Татуировки в их блоке колола Зуда, вертлявая жилистая бабенка, похожая на цыганенка. Белка как-то видела ее в душе – на теле Зуды не осталось живого места, вся кожа была покрыта наколками.

– Мощно… – Зуда уважительно кивнула, разглядывая бритую голову Белки. – Можно?

Белка кивнула. Зуда провела пальцами по макушке.

– Красиво… Слушай, – воодушевленно начала она. – А давай прямо от темечка дадим такие линии, они будут на затылке сходиться, а после по позвоночнику и как у летучей мыши… такие перепонки, знаешь? Крылья такие? А?

Белка покачала головой.

– Нет. Голову жалко. Я на шее хочу. Только у меня ничего нет. Заплатить…

– Да не гони! – Зуда махнула рукой. – Ты ж у нас как Майкл Джексон! Знаменитость! Лавандос – труха, нарисую от души.

Она нервно засмеялась. Белка слышала, что Зуда крепко сидит на коксе – дрянном тюремном кокаине, разбодяженном толченым стеклом и мелом.

– У меня тут есть улетные дизайны. – Зуда стала быстро листать засаленную тетрадку с рисунками. – Гляди, вот, с колючкой… Это вокруг бицепса, но можно и на шею. А вот – козырь пики! – кельтская херовина по кругу, а на узлах – черепа рогатые. И дым из ноздрей!

– А это что?

– Ха! Шик! – Зуда загорелась, хлопнула ладонью по тетрадке. – Линию вокруг шеи пустим, а ножницы… А ножницы где?

– Тут ножницы. – Белка провела пальцем под ухом. – Вот тут…

Зуда вытащила розовый школьный пенал с надписью «Диснейленд», расстегнула. Проворно стала доставать жуткого вида инструменты с острыми жалами. Черные от туши, в каких-то грязных тряпках, похожих на истлевшие кровавые бинты, они напоминали инквизиторский реквизит.

– А это, вообще… – Белка потрогала горло. – Не очень больно?

– Не потей! – Зуда откупорила черный пузырек, зачем-то понюхала. – Не больно. Нарядно исполню, как себе!

Одиночество – привилегия свободных людей. В тюрьме человек никогда не бывает один. Он всегда на виду. Даже когда спит. Даже в карцере – там одиночество еще более иллюзорно – мертвый зрачок камеры под потолком, волчок в двери. Каждую секунду ты ощущаешь цепкий взгляд – бездушный и враждебный. До Белки эта истина дошла как-то сразу, как готовая формула. Как аксиома.

Ночью она даже не пыталась заснуть. Неподвижно лежала на спине, широко раскрыв глаза и уставившись в сумрачный потолок. Сквозь решетчатую дверь пробивался слепой свет ночного фонаря из коридора, желтоватый и болезненный. Постепенно потолок утратил материальность, ей почудилось, что над ней теперь туманная высь, клубящаяся и раскрывающаяся, как грозовое небо. Из туч с мрачным величием выступили горы, неприступные колоссы, похожие на готические соборы. Белка подумала, что никогда не бывала в горах, подумала без сожаления, отстраненно. Теперь все это уже не имело никакого значения.

Горные колоссы подернулись рябью и стали оплывать, как свечи. Медленным, тягучим воском стекать в долины, между холмов и курганов, превращаясь в мерцающие озера. Над ними ленивыми хороводами кружились золотистые огни – то ли светлячки, то ли сильфиды. Белке хотелось их разглядеть. От их плавного танца начинала мутиться голова. «Я засыпаю, – подумала Белка. – Засыпаю, засыпаю…»