Ветхий домишко с покосившейся трубой печально хлопал на ветру одинокой ставней. Рассохшееся крыльцо недовольно хмурилось прогнутыми ступенями. В самом доме, заросшем по углам паутиной, одиноко скучала русская печь с частично выпавшими из кладки кирпичами. Рядом валялась тряпка, да стоял прислоненный к стене ободранный веник. Со стола посреди комнаты небольшим торнадо взлетела пыль. Раздался громкий чих, и надтреснутый голос с командными нотками произнес:

— Заседание домкома прошу считать открытым. Председательствую — я, секретарем назначаю…

— А чего это опять ты председательствуешь? — возразил кто-то шамкающим голоском, так что получалось «чефо» и «офять» При этом тряпка на полу сбилась в ком, выкрутилась жгутом, выжав на пол хилую лужицу. — Тебя кто уполномочил? Уполномочил кто, я спрашиваю?

— Цыц! — щербатая кружка на полке у стены подпрыгнула и с тихим бздынь! свалилась на пол.

— Ой, — заверещала невидимая женщина, — Что это деется-то, что деется? А убирать кому? Опять мне?

— Ну и уберешь, не развалишься.

— Ах, так? Сами тогда пишите свои протоколы дурацкие!

— Что, бунт?! Ну-ка проявись, раз такие умные!

Тряпка на полу выкрутилась в другую сторону, развернулась и повисла в воздухе, медленно являя миру темное хмурое сморщенное личико со злобным прищуром из-под войлочного колпака. Кружка подпрыгнула и громко водрузилась на стол, где на самом краю, прямо из полумрака, возник неопределенных лет человечек в засаленном пиджачке и калошах на босу ногу. Всклокоченные волосы венчиком окружали плешь на его несуразно большой голове. Веник возле печки крутанулся вокруг своей оси и превратился в худую сутулую тетку в платке, повязанном на цыганский манер и в лохматой цыганской юбчонке. Все повернулись к печи и уставились на крупное полено с двумя сучками по бокам, выглядывающее из-под лавки.

— Ладно, Фомич, не шали. Вылазь давай, — пробурчал коротышка в войлочном колпаке, завернутый словно в тогу в серую тряпку, некогда бывшую простыней.

— Ой, — нервно хихикнула «цыганка», — они теперича до морковкиных заговень дуться будут.

— Фомич! — прикрикнул большеголовый и спрыгнул со стола.

— Медаль моя где? — раздался скрипучий голос из полена.

— Не брал я твою медаль! — в сердцах хлопнул себя рукой по коленке большеголовый. — И Акулька не брала. И вон Шайкин тоже не брал! Или брал? А, Шайкин?

— Глазырь, ты чего мелешь? — вскинулся одетый в простыню, нервно сдирая с шишковатого красного носа прилипший дубовый лист. — Мне-то зачем?

— А может, славе моей позавидовал? — полено встало на попа, и из него медленно проявился коренастый, широкий в плечах старичок в лапоточках и онучах, с заправленными в них серо-зелеными штанами с лампасами и чистенькой холщевой рубашке, перетянутой армейским ремнем с бляхой. — Я вот тебе очную ставку устрою!

— С кем, Фомич? С тараканами? Или мышь на допрос приведешь? Утомил ты уже всех своими следственными экспериментами.

— Цыц! — раздался грозный окрик Глазыря. — Я вас не за этим собрал. А для того чтобы сообщить наиважнейшее событие. А вы тут устроили — следствие ведут знатоки!

— Да излагай уже, — Акулька взмахнула подолом юбки и попыталась изящно сесть на табурет, но не рассчитала и промахнулась.

Шайкин язвительно захихикал, Фомич крякнул, глядя, как тощие Акулькины ножки взметнулись вверх.

— Ах, вы ж, аспиды! — накинулась на них Акулька, вскарабкавшись все ж на табурет. — Вот ни пирожка с мухами, ни компота из белены не получите.

— Цыц! — взревел Глазырь, но безуспешно. Ссора нарастала все сильнее. — Деревню нашу сносят, — негромко сказал он и уселся в углу на лавку.

— Что? Что? Что? — по очереди вскинулись спорщики.

— Ты что мелешь, Глазырюшка? — обеспокоилась Акулька. — Мухоморов переел? Как это сносят? Куда сносят?

— Провокация! — рубанул воздух Фомич. — Происки врагов!

— Может, из шайки его окатить? — Шайкин задумчиво посмотрел на Глазыря, словно прикидывая, с какого бока того окатывать.

Глазырь молчал. Троица потихоньку остыла и тоже расселась по лавкам.

— Утихомирились? Ну, тогда слушайте. Дорогу здесь будут строить. Фе… как ее, тьфу!

— Федеральную? — подсказал Фомич.

— Во-во. Ее самую. Аккурат через нашу деревню. Все равно в ней никто не живет. Три дома, два огорода.

— Как это не живет? А мы?

— А кому это интересно? Завтра технику пригонят и адьё! Сровняют наши печки-лавочки, да баньки…

— Да мы им! Да я! — загорячился Шайкин. — Ты ж помнишь, как я давеча нахала этого уконтрапупил? А чо он в баню с цепкой приперся? Мне-то по фиг, хоть крест, хоть полумесяц, хоть этот как его, все забываю…но порядок должон быть — пришел в баню — цепку сымай.

— А не тронул бы его, вот, может, и не снесли бы нас? — вскинулась Акулина. — Это ж надо — впервые за столько лет живые люди приехали, родные места навестить, а тут их и кипятком, и веником по голому-то. Вот и сбёгли, а то ж может, и прижились бы. Это ж Витенька был, внучок хозяюшки моей. Даром что десять лет носу не казал, но ведь приехал могилку навестить, а ты его выыыыгнал!

— Ага! Значит, я виноватый? А кто у жёнки евонной кольцо с камушком стырил? Ась? Камень-то цены немалой. Слышал я, как молодуха убивалась. А тебе и горя нет.

— Так, может, ты и медаль мою стырила? — Фомич подорвался с лавки. — Ну-ка, показывай, шо там у тебя под юбками?

Акулька от перспективы задрать прилюдно юбки оторопела и кинулась под защиту Глазыря.

— Ты мне тут полицейский произвол не устраивай. Я, как старший по званию…

— Не бывать, чтоб ты старше меня по званию был! Мой хозяин в полковниках ходил. И медаль у него за взятие Кенигсберга. А ты кто такой?

— Ой, да что там твой полковник! Мой тридцать лет колхозом руководил! Тридцать! Это тебе не хухры-мухры, а колхоз-передовик! А твоя медаль где? Нету? Ну и помалкивай.

— Так вот, значит, в чем дело. Вот кто мою медаль попёр! Ну, Глазырь, от тебя не ожидал. Завидуешь, что мой-то у людей всю жизнь в почете и уважении, а твоего как на пенсию спровадили, так и дорогу забыли?

— Ах ты, держиморда! Знаю я, за что те медали давали. Небось, в штабах пузо отращивал, пока простые люди в окопах ютились. И кем он там у тебя всю жизнь отработал? Читывали про ментов-оборотней, знаем-знаем.

— Ну, все! Сейчас я тебе устрою! — Фомич сжал кулаки и набычась пошел в атаку.

Но Глазырь опередил противника и прицельно треснул его кружкой по голове. Тот упал на пятую точку, по дороге зацепив Шайкина. На полу под ними мигом образовалась небольшая лужица, запахло прелым веником. Шайкин топнул пятками, и вода тонкой струей метнулась Глазырю в нос. Акулька взвизгнула, попав под ворох брызг, и дернула Шайкина за простыню. Раздался треск и Шайкин оторопело уставился на дыру, сквозь, которую торчал голый розовый пупок.

— Ты что надела, скаженная? — потрясенно прошептал он и громко хлюпнул красным носом. — Ты знаешь, сколько лет этой простыне? Ты знаешь, чья это вещь? Да, ты! Да, вы! Все! Уйду я от вас! Вот прямо щас уйду!

— Да и вали себе на здоровье! — Акулька выпятила тощую грудь. — Тоже мне расхныкался! Тряпку ему, вишь, порвали… да ей полы в пору мыть.

— На себя посмотри!

И тут входная дверь негромко скрипнула ржавыми петлями. Четверка спорщиков замерла и мигом рассеялась по углам.

В дверном проеме показалась размытая в сумерках фигура. Прогнулись щербатые половицы под чьим-то легким шагом. «Апчхи!» — звонко чихнул незваный гость и протопал на кухню — тесный закуток за печкой, отгороженный остатками ситцевой занавески. Раздалось шорканье, потом чирканье и вот из закутка выплыл яркий огонек, осветивший темную избу и молодое женское лицо.

— Ой, ну и пылища тут, — женщина капнула воском на стол и прикрепила свечу. Огляделась вокруг. Поправила волосы и нервно хихикнула: — Надеюсь, Витюша не увидит, а то решит, что я ку-ку.

Она подошла к печке, провела рукой по треснувшей старой побелке, постояла в молчании, потом поставила рядом с железной дверцей небольшую плетеную корзину, и сама присела рядом на пятки.

— Домовой-домовой, пойдем с нами в новый дом, будешь там хозяйничать, за порядком глядеть, молочко пить, сладости есть, с нами шутить, с нами жить-поживать, добро всяческое наживать, — нараспев проговорила она. Помолчала, почесала нос. — Не знаю, есть ты, нет ли. Бабушка говорила, что есть. А бабушка у меня мудрая была. Травы знала и заговоры всякие. Я вот, дура глупая, не училась у нее. Теперь жалею. Дом мы с Витей в хорошем месте купили. Да только все порядка нет. То крыша потечет, то трещина пойдет по стене. Вот я и подумала, может, это оттого, что хозяина в доме нет, домового? Если ты есть, пойдем со мной, батюшка-домовой. Тебе у нас хорошо будет. У нас и банька есть. И банника можешь взять или еще кого. В нашей деревне домов-то много, есть где поселиться. Вот я тебе тут гостинцев принесла, мне бабушка-то говорила, что домовые любят штучки разные блестящие, да тряпочки. Ну, уж не обессудь, если не угодила… Тьфу, что я несу, что несу, — женщина громко рассмеялась и потрясла головой.

На дворе раздался рык мотора.

— Танюха! Тань! Ты где там застряла? Подай ключ разводной. Он в багажнике где-то…

Женщина вскочила и выбежала за дверь.

— Чё это? — раздался громкий шепот. — Эт чё?

Корзинка накренилась, раздалось шебуршание.

— Ой, ленточка! — воскликнула Акулька. — Пуговичка! Бууууусики! Оу!

— Цыц! — Глазырь встал рядом с корзинкой. — Положь на место! Продолжаем заседание домкома. На повестку ставлю голосование — кто за переезд?

— Глазыречек, да кто ж против-то будет? Дураков нема. Да ведь, Шаечкин?

— Ну, так-то оно, конечно, — Шайкин тоже проявился и заглянул в корзину. — И банька, говорит, есть. Так оно, может, и ничего? А, Фомич? Ты как, Фомич?

— Ну, вас звали, вы и езжайте. А мы уж, как-нибудь сами перебьемся, — буркнуло полено.

— Куда это мы без тебя поедем? Столько веков, почитай вместе, а тут одного тебя бросим? Ты это — кончай дурить.

— Не поеду. Вас звали, вы и езжайте!

— Она ж сказала, всех заберет, сколько есть. Выберешь себе дом по нраву. Будем, как и раньше в гости захаживать.

— Пирожки с мухами тебе печь буду, Фомич, — голос Акульки задрожал. — Как же я без тебя? Как же ты один тут? Я тогда тоже не поеду. Будем вместе век коротать. В лес уйдем. Лешего попрошу, кум он мне, выделит какой-никакой пенек. Устроимся как-нибудь.

— Ты это, чего, серьезно? — полено подпрыгнуло. Фомич проявился и уставился на Акульку выпуклыми глазками.

— Ну, так-то, да, — зарделась Акулька и смущенно шаркнула ножкой. — Я тебя давно привечаю. Лет так двести уже. А то не заметил, что первые пирожки с пылу-жару тебе достаются?

— Так это, — Фомич одернул рубаху, поправил ремень, — я ж тоже это, как бы давно на тебя заглядываюсь. Только вот случая все не было сказать.

— Ну, совет, да любовь, — хихикнул Шайкин. — По такому случаю подарок вам от меня. Держи вот, Фомич, дари своей раскрасавице. — И он протянул ладонь, на которой тускло отсвечивал золотом перстенек с синим камешком.

— Ах, ты ж, шишок банный! — всплеснула Акулька ручонками. — А валил-то на меня. Я, мол, колечко прибрала.

— Ну, я это… в компенсацию, — пробормотал Шайкин. — А чего он с цепкой в баню? Положено сымать, значит, того… сымай! Правило — оно правило. Не нами дадено, не нам отменять.

— Фомушка, поедем в новый дом, а? — Акулька взяла суженого под руку и предано заглянула в глаза.

— Не могу, — повесил голову Фомич. — Пока медаль свою не найду. Память это. Мы ж с моим полковником огонь, воду и медные трубы. А я не сберег. От воров уберег, от хапуг-наследничков уберег, да что тут говорить, — махнул он рукой. — Пойду, братушки, долю свою сиротскую мыкать. А ты, Акулинушка, езжай в новый дом, негоже тебе, красавице, век свой девичий с таким неудачником коротать.

— Я за тобой Фомич, хоть в лес, хоть по дрова, хоть в геенну огненную, пусть и нет ее, а все равно пойду! — Акулина напялила перстень и сжала кулачок, чтоб украшение не свалилось с тонких кривых пальцев.

— Фомич, — тихо позвал Глазырь, — а это, часом, не она?

— Где? — Фомич уставился в корзину и с тихим воплем выудил из нее латунный кругляш, подвешенный к обтянутой черно-зеленой муаровой лентой колодке. — Ах, ты ж мое сокровище! Моя прелесть! Да как же ты здесь оказалась? Да откуда?

Акулька прижала кулачки к груди и сморгнула слезу. Потом внимательно посмотрела на входную дверь, за которой слышалось тарахтенье мотора и Витюшины незлобные ругательства на дорожные колдобины, убившие ему всю подвеску, разжала ладошку, с сожалением посмотрела на перстенек и со вздохом опустила в корзину.

— Витюш, я сейчас. Вещи заберу, — раздался звонкий голос.

Дверь распахнулась, следом ворвался шалый ветерок, взметнув угольную пыль у печи и попутно задув почти догоревшую свечу. Раздался скрипучий звук, слишком похожий на чей-то чих. Женщина ухватила корзинку за ручку, потрясла ей слегка в воздухе, улыбнулась.

— Ну, поехали, что ли. Лишь бы мужу не проболтаться, а то стыда не оберешься, — пробормотала она.

В прошлый раз Витюша в бане угорел, она возьми, да скажи, мол, банника не почтил, вот и результат. Выслушала потом целую лекцию о мракобесии. А медаль? Залезла тогда на чердак, посмотреть, может, что интересное найдется, и нашла. Вот откуда на чердаке медаль? Это ж память чья-то. А бабушка-то говорила, что любят домовята ценные вещи прятать. Но если к ним с добром, то и они сторицей отплатят — и дом в порядке будет и живность, и хозяева в добром здравии, да в достатке.

Солнце уронило золотой лучик на крыльцо, блеснуло синим в корзине. Татьяна удивленно пошарила в ней рукой и радостно засмеялась, вытащив из россыпи бусинок и стеклянных пуговиц, перстень с синим топазом — подарок мужа на годовщину свадьбы.

— Ах, вы ж мои хорошие, — шепнула она и поспешила к машине, где в нетерпении постукивал ладонью по баранке румяный парень в темной футболке без рукавов. На его плече синела татуировка с самолетом, парашютом и надписью «ВДВ».

* * *

— Вторую часть заседания домкома, объявляю открытой. — Лоскутки и бусинки в корзине, трясущейся в багажнике, пришли в движение. — На повестку дня ставится вопрос о переселении в новый дом. Кто за?

— Я, — хором произнесли три голоса.

— Кто против? Кто воздержался? Принято единогласно. Заседание домового комитета объявляю закрытым.

— Ох, Глазырь, когда ж ты уймешься, наконец, — прошипел Шайкин. — Ну, какой из нас домовой комитет? Курам на смех.

— Ничего, вот погодите, приедем, я быстро местных ребят в наш домком подтяну. Нам нужна свежая струя, свежий взгляд, так сказать. Я такой комитет организую! Такой домком, с большой буквы домком. Всем домкомам домком…

— Ох, ты ж, ё-моё, — раздался дружный стон.

— А ты заметил, Фомушка, что хозяюшка наша младенчика носит? Сама, небось, еще и не знает, — шепнула Акулька Фомичу.

— Ну, это ты у нас по женской части специалист. А ты заметила, что хозяин-то, служивый? Такому и медаль доверить не страшно.

— Ты, Фомушка, такой умный у меня, просто жуть жуткая! С тобой хоть на край света, хоть за край, хоть в домком. Да и, вообще, пора сместить ретроградное руководство. Сейчас иные времена — любая домовиха способна управлять домовым комитетом. Даешь перевыборы!

Автомобиль несся по ухабистой дороге, попыхивая клубами серого дыма. Татьяна любовалась на синий камешек на пальце правой руки, а левой поглаживала бедро мужа, думая, сказать ему о своих подозрениях или погодить пока не сделает тест. «Если будет девочка, назову Акулиной», — пришла в голову внезапная мысль. Она улыбнулась и крепко прижалась к плечу Витюши. Тот скосил глаза и, поддал газу, торопясь скорее добраться домой.