В следующем помещении, куда коррелятор привёл инспектора и свою дочь, Гарри ощутил себя так, как обычно ощущает себя человек, оказавшийся в совершенно новом месте, но смутно понимающий, что место это ему знакомо и он бывал здесь когда-то. Дежа вю зыбким холодком пробежалось по спине, как тысячи микроскопических муравьёв. Помещение в сравнении с аквариумным коридором было небольшим, скорее даже маленьким. Но было оно другим. Совершенно другим.

Высокий куполообразный потолок был увенчан круглой многоступенчатой люстрой. Гарри так и видел вместо миниатюрных ламп, которые обрамляли её дуги, старинные свечи. Она чем-то напоминала торт, какие бывают на свадьбах мультимиллионеров, такая же огромная и помпезная. Сама люстра держалась на потолке с помощью массивных, искусно сплетённых цепей, потускневших от времени. Казалось, этому монументальному осветительному прибору несколько сотен, а может, и тысяч лет. Люстра слегка покачивалась, и тени, падающие от света сотен лампочек, покачивались ей в такт.

Но ещё больше, чем уж совсем неожиданная на этом судне люстра, Гарри поразил потолок. Высокий, как в крупном торговом центре, он был мастерски расписан живописными картинами. Это чем-то походило на собор, вот только тематика картин была совершенно другой. Над тёмными горами, растущими из синих пенных волн, кружились плюшевые драконы. Молнии пронизывали алые с зеленоватым отливом небеса. Гарри увидел города, причудливые и величественные здания, маяки и гигантские небоскрёбы, сходящиеся по окружности к центру, где ярко горела огромная, сияющая, будто настоящая луна.

Гарри, с трудом оторвав взгляд от потолка, осмотрелся кругом. Комната размером своим немногим больше кафе, в которое Гарри частенько захаживал перед работой, была отделана тёмным деревом, похожим на дуб, из-за чего в воздухе витал специфический приятный запах, какой-то старинный и благородный, как дорогой кубинский табак. Справа в стене тускло мерцал камин, возле которого спиной к смотрящим сидело чучело дракона. Из-за мерцания огня инспектору даже на мгновение показалось, что он живой, но Гарри, зная габариты здешних небесных обитателей, тут же прогнал от себя эту мысль. На других стенах висели странные, никогда прежде не виданные Гарри приборы и механизмы. Были там и картины с изображениями каких-то людей, пейзажи, наполненные ландшафтами инореальностного мира, были гербарии и схематические карты. Всё это Гарри увидел мельком, не имея возможности пристально рассмотреть, потому что Лайхам, дав инспектору лишь несколько секунд на осмотр удивительной комнаты, обратил его внимание на себя.

— Давайте присядем. — Он прошёл к высокому деревянному столу в центре комнаты, который находился точно под огромной старинной люстрой, и, привычным движением отодвинув чёрное пластиковое кресло с подлокотниками, которое удивительным образом контрастировало со стариной комнаты, жестом пригласил гостей садиться.

Гарри прошёл по скрипучему деревянному полу и присел на предложенное ему место. Лирена села в соседнее, а Лайхам остался стоять.

— Это храм луны, — произнёс коррелятор, и голос его при этом приобрёл значимость и приятный тёплый тембр.

Гарри открыл было рот и хотел что-то сказать, но мысль вдруг ушла, и он поспешно кивнул, а затем резко посмотрел в сторону камина, который теперь находился чуть позади него. Ему вновь почудилось какое-то движение.

— Гарри?

— Да? — инспектор резко вернул взгляд назад.

— Гарри, — повторил Лайхам, — вы знаете, что раньше у нас была луна?

Инспектор посмотрел на Лирену, которая сидела, положив обе руки на стол, и смотрела куда-то в пространство.

— Да, пап, я рассказывала ему, что случилось, — сказала она.

— А у вас, в вашей реальности, есть луна? — заинтересованно спросил коррелятор, приподняв бровь дугой.

Гарри пожал плечами.

— Конечно, есть.

Лайхам сосредоточенно впился в инспектора взглядом, долгим и внимательным. Гарри стало от этого взгляда как-то не по себе.

— Что? — спросил он.

— Какая она?

Гарри запрокинул голову и ещё раз посмотрел на красочную фреску с изображением инореальностного ночного светила.

— Точно такая же. — Он ещё раз оценил про себя, как искусно нарисована картина на потолке.

Лайхам тоже поднял глаза вверх и долго смотрел на нарисованную луну. При этом стёкла его очков отражали желтовато-красный свет люстры, и Гарри снова поймал себя на ощущении того, что уже видел это, что уже присутствовал здесь, с этими людьми, в этой странной комнате на подводной станции. Но ощущение это тут же пропало, сменившись чувством пустоты и неопределённого одиночества. Казалось, можно сейчас на мгновенье зажмуриться и, открыв глаза, увидеть, что ничего этого нет. Что всё это только бред, осадок в сознании после долгой тяжёлой болезни.

«Может, всё-таки это сон?», — подумал он.

— Во сне я часто вижу её, — вдруг тихо произнёс Лайхам Дуайл.

Фулмен вздрогнул, вдруг по-детски испугавшись, что коррелятор прочитал его мысли.

— Без луны небо совсем не то, чем оно было прежде. Не те звёзды. Не то море. — Лайхам осторожно присел в кресло, вид его стал трагичен. — Мне кажется, что мы потеряли гораздо больше, чем просто спутник. Мы потеряли и частичку себя. Лирена, — он посмотрел на дочь, — совсем её не помнит.

Инспектор увидел, что глаза коррелятора за стёклами очков сделались влажными и печальными. Он рассеянно смотрел куда-то в одну точку, и слабая улыбка его стала бледной.

— Но зачем драконам понадобилось стирать её? — в который раз удивился Гарри.

Лайхам снял очки и, облокотившись локтем о дерево стола, закрыв глаза, принялся тереть пальцами переносицу.

— Я долго думал об этом, — ответил он после минутного молчания, — возможно, это связано с тем, что луна, сам её образ, само её присутствие имеют огромное влияние на человека, как в хорошем, так и в отрицательном смысле.

— Да, — кивнул Гарри, — есть очень много болезней, связанных с влиянием луны.

Лайхам подозрительно скосил на инспектора глаза, и тот на мгновение невольно почувствовал себя виноватым в том, что в этой реальности больше нет луны. Как будто это было его рук дело.

— Ну, там, лунатики, маньяки… — неуверенно продолжил Гарри, отгоняя от себя глупую навязчивую мысль.

— Я говорю о другом. Понимаете, — отец Лирены чуть ближе придвинулся к инспектору, пронзительно заглянув ему в глаза, — само сознание того, что в небе есть луна, наполняет человека подсознательным чувством гармонии природы. Ведь днём встаёт солнце — оно даёт свет и жизнь, а ночью луна — она лечит душу, но, если бы не было солнца, мир бы остыл, превратившись в заснеженную ледяную равнину, и жизнь прекратилась бы. А когда нет луны?

Он вопросительно посмотрел на Гарри, как преподаватель, на экзамене пытающийся вытянуть любимого ученика на «отлично».

— Если исходить из вашей логики, — неуверенно проговорил инспектор, — без луны замёрзнет душа.

— Вот именно!

Фулмен задумался. Он вспомнил всё то время, что находился в этой реальности. Конечно, ему встретилось много непонятного и странного, но бездушных, злобных людей он не замечал. И даже наоборот, ему открылось общество, не знающее, что такое насилие и деньги. Разве оно может быть бездушным?

Не уверен, что это на самом деле так, — сыщик покачал головой, — ведь вы же помните то время, когда луна ещё была?

— Конечно, помню!

— И что? Люди были другими?

— Люди? А разве станет заметно, изменились они или нет? — удивился Лайхам и выпятил чуть вперёд нижнюю губу. — И потом, прошло не так уж много времени, но всё равно новое поколение другое, и я это вижу уже сейчас. У них есть лишь одна сторона, сторона света — солнце, а ночная сторона для них не имеет значения. Вот спросите Лирену, любит ли она ночь?

Он перевёл взгляд на свою красавицу дочку и улыбнулся. Гарри тоже посмотрел в тёмно-синие глаза Лирены, на мгновенье утонув в них, но, тут же взяв себя в руки, вопросительно выгнул брови.

— О чём вы? — непонимающе отозвалась девушка, глядя то на отца, то на Фулмена.

— Да, правда. — Гарри вдруг стало интересно, любит ли она ночь. Молодые девушки должны любить ночь. Ночь — это романтика, поцелуи при луне (вот именно что при луне!!!), свидания… Он вдруг понял, что понятие «молодые девушки» в его сознании тесно связано с понятием «Луна». — Ты любишь ночь?

— Люблю ли я ночь? — удивилась она, рассеяно задумавшись.

— Да, — инспектор подался вперёд. — Романтика, звёзды, вино, море?

— Конечно, я всё это люблю, и ночь, наверное, тоже люблю, — она слегка покраснела, — но днём мне нравится больше.

— Вот! — торжествующе произнёс Лайхам, блеснув стёклами очков, в которых отразился огонь камина и чучело дракона. Гарри даже показалось, что дракон в отражении не сидит к ним спиной, а, развернувшись, внимательно слушает разговор.

— Ничего странного, — сказал Фулмен, внутренне борясь с желанием повернуться и удостовериться, что дракон и вправду живой, — кому-то нравится ночь, кому-то день, при чём здесь это?

— Неправда, Гарри! — Тут Лайхам посмотрел на него так, что у инспектора по спине побежали мурашки. — Ведь, когда ты был молодым, ты тоже сильнее всего любил ночь!

Он сказал это как утверждение и таким тоном, будто бы знал это давно и наверняка. Гарри снова на секунду почувствовал себя участником какой-то странной игры с неопределёнными правилами. И Лайхам с Лиреной показались ему в этот момент персонажами, выдуманными им самим. «Ты видишь то, что хочешь видеть» — снова вспомнил он слова профессора.

Гарри не знал что ответить. Он вдруг понял, что Лайхам прав, что раньше он действительно любил ночь. Ночь была для него каким-то особенным временем, она жила по своим законам, подчиняя этим законам и его. Когда он был молодым, он был свободнее и лучше, чище, что ли? Но со временем он утратил эти ощущения, его поглотила жизнь, обыденность, сделала из него маленькую деталь и вставила её в свой огромный отлаженный механизм. Он стал её частью, частью этой жизни-механизма, подчинился её законам и правилам и потерял при этом что-то очень ценное, какую-то часть настоящего себя. А ведь у него был выбор! Сейчас он это отчётливо понял. У него был выбор не стать таким, как все, но он струсил, он пошёл вместе с другими, а не остался в стороне один. И вовсе это было не связанно с тем, любил он ночь или нет. Тут было что-то другое. Более глубокое и необъяснимее, ночь была лишь частью, фрагментом мозаики, но когда этот фрагмент потерял свой цвет, когда выцвели его краски, то и другие фрагменты вслед за ним, будто заражённые страшным неотвратимым вирусом, начали меркнуть и исчезать.

— Но при чём тут луна? — спросил Гарри. — В моей реальности луна есть, а люди всё равно алчные и злые, хотя луну никто не стирал, да и не мог бы этого сделать.

— Ты уверен? — хитро прищурился Лайхам. — А ты сам не мог бы стереть её?

— Я? Как?

— Для себя лично?

Фулмен замолчал, в упор уставившись на коррелятора. Он понимал, что все эти его вопросы неспроста, что-то он знает, причём знает непосредственно про него самого. К чему-то он ведёт. Он явно хочет сказать, намекнуть ему на какую-то важную мысль. Натолкнуть его на определённый путь. Но зачем? И кто он такой на самом деле, этот Лайхам Дуайл-Барсуков — коррелятор приливов?

Инспектор встал с кресла и, осмотревшись, молча направился к стене, увешанной загадочными приборами. Дракон по-прежнему сидел спиной к столу и был неподвижен. Мысли Гарри были размыты, он пытался сосредоточенно, как и подобает инспектору полиции, осмотреть диковинные экспонаты, но это у него не получалось. Думал он совсем о других вещах. Пока он бессмысленно бродил вдоль стены, рассматривая изогнутые блестящие цилиндры с циферблатами, мини-конструкции, похожие на уменьшенные в сотни тысяч раз индустриальные города, загадочные, мигающие крохотными диодами индикаторы, Лайхам и Лирена затеяли тихий разговор о здоровье коррелятора, о том, что надо видеться чаще, о том, что лето выдалось на редкость жаркое, в общем, обо всём том, о чём обычно разговаривают близкие родственники, редко видящие друг друга. Гарри почти не слушал их, он бродил по комнате, сунув руки в карманы куртки, и крутил указательными пальцами кусочек дорожного покрытия.

— А как называлась эта рыба? — вдруг спросил он.

— Какая? — остановился Лайхам на полуслове, прервав разговор с дочерью.

— Та, с шариками?

— Рыба-ловчий.