зарыдала. Танька нож положила и к матери подошла. Обхватила за шею:

– Мамочка, прости меня, прости. Не знаю, как получилось. Не виновата я.

Схватила мать её, к себе прижала. Так и плакали они пока на дворе собака не залаяла.

– Всё, – сказала мать, – хватит. Что есть, то есть. Решим небось дело это.

С неделю, тишина в доме. Всё что по хозяйству полагалось, делала Татьяна как всегда. Только воду мать не позволяла таскать. Мишке десятилетнему наказывала с вёдрами носится. Тот поворчал немного, да и успокоился. Пришлось выполнять.

В конце месяца получила мать письмо, долго читала. Что-то обдумывала. Потом к Татьяне в комнату пришла, глянула исподлобья и сказала:

– Собирай вещички. Теплое тоже бери, неизвестно как затянется. Завтра поеду, билеты возьму. Едем к родственнице моей двоюродной, там дело и решим.

Вещей немного набралось, небольшая сумка. Мать туда и ботиночки, и куртку вместила и ещё кое-чего нужное.

Через неделю сели в поезд и поехали подальше от дома – туда, где никто ничего не узнает.

 

3

День за днём, месяц за месяцем. Тянется время в чужом городе. Бесконечная череда утро, день, ночь. Ни встать и ни пойти погулять с подружками как прежде. Нет девчонок, там они, дома остались. В чужом городе никого, только мать и тётка что-то постоянно шепчутся. Да мальчишка тёткин сын кругами ходит, чтобы с ним поиграла. Надоел до жути. В то время приходила ещё беременная молодая женщина. Всё на Таньку искоса поглядывала.

Вереница дней скуку навевает. Живот растёт, а в уме только о гулянках мысли. Да несбывшиеся мечты о Петьке.

Лето закончилось, осень проползла, протрещала зима. В апреле всё чаще проглядывались тёплые деньки, стало Татьяне совсем тяжело. Всё естество требовало разрешения от нежеланной ноши. Тело болело и ныло, хотелось поскорее уже избавиться от этого всего, но по срокам ещё неделя две оставалась.

Двоюродная сестра матери – Алевтина Михайлова, акушеркой работала. Потому и написала ей мать письмо с просьбой о помощи. Плакалась, что в деревне если узнают о позоре с каким Татьяна ходит, со свету девку сживут. А она – мать, такого исхода для своего дитя совсем не желает.

Хоть и приходилось им давно, ещё в детстве видеться, но Алевтина сестре не отказала. Позвала к себе в город, пообещала проблему решить. Как приехали деревенские родственники, дружба у Алевтины с матерью Татьяны с первых дней завязалась тесная. Но на саму Татьяну тётка смотрела нехорошо, подозрительно и порой даже от взгляда страшно делалось. Она ничего не говорила, но и без слов было понятно – осуждает.

Сама Таня давно поняла, какую глупую ошибку совершила, но ведь такого она не предполагала. Если бы знала как дело обернётся, ни в жизнь не пошла бы с Петькой в лес. Хотя кто знает, как бы там вышло. Теперь уже чего говорить. Спасибо хоть мать из деревни вовремя увезла, пока живота ни кто не усмотрел.

Как-то с утра засуетились мать и тётка. В комнате маленькой что-то стали собирать да выкладывать. В кухне ведро с горячей водой на газу пары пускает.

– Татьяна, – мать кричит, – иди сюда.

Вошла Таня спросонья ничего не разберёт. Стол посреди комнаты, рядом на белой салфетке инструменты блестят, ампулы, шприцы.

– Садись, – мать приказала.

Села. Тётка шприц взяла, Татьяне укол сделала.

– Иди пока в комнату. Как схватки начнутся – будем рожать.

– Что? – Татьяна не поняла.

– Иди, иди, ложись. Не стой как истукан.

Пошла в комнату. Легла. Так как сон не прошел совсем, хотела повернуться и ещё немного подремать, но вдруг неожиданно и страшно налетела боль. Откуда взялась непонятно. Быстрая, резкая, большая. Крутанулась Татьяна на кровати и кричит:

– Мама, мама!

– Началось, – услышала из-за двери, – звони.

Дальше всё как будто во сне. Долго и пронзительно стонала Татьяна.

– А она не умрёт? – мать спрашивает.

– Типун тебе на язык, чего болтаешь под руку, – огрызнулась Алевтина.

Помнит Татьяна, как тащили её и заставили лечь на стол, как что-то говорили мать и тётка. Подушку помнит, что под голову кто-то сунул. И стол твёрдый, неудобный. Помнит выпученные над белой повязкой глаза. Кто-то кричит:

– Тужься, тужься, давай! Давай!

Ничего не поймёт Танька, что делать. Только боль изнутри раздирает и люди, точно монстры пляшут вокруг. И вроде даже смеются. Все, мать и тётка. Все смеются. Лица их искажены этим страшным смехом. Белое словно черное. Шторы в пляс пошли, окутывают и давят. Шум в ушах накатывается, потом отпускает. Кажется, сердце вот-вот выпрыгнет из груди и поскачет по этой страшной комнате.

Кровь. Сквозь неясную пелену – руки тётки в крови. Убийца! Она убила! Кого?

Резко всё смолкло. Щёлк – будто выключили свет. Темнота и тишина.

 

4

Несколько дней, как во сне. Тело словно разбито изнутри на мелкие осколки, которые невозможно собрать. В мыслях страх и непонимание. Снова эта тишина, что пугает.

Почему так тихо?

– Мама, – Таня постаралась приподняться, – мама!

Тишина в ответ.

Где-то в доме скрипнула половица. За окном неяркий дневной свет. Таня закрыла глаза и постаралась собрать разрозненные мысли. То, что с ней произошло она знала как назвать, но не догадывалась как это должно было происходить на самом деле. Что теперь? Ведь где-то рядом в соседних комнатах её ребёнок.

Тогда почему так тихо? Не слышно ни голосов, ни плача, ни суеты. Почему мама не приходит и нет Алевтины? Где они все?

Пока она лежала и думала, стемнело. Вскоре послышались шаги. Весёлые голоса. Видно тётка и мать вернулись.

– Мама! – позвала Таня.

– Иду, иду, – голос матери рассеял полумрак комнаты.

Щёлкнул выключатель, в глаза полоснул белый свет лампы.

– Проснулась уже? А мы по магазинам прошлись.

За матерью вошла тётка.

– Ну что Танюха? Как настроение? Напугала ты нас. Но теперь всё хорошо. Ну ка, – она встряхнула несколько раз градусник и сунула его Татьяне подмышку, – держи крепко.

Так просто и весело они разговаривали, как будто ничего не произошло. Ни боли, ни страха. Ни чудовищ, ни крови. Женщины ходили туда-сюда и Татьяна не могла заставить себя произнести слова, которые засели в голове – «А где ребёнок?».

Было ощущение, что вообще ничего не изменилось. Обычное дело. Только живот исчез. И боль с каждым днём затихала. Ну и хорошо, и ладно. Значит – не было ничего. Пусть так и будет.

***

Домой вернулись когда весна уже отступала перед ярким, по-летнему жгучим солнцем, когда деревья скинули цвет и зародившиеся плоды только показались меж молодой листвы. Пьянящий аромат трав уже одурманивал и заставлял всё живое двигаться в желании нравится, в желании наслаждаться жизнью во всех её проявлениях.

Только чуть отошла Татьяна от вынужденной и такой продолжительной своей болезни, как потянуло её снова туда, где гуляет меж дворами ветер. Где шумит зелёной листвой лес и бежит неустанно по валунам река. Потянуло на свободу, на свет, на поле, на реку.

Всё, что случилось с ней до того, словно рукой сняло. Забылось так быстро, будто и не было. И снова тревожилось сердце о том, чтобы с подружками в кино успеть и на танцы. Снова смеялась она с пацанами и ловила их одобрительные взгляды.

Только теперь – всё не так. Мать Тани, словно ночной филин всё видит каждое движение дочери каждый её легкомысленный взгляд. Стоит только повернуться – мать тут как тут. Наблюдает.

В конце августа, приказала вещи собирать. Что ещё придумала? Снова какие-то мучения для дочери. Уже и не хотелось ничего, только жить и наслаждаться юностью. А тут снова куда-то ехать. Куда?

На последней неделе августа поехали в город. С электрички на автобус, когда вышли чуть не затерялись меж пятиэтажек. У одной осмотрелась мать и снова пошла, как будто по памяти. Грязный подъезд, обшарпанные перила. Пролёт и остановились.

У двери квартиры мать осмотрела Татьяну с ног до головы. Взгляд напряженный, неуверенный. Вздохнула, будто на что решилась и потянулась к звонку. Долго палец не отпускала. Звук приглушенный, а в ответ за дверью тишина. Потом шаги. Медленно неохотно.

– Кто? – старческий голос.

– Нина Козлова, – громко ответила мать.

Тишина. Заскрипело что-то, зашуршало, дверь отворилась. Крупная, пожилая женщина подозрительно уставилась сначала на мать потом на дочь.

– Так и будем стоять? – мать резко осмелела.

Женщина отошла вглубь прихожей, давая понять чтобы входили. Когда дверь за гостями закрылась, хозяйка произнесла:

– Зачем явилась? – и быстро подозрительно осмотрела Татьяну.

– Вот, – указала на Татьяну мать, – привезла тебе. Воспитывать.

Она бросила посреди прихожей сумку, откуда-то из-за пазухи достала свёрток. Развернула его и вытащила деньги.

– Вот твои деньги, все до копейки. Теперь можешь тратить их по назначению. А с меня хватит. Всё. Спасибо. Намаялась, сил больше нет.

Женщина прищурилась и на тёмном, морщинистом лице её показалось подобие улыбки:

– А я и всегда говорила, что ты непутёвая. Ни на что не годишься. Только нормальных мужиков до пьянки доводить.

Мать поджала губы и ответила не сразу:

– Ну так, зато ты у нас всё умеешь и всё знаешь. Пожалуйста, – она снова указала на Татьяну, – теперь твоя очередь. Я уже точно не справляюсь.

Всё это время Таня стояла не понимая, что вообще тут происходит. Но в какое-то мгновение вдруг отчётливо поняла, кто бы ни была эта старая, страшная женщина мать собирается оставить Татьяну с ней.

– Мама, я не хочу здесь оставаться, – резко сказала она.

Слова эти не возымели никакого действия, потому что мать развернулась и взялась за ручку двери. Там она задержалась и снова повернулась к хозяйке:

– Можешь говорить ей всё, что хочешь. Теперь, сама решай.

Когда дверь захлопнулась и Татьяна осталась с женщиной в полутёмной прихожей, возникло ощущение, что вот тут теперь и начинается что-то страшное.

– Ну, чего встала, рот раскрыла? Входи уже. Видно и вправду ты бестолковая, раз мать от тебя открещивается.

Прищуренные в злом выражении глаза женщины, показались глазами старой колдуньи. В полутьме прихожей только прорези этих глаз были отчётливо видны. Женщина медленно развернулась на месте и, опираясь на трость сделанную из простой палки, двинулась вглубь квартиры.

Завороженная Татьяна следила за ней. Казалось, сделай она хоть одно неловкое движение, тут же случится что-то непоправимое. Она чувствовала опасность и страх, словно беспомощная жертва которую сунули в горло к голодному великану.

 

5

– Бери вещи и иди за мной, – сказала пожилая хозяйка.

– Я не хочу. Я здесь не останусь! – резко выкрикнула Татьяна.

Повернувшаяся было, чтобы уйти хозяйка обернулась:

– А кто тебя спрашивать будет? Ты не в том месте, где капризы можно показывать. Давай быстро бери сумку и иди за мной. Иначе…

– Иначе что? – смело огрызнулась Татьяна.

– Будешь наказана.

– О-хо-хо, подумаешь. Не придумали ещё таких наказаний, которые смогли бы меня тут удержать, – она пошла к двери и стала копошиться у замка.

Но в это мгновение тучная женщина вдруг резко и быстро подошла, развернула Татьяну к себе, размахнулась и отвесила ей звонкую пощёчину. Щека вспыхнула и заныла, а в мозгу произошло некоторое прояснение. В испуге Татьяна уставилась на хозяйку.

– Никуда ты не пойдёшь. Теперь будешь тут жить. Матери ты не нужна, вот читай, – она протянула конверт и Татьяна рассмотрела каракули своей матери. – Читай, давай!

В письме мать жаловалась, что нет уже никаких сил смотреть за Татьяной, которая то и дело встревает в нехорошие истории с пацанами. Что у неё слабая воля и она готова гулять с каждым, а мать не в состоянии целый день следить за ней, потому что нужно заниматься хозяйством. Татьяна же совсем ничего не помогает, только доставляет кучу хлопот. В письме мать просит Марию, взять к себе внучку на перевоспитание. Если она не согласится, остаётся только один вариант – интернат.

Дрожащей рукой Таня оттерла слезу и посмотрела на Марию:

– Я не хочу.

– Да кто тебя спросит. Ты уже всех видно там достала, что они готовы отказаться от тебя. Так что смотри сама. Либо у меня худо-бедно, но по моим правилам, либо интернат.

В ту минуту когда Таня выбрала Марию, она ещё не понимала какой делает выбор. Возможно подумала, лучше с родной бабкой, чем с чужими людьми.

Всё, абсолютно вся работа в квартире свалилась Татьяне на плечи. И ладно бы, если нужно просто подмести и помыть полы, нет, тут нужно было делать все и по много раз, каждый день. Чистить, мыть, драить, натирать.

Недалеко от дома школа. Домашнее задание должна тщательно выполнять и показывать Марии. Рассказывать всё, что задано и объяснять всё, что нужно объяснить. Потом мыть посуду и что-нибудь еще, что необходимо было почистить или помыть. По выходным Мария посылала её в магазин за покупками и не дай бог, если что-то было потрачено неправильно. За каждую провинность – наказание.

Плохая оценка, или пропуск или нетщательно отмытый угол всё это означало одно. Мария либо стегала по рукам, либо принуждала до ночи драить пол, либо рвала тетрадь и заставляла переписывать всё заново. Она била по щекам или по спине, а порой просто приказывала стирать всё постельное бельё руками и тащить его вывешивать на улицу. Татьяна всё терпела, потому что думала, хуже может быть только в интернате. Страх этот заставлял делать, так как говорила и требовала Мария.

Ненависть к этой женщине почти сразу стала чувством постоянным. Не было ни одного дня, чтобы Татьяна не бросила горсть ненависти в свою душевную кладовую. Не было ни одной ночи, чтобы в мечтах она не уносилась далеко от этой квартиры, от этой женщины, что волею непонятных обстоятельств стала жестоким надзирателем над жизнью Татьяны.

Много часов она думала и мечтала о том, что когда-нибудь наступит день и она уйдёт отсюда навсегда. И тогда уже точно постарается никогда не возвращаться. Но когда же он придёт, этот прекрасный день?

***

Несколько лет прошло. Школу Татьяна окончила почти на отлично. Очень легко поступила в университет на юридический факультет, на бюджетное место.

День, когда она перекочевала из квартиры Марии в общежитие, стал чуть не самым счастливым днём. Обшарпанные стены комнаты, показались хрустальными стенами дворца, в который отныне она будет вступать как королева. И даже три соседки не смутили радости. Она воспринимала их как новых, прекрасных людей, которые отныне будут окружать со всех сторон. И хоть у каждой из девчонок были свои недостатки, Татьяна совершенно их не замечала. Ведь по сравнению с требованиями Марии, недостатки соседок по комнате казались лёгким мяуканьем рядом с рычанием льва.

В общем, жизнь стала стремительно меняться. Предметы в университете давались легко. Преподаватели отмечали прилежную студентку и вскоре она чувствовала себя так хорошо, что уже даже не вспоминала о Марии.

Поначалу Татьяна ещё заходила к ней, но только лишь, для того чтобы собрать оставшиеся пожитки. Во время этих визитов Мария никогда не выходила из своей комнаты. Однажды, когда Татьяна собрала всё, что оставалось и вышла в прихожую, услышала голос Марии:

– Ключи оставь на тумбочке.

Связку ключей Таня кинула на полку, вышла за дверь и остановилась на мгновение, как будто чего-то ожидая. Она и сама не знала, чего ждала. Может того, что Мария крикнет ей в след, позовёт и тогда Татьяна рассмеётся ей в лицо и скажет, что ни одной минуты больше не хочет быть здесь. Но всё было тихо и она шагнула с лестницы, для того, чтобы уйти отсюда навсегда.

 

1

Несколько знакомых ступенек, кнопка звонка, здесь почти ничего не изменилось. В подъезде всё тот же запах жаренного на чугунной сковороде лука. Дух старины и стариков. Облущенные стены, давно не помнящие свежей извёстки и обнаженный деревянный брус перил. Всё так же как тогда.

Несколько мгновений Воронцова разглядывала оббитую дерматином, лет пятьдесят назад, дверь. Кое-где обивка лопнула, но словно шрам кем-то тщательно заштопана.

Там, за дверью, тишина. Может быть уйти пока не поздно и не тревожить прошлое, не ворошить память. Но нет, рука потянулась к звонку и звук давно забытый закрутил поток воспоминаний.

– Открыто, – послышался старческий шепот.

Воронцова толкнула дверь, вошла и почувствовала как наваливается прошлое, сдавливает грудь и заставляет пульсировать виски. Дальше, туда в комнату, откуда доносилось свистящее дыхание хозяйки.

В комнате полусвет. На высокой кровати обложенная подушками лежит Мария. Глаза её как глаза слепого, но по движению их понятно, что ещё не настало время для их полной слепоты.

– Кто это? – быстро проговорила старуха. – Люба, ты?

– Это я – Татьяна.

– Татьяна? – повторила старуха.

– Да.

– Что тебе нужно? Я тебя не звала?

Воронцова посмотрела кругом. Разве могло здесь что-то поменяться, тут, время как будто остановилось. Старое радио у окна, плетёная полка, вязанные крючком салфетки, и довоенный диван с длинным, помутневшим зеркалом сверху.

Почему-то совсем не было жаль ту, что лежала на кровати. Воронцова не чувствовала ничего. А если и чувствовала то скорее странное, злое удовольствие. Каждый получает то, чего заслуживает. И если эта женщина теперь одна, то она заслужила жить вот так, в одиночестве.

– Как вы живёте? – проговорила Татьяна.

– Зачем тебе это? Столько лет не нужно было и вот, вдруг не с того ни с сего. Что-то случилось? Да, случилось. Иначе ты не пришла бы никогда. Ты знаешь, – губы старухи тронула улыбка, – я ведь вспоминаю о тебе часто. Думаю порой, что я сделала не так? Была строга? Но благодаря этому ты сейчас та, кто есть. И думаешь твоя мать позаботилась о том, чтобы тебя без проблем приняли в юридический. Или думаешь, сама поступила? Ты глупая, если так думала.

То, что она говорила, каждое слово болью отзывалось глубоко в душе, где-то за шторами сознания. Ведь тогда Татьяна действительно думала, что поступила сама.

– Что ты говоришь?

– Правду. Только правду. Один звонок и ты уже на факультете. Я ведь знаю в чём моя правота, и доказательство её – ты сама. Ты стала такой благодаря мне, только мне и никому больше. И самое плохое, самое ужасное, что ты предала меня.

– И теперь ты ждёшь расплаты? Решила испортить мою жизнь? Зачем эти анонимки, думаешь они меня испугают?

– Девочка, посмотри на меня, разве я могу испортить кому-то жизнь. Я уже ни на что не гожусь, даже на это. Если бы чуть-чуть раньше. А сейчас, у меня только одно единственное желание, спокойно умереть. Видишь, я даже дверь не запираю, – она хрипло засмеялась и закашлялась.

Татьяна подошла, налила из графина воды и протянула старухе стакан, та вытянула изуродованную болезнью руку и коснулась пальцев Татьяны холодными пальцами.

– Может быть, кто-то по вашему поручению… – попыталась выяснить Татьяна.

– У меня нет никого. Люба, соц работник приходит раз в день, ты же не думаешь, что я её просила найти тебя? Если только тот парень, что спрашивал о тебе, – она снова засмеялась и смех её вовсе не был похож на смех, – может он. Я лишь верила, что когда-то ты всё поймёшь, вспомнишь обо мне и придёшь. И может даже… да нет. Нет.

– Парень?

Хотелось поскорее уйти из этой комнаты и больше никогда не возвращаться. Вырваться из плена воспоминаний и вычеркнуть их из памяти, но что-то держало и не давало сделать шаг. Горькое чувство раскаяния или вины постепенно окутывало и не выпускало. Оно требовало чего-то нежданного, непонятного. Мучительное ощущение вдруг завладело сердцем.

– Послушай Мария, что ты хочешь чтобы я сказала. Что мне жаль того, что я бросила тебя? Но ведь ты сама виновата в этом. Ты с твоими дурацкими правилами, с твоей жадностью…

– Бережливостью.

– Называй, как хочешь. Я хотела другого. Другого понимаешь. Свободы, а ты давила меня словно паучиха.

– И однако же, самое лучшее, что сделала для тебя твоя мать, это привезла тебя ко мне. А я, только после смерти твоего отца поняла, ты – все, что у меня осталось.

– Но тогда зачем ты мучила меня?

– Мучила?

– Да, я помню только одно. Помню, как ненавидела тебя, как хотела, чтобы ты поскорее умерла.

Усмешка, что появилась на губах Марии, была пугающей.

– А я, очень любила тебя. Может быть, я не слишком могла показывать эту свою любовь, но знаешь, – губы её дрогнули, она отвела полуслепой взгляд, – я страшно боялась потерять тебя. Но, всё-таки потеряла. Да.

Словно волна подкатила к горлу. Татьяна почувствовала всю несправедливость своих обвинений, страшный укор собственной совести. Она повернулась к окну и быстро дёрнула штору, обернулась и посмотрела на ту, что лежала там, в глубине комнаты на старой довоенной кровати.

В одно мгновение она увидела не старуху, не злобное сморщенное от боли и старости лицо, не упрямые сухие губы и не костлявые руки, она увидела ту, что жестоко сломала её когда-то. Почти разрубила на части, потом снова собрала в другой, совершенно иной образ. Ту, что вдохнула в неё совершенно другую жизнь, что почти схватила за горло глупую девчонку и вытряхнула из неё бестолковый дух и наполнила этот пустой сосуд железной волей.

Да, она сломала её, но только, для того чтобы собрать заново.

– Прости Мария, – прошептала Татьяна, – прости.

Но взгляд Марии Воронцовой уже потух.

 

2

Вечерняя прохлада ударила в лицо, Воронцова поморщилась, накинула капюшон, чтобы накрапывающий дождь, не намочил волосы. Домой хотелось приехать не всклокоченной, от ветра и дождя. И чтобы Юра, как обычно, поцеловал её в холодные щёки, а она прижалась к нему тепленькому, разгоряченному кухней.

К машине шла быстро. Стоянка почти опустела. Каждый день Воронцова выезжала отсюда последней.

– Добрый вечер, – услышала она и обернулась.

Неподалёку стоял парень, капюшон куртки наполовину скрывал его лицо и когда он подошел ближе это лицо показалось очень знакомым. Она почти тут же вспомнила, этого смазливого альфонса. Но что ему нужно здесь, на стоянке возле суда, почти ночью?

– Это ты? – усмехнулась судья. – Что так поздно?

– Я хотел сказать вам кое-что.

Воронцова вспомнила, что Мария говорила про какого-то парня.

– Ты следишь за мной?

– Вы получили моё письмо?

– Постой, так это ты написал то глупое письмо, что всё обо мне знаешь? Как ты можешь всё обо мне знать, если я сама порой путаюсь.

– Да это было глупо, согласен. Но всё-таки я знаю что-то про вас.

– И что ты хочешь, чтобы я заплатила тебе деньги? Не смеши. Там не за что платить. Не трать зря время. Я понимаю, деньги тебе нужны. Что, выгнала тебя дочка Протасова? Но я то тут не причём?

Воронцова открыла дверь машины и уже собралась сесть.

– Я – ваш сын! – с обиженной резкостью выкрикнул парень.

Движения судьи замедлились. Лицо словно маска. Она повернулась к нему, смерила холодным взглядом.

– Я – ваш – сын, – сказал он выделяя каждое слово. – Тот, кого ваша мать продала за пять тысяч долларов.

Несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза, а потом она сказала:

– Убирайся вон! Пошел вон!

Парень усмехнулся, но эта усмешка показалась улыбкой с того света. Потом он повернулся и пошел.

 

3

Огни фар слепят глаза. Шум машин, сигналы и мелкие капли дождя на стекле. Какое-то время она ехала и ни о чём не думала. Словно в попытке спастись отключилась короткая память. Мысли застыли, они прекратили движение и оставили пустым пространство не заполненное ещё пока ничем.

Воронцова подъехала к дому, глянула на окно. Свет в кухне – Юра накрывает ужин. Вышла из машины, нажала кнопку сигнализации и решительно двинулась к подъезду. В парадном светло, чисто. Воронцова быстро поднималась по лестнице. Пролёт, ещё пролет. Сейчас спустя минуту она посмотрит в глаза самому близкому человеку. Ведь он единственный, кто есть у неё. Шаги всё медленнее, всё труднее.

У двери она вздохнула, вытащила ключ, вставила в замок, повернула и дверь распахнулась. А вместе с ней и мысли бросились стремительно нагонять упущенное. Руки похолодели и задрожали. Судья вошла в квартиру, закрыла за собой дверь и прижалась к откосу. Она смотрела на свет из проёма кухни и почувствовала, как тело стала прошибать мелкая дрожь.

– Танюша?! – послышалось из кухни и когда она не ответила, Юра вышел прихожую. – Чего не отзываешься?

Татьяна посмотрела испуганно, а потом сорвалась с места и кинулась к нему:

– Юра! Юра! Милый мой, прости меня! Я видела его сейчас! Это он! Он!

В недоумении и неожиданности Юра схватил Татьяну за руки:

– В чём дело? Кого ты видела? Кто он?

– Юрочка, милый, я виновата, страшно перед тобой виновата! Ведь я не знала, совсем ничего не знала! – кричала она.

– Да что с тобой? – он встряхнул её и посадил на стул. – Я принесу воды.

Теперь она уже не могла успокоиться, то, что рвалось наружу, возможно втайне от неё самой копилось годами. Нет, это не горечь и не обида, и не чувство вины. Это было другое, что-то непоправимое, чего уже никогда нельзя изменить. Это было то, чего никогда не исправить, не от того, что знал и не исправил, а того, что вот только сейчас понял жестокую правду, а сделать уже ничего нельзя.

– Юра, я видела его – своего сына.

– Что? У тебя есть сын? – он протянул стакан с водой, но замер на полпути.

– Представляешь? Я сама не знала, – она смотрела ему в глаза и понимала это звучит глупо. И во взгляде его она увидела непонимание, но больше никак не могла высказать то, что произнесла. – Я сама не знала!

– Как не знала? Ты что не помнишь, как родила ребёнка? Что это значит?

Воронцова закрыла лицо ладонями и провела по щекам:

– Я ничего, совсем ничего не понимаю! Ничего не понимаю! Мне сказали, что он умер! И больше я никогда не спрашивала. Я думала так лучше. Просто забыть.

Юра остановился в двух шагах от неё и смотрел, как беспомощно она пытается всё объяснить. Объяснить то чего сама ещё не осмыслила.

– Он подошел ко мне на стоянке и сказал, что он – мой сын, – она протянула руки, как будто в поиске поддержки, но Юра стоял и она уронила их на колени. – Просто парень, такой обычный парень, подошел и сказал, что он – мой сын.

– А ты?

– Я прогнала его.

Тишина словно гром. Она ударила, больно в самое сердце. Сознание прояснилось. Будто озеро с кристально чистой водой вытолкнуло на поверхность правду, которую возможно суждено было не узнать никогда. Или узнать, но при обстоятельствах более трагичных.

Татьяна посмотрела на пол. Потом взгляд беспомощно стал блуждать по сторонам по шкафам, по зеркалу, по обуви. Татьяна осмотрела прихожую, встала со стула, вздохнула и почувствовала, как пространство пошатнулось и поплыло. Последнее что увидела она испуганный взгляд Юры.

 

4

Утром Антон пришел в больницу забирать маму. Оля провела в отделение. Вещи собраны, оставалось только попрощаться с врачами. Зашли несколько медсестёр узнавшие, что выписывается Комарова – пациентка в выздоровление которой мало кто верил. Звучали пожелания и напутственные слова.

Дома когда уже в привычных заботах мама суетилась на кухне, Антон вошел тихонько, с минуту наблюдал за её движениями и чувствовал как хорошо ему сейчас. Ведь он от этого убегал, уходил, старался быть где-то ещё только не рядом. Стыдился.

Вспомнил вчерашнюю встречу, женщину с холодным взглядом. Гордую, честолюбивую. Какой бы она стала, если бы он остался рядом с ней? А он, каким бы стал? Этого никто не узнает. Потому что время не повернуть. Нельзя распланировать и следовать по плану всю жизнь. Никто не знает, что завтра будет. Даже того что произойдёт через минуту. Ведь всего за одну минуту можно всё потерять.

Он смотрел на мать и понимал все, что произошло это для того, чтобы именно эта женщина стала его матерью, отдала ему навечно свою любовь. Все эти годы она жила для него, служила ему. Это служение не то, которое ненавистно, оно другое, это служение матери своему ребёнку. Может быть, в чём-то и она была не права. Может не нужно так безответно, самоотверженно. Может не нужно приносить себя в жертву, это ведь тоже крайность. Двадцать четыре года она была рядом с ним и кажется, никогда не думала о себе.

– Мама, – позвал он тихо и она обернулась.

– Антоша, скоро будем кушать. Ты голодный? Завтра обязательно сделаю тебе что-нибудь сладенькое.

Раньше он никогда такого не делал, как-то не хотелось, но теперь, подошел и обнял, а она улыбнулась и тоже обняла.

– Что ты Антоша?

– Ты не пугай меня так больше.

– Да я, ты знаешь и сама не на шутку испугалась. Всё думаю – крышка.

– Так и подумала – крышка?

– Так и подумала. И знаешь ещё, что подумала?

– Ну?

– Подумала, кто же тебе Наполеон приготовит. Теперь то я не особо переживаю. Вижу, как Ольга старается. Значит и тортик испечёт как надо. Научу её по моему рецепту.

– Эх, мама, мама, смешная ты женщина, да разве же мне Наполеон нужен, мне ты нужна живая и здоровая.

***

Утром звонок в дверь разбудил Антона и он поднялся, натянул штаны, надел тапки и поплелся в прихожую. Мама вышла из кухни:

– Я открою, иди, спи.

Щёлкнул замок.

– Здравствуйте, – Антон узнал голос, сон как рукой сняло.

– Здравствуйте, – поздоровалась мама.

– Я – Татьяна Воронцова, Нины Козловой дочь.

Антон вошел в прихожую.

Мама вдруг засуетилась:

– Что же мы тут стоим, проходите, проходите, пожалуйста.

Зашли в гостиную, гостья осмотрелась.

– Прошу, присаживайтесь, – мама указала на кресло.

– Вы не беспокойтесь, я постараюсь коротко изложить цель своего визита, – гостья села в предложенное кресло, потом встала и сжала руки.

Антон с матерью смотрели на неё в ожидании, а она видимо не знала с чего начать, то шарила взглядом по предметам, то вдруг вскидывала взгляд и наконец, остановила его на Антоне.

– Я хочу сказать тебе, все эти годы, я даже не подозревала о твоём существовании.

При этих словах Валентина потупила взгляд, было заметно как она волнуется.

– Мне сказали, что ты умер, – продолжила гостья. – Но я никого не буду ни в чём обвинять. Ведь сама я не знаю как поступила, правильно или нет? Мне было тринадцать. Понимаешь? Что я могла решить. Конечно, ребёнок был бы обузой для меня. Я точно знаю, что не была бы идеальной матерью. Поэтому, возможно все, что произошло тогда, было самым правильным. Ведь моя мать хотела, чтобы я отказалась от тебя. И я подумала, какая разница. Да, так я подумала. И совершенно ничего не чувствовала. Ничего.

Несколько мгновений, которые показались вечностью, она снова собиралась с мыслями.

– Теперь, когда я узнала, что ты не умер, конечно, мне стало легче. Это не облегчает моей вины перед тобой, но теперь я хотя бы знаю правду. Я не прошу любить меня, только хочу просить – не отвергать, – голос её дрогнул. – Дайте мне шанс исправить хотя бы малую часть моей вины.

Антон и Валентина молчали. Она – потому что за всеми этими словами, почувствовала и свою вину тоже, не меньшую, и возможно даже большую. Он – потому что не знал, что ответить на такое признание, был к этому не готов.

Минута прошла в молчании, слышно было как двигается стрелка на маленьком старом будильнике. Татьяна вздохнула и пошла к выходу. Она была уже возле двери, когда Антон произнёс:

– Я не сержусь ни на кого. Как случилось, так случилось. Значит нужно было именно так. А вы, приходите к нам, если будет желание, – он посмотрел на мать и та одобрительно кивнула в ответ.

Татьяна улыбнулась, она протянула руку и он пожал её неловко и смущённо.

– Ладно, я буду к вам приходить, а вы приходите к нам.

– Обязательно, – сказала Валентина и тоже пожала Татьяне руку.

 

5

Теперь у него появилось вдохновение. Новый импульс который заставил по-новому взглянуть на вещи. Антон многое осознал, и всё, что он пережил, стало сильным и хорошим пинком. Неукротимая тяга к работе и дерзкие планы на обучение, это то, что владело теперь его умом.

Общение с Татьяной недолгое, но плодотворное вдохновило на будущее, на успех и на желание идти дальше. Теперь нужно было только не останавливаться и Антон стал ходить к репетиторам, чтобы попробовать поступить в университет. Он чувствовал в себе силы, поверил в себя и окружающие его люди так же давали ему эту веру. Один шаг к цели, но каждый день. Таково теперь правило.

На работу ходил если не с удовольствием, то с пониманием того, всё, что случится дальше, в его руках. Начнёт учиться – добудет профессию, не будет учиться – так и останется официантом.

***

Новые посетители заставили обратить на себя внимание. Издалека узнал Лену, что вошла первой, за ней Сашка, дальше Максим и пока незнакомая Антону женщина. Правда она несколько отличалась от тех девушек с кем привык он видеть отца Лены. И возраст староват, и внешность простовата. Компания видно собрались по важному случаю. Заказанный для них столик оказался столиком, который обслуживал Антон и он, надев маску терпеливого приличия, проследовал к гостям.

– Добрый вечер, – приветствовал он и стал протягивать каждому книжку меню.

– Ах, Антон, – улыбнулся Максим, – всё еще здесь работаешь?

– Да, – учтиво кивнул Антон и посмотрел на Сашку, который виновато улыбнулся.

Лена сделала обиженное лицо и отвернулась не желая видимо, ни смотреть, ни говорить.

– Познакомься с моей невестой, – Максим указал на женщину рядом, та улыбнулась, и Антон вблизи сумел рассмотреть в ней определённую привлекательность. В лице её однако было что-то знакомое, но он не мог сообразить что. А потом, когда услышал голос Лены и взглянул на неё, понял – они похожи. Лена и эта женщина.

– Не нужно так долго разговаривать с обыкновенными официантами, – сказала Лена и надула губы, показывая как ей это все неприятно и не нравится.

– Доченька, не нужно быть такой грубой, – сказала женщина и Антон с удивлением глянул на женщину.

– Доченька? – спросил он. – Вы мама Лены?

– Да, – сказала женщина, – а вы кто?

– Это – мой бывший, – небрежно произнесла Лена, и глянула на Сашку, – но теперь у меня есть жених. И скоро наша свадьба.

Сашка неловко улыбнулся и снова виновато посмотрел на Антона.

– Да дорогая, – пролопотал он, и Антону вдруг стало его очень жаль.

– Ну что ж, я оставлю вас на несколько минут, желаю приятного вечера, я так понимаю, шампанское подавать?

Довольный Максим подмигнул Антону и весело прикрикнул:

– В точку парень! Нам оно как раз сейчас кстати будет. Шутка ли две свадьбы готовим.

Антон оставил их и вернулся уже с шампанским. Когда разлил по бокалам Лена взглянула на него и произнесла слова которые никто не ожидал от неё услышать:

– За любовь!

Они все потянулись друг к другу, бокалы их чокнулись. Антону показалось, вот теперь наконец-то у них всё будет хорошо. Когда он отошел от их столика, то подумал, возможно, он должен был уйти, чтобы его место занял другой человек. Тот, кому это было нужно, просто необходимо. Он увидел как Лена улыбнулась Сашке и как Максим посмотрел на мать Лены и просто осознал, они все – единое целое, которое теперь не разорвать.

 

6

В старом парке кривые дорожки. Меж густых сосен гуляет ветер, вместе с ним гуляют люди. Что им нужно в этом парке, что забыли они среди морозной стужи? Неужто им хочется идти прислонившись друг к другу, быть пронизанными тысячами игл леденящего ветра? Но они идут. Что им тут, разве они наслаждаются прогулкой, разве смотрят с упоением в небо или заглядывают временами друг другу в глаза? Нет. Они просто идут, потому что так надо. Потому что путь этот, они должны пройти вдвоём. Трудный, холодный путь, но вдвоём. Рука в руке. В этом и есть вся суть, в этом и есть – жизнь.

– Ух, – заскочили они в подъезд, – как холодно, – Оля стянула перчатки и подышала на руки.

– Давай я, – Антон взял её маленькие ладошки и стал громко на них дышать.

– Но ты не так, – засмеялась Оля, – видишь как я, и она снова тихонько подышала на свои ладони.

– Давай, у меня получится, – он взял и дыхнул так, как она показала.

Сосредоточенно он дышал и грел её руки, а она смотрела него и во взгляде её не было ничего кроме любви.

– Мы никогда не расстанемся? – спросила Оля.

– Никогда, – ответил Антон, обнял её и они тихо стояли у окна подъезда и смотрели туда, где уже разыгралась настоящая зимняя пурга.

©2018

*****

Эта история основана на реальном событии.

Имена и фамилии изменены.