В ту пятницу Белка работала во вторую смену, работала одна – Сюзи на выходные укатила в Рино с новым ухажером (взрослым мужиком лет сорока с темно-вишневыми глазами, увы, лысоватым, но с невероятно красивым именем – Альберто). Анюта начала канючить уже с утра, к полудню Белка плюнула и согласилась взять сестру с собой.

– Но учти, – Белка грозно подняла указательный палец, – не ныть!

Анюта, сцепив руки за спиной, вытянулась и радостно закивала.

Она была совершенно не похожа на худую, голенастую сестру – румяная, улыбчивая, вся какая-то сдобная, Анюта и по характеру была покладистей и веселее.

– Не ныть-не ныть-не ныть! – пропела Анюта, уносясь в свою комнату. – Я желтое платье одену!

– Не одену, а надену! – крикнула из кухни мать.

Отец выглянул из-за экрана компьютера – рассеянно, будто вынырнул из другого мира. В том мире еще оставалась надежда найти работу. Он отправлял по дюжине резюме во все концы страны, читал мудрые блоги искушенных экспертов, обещавших вот-вот наступление экономического процветания, переписывался с такими же, как он, бедолагами на разных форумах. Нет, нет, безусловно, надежда еще была.

– Софья! – крикнул он им в спину. – Глаз с нее не спускай! В вертепе вашем…

– Не спущу! – крикнула за сестру Анюта и хлопнула дверью.

Белка затормозила свою «Короллу» (развалюха, по случаю купленная за триста долларов, была на два года старше Белки) перед служебным входом. Опустила стекло, набрала код. Полосатая рука шлагбаума сложилась пополам и поднялась. Они въехали на территорию луна-парка, проехали задами. Изнанка праздника выглядела не так привлекательно, как пестрый фасад: вдоль дороги был свален строительный мусор, пустые контейнеры, ржавели железные бочки из-под краски.

– Короче, так! – строго объявила Белка. – Или ты в конторе…

– Не-ет! – скуксилась Анюта.

– Не ныть! Мы ж договорились!

– Не хочу в конторе…

– Цыц! – Белка выставила ладонь. – Дослушай хоть… Или я запираю тебя в конторе до конца смены…

– Или? Или?

– Или… – Белка сделала паузу, – сажаю на колесо.

– На колесо! На колесо! Хочу на колесо!

– Тоже до конца смены. И никаких других каруселей-качелей…

– На колесо! – перебила ее Анюта. – И еще мороженое! Можно? Ванильное с тертым шоколадом и карамелью. И с орехами.

Белка переоделась в рабочую «униформу» – отец определенно убил бы ее, если бы увидел в этих шортах. Сняла лифчик, натянула майку с надписью «Коллизеум: попробуй – тебе понравится!». Сложила вещи в сумку, сумку сунула в свой шкафчик. Телефон не втискивался ни в один карман, Белка заткнула его за пояс, но он вывалился и оттуда.

Появился директор.

– А где… эта… – Он рассеянно потер руки, вспомнив, добавил: – Ну да, да. Ты одна, значит?

– С сестрой. Она там, на колесе.

– Ну пусть, – директор кивнул. – Это пусть… Я через час отъеду… Ты, короче, сама. Парень этот, как его? Карлос, да, Карлос – он все выключит. Потом охрана приедет… – Директор завороженно пялился на ее соски, проступающие сквозь тонкую ткань майки. – Они тут… А я поеду…

Директор задержался в дверях.

– Сегодня пятница, – повернувшись, сказал он. – Приедет… один человек. Ну ты знаешь, ты его видела. Ты тут не крутись, в конторе, ладно?

Вечер шел своим чередом, народу было не много. Белка отрывала корешки у розовых билетов, проверяла запоры на дверях кабинок, давала сигнал Карлосу, тот запускал механизм. Тройка нетрезвых мексиканцев пыталась втиснуться в двухместную кабинку, из-за них пришлось остановить колесо. Впрочем, ненадолго, минут на пять.

Анюта вела себя пристойно, иногда высовывала маленькую ладошку сквозь решетку и махала то ли сестре, то ли кому-то еще. Один раз Белка отвела ее в конторскую уборную, но это было до приезда Саламанки.

Он появился, как обычно, около восьми. Его джип, черный мордатый «Лендровер» с тонированными стеклами, подкатил прямо к дверям конторы. Распахнулась дверь, Саламанка, смуглый, худой и гибкий, как матадор, лениво выбрался из машины. Потянулся, ладонью провел по туго зачесанным назад волосам. Гулко топая сапогами, поднялся на крыльцо. В руках у него была потрепанная спортивная сумка (по мнению Сюзи, каждую пятницу эта сумка была доверху набита деньгами – недельный доход, собранный дилерами Сан-Лоредо).

Саламанка окинул луна-парк хозяйским взглядом, точно проверяя, все ли на месте. Без интереса посмотрел на Белку, очередь из пяти человек. Увидел Анютину ладошку, звонко свистнул и махнул в ответ.

Около девяти Белке кто-то позвонил – она услышала звонок. Она быстро ощупала карманы шорт, рассеянно огляделась, телефона не было. Трель доносилась из конторы, Белка, холодея, вспомнила, что она оставила телефон на директорском столе. Настырная мелодия повторялась снова и снова, Белка растерянно смотрела на дверь конторы. Дверь была покрашена фиолетовым, на ней желтела кособокая звезда, похожая на вялую астру. Наконец телефон замолчал. Белка облегченно выдохнула. Телефон зазвонил снова.

Крикнув Карлосу подменить ее, она взлетела на крыльцо, чуть поколебавшись, распахнула дверь. Чертова розовая коробка лежала на углу стола и трезвонила что было мочи. Опустив глаза, Белка на ходу пробормотала извинение, цепко ухватила аппарат и, не взглянув на дисплей, выключила. Быстро пошла обратно.

– Погоди! – Саламанка окликнул ее у самой двери.

Белка повернулась. Она сразу увидела его глаза – странные, светлые глаза с точками черных зрачков. Сумасшедшие – слово тут же пришло ей в голову, она судорожно прихлопнула и слово, и мысль, но скверное предчувствие уже начало тошнотворным комком подбираться к горлу.

– Как звать? – Он медленно провел указательным пальцем по своим тонким губам.

– Софья Белкина.

На его смуглом нервном лице появилось подобие улыбки. От этой улыбки Белке стало совсем тошно. Он долго и молча разглядывал ее грудь под тонкой майкой, потом взгляд опустился ниже. Белка инстинктивно закрылась ладонью. Белка вспомнила его кличку – Бешеный, вспомнила истории, что рассказывала Сюзи – и откуда она знает все эти жуткие подробности?

Саламанка улыбался.

– Хочешь, я тебе почитаю стихи? – медленно спросил он. – Ты ведь любишь стихи?

– Да… Но мне нужно… – Белка кивнула в сторону двери.

– Я решаю, что тебе нужно! – перебил он. – Я решаю!

Он резко встал, кресло с грохотом ударилось в сейф. Белка вздрогнула – точно, бешеный. А там еще Анюта… Господи, как же все скверно складывается!

– Я устанавливаю правила в этой жизни! И вы по ним играете… – Он сделал паузу, усмехнувшись, щелкнул пальцами у виска. – Или не играете вовсе.

Неожиданно успокоившись, словно кто-то внутри повернул тумблер до нуля, он вяло повел плечами и лениво пошел к ней. Белка вжалась спиной в дверь – да ведь он просто псих! Просто сумасшедший! Больной… Она не могла отвести глаз от его лица, оно было странно несимметричным, точно фотография, что порвали на куски, а после неумело склеили.

Он начал декламировать стихи – Белка их раньше не слышала. Стихи были красивые и страшные, будто поэтом был мертвец.

Саламанка читал стихи. Его голос становился громче, в интонациях, теперь протяжных и широких, появился истеричный всхлип, казалось, еще чуть-чуть, и он разрыдается.

Он сжимал кулаки и плавно раскрывал пальцы паучьим узором на своем несимметричном лице, сквозь худые пальцы серые глаза горели безумным блеском. Белке стало жутко. Он медленно протянул руку и чуть коснулся ее щеки, Белка дернулась, точно ее обожгло, стукнулась затылком в дверь.

– Сними это… – неожиданно сиплым голосом сказал он, кивнув на майку. – И это…

Белка оттолкнула его руку, он цепко ухватил ее за подбородок. Приблизил свое лицо.

– Ведь это твоя малышка там, – он кивнул в сторону чертова колеса и больно сжал ей скулы. – Да?

Белка отрицательно замотала головой, яростно замычав, будто немая.

– Да… – повторил ласково Саламанка. – Твоя…

Белка, неуклюже закрываясь локтем, сняла майку и уронила на пол. Немыми пальцами расстегнула шорты, стянула их вместе с трусами.

То, что произошло дальше – страшное и нереальное, она пыталась стереть, вытравить из своей памяти, но оно возвращалось и возвращалось, протискивалось душным кошмаром в прорехи сновидений, пролезало липкими щупальцами между невинными дневными мыслями. Теперь уже было невозможно отделить жуткое месиво фантазий от действительности, да она и не пыталась – для этого нужно было снова погрузиться в ту ночь. Погрузиться в ту боль, боль, что лежит за пределом возможностей человеческой души.

Она не помнила, как и почему отец понял, наверное, она рыдала в душе. Да, она рыдала в душе. Она все рассказала, рассказала простыми страшными словами. У нее были мокрые волосы, совсем мокрые, когда он тащил ее к машине. Он больно сжимал ее запястье, она спотыкалась, а мокрая одежда противно прилипала к телу. Он гнал как сумасшедший, странно, что они не разбились по дороге. Он кричал – где этот подонок? – размахивал дробовиком, выбил прикладом замок в конторе. Охрана попряталась, хоть он и палил в воздух. Где этот подонок? – орал он и снова стрелял в ночное небо. Он был страшен, ее отец, страшен и прекрасен, как ангел мести, как падший ангел, неистовый, которому уже нечего, совсем нечего терять; и он явился с карающим мечом, с громом и молнией, дабы поквитаться за унижение, за отчаянье, за несправедливость этого гнусного мира. Поквитаться раз и навсегда. Где этот подонок? – и сейчас эхом звенело в Белкиной голове. Где?