В тюремной парикмахерской стоял смрад прелых хризантем, тяжелый и приторный. Было жарко и грязновато. Охранник, не снимая наручников, усадил Белку в кресло. Сам сел у стены и тут же задремал. Белка выпятила губу, подалась вперед, к зеркалу. Нижняя губа набрякла и противно пульсировала.

Парикмахерша, старая негритянка с фиолетовым лицом, косолапая, в стоптанных клетчатых тапках, весело подмигнула Белке.

– Перманент? – Она широко улыбнулась, у нее оказались превосходные белые зубы. – Завивка? Бигуди?

Белка мрачно смотрела в сторону.

– Стрижка? Или что?

– Или что, – буркнула Белка.

– Или что, – довольно пропела негритянка, вытирая ладони о передник. Из кармана, как из сумки кенгуру, торчал парикмахерский хлам – расчески разных калибров, ножницы, какие-то по-щучьи хищные стальные прищепки.

Парикмахерша расправила и смачно тряхнула застиранной простыней. Ловко накинув на Белку, подоткнула концы у шеи.

– Не жмет?

– Не жмет.

Негритянка что-то утробно замурлыкала, бесшумно ходя вокруг кресла и вглядываясь в Белкину макушку.

– Ты зря так, с Пасечником… – сказала она.

Белка вопросительно посмотрела на ее отражение в зеркале. Парикмахерша засмеялась.

– «Медовый рай»! Тут все известно еще до того, как случилось. Тюремный интернет!

– Может, вашему интернету известно, чего это Пасечник меня так обхаживает?

Негритянка снова засмеялась – у нее был молодой звонкий хохоток. Белка невольно улыбнулась.

– Ну ты чисто маргаритка! Пасечник решил через тебя знаменитым стать. Ты со своей вышкой будешь самой молодой бабой. Из тех, кого закоптили. Не только в «Медовом раю», а вообще. За всю историю Америки, понимаешь? Это ж в Книгу рекордов Гиннесса! – Она выпучила глаза. – А ты его по яйцам!

Она снова зашлась звонким хохотом.

– Але! Слышь, ты! – Охранник, дремавший на стуле в углу, проснулся. – Хорош тут ржать! Давай стриги ее, жаба жирная!

Негритянка, давясь смехом, махнула рукой. Наклонилась к Белке.

– Он ведь хотел, чтоб интервью там всякие, телевидение. Журналисты… Чтоб фотографии в газете. А ты его, понимаешь, ногой по…

Она зажала рот рукой и беззвучно затряслась.

Белка глядела в зеркало – охранник снова закемарил, приоткрыв рот и уютно обняв ладонями живот. Над ним была приколота полинявшая в голубое древняя реклама мыла, а рядом с плакатом в кривой раме под мутным стеклом висела фотография какой-то женщины. Это был один из тех древних фотопортретов, черно-белых, с гладкой студийной ретушью, на которых все женщины выглядели усредненно-красивыми и отличались лишь мастью. Эта, на фото, была радикально гнедой. С ровной черной челкой и смоляными, будто прочерченными углем, бровями.

– Это кто? – Белка кивнула на фото.

– Джулия Расмуссен. – Негритянка повернула кран, подставила под струю редкозубую расческу.

– А кто она?

– Первая директриса Рая. Еще в Депрессию, почти сто лет назад.

Негритянка начала неторопливо расчесывать Белкины волосы. От воды они потемнели, стали прямыми. Негритянка взяла ножницы, застрекотала над головой.

– Хочешь, сварганим, как у нее, – типа ретро? Бабетту эдакую, а?

Белка помотала головой.

– Не мой стиль… – Она задумалась. – У тебя бритва есть?

Негритянка вопросительно посмотрела на нее.

Через двадцать минут голова Белки была гладкой и блестящей, как шар для игры в кегли. Парикмахерша стерла остатки мыльной пены полотенцем, отступила назад.

– А что… – глядя в зеркало, проговорила она. – Впечатляет.

Белка открыла глаза – все эти двадцать минут она сидела зажмурившись. Из зеркала на нее хмуро глядело чужое лицо, взрослое и злое. С внезапно потяжелевшим подбородком, синевой под глазами и новой упрямой складкой между бровями.

Белка подняла скованные браслетами руки, осторожно положила обе ладони на голову. Кожа оказалась по-младенчески нежной. Белка усмехнулась.

– Даже очень… – тихо проговорила она, не отрываясь от зеркала. – Даже очень…