Утром ее вызвал Грингауз. Все-таки скорее жук, чем медведь, решила Полина, разглядывая главреда.
Тот нудно отчитывал кого-то по телефону, восседая за двухтумбовым антикварным столом на резных ногах в виде когтистых лап. Сооружение напоминало тяжелый танк. Главред поманил Полину толстой ладошкой, указал на стул.
Она села.
– Поэтому не семь процентов, а двенадцать… – он страдальчески закатил глаза. – Именно, двенадцать. И можете уволить ту девчонку, которая там у вас выдает себя за бухгалтера. Да! Да, да, да! – Досадливо бросив трубку, Грингауз покинул укрепление, обошел стол. Остановился перед Полиной, сложив на паху скрещенные кисти рук. Полина где-то читала, что по форме ногтей можно определить характер человека. Ногти были плоские и квадратные, на пухлых розовых пальцах чернели редкие завитки волос. Она хотела встать, но главред, коснувшись плеча, удержал ее.
– Во-от, – он мило улыбнулся. – Как же не повезло вашему поколению! С нынешней экономикой! Я ведь тоже Колумбийский университет кончал. Только тогда это дешевле обходилось. Раз в пять.
Полина согласилась, хотя со стороны жука напоминать о долге за обучение, который ей предстоит выплачивать до пенсии, было свинством.
– Во-от… – главред навис над ней, на лимонном галстуке она разглядела невнятный узор из клюшек для гольфа. Полина неуклюже встала и оказалась вплотную к тугому телу главреда.
– Для начала мы продлим ваш контракт еще на три месяца, – от Грингауза пахнуло теплым кофе и какой-то едой. Полина задержала дыхание. – А там дальше…
Он поймал ее запястье, мягко сжал:
– Думаю, все удастся решить в положительном ключе.
Полина смущенно кивнула, спиной открыла дверь. Закрывшись в уборной, она закатала манжеты, намылила руки по локоть, поглядела в зеркало и сказала:
– Ну, вот и все. Пора.
Она переписала номер телефона, сунула бумагу в карман, спустилась вниз. В парадном сновал народ, беспрестанно грохала входная дверь. Полина вышла на улицу. Здесь было не лучше, городской гам, тормоза, гудки машин. Пошла в сторону Гудзона, в длинном сыром тоннеле под Риверсайд-драйв к ней прицепился пьяный старик, бородатый, со страшными глазами, он боком семенил за ней, выставив грязные крючки рук. Полина выскочила на солнце, сзади колодезным эхом донесся хохот.
– К черту… отсюда… – оглядываясь, она добежала до набережной, перешла на шаг. Несколько раз глубоко вдохнула, потом села на узкую скамейку. Передумав, встала и быстро пошла вдоль реки. Руки чуть дрожали, она вытерла ладонь о джинсы и набрала номер. Прочистила горло. На том конце взяли трубку.
Полина представилась и сказала, что хотела бы поговорить с директором школы Герхардом Галлем.
Женский голос с южным сдобным выговором искренне огорчился и посетовал, что директора нет и сегодня уже не будет. Полина растерялась, она приготовилась к небольшой речи. Женщина поинтересовалась, нужно ли передать что-нибудь. Может ли она чем-нибудь помочь?
– Извините, а вы кто? – Полина смутилась еще больше.
– Ой, простите… Я – секретарь мистера Галля, Вера Штаттен…
Конец фамилии, то ли … хаммер, то ли … майер, заглушил треск вертолета. Он сделал лихой вираж над водой и свечой ушел в звонкую синь. Полина пригнулась, зажала ухо пальцем.
– Ой, извините! Тут шум такой… Я из Нью-Йорка звоню…
Вера промурлыкала что-то сочувственное. Полина не расслышала, она уже хотела проститься, но вместо этого выпалила:
– У меня диплом Колумбийского университета, я хочу преподавать литературу у вас в школе.
На том конце замолчали. Полина зажмурилась, ударила себя кулаком в лоб. «Дура! Дура!» – беззвучно прокричала, топая ногой.
– Алло, вы меня слышите? – вежливо-озабоченно возникла в трубке Вера то ли хаммер, то ли майер. – Я взяла карандаш. Пожалуйста, продиктуйте ваше имя и телефонный номер. Я все запишу и непременно передам мистеру Галлю.
Полина послушно продиктовала.
На том конце дали отбой. Полина выругалась и чуть не закинула телефон в реку, потом сунула его в карман и побрела к станции подземки на Семьдесят Второй.
«Дура! Вот ведь дура… – стучало в голове. – Отчего я решила, что они непременно возьмут меня? Что мне нужно лишь пожелать. А-а, – злорадно ответила она себе, – оттого, что эта деревенская школа у черта на рогах, а у меня такой замечательный диплом? Триста резюме и кладовка в «Обозрении» ничему тебя, дуру, не научили?»
Пересекая Ист-Ривер и выходя в Бронксе, Полина словно совершала перемещение в параллельный мир, чужой и пугающий: каких-то двадцать минут на подземке, и она уже кожей чувствовала невнятную, но вполне реальную угрозу. Угроза исходила не только от людей. Уродливые дома, трещины в асфальте, пластиковые фламинго на пыльных газонах, дохлые кусты, выгоревшая краска машин, уляпанных наклейками с флагами латиноамериканских стран и тамошних футбольных клубов, даже воздух – смесь подгоревшей еды и сухой пыли – казались враждебными. На Манхэттене Полине нравилось побродить по Чайна-тауну или итальянскому кварталу, там экзотика веселила карнавальной нарядностью, была гостеприимной. В Бронксе ей бы даже в голову не пришло зайти в пуэрто-риканскую харчевню или кубинскую лавку.
За мотелем поперек тротуара стояла полицейская машина с зажженными фарами, на дальнем конце парковки еще одна. Полина нервно дернула дверь в контору, вошла. За стойкой было пусто. Сняв свой ключ с доски, она позвала Дорис, прислушалась, крикнула еще раз.
– Куда они все запропастились… – пробормотала Полина, кусая губы. От скверного предчувствия ее замутило.
На парковке четверо полицейских теснили группу пацанья в угол между мусорными баками и стеной склада. Полина узнала следователя в штатском, он, вытянув из окна полицейского «Форда» витой шнур, говорил по рации.
Раздался гортанный крик, смуглый парень, жилистый и юркий, вскочил на баки и, пригибаясь, побежал, гремя жестью крышек. «Стоять!» – заорал кто-то, Полина увидела пистолеты. Пацаны отпрянули, бросились ничком. Беглец ловко соскочил на асфальт и, звонко топая, понесся вдоль стены: белые подошвы кед так и мелькали. Кто-то снова заорал: «Стоять!», хлопнул выстрел, за ним еще несколько. Полина вскрикнула, она увидела, как парень упал. Она не могла отвести глаз от белых подошв.
Полину трясло, она захлопнула дверь в свой номер, дважды повернула замок. Вжалась спиной в дверь, прислушалась. Потом, зажав ладонью рот, вбежала в уборную, согнулась над раковиной. Ее вырвало.
Снаружи завыла полицейская сирена, Полина пустила воду. У нее дрожали руки, она зачем-то стала стягивать с пальцев кольца. Ее знобило, ей казалось, что у нее жар.
– Это все нервы, нервы… – пробормотала она, кольца весело зацокали по кафелю. Она махнула рукой, прошла через комнату к окну. Заходящее солнце било в глаза, шоссе превратилось в расплавленную реку. Полина прищурилась, сложила ладонь козырьком, подняла взгляд – на пустом билборде над эстакадой был нарисован ангел. Ниже стояло имя «Глория». Полина раскрыла рот, впилась зубами в кулак и беззвучно сползла на пол.
На похороны Полина идти не хотела, Дорис силком вытащила ее. В церкви, тесной и душной, с фальшивыми пластиковыми витражами в окнах, воняло мастикой и прелыми лилиями. Полина протиснулась к стене, сложила руки на коленях, стала смотреть в пол. Краем глаза она видела мрачно-торжественных соседей: в проходе плыли черные гипюровые шляпы с вуалями, черные бальные перчатки в мелкую сетку. Латиноамериканцы явно относились к смерти серьезно, за два с лишним месяца в Бронксе Полина не видела такого парада.
Дорис пихала ее в бок острым локтем, что-то бубнила в ухо. Полина кивала, но не слушала, она впала в какое-то тупое оцепенение. Внешний мир отделился ватной прослойкой, звуки доходили, как сквозь войлок: шарканье подошв, хмурый шепот, где-то впереди заныл ребенок. В мозгу ворочалась невнятная мысль, но даже эту мысль додумать до конца не было ни желания, ни воли.
У алтаря низкий голос давал указания, Полина подняла глаза, мельком увидела подиум, белые гирлянды и больше туда старалась не смотреть. Разглядывая свои руки, она подумала, что завтра нужно собрать вещи и вернуться в Нью-Джерси, к родителям. Домой. Да, белый флаг, да, поражение. Да, да, да. Забиться в спальню, набрать книг. Не думать, читать и спать. Спать и читать, главное, не выходить на улицу. Не видеть соседей, этих Кларков, Райли, Макьюэнов, их умильные лица, фальшивые улыбки, сочувственное качанье головой: «Ах, кризис, конечно, трудно найти место, вот моя Мери тоже…», а за этими словами – злорадные ухмылки: «Мы так и знали, что из этой оторвы Полинки Рыжик ничего толкового не выйдет!»
Ей стало жаль родителей, себя, весь этот неказистый мир, где обитали Дорис, ее муж, то ли герой, то ли убийца, ее неприкаянная сестра с двумя именами, подростки с бритвами, мрачные полицейские, шоферюги-дальнобойщики, что за ее стеной каждую ночь до изнеможения совокуплялись со своими пьяными попутчицами.
Нестройно запиликал орган, после пяти тактов смущенно замолк. Кто-то зашелся кашлем, потом шум стих, и во внезапно возникшей тишине зазвучал хор. Полина прикусила губу, но все равно расплакалась.