Каюта, которую выделил Лайхам Дуайл инспектору, напоминала футуристический гостиничный номер. Невысокий потолок, излучающий ровное, не режущее глаз свечение, кровать, вполне способная уместить двух человек, что Гарри сразу отметил про себя, почему-то вспомнив притягательные формы Лирены. Два стола, два кресла, на полу мягкий ворсистый ковёр, похожий на шкуру гигантского белого медведя, встроенный шкаф, в глади которого Гарри отразился, как в искажённом помехами телеэкране. Комната была выполнена с особым дизайнерским стилем, ничего лишнего и в то же время уютно и просто. Гарри заглянул в уборную и, к огромной своей радости, обнаружил в ней кабинку душа. Для начала он побрился и долго рассматривал своё лицо печальными, как вечерний ветер, глазами. Это было лицо другого человека, то есть нет, конечно же, это был всё тот же Гарри Фулмен — инспектор полиции, посланный в другую реальность, дабы отыскать проникатель, но неуловимые оттенки изменений были. Но они совсем не пугали Гарри, он даже внутренне согласился, что так и должно быть. Он почувствовал, что сильно устал, будто работал трое суток без сна. Гарри нашёл на полке новую щётку и почистил зубы мятной пастой, выдавив её из тюбика с изображением белозубой красотки, которая призывно подмигивала с пластиковой поверхности.

Приняв душ, Фулмен вытерся мягким, пахнущим свежестью полотенцем, лёг на кровать и, закрыв глаза, попытался уснуть. Он старался ни о чём не думать. Но не получалось. Главным образом Гарри думал о том, что всё, что с ним сейчас происходит, совершенно необъяснимо. Драконы, пропавшая луна, подводная станция — весь это бред, которого не может быть. Однако, с другой стороны, он понимал — это в то же самое время реальность, хоть и неправдоподобная. Всё слишком реально! Но реально настолько, что может оказаться и галлюцинацией. Конечно, человеку сложно отличить галлюцинацию от настоящего, но всё-таки можно. И потом, галлюцинации не длятся так долго и беспрерывно.

Как-то в далёкой беззаботной молодости Гарри с приятелями пробовал наркотик, все просто называли его «кислота», эффектом своим он напоминал ЛСД, о котором впоследствии Фулмен читал. Во всяком случае, влияние «кислоты» на сознание был почти тем же. Тогда он переборщил с этой дрянью и долго не мог прийти в себя. Друзья уже начали опасаться, не поехала ли у него крыша окончательно. Гарри, находясь под кайфом, разговаривал с гномами, которые выползали из его собственных ушных раковин, ловил по углам говорящих насекомых, нырял в лужи, как в бездонные колодцы, на дне которых плавал с фиолетовыми моллюсками, как молодой дельфин, беседовал с воображаемыми людьми о смысле жизни и делал ещё много чего такого, о чём рассказывать было бы неприлично. Пробыл он в этом состоянии около двадцати часов, и всё-таки каким-то краешком сознания он понимал, что творилось с ним что-то не то, а временами его даже «выбрасывало» обратно в нормальность, и он приходил в себя, моля, чтобы кошмар закончился, но кошмар продолжался, эти выныривания были слишком кратковременными.

Фулмен, гуляя с компанией своих приятелей, снова погружался в мир утопических фантазий, и тут же всё изменялось кардинально, проезжающие мимо машины казались чудовищами, присланными на землю из ада, одного такого он даже хотел поразить силой мысли, выскочив под колёса ничего не понимающего водителя и размахивая руками, которые представлялись ему энергетическими каналами, так он хотел испепелить машину-чудовище. Благо, друзья вовремя втащили его обратно на тротуар. А когда они добрели до квартиры и зашли в лифт, он понял, что его проглотил кит-людоед, и начал отчаянно рваться на волю. Друзья, уже пришедшие в себя, недоумевали, что с их приятелем такое, а Гарри, глядя на окружающих его существ, никак не мог сообразить, почему они разговаривают на неизвестном языке, светятся в темноте и зачем у каждого из них по три пары конечностей. Потом, конечно, когда Гарри пришёл в себя, он и думать забыл о галлюциногенах, и правильно сделал. Многие из тех его приятелей, кто не сделал соответствующих выводов тогда, кончили свою жизнь либо под забором, либо в психушке.

Но сейчас. Сейчас было другое. Фулмен понимал — он не накачан ничем психотропным и вряд ли находится под гипнозом. Опасение вызывало другое. Ему казалось, что этот мир уж слишком хорош и слишком приятен для него. Слишком ему в нём комфортно. Создавалось впечатление, что он находится в мире, в котором и хотел бы находиться, как если бы сам снимался в кино в главной роли по сценарию, написанному им самим. И эти слова Барсукова о том, что он видит то, что хочет видеть, и Лирена, при взгляде на которую у Гарри щемило сердце и начинало что-то тоскливо ныть в районе желудка. Но если он видит то, что хочет видеть, то чего тогда он не видит? Что происходит на самом деле? Почему Барсуков не рассказал ему сразу, с чем он тут столкнётся? Что он там нёс про трёх существ в «надвремени» и «послевремени»?

У Гарри не было никакой зацепки относительно проникателя, и потом, ему самому стало странно, как Барсуков смог его переправить, если проникатель как таковой похищен? Ну, нашёл он двойника профессора (опять же подозрительно быстро), и что? Он явно что-то знает, но только что? Говорит загадками, полунамёками, но ничего конкретного. Почему Барсуков утверждал, что для этой миссии годится только он — Фулмен? Почему не кто-то другой? Гарри отчётливо понимал, что он не лучший сыщик в управлении, не самый ответственный работник, и иллюзий на этот счёт у него не было. Эльма могла послать кого угодно другого, хоть того же Иванческу, тем более что ему как раз не мешало бы проветриться, а то мечется, как лосось на нересте, между женой и любовницей.

Сейчас, лёжа в уютной каюте подводной станции, находясь бог знает как далеко от своего босса, от работы, от всей своей привычной жизни, Гарри чувствовал, что её, этой жизни, вообще не было. Как будто бы он когда-то давно прочитал книгу и теперь смутно припоминает, о чём она и кто её герои. Мир, о существовании которого он ещё два дня назад ничего не знал, нравился ему куда больше. Если тут и впрямь нет убийств, воровства, лжи, нет понятия денег, всего того, на чём фундаментально стоит его родная реальность, то получается, что нет тут ни войн, ни слез, не бессмысленной, так присущей людям зависти и злости. Получается, что здесь людям нечего делить и некого ни в чём винить. Ну, разве что луна. Зачем только и кому понадобилось её стирать? Хотя он упрямо не мог понять, как без всего, без денег, зависти, амбиций, существует мир, как в нём взаимодействуют люди? Вся история человечества строилась на крови, на завоеваниях, на порабощении других народов. Людьми, как стадом, руководили и будут руководить алчные лидеры, внушая им идеи, подчас утопические и не нужные никому, кроме них самих, но двигая таким образом и прогресс, и эволюцию.

Что двигает науку вперёд? Науку двигает военно-стратегический интерес, необходимость разработки всё новых, более изощрённый орудий убийства и обороны, пускай ценой человеческих жертв, но так движется вперёд научная мысль, что в конечном итоге приносит и много положительных открытий. Всю историю люди в погоне за лучшей жизнью захватывали новые земли, стараясь уничтожить коренных жителей, подмять их под себя, и на руинах разгромленных городов воздвигали новые, ещё более прекрасные города. Так устроен мир, вся человеческая история — это кровь и войны. Но его мир устроен так, а как устроен этот мир?

— Устроен мир? — проговорил Гарри вслух, вслушиваясь в эту фразу, будто пытаясь понять её фонетическую окраску. Ощутить её на вкус.

«Этот мир устроен иначе, — подумал он, — и он существует! Что-то здесь не так. Не может быть всё так просто и гладко. Или всё-таки может? Надо найти „подводные камни“ этого мира. Что-то должно быть, что-то отрицательное, обратная сторона медали. И начать надо с драконов. Да, именно с драконов! — Он лежал, закрыв глаза, но сейчас голова работала ясно, как никогда. — Всё дело в них. Драконы делают этот мир таким, дают людям то, за что люди в моей реальности убивают друг друга. Вон какие корабли строят за один день. И луна! Не просто так её стёрли драконы. Гарри вспомнил Заркана. Гигантский плюшевый зверь, живой и реальный, как и все остальные, кто населяет этот странный мир. Совершенно точно драконы знают много больше людей, и надо обязательно с ними встретиться. Но как? Может, Лайхам знает?» — С закрытыми глазами он листал картинки событий последних дней, людей, встреченных им, разговоры. Этот Барсуков номер два вообще, должно быть, много знает, гораздо больше, чем говорит.

Он хотел уже было сейчас же встать и идти к Лайхаму, но вдруг почувствовал, что лежать вот так с закрытыми глазами на мягкой чистой кровати намного более приятно. Да и куда он денется с корабля? Завтра, всё завтра!

Гарри глубоко вздохнул. В каюте витал какой-то еле слышный убаюкивающий аромат, что-то давно забытое. Так пахло небо его детства, невероятной чистотой и ощущением, что всё, что ждёт впереди, будет обязательно прекрасно. Станция тихо покачивалась, сквозь стены слышалось слабое гудение, но оно не мешало и даже, наоборот, завораживало сознание. Фулмен представил, как сейчас огромная подводная станция плывёт в открытом море, сверху плещут волны, и солнце уже клонится за горизонт, играя на воде миллионами разноцветных отблесков, а в глубине плавают невиданные грациозные рыбы, причудливые и странные, огромные кальмары и рыбы-змеи кружат возле иллюминаторов, и ещё сквозь волны струится тихая завораживающая музыка. Гарри уже слышал её. Далёкий, смешанный с ветром звук, похоже, будто бы сам ветер, попадая в изгибы тёмных, таинственных пещер, рождает его. И к нему примешиваются звуки струнных инструментов, рождённых самой природой, столько гармонии и красоты в этом сочетании, что душа, впитывая эту музыку, подобна новорождённому ребёнку, увидевшему впервые в жизни рассветное солнце и небо в белоснежных, отражающих его лучи облаках. Он ещё не может выразить своих чувств, но знает, что этот мир дан ему, что он теперь его часть, этот мир будто бы шепчет: «Иди ко мне» — и ещё что-то тёплое, нежное и такое родное согревает его и, поддерживая на руках, дарит этот мир…