После того как лимузин с осрамившейся певицей Катериной Лавандышевой скрылся из вида, концерт продолжился сольным номером странной троицы. К микрофону вышел тот самый мужик, байкерского вида, с бородой и пивным пузом. Он хрипло поприветствовал публику, все еще не пришедшую в себя от матершинного выступления поп-звезды, и под, невесть каким образом разлившуюся по площади музыку, доносящуюся похоже изнутри своего коллеги в блестящих логотипами доспехах, исполнил песню Джеймса Брауна — «I feel good», да так исполнил, таким неподражаемым тембром, так прочувствованно и сильно, что даже очкарик, прижатый к ограждению расплакался от охватившего его душу восторга.

Здоровяк в доспехах, извергая децибелы, словно тридцати тысячно киловаттный динамик, вибрировал и блестел в лучах летнего солнца, а худощавый балерун, летал по сцене, зависая в немыслимых антраша, будто подстрахованный невидимыми тросами. Он еще успевал скрещивать в воздухе ноги, и грациозно тянуть мыски. Танцовщик сиял голубыми очами и улыбался совершенно одухотворенно, просто не человечески чисто и нежно, и казалось, будто в глазах его видна сама синь неба. Некоторых молоденьких девушек, при виде столь выдающегося мастера танца, охватило невероятное, жгучее возбуждение. Что-то было в его прыжках необъяснимо притягательное, затрагивающее трепетные девичьи души до самой глубины. Да еще голос бородатого солиста. Он сводил с ума. Казалось в этой песне, чуждой вообщем-то, русскому человеку, отразилось все страдание и тоска, вся боль и радость общественности и каждого отдельно выщипнутого из нее индивида, присутствующего на концерте. Словно стране, прошедшей через мясорубку воин и лишений, униженной властью, разграбленной и отданной на растерзание новому, еще более дикому образу жизни, дали вдруг вздохнуть свежим, пьянящим воздухом настоящей свободы.

Многие, не выдержав переполнявших грудь эмоций — плакали, другие наоборот смеялись истерически, не в силах себя контролировать. Словно под гипноз попали. Третьи молчали в ступоре, пытаясь осознать свои, вдруг возникшие в душе, до ужасного противоестественные и непривычные чувства. Но вот песня кончилась и толпа, ликующая и взбудораженная, утопила раскланивающуюся троицу в аплодисментах и визигах таких, какие знает лишь тоталитарно одурманенное общество, до безумства обожающее оболванивших его властителей.

— Эй, как настроение? — залихватски прохрипел пузатый певец, расхаживая по сцене гусем, словно пританцовывая, в такт звучащей для него одного мелодии.

Толпа в ответ лишь еще сильнее завизжала, загудела как рой электрических пчел, и синхронно зачавкала, подобная гигантской вагине, алчущей немедленного совокупления:

— Еще! Еще! Еще!!!

— Тихо! — скомандовал хрипатый новоявленный кумир, подняв над людской массой ладонь. Толпа, нехотя замолкла, блестя глазами в предвкушении нового музыкального экстаза.

— Люди! — обратился к толпе бородатый певец, — Как вам живется без телевидения?

— Плохо, — пожаловалась толпа, помаргивая тысячью опечалившихся в момент глаз.

— А без водки?

— Очень плохо! Хуже некуда! — заревела площадь.

Бородач закивал, словно уверившись в своей давней догадке.

— Что же вам, без ток-шоу нормально не живется? Без рекламы? Без дешевого, глупого кино? Без сериалов этих бездарных?

— Да вы что! — закричала звонче всех тетка в первых рядах, — Что вы такое говорите!

Кино — это искусство! И сериалы тоже! Как же простому человеку-то? Ведь без телевидения все обескультурят!

— Точно! — поддержала тетку толпа. Защитница искусства завращала головой основательно деформированной многолетними ночевками с бигудями, и воодушевленная поддержкой продолжила, пытаясь ближе протиснуться к сцене:

— Для простого человека телевизор самый близкий друг и брат! Жизнь то ведь серая — работа да семья! В выходные стирка, уборка, детям обед… А отдых где? Одно только и было развлечение! Что водки не стало это ладно, алкоголиков бог наказал, но телевизор-то! Телевизор! А если у кого и семьи нет? Им вообще тоска…

Толпа одобрительно отозвалась волной реплик, которые еще более подкрепили в тетке инициативность и она, протиснувшись-таки к ограждению, обратилась прямо к бородатому певцу, чувствуя в нем человека властного, могущественного и удивительно чуткого.

— Вы то хоть надавили бы на них! — тетка махнула рукой куда-то в сторону скрывшегося с певицей Лавандышевой лимузина, — Вам они не откажут, прислушаются!

— Это почему?

— Да ведь вы же такое можете… — тут тетка растерялась, ища поддержки сограждан, — как только что… Вы же поете так… Божественно…

— Может-может! — подтвердила толпа, вслед за инициативной ораторшей ощущая исходящую от неизвестного гениального солиста дарованную богом власть над человеческими душами и умами, — Верните нам телевидение! — гудели граждане.

— Книги читайте. Езжайте по миру, сколько всего в жизни есть! — отозвался бородатый солист, но его, кажется, никто не услышал, — Как же вы не понимаете, что телевизор этот, ящик пустопорожний, из вас, вашу же жизнь высасывает. Вампир с картинками! На черта он вам сдался? — опешил скрытый под маской бородатого байкера-певца Василий, видя агрессивную пустоту в глазах толпы, — Там же показывают то, чего у вас никогда не было и не будет, так и просидите всю жизнь, таращась на чужое, выдуманное счастье! А ваша жизнь пройдет. Пройдет безвозвратно!

— Неправда! — закричала толпа, — Это и есть наша жизнь!

— Иллюзия это, а не жизнь!

— Нет! — негодовали граждане, будто забыв, что минуту назад, бородач родил в их душах неведанный доселе восторг. С каждым словом, произносимым против утерянного телесчастья, доверие к стоящему на сцене улетучивалось. Словно сама толпа, горя яростными, как факела арийских гитлерюнгендов глазами, сжигала окутавшую бородача энергетику.

— Не поймут они, — прогудел здоровяк с логотипами «SAMSUNG». Они как наркоманы, прочно подсели. Навечно…

— Люди! Телевидение — это зло! Вас каждый день дурят, внушают бессмысленные идеи, заставляют покупать ненужные вещи, работать ради их приобретения, копить годами деньги! И ради чего? Только ради того, что-бы соответствовать вымышленному, не существующему стандарту! — Василий, размахивая руками, плескал пиво себе под ноги, пытаясь найти в глазах людей понимание. Но видел только, как взгляды затуманивает, неприятие и возникающая как накипь из глубин души ненависть к человеку, пытающемуся убедить их в том, что самое доступное и любимое развлечение, с которым связанна вся жизнь, откуда почерпнуты все мысли, всего лишь пустой, обманный ящик.

— Даешь сериалы и ток-шоу! — загудела толпа, покачиваясь единой биомассой. Никто не слушал Василия. Не желал слушать. Можно было подумать, что это зомби, восставшие из могил и вышедшие в город, только целью их было не человеческое мясо, но сияющий телеэкран.

— Опомнитесь уроды! — не выдержал Василий и в бешенстве сорвал с себя красную кепку. Тут он вдруг, на глазах у скандирующей толпы, в один миг превратился сам в себя. Вслед за ним, свой обычный облик приняли и ангел с холодильником. Произошло это так молниеносно, что никто даже не понял в какой точно момент бородатый толстобрюхий байкер, стал молодым человеком с печальными, почти трагическими глазами. Толпа ахнула и отпрянула на шаг назад.

— Это же он! — раздался чей-то истошный вопль в толпе, — тот самый с передачи!

— Точно! Тот, что башню угробил! — поддержала толпа.

— И холодильник с ним! — завопила инициативная тетка, хватаясь за грудь, — Живой глядите-ка!

Будто в подтверждение теткиного крика, холодильник демонстративно прошелся по сцене. Он сиял в лучах солнца обтекаемым корпусом и смотрелся действительно как живой. Хотя по всем законам природы и логики, живым быть никак не мог.

— Голограмма! — крикнул очкарик-подросток, щурясь сквозь линзы на дефилирующий по сцене бытовой охладительный агрегат.

— Сам ты голограмма! — огрызнулся холодильник громовым басом, от чего очкарик испуганным ужом уполз в толпу.

Ангел, все такой же одухотворенный, с меланхоличным видом взирал на начинающийся процесс массового психоза. Люди признавшие в стоящем на сцене, двуличном исполнителе, того самого субъекта, по вине которого они были лишены телевидения, возмутились не на шутку. Кто-то грозил Василию кулаком, кто-то ругался страшными словами, брызжа пузырями слюны, а один придурковатого вида товарищ, в шортах с надписью «Гавайи», порывался даже перепрыгнуть ограждение, и громогласно обещал придушить всех троих, но все никак не решался это сделать, вероятно, имея от природы характер трусливый и склочный. Тем более было непонятно как он, глистоподобный задохлик, будет душить своими тростиночными ручонками холодильник.

Среди милиционеров, выполняющих роль сдерживающего толпу фактора, тоже нашлись те, кто видел злополучную передачу. А потому они сразу признали в стоящей на сцене компании, разрушителей наиважнейшего стратегического объекта родины. Несколько стражей порядка, стараясь быть незамеченными, начали обходить сцену сзади, подкрадываясь к, увлеченным дебатами с толпой, преступникам.

— Люди! — кричал в микрофон Василий, — Мы сделали вас свободными! Дали возможность самим жить свои собственные жизни. Освободили от гнета безмозглых, псевдомодных, псевдоумных, бездарных и тщеславных, идиотов ведущих, певцов и политиков, поселившихся в ваших умах подобно мозговым паразитам. Освободили от вынужденного просмотра лживой рекламы и примитивных телефильмов!..

— Ага!.. — кричала тетка травмированная бигудями, — А как же мы без рекламы узнаем что нам нужно покупать?

— Да не нужно вам ничего покупать! — возбужденно проповедовал Василий.

— Нужно! Нужно покупать! — ревела толпа, — Мы хотим покупать! Мы хотим сериалы! Хотим кино! Хотим знать, что сегодня модно! Мы хотим быть модными и крутыми!

— Вы заперлись в квартирах и сидите, таращась в экраны, переживая чужие эмоции и страхи, пережевывая чужие слова и мысли, а ваш мозг в это время спит! Вы зомби! Больные и жалкие никчемные овощи! Вы не живете, не думаете! Вы хотите только жрать, совокупляться и потреблять! Все равно что, лишь бы потреблять!

— Мы хотим жить! Жить как раньше! Нам так нравиться! — кричала тетка впереди громче и визгливей всех, — Нам скучно! Нам хочется праздника! Нам хочется ток-шоу! Фильмов про любовь!

— А в жизни вам любви не хочется? — распалялся Василий.

— Нет в жизни любви! — сокрушенно орала тетка, мотая крашенными кудрями.

— Да ведь вы и жизни не знаете! Сидите как роботы, у экранов открыв рты, а вас дерьмом накачивают! Безмозглые овцы! — опустошенно махнул рукой Василий. Он смотрел на бушующую толпу и не понимал, как эти люди не видят ничего дальше своего носа. Они были словно стадо примитивных животных. Лишенные привычного, дешевого развлечения, ставшие еще более жалкими от этой потери, они, мстительные и злые, теперь хотели уничтожить, стереть с лица земли того, кто был повинен в крахе телебашни. Кишащая толпа извергала проклятия и ругательства, силилась прорвать ограждение, но милиция, пытаясь не допустить самосуд, сдерживала массы, и те нехотя отступали, ругаясь еще ожесточеннее.

Ангел, неслышно подлетел к Василию, к глазам которого уже подступали слезы. Он легонько прикоснулся к нему, Склонил голову на плечо и прошептал:

— Они не поймут… Никогда не поймут тебя.

— Почему, — бессильно опустил голову молодой человек.

— Они ограничены. Но это не их вина.

— Но как же тогда… — начал Василий и в этот момент, сзади на него и ангела, трое ментов накинули брезентовый плакат с рекламой какого-то пива. Еще четверо набросились на холодильник и принялись жестоко избивать его резиновыми дубинками. Тут со стороны бушующей толпы подбежал омоновец в камуфляже и кинул на сцену моток веревки.

— Вяжите их! — заорал он, возбужденно пытаясь вскарабкаться на концертную конструкцию. Моментально заполнившие всю сцену милиционеры, схватили веревку. Суетливые и злые, имеющие значительное численное превосходство над противником они, не прекращая орудовать дубинками, принялись обматывать трепыхающийся брезент.

— В отделение их!

— И холодильник не забудьте! — подсказывала толпа.

Подъехал крашеный в цвет хаки ЗИЛ, и пойманных, под восторженные завывания разбушевавшейся публики, потащили к машине. Замотанных в брезент пленников и покореженный холодильник, закинули в машину. ЗИЛ тронулся и выхлопнув черное зловонное облако отработанного бензина, незамедлительно укатил, дребезжа и громыхая на всю округу, в неизвестном направлении.