Весной 1848 года, во время первой поездки из Москвы в усадьбу Щелыково, Александр Николаевич Островский, приблизясь к костромским пределам, записал в дорожном дневнике: «Это земляки мои возлюбленные, с которыми я, кажется, сойдусь хорошо». Уроженец Москвы, он тем не менее любил подчеркивать свое костромское происхождение, кровную связь с Костромой.

В начале XVII века, после захвата Смоленска Польшей, многие местные служилые люди переселились в глубь русской земли. Тогда-то род Островских и был испомещен в Солигаличском уезде. Потомки смоленских выходцев осели в своих небогатых усадьбах, служили, иные переписались в духовное сословие. В начале 1780-х годов привезли из Солигалича учиться в духовной семинарии в Костроме подростка Федора Островского. Тот успешно грыз гранит науки, по окончании семинарии женился на здешней поповне Ольге Александровне и получил за нею завидное место священнике Благовещенской церкви в центре города. Протопоп Федор распоряжался в богатом приходе рачительно и умело, в 1804 году возвел каменный храм, а рядом поставил для себя деревянный дом. В январе 1810 году скончалась Ольга Александровна, оставив сиротами четырех сыновей и двух дочерей – младшей не было и года. Вдовец поднимал ребят один, приобретя у костромских жителей строгой и честной жизнью большой авторитет – его нередко избирали в третейские судьи. Лишь в 1835 году престарелый Федор Иванович постригся в схимонахи Донского монастыря в Москве, поближе к старшим детям.

Первенец его, Николай, окончил в 1814 году Костромскую семинарию, а затем Московскую духовную академию. Духовная стезя не стала преемственной в роде Островских – Николай Федорович определился по судейскому ведомству, достигнув со временем степеней известных. Жил в Москве, а всю жизнь тянулся к Костроме, где находились все родственники: отец, брат Павел, сестра Мария, бывшая замужем за талантливым педагогом Василием Ивановичем Груздевым. Часто приезжал сюда, благо после отца достался ему дом на Никольской улице, а разбогатев, едва ли не демонстративно приобрел первое имение в родном Солигаличском уезде, потом прикупил Щелыково – в Кинешемском. Там угнездился, там и умер.

В провинциальной среде первой половины прошлого века понятия родства и свойства были святы, столичные жители губернской родни не чуждались. Будущего драматурга отец возил в детстве и в Смоленск к дяде по матери, счет же поездкам в Кострому к дяде, тетке, другому дяде шел, верно, на десятки. Те тоже регулярно навещали Москву, привозя новости, россказни, подарки. Островский с ранних лет находился в курсе костромских событий.

Дневник первой поездки в Щелыково показывает, что к 1848 году драматург знал Кострому уже хорошо. Осмотрев город после недавнего пожара, он фиксирует, что «много хорошего сгорело в Костроме», знает названия частей города, не плутая, идет боковыми улочками к месту, откуда открывается живописный вид на Волгу, и т. д.

И в 1850-х годах А. Н. Островский бывал в Костроме много раз. Это подтверждается его перепиской с А. Ф. Писемским, а сам драматург вспоминал, как он помирил костромское общество в то время с начинающим литератором А. А. Потехиным, что мог сделать, конечно, лишь при личном общении. В костромском театре ставились его пьесы и играли его ближайшие друзья актеры Ф. А. Бурдин, И. Е. Турчанинов и Е. И. Климовский. В Костроме, наконец, проживали два его активных корреспондента и информатора: известный краевед – дядя и журналист Павел Иванович Андроников – оба они заинтересованно и профессионально изучали местную жизнь, рассматривая ее как материал для исследований.

«Гроза». Рисунок Б. М. Кустодиева

«Александр Николаевич Островский, – свидетельствует краевед прошлого века, – как нам положительно известно, нередко бывал в Костроме». Профессора А. И. Ревякина в 1930-х гг. костромичи еще водили на место, где бросилась в воду Катерина, и к дому на Горной (б. Богословской) улице, где жил драматург, работая над «Грозой». Естественно, что к моменту создания в 1859 году «Грозы» он изучил российскую провинцию именно по Костроме.

Существует мнение, что в основу драмы «Гроза» положены кинешемские наблюдения. Это заблуждение – в 1850-х годах подобных наблюдений у Островского накопиться не могло. Посещение Кинешмы для него всегда сопрягалось с пребыванием в Щелыкове, куда Александр Николаевич приезжал в 1848, 1851, 1853, 1855 и 1857 годах, оставаясь там сравнительно недолго. В те годы он ездил в усадьбу через Кострому, минуя Кинешму, расположенную на другом, правом берегу Волги, – дорога шла почтовым большаком по левому берегу и в двух верстах против Кинешмы у деревни Чирково поворачивала к северу на Галичский почтовый тракт. Две версты и немного, зато они стоят иных десяти! В 1848 году губернский почтмейстер сообщал, что Чирковская гора для проезда со стороны Кинешмы «весьма трудна и опасна по своей крутизне и песчаному грунту земли». Под горой вдобавок протекала речка. Колеса на такой дороге увязали по ступицы. А потом еще перевоз через широкую, не всегда спокойную Волгу.

Возможно, любознательный драматург все-таки побывал в Кинешме и до 1859 года. Однако за одну-две короткие поездки он явно не мог собрать там достаточное количество бытового материала. А близких знакомых, которые могли бы подробно рассказать о кинешемской жизни, у Островского тогда не было.

Место действия в драме тоже напоминает более Кострому. «Добавьте к этому, что дом Клыковых выходил на Волгу, что Кулигин мог декламировать оду Ломоносова на Муравьевке, и вся драма целиком вмещается в рамки Костромы», – пишет долго живший в Костроме выдающийся литературовед А. В. Чичерин. Стоящий до 1933 года на самом волжском берегу костромской Успенский собор действительно имел стенку, на которой воспроизводились сцены из Священного писания, он, как и говорится в четвертом действии, пострадал от сильного пожара 1847 года, тогда как в Кинешме крупных пожаров не было, и т. д.

Кострома – губернский центр, Кинешма – уездный. Кабаниха и Дикой, кажется, живут в уездном городе, т. к. правит в нем городничий. Но Островский сам вычеркнул из афиши слово «уездный». Для него Калинов все-таки не Кострома и не Кинешма, а условный провинциальный город, в котором произошла заурядная для тогдашней провинции история. И, как бы в подтверждение этого, подобная история повторялась во вполне реальной Костроме, надолго взбудоражив костромичей.

В 1880-х годах учитель Костромской мужской гимназии Н. И. Коробицын отыскал в архиве Костромского окружного суда три объемистых тома дела о костромской мещанке Александре Павловне Клыковой, изучил их и в 1892 году опубликовал в сборнике «Костромская старина» статью «Опыт комментария к «Грозе» А. Н. Островского».

«Дело» о Клыковой открывалось протоколом: «10 ноября 1859 г. унтер-офицер костромской пожарной команды Иван Федоров, наблюдая за порядком при перевозе через реку Волгу, явясь в Константиновскую часть, словесно объявил, что им замечено в реке Волге, близ перевоза, мертвое тело в женском платье, всплывшее наверх, вниз лицом». Это оказалась молодая женщина с русыми волосами, бывшая в верхней одежде, в белом коленкоровом чепце и черных прюнелевых башмаках. Костромской мещанин Алексей Клыков опознал в ней свою жену Александру Павловну. На допросе он показал, что женат третий год. 9 ноября он пришел домой из своей лавки в 7 часов вечера и вместе с женой, отцом, матерью и сестрой ужинали, а потом с женой легли спать. Жена при этом была в кацавейке. Утром Клыков проснулся во время заутрени – жены рядом не было. Дома ее не оказалось, послали к тестю, мещанину Павлу Трубникову, жившему неподалеку на Мшанской улице, – не нашли и там. Алексей Иванович все-таки отправился в лавку, но торговля не шла на ум, и он вернулся домой. Потом увидел из окна, что на берегу Волги толпится народ, повинуясь «безотчетному предчувствию», послал туда отца. Затем побежал сам…

Следствие выявило мрачную картину семейной жизни Александры Павловны Клыковой. В доме отца ей жилось хорошо, баловала ее и бабушка, вдовая купчиха Александра Совина. Шестнадцати лет Сашеньку, как звали ее родственники, выдали замуж. Приданого справили больше оговоренного на тысячу рублей, но почему-то недодали по росписи полдюжины нижних рубашек и холодный салоп, и это явилось причиной первых неудовольствий свекрови.

В отличие от Трубниковых, Клыковы жили замкнуто. Они тоже были состоятельны, торговали мукой, и для ее закупки Алексей часто ездил в Рыбинск. Семья снимала бельэтаж в двухэтажном каменном доме Стригаловых. Дом стоял на берегу Волги и был обнесен кирпичной стеной (ныне – здание педагогического института). Всем в семье заправляла свекровь, 46-летняя Ирина Егоровна, происходившая из судиславского купеческого рода Кокоревых, известного приверженностью к расколу. Нравы были патриархальные – ели, например, на кухне из общей посуды. Свекор, Иван Иванович, муж – тридцатилетний Алексей и свояченица Ирина, ровесница Александры, явно тушевались перед грозной хозяйкой дома. Сноху она невзлюбила сразу – та, по словам соседей, «характера была веселого и здоровая», любила ходить в гости, навещать родных. Однако в новой семье ее быстро поставили на место… Слуга Клыковых на допросе показал, что из дома покойную отпускали редко: «…случалось, когда и попросится, свекровь скажет «сиди дома», вообще покойная сидела больше дома… Клыковы жили вообще тихо и уединенно – гости и посторонние бывали у них редко». А жившая рядом бабушка покойной объяснила, что внучка последний раз заходила к ней три месяца назад – не пускали.

Но не только это удручало молодую женщину. «В апреле месяце этого года дочь моя, – рассказывал Трубников, – родила ранее времени мертвого младенца, мне об этом не сказали, а мать моя узнала об этом от посторонних лиц спустя три дня». Причиной выкидыша он считал то, что дочь заставляли выполнять черную работу, а «она у нас к этому не была приучена». «Я уверен, – заключает отец, – что жить ей было не хорошо, да и дочь моя неоднократно говорила мне об этом по секрету».

В процессе следствия выявилось еще одно обстоятельство, которое Клыковы вначале хотели скрыть и о котором говорили очень неохотно – Александра Павловна была влюблена в другого и, возможно, изменила мужу. Сам Алексей Клыков сознался, что подозревать покойную начал еще до свадьбы, «потому что кто-то проходил не однажды мимо ее дома и делал разные приличные виды к любви; потом, когда она стала его женою, тот же самый прохаживался мимо дома Стригаловых и делал то же самое. Человек этот служил в почтовой конторе, принимал там письма, потом был писарем, он белокурый, среднего роста, у него спускные волосы заческой. Потом во время сговора заметил он из видов и неуместного поступка его с покойною женою что-то подозрительное. После этого, во время свадебных его двух столов, он заметил то же самое. Поэтому он в дом его, Петра Алексеевича Марьина, не принимал. Вскоре после женитьбы его к нему на квартиру приезжала тетка его, Марьина, Елизавета Михайловна не один раз и приглашала его жену к себе, но он последнюю не отпустил туда. Еще заметил он Марьина вместе с покойною своею женою в поле во время смотра Прусского полка, кроме того, Марьин часто ездил мимо их квартиры, еще у церкви Иоанна Предтечи он заметил, что против его жены стоял белокурый мужчина».

Надо думать, что свидания молодой Клыковой с Марьиным не обошлись ей даром, а стали причиной тяжелых семейных скандалов, устраиваемых ревнующим мужем и особенно ханжой-свекровью. Клыковы об этом молчат, но проговариваются, что Александра обдумывала самоубийство и более была недовольна свекровью, а мужа «жалела». Старая Клыкова рассказала со слов сына, что когда он лег в постель вместе с покойною женою после ужина 9 ноября, последняя все жалась в постели к мужу, целовала его несколько раз и все говорила «жаль мне тебя». Сын уточнил, что в тот день он лег спать раньше жены, а жена так вела себя с ним в предшествующие дни.

Таким образом, сюжет «Грозы» в основных чертах совпал с жизненной драмой в семействе Клыковых. И там и здесь молодая женщина, попав в «темное царство», не хочет мириться с его удушающим гнетом и попранием своего человеческого достоинства и уходит из жизни. Обстановка в доме Кабанихи повторяется в материалах следствия о быте семейства Клыковых. Действие и там, и здесь происходит в городе, расположенном на берегу Волги, и т. п.

Удивительным является почти полное совпадение действующих лиц в жизненной и литературной драмах, с их характерами, возрастом, родственными отношениями. В самом деле:

Ирина Егоровна Клыкова – Марфа Игнатьевна Кабанова

Алексей Иванович Клыков, ее сын – Тихон Иванович, ее сын

Александра, его жена – Катерина, его жена

Ирина, сестра Алексея – Варвара, сестра Тихона

Петр Алексеевич, молодой человек, почтовый чиновник – Борис Григорьевич, молодой человек, порядочно образованный

Сама фамилия «Кабановы» легко транскрипируется в «Клыковы», ибо у кого и клыки, как не у кабана? Так в свое время и заключили костромичи. Добавим, что они без труда установили, кто изображен в драме под именем Кулигина, и не ошиблись, что в Костроме нашелся свой богач-самодур, подобный Савелу Прокофьевичу Дикому – текстильный фабрикант Иван Савелович Михин, а выбор кудряшей и феклуш в городе всегда был предостаточным. Не надо забывать, что для костромичей Островский был земляк, всего пару месяцев назад выехавший из города и постоянно интересующийся местной жизнью. Поэтому они резонно решили, что в «Грозе», поставленной в Москве ровно через неделю после самоубийства Александры, описаны события в семье Клыковых.

В 1860 году «Гроза» была впервые поставлена на сцене костромского театра. Общественное мнение настолько уверовало в костромскую основу драмы, что артисты загримировались под членов семьи Клыковых и восстановили на сцене интерьер их жилья. Алексей Клыков, проживший до конца XIX века, по смерть именовался в городе «Тихоном».

Между тем трагедия в семье Клыковых случилась 10 ноября 1859 года. Островский же вынашивает замысел «Грозы» с 1856 года, приступил к работе над драмой в июне и закончил ее 9 октября 1859 года. На невозможность использования в «Грозе» «клыковской истории» указывает впервые А. В. Чичерин (впрочем, хронологические несообразности заметил и Н. И. Коробицын, приводя, однако, малоубедительные объяснения). Все объясняется иначе – Островский, гениальный драматург и тонкий знаток русской жизни, сумел отобрать для пьесы сюжет воистину типический. «В «Грозе», – подчеркивал И. А. Гончаров, – улеглась широкая картина национального быта и нравов с беспримерной художественной полнотой и зрелостью. Всякое лицо в драме есть типический характер, выхваченный прямо из среды народной жизни, облитый ярким колоритом поэзии и художественной отделки».

Не будь «Грозы», исследователи не обратили бы внимания на частное дело о смерти Александры Клыковой, во всяком случае, не квалифицировали бы его как типическое, отобразившее, как в капле воды, российскую действительность. Островский написал драму, пользуясь наблюдениями, почерпнутыми на родине предков, в Костроме. Однако он рассматривал Кострому как часть России. И конечно, прав исследователь творчества Островского А. В. Чичерин, констатировавший, что «обстоятельства и образы «Грозы» почерпнуты из глуши повседневной жизни, доведены одновременно и до крайней конкретности и до высшей степени философского обобщения. Поэтому вполне понятно, что в каждом волжском городе оказался не только свой бульвар над Волгой или овраг и сад, к нему выходящие, но своя Катерина, с ее томящейся и мятежной душой и с ее трагической участью, своя Кабаниха, с черствым и мертвым ее деспотизмом, свой Борис, с его подбитыми крыльями, и свой Кулигин, последователь «ученой дружины», поклонник Ломоносова, человек с умом бесстрашным и устремленным вперед».