— Ты рано, — сказал Мартин Мадд, открыв дверь. — Самолет прилетит только в одиннадцать.

Он все еще был в халате, и Малышка последовала за ним в кухню, где он готовил завтрак для мафочки.

— Я думала, тетя Флоренс волнуется. Пробки и все прочее. Да и погода отвратительная! Дождь и ветер. Ветер сильный.

— Сейчас пятнадцать минут десятого. Даже если вы выедете в десять, вам хватит времени. Флоренс уже позавтракала и одевается. Хочешь кофе?

— Нет, спасибо, папуля. Я выпью чаю с мафочкой.

— Поешь? Могу сварить еще яйцо. Или сделать тост.

— Нет, только чай.

— Уверена?

— Уверена, папуля.

Невинная банальность фраз, которыми Малышка обменялась с отцом, подействовала на нее успокаивающе после двадцати четырех часов воображаемых и куда более напряженных бесед с ним после ее отъезда из Брайтона. Сидя в уютной родительской кухне и глядя, как папуля режет хлеб и намазывает его маслом, пока на плите варится яйцо, она ясно осознала, что ни одна из этих бесед не повторится в реальности. Ну а ей самой было вполне достаточно прокрутить их в голове.

Шагая вдоль канала (много часов и под дождем), она ругала его на чем свет стоит, потом простила, потом ей показалось, что ее любовь к нему стала еще больше, словно вместила в себя ее новое знание о нем. Как воздушный шар, удивленно подумала она, а потом напомнила себе, что из воздушного шара легко выпустить воздух. Стоит только ей произнести одно неосторожное слово, и от их мирной жизни не останется и следа!

— Сегодня ужасная погода, — сказала она, передергивая плечами.

— Ты уже это говорила. Ноябрь есть ноябрь. Но самолет Блодвен прилетает вовремя. Я только что звонил в аэропорт. Жди во втором терминале. У нее рейс с пересадкой. Из Сиднея она летит в Амстердам на аэробусе, а там зачем-то им подают другой самолет.

— Как тетя Флоренс?

— Вчера вечером опять задала нам жару. Сказала, что не выдержит встречи с Блодвен. Но я дал ей снотворное, и сегодня она вроде бы поспокойнее. Готова не моргнув глазом шагать на зов батарей. А вот мафочка устала.

— Это я виновата.

Мартин поставил на стол тарелку с тонкими кусочками хлеба, достал из кастрюльки и препроводил в рюмку яйцо, потом прикрыл его красной салфеточкой, которую Малышка сама вышила для мафочки много лет назад.

— Полагаю, ты узнала от нее все, что хотела. Я насчет того, о чем мы с тобой говорили в последний раз. — Он коротко рассмеялся и искоса глянул на Малышку. — Надеюсь, твое любопытство удовлетворено. — Он налил кипяток в чайник. — Зачем только надо было расстраивать маму! — пробурчал он.

Малышка надеялась, что на ее лице не отразился охвативший ее бешеный страх.

— Не думаю, что мафочка расстроилась.

— Хм-м. Ладно. Может быть, и нет. Тебе-то она уж точно не призналась бы. Ну и что теперь? Ты получила, что хотела? И что-нибудь изменилось?

— Да нет, папуля.

Еще как изменилось, подумала она. Она встретилась с Гермионой, сильной грубой старухой, и теперь знает, откуда идет ее собственная грубость. Теперь ей не надо этого стыдиться. Скорее это может стать источником ее силы или уже стало в недавней критической ситуации. Сверхчувствительная нежная женщина, верно, свалилась бы с ног! А так, если она и была потрясена обманом, в котором жил ее отец, то в глубине души, в самой глубине души она смеялась. Теперь она лучше знала своего отца, лучше понимала его и, понимая, как он загнал себя в капкан, из которого не смог выбраться, чувствовала, что сама становится добрее и умнее. Никогда ей не стать нежной и добродетельной, как мафочка, зато она может быть сильной, как ее храбрая мать!

Мартин не сводил глаз с дочери.

— Ты с этим покончила?

— Да.

— Прекрасно.

Твердые скулы у него на лице горели огнем. Ах ты подлый обманщик, с нежностью подумала Малышка, старый греховодник! Никак не хочешь выдавать свою тайну! Что ж, можешь унести ее в могилу. Так рисковать! А если бы Гермиона не промолчала? Да нет, на нее можно было рассчитывать. Но если не Гермиона, то ведь он сам мог проболтаться. Он и мафочка всегда были очень близки, муж и жена, друзья, любовники. Наверняка желание признаться его мучило…

— Нет смысла ворошить прошлое. Нам этого хватило с Флоренс. Надеюсь, в аэропорту она будет в форме. Ей и Блодвен придется как-то наладить отношения. Конечно же, я помогу им, но в первую очередь мне надо думать о мафочке. Неси поднос. Ей очень хотелось увидеть тебя. А я побреюсь пока, если Флоренс освободила ванную.

Флоренс сказала:

— У твоей бедняжки-матери в чем только душа держится, верно?

— Мафочка сильнее, чем кажется, — отозвалась Малышка, напомнив себе: «Твоя тетка всего лишь пытается завязать беседу».

Самолет Блодвен совершил посадку двадцать минут назад, и Флоренс с каждой минутой все больше нервничала: то и дело хваталась за чашку с кофе, ставила ее на место, она стучала о блюдце, а тетка вытирала платочком тонкие губы.

— Вчера вечером она очень плохо выглядела, — продолжала Флоренс. — Мартину надо лучше о ней заботиться.

— Он делает что может. Сегодня я не заметила ничего особенного. И она сказала, что хорошо спала ночью.

— Думаю, она с тобой храбрится, — недовольно произнесла Флоренс. — Старикам не очень-то по душе демонстрировать детям свои болячки. К тому же ты часто видишься с ней и не замечаешь перемен. А по-моему, она очень сдала с прошлой Пасхи.

Малышка подавила рвавшийся наружу смешок. Теперь она поняла, зачем Флоренс завела этот разговор! Она хотела удостовериться в том, что Малышка поддержит ее версию приобретения новой кровати! Вот старая хитрюга!

— Когда они приезжали к тебе? — простодушно улыбаясь, спросила Малышка.

Флоренс не ответила. Она поднесла руку к камее, которой была застегнута ее блузка, и Малышка увидела, как у нее дрожат пальцы. Ради встречи с Блодвен она оделась словно на свадьбу: пальто из шерстяной ткани кремового цвета, такого же цвета лайковые перчатки, розовая, вся в оборках кофточка. А над всем этим великолепием ее темное и сморщенное, как старый орех, личико.

— Я сказала Мартину: если хочешь, чтобы Хилари дожила до следующей весны, увези ее отсюда. Увези из нашей промозглой страны куда-нибудь на солнышко. В Алгарви, в Северную Африку. Самой мне незачем уезжать из Англии. Еще не хватало обогащать иностранцев. А Мартин может себе это позволить. — Она оглядела терминал. — Почему Блодвен так долго нет? — спросила она совсем по-другому, робко и тихо, словно ей вдруг стало трудно дышать.

— Сейчас-сейчас. Если хочешь, можем подождать ее у выхода.

Флоренс тяжело вздохнула, даже как будто тихонько застонала, и губы у нее задрожали от страха.

— Если бы она летела прямо из Сиднея, тогда ей потребовалось бы Бог знает сколько времени, чтобы пройти таможню и иммиграционные службы. А она летит из Амстердама, хотя на самом деле из Сиднея.

Флоренс как будто взяла себя в руки и сердито поджала губки.

— Не понимаю, зачем ей это! Такая долгая дорога! Меня ни за что не затащить в ваш аэробус, даже за тысячу фунтов не затащить, можешь мне поверить! Представь себе, вдруг он упадет, что будет со всеми пассажирами? — Она вновь коснулась броши, словно это был ее талисман. — Удивляюсь я Блодвен! Она всегда была такой привередливой!

Малышка нахмурилась, не сразу поняв, что хотела сказать ее тетка.

— Милая тетя Флоренс, когда гибнешь сама, вряд ли важно, сколько людей гибнет вместе с тобой. Но наша Блодвен цела и невредима! Правда-правда. Я прочитала на табло. И она скоро появится.

Малышка встала. Флоренс тоже стала медленно подниматься с кресла, потом, поморщившись, нагнулась за сумкой и зонтиком.

— Пойду встречу ее. А ты подгони машину. Вряд ли ей захочется бродить тут после такого ужасного путешествия. — Ее красное лицо опять было каменным, как всегда. Она строго посмотрела на Малышку. — Иди. Чего ты ждешь? Мне не нужна нянька. Думаешь, я не узнаю собственную сестру?

Малышка умчалась. В горле у нее застрял комок, дождь и слезы застилали глаза, когда она выбежала из терминала на улицу, чтобы проскочить между автобусами и машинами и добраться до стоянки. Сентиментальная дура, ругала она себя, нажимая на кнопку лифта. И все же грудь у нее ходила ходуном, а когда лифт наконец пришел, она уже рыдала в три ручья.

Серые металлические двери открылись. На каком этаже она оставила машину? Не в силах вспомнить этаж Малышка вошла в лифт и нажала на верхнюю кнопку. Продолжая рыдать, она произнесла вслух:

— Начинай с последнего этажа, если ты такая идиотка!

И только потом поняла, что она не одна в лифте. Кто-то в последнюю минуту протиснулся в двери.

— Малышка, — сказал Филип. Он тяжело дышал. — Ты не слышала, как я звал тебя? Я кричал-кричал! Ты сама-то знаешь, что тебя чуть не задавили, когда ты бежала через дорогу?.. Что случилось?

— Ничего. — Малышка отвернулась, понимая, что выглядит ужасно — вся красная, опухшая. Однако он взял ее за подбородок, развернул к себе, и у Малышки дрогнули в улыбке губы, когда она увидела, что он без очков, а потом опять из ее глаз хлынули слезы. — Н-ну, ничего серьезного. Все моя старая тетка. Она встречает сестру из Австралии. Они не виделись не знаю сколько, жуткое количество лет, кажется п-пятьдесят. А моя тетя, та, которую я знаю, которая живет здесь и которую я привезла в аэропорт, все время злая и испуганная. Они ужасно поругались, когда еще жили тут, и… о Господи, долго объяснять. Мне стало ее жалко, вот.

Филип рассмеялся.

— Какая ты милая.

— И еще я боюсь, как бы они, встретившись, не стали сразу ругаться.

Лифт остановился на верхнем этаже. Автоматические двери открылись. Когда они вышли из лифта, подул сильный ветер, и Филип обнял Малышку.

— Вспомнила, — сказала она. — Я оставила машину на третьем этаже. Вот глупость. Извини.

Лифт уже ушел, и Филип нажал на кнопку, чтобы вновь вызвать его.

— А где твой «сааб»? — спросила Малышка.

— За столбом, — махнул рукой Филип. — Видишь, высовывает надменный нос?

— Ну тогда… Может быть, тебе…

— Нет. Не надо. Сначала найдем твою машину. А то еще опять заблудишься. Насколько я успел заметить, с тобой это часто случается. — Он выудил из кармана очки, надел их и посмотрел на Малышку. Она округлила глаза, надеясь, что он не заметит, какие они красные, и потянула себя за волосы, чтобы разгладить лоб. — Номер-то помнишь?

— Ну конечно. Номер… Номер… — Она рассмеялась в ладонь, глядя на Филипа, который улыбнулся в ответ и удивленно поднял брови. — Я уверена, что знаю. Правда.

Его улыбка стала шире.

— Я не то чтобы свысока… Ведь я тоже не помню, во всяком случае с ходу не скажу. Приятно встретить человека, который тоже не дает себе труда запоминать всякую ерунду. Не поверишь, я отлично помню телефонные номера!

Вернулся лифт. Открылись двери. Они вошли внутрь, и Филип нажал на кнопку.

— Я собирался позвонить тебе сегодня вечером, — сказал он.

— Почему ты не… — Малышка рассмеялась. — Я хотела сказать, почему именно сегодня? — Он не сводил с нее глаз. — Почему только сегодня вечером?

— Я звонил. Звонил в воскресенье из Шропшира, но мне никто не ответил.

— Я была в Брайтоне.

— А! Тогда понятно.

Малышка рассмеялась. Она сама не знала, почему его ответ показался ей на редкость смешным.

— А раньше я не звонил, потому что мне нужно было закончить кое с чем. — Он помолчал. — У меня была девушка, мы то сходились, то расходились, больше расходились в последнее время, — торопливо проговорил он.

Лифт дрогнул и остановился, но двери не открылись.

— Застряли, — сказал Филип. — Удивительно, до чего же машины иногда понятливы.

Малышка подумала, что сейчас он поцелует ее, однако Филип не приблизился к ней. Они продолжали стоять как стояли, разделенные почти всем пространством кабины.

— То, что я только что сказал, наверно, прозвучало этакой декларацией. Думаю, я этого хотел. Да, правильно, я этого хотел. Но если ты против, забудь.

Малышка внимательно смотрела на него. Совсем еще молодой, с чистыми голубыми глазами, с белой кожей в веснушках. Светлые шелковистые волосы, гладкие твердые губы. Он был словно старый друг и одновременно незнакомец. Она еще раз посмотрела на его нежные губы и затрепетала всем телом.

— Я бы ничего не сказал, если бы ты не плакала, — чуть ли не с осуждением произнес он.

Снизу до них доносились крики. Лифт сдвинулся с места и вскоре, дернувшись, опять остановился. Двери открылись. Третий этаж. Двое чудовищно тучных мужчин в темных пальто вошли внутрь, и двери сразу же закрылись.

Переглянувшись, Филип и Малышка улыбнулись друг другу. Лифт остановился на первом этаже. Мужчины вышли. Двери оставались открытыми.

— Если хочешь, можем подняться по лестнице. Наверно, так будет быстрее, — сказал Филип.

— Я уже привыкла к лифту, — отозвалась Малышка и нажала на кнопку. — Правда, я спешу. Моя тетя, мои тети, наверно, уже ждут. Ты действительно помнишь номер телефона?

Филип назвал его, и Малышка одарила его восхищенным взглядом. Она улыбнулась, стараясь подбодрить его, но он молчал.

— Я опять заплачу, если тебе так легче.

Филип вспыхнул.

— Нет. Нет, не надо. Если только тебе самой хочется. Послушай. Ты случайно не занята завтра вечером? Я знаю отличное местечко, маленький французский клуб на Клинк-стрит. Это рядом с Шефтсбери авеню. Ты его не пропустишь, потому что там всего один ресторан. У них отличная еда и лучший в Лондоне сыр. Ты любишь сыр?

— Люблю.

— Отлично. Больше чем отлично. Великолепно. Давай встретимся там, скажем, в половине восьмого.

Малышка кивнула.

— Спасибо. С удовольствием.

Лифт остановился. Двери открылись. Филип взял Малышку за локоть и торопливо вывел наружу.

— Получилось! — просиял он. — Ты помнишь, где оставила машину?

— Где-то справа.

Они шли между рядами машин, и Филип крепко держал Малышку за локоть, так что она чувствовала тепло его ладони.

— Мы, конечно же, могли бы встретиться и сегодня, — сказал он, — но, кажется, ты сегодня будешь занята, если твоя тетушка прилетела из Австралии. Наверно, у вас праздничный ужин?

Малышку изумила его предусмотрительность. Потрясающая тактичность! Он уважает семейные отношения.

— Мои родители уверены, что я останусь обедать с ними. Обе тетушки — сестры моего отца. А поссорились они из-за мужа австралийской тетушки. Из-за мужа тети Блодвен. Она уехала в Австралию с дружком тети Флоренс. Вышла за него замуж и вместе с ним эмигрировала. Сейчас его уже нет, он умер несколько лет назад, но тетя Блодвен не написала об этом тете Флоренс. Так что тетя Флоренс узнала о его смерти всего два дня назад от папы, а до тех пор она думала, что он тоже приедет вместе с Блодвен. Она даже купила для них двуспальную кровать, для Блодвен и Гарри. Новые простыни, одеяла. И, естественно, пришла в ярость, ведь ей пришлось потратить много денег. Хотя на самом деле взбесилась она оттого, что ее выставили идиоткой! — Малышка хихикнула. — Не знаю, зачем я тебе это рассказываю. Нелепо все.

— Не скажи. Звучит завораживающе. Интересно послушать, как будут развиваться события.

— Завтра узнаешь. В «Клинк-клубе».

— Да. Да. Пожалуйста.

Наконец они нашли «рено», но Филип продолжал держать Малышку за левый локоть и держал ее, пока она выуживала из кармана ключи и отпирала дверцу. Только потом он отпустил ее и отступил на шаг.

Малышка включила зажигание, не закрывая дверцу на случай, если он все же решит ее поцеловать. Ей хотелось этого, но нет так нет — она не обидится. Подождав немного, она сама решила проблему, поцеловав кончики пальцев и помахав ими в сторону Филипа, прежде чем закрыть дверцу. Он ответил ей улыбкой — очаровательной улыбкой, подумала Малышка, чувствуя, как от счастья у нее кружится голова, как кровь прилила к щекам. Отведя машину немного назад, она резко вывернула руль и бампером задела заднюю дверцу стоявшего рядом большого «бентли», после чего состроила Филипу гримасу, включила первую скорость и поехала прочь, в зеркальце наблюдая за Филипом, который стоял неподвижно, с приветственно поднятыми вверх руками и, глядя ей вслед, смеялся…

Малышке, когда она оглядывала семейный стол с сидевшими за ним мафочкой, папулей, Флоренс и Блодвен, казалось, что вечер волшебным образом преобразился. Возможно, переполнявшее ее счастье, которое не спрятать, как не спрятать отличное здоровье, осеняло всех своим сиянием. И Мадды замечательно себя вели — как воспитанные дети, подумала Малышка, ласково улыбаясь немолодым лицам, оживленным счастливыми воспоминаниями о давних семейных скандалах. Двоюродный дед Гораций Мадд встал как-то утром, оделся по-рабочему и ушел из дома, оставив жену и пятерых ребятишек, так о нем больше никто и не слыхал. Прадед Эбенезер, староста в своей валлийской церкви, взял и на восемьдесят шестом году обрюхатил некую девицу. Жасмин Мадд, кузина матери их отца, всю жизнь кормила своего мужа рыбными консервами и картошкой. Тетя Анна сошла с ума на собственной свадьбе, разорвала на себе одежду и стала плясать на столе голая, после чего исчезла «с глаз долой».

Все-таки хорошо иметь большую семью и много воспоминаний, думала Малышка. Все эти люди, о которых шла речь, были очень дальними родственниками и к тому же давно похороненными, не то плохо бы им пришлось от ее отца и его сестер.

— Тетя Анна не сходила с ума, — заявила Блодвен. — Это Милли.

— Мамина тетя Милли? — Флоренс коснулась своей камеи и задрала подбородок. — Да нет, Блодвен. Мама всегда говорила, что это было в отцовской семье.

— Ну так бы она и призналась, как же!

Шли часы, и от австралийского акцента Блодвен в конце концов не осталось и следа, во всяком случае последнюю фразу она произнесла как настоящая валлийка. Казалось даже, что изменилась ее внешность, размышляла Малышка, наблюдая за ней. Когда она в первый раз увидела свою тетю в аэропорту, та показалась ей настоящей иностранкой: привлекательной, крепкой, румяной дамой очень пожилого возраста. А теперь, глядя, как она сидит между Мартином и Флоренс, Малышка не могла не обнаружить семейного сходства. И не только физического — та же небольшая голова, маленький ястребиный нос, густые вьющиеся волосы, но также другого — как все они одинаково раздували ноздри и опускали уголки губ. Неужели и она сама делает так же? Недаром тетя Флоренс сказала (не подумав, конечно), что она похожа на тетю Блодвен! Малышка поглядела на отца. А что он скажет, как поведет себя, если она спросит Флоренс, что та сейчас думает об этом? У Малышки возникло острое, почти неодолимое желание задать опасный вопрос, хотя у нее во рту пересохло от страха…

Блодвен сказала:

— У мамы была такая привычка — за все плохое перекладывать ответственность на отца. Если что не так, мол, благодарите вашего отца, а я тут ни при чем.

И она весело рассмеялась — не понимая, как показалось Малышке, что запалила фитиль. Блодвен слишком долго прожила вдали от брата и сестры и, верно, забыла, как легко они взрываются! А ведь должна была бы помнить, что предоставила Флоренс ухаживать за матерью! Уехала с Гарри, сбежала — переложив весь груз на плечи сестры! Блодвен следовало бы догадаться, что, по мнению Флоренс, не ей делать подобные замечания. Наверно, Блодвен плевать на мнение Флоренс, подумала Малышка. Или ей надоели тишь и благодать и она решила доставить себе удовольствие. Малышке показалось, что она сама загорелась ожиданием лихой перепалки между сестрами, и посмотрела на отца. Он улыбался. Поймал взгляд дочери и хитро подмигнул ей.

— Удивляюсь тебе, Блодвен, — зловеще прошипела Флоренс, — неужели ты еще помнишь, какой была наша мама?

— Кто-нибудь хочет еще барашка? — спросила мафочка. — Тут много, а его куда приятнее есть, пока он горячий. Это не говядина, которая и холодная не хуже.

— Нет, спасибо, дорогая, — ответила Блодвен. — Все было очень вкусно. Очень! — Она повернулась к Флоренс и улыбнулась ей как будто без задней мысли. — Ты была спасением для мамы. Она написала мне в своем последнем письме, как благодарна тебе за твою доброту. «Она просто ангел, — это ее слова, — при злой старой ведьме!»

Флоренс шмыгнула носом. Она не улыбнулась в ответ и сказала всего лишь:

— Я исполнила мой долг.

Однако было очевидно, что опасность миновала.

С облегчением вздохнув, мафочка встала из-за стола. Вместе с Малышкой они убрали грязную посуду.

— Мне показалось, что будут громы и молнии, — сказала Малышка матери, когда они остались вдвоем в кухне.

— О, этого не избежать, — отозвалась мафочка. — Иначе и быть не может. Это ведь как мясо и виски для них. Надеюсь только, что начнут они, когда уедут из моего дома.

— Папуля говорил, будто тетя Блодвен большая язва. А мне так не показалось.

— Думаю, она решила выждать, — безмятежно отозвалась мафочка.

— А вдруг она изменилась? В конце концов, столько лет в Австралии. Может быть, Гарри повлиял на нее?

— Ш-ш-ш. Даже не произноси его имени. — Хилари Мадд приложила палец к губам, и вид у нее стал как у озорной девчонки. — Как ты не понимаешь? Из леопарда не сделать домашней кошки. Можно улыбаться и при этом держать камень за пазухой! Блодвен, конечно же, мила и очаровательна, но все это лишь для отвода глаз; как только бедняжка Флоренс сложит оружие, Блодвен воткнет в нее нож.

Малышка хихикнула.

— Ох, мафочка, это ужасно!

— Дорогая, мне ли не знать. Это жизнь. Вот явятся остальные — Бланш в четверг и Сэм в пятницу — и шерсть полетит клочьями. К счастью, квартира слишком мала, чтобы вместить всех, поэтому Бланш и Сэм будут жить в отеле за углом. Достань, пожалуйста, тарелки для пудинга. Они на верхней полке. Самые лучшие — краун-дерби! Наверно, они пыльные, мы нечасто ими пользуемся. Ничего, протрем быстренько и, как говорится, заколем упитанного тельца, если уж такое дело.

Малышка залезла на стремянку и одну за другой подала мафочке бесценные тарелки.

У нее было легко на душе, хотя во время обеда она со страхом думала: а что если мафочка знает про свою «лучшую подругу» и папулю и молчит, щадя его? Не может быть! Если бы мафочка знала, что ее дочь связана кровными узами с папулиным семейством, она бы ни за что не позволила себе говорить о них в таком насмешливом тоне…

— Я приготовила «плавучие острова», — сказала мафочка. — Пэнси больше всего любит этот пудинг.

И Малышка мгновенно поняла, что счастье мафочки такое же хрупкое, как тарелки у нее в руках. Ее мысленному взору явилось лицо Пэнси, которая улыбалась в точности как Блодвен, опуская вниз уголки губ и раздувая ноздри.

— Что с тобой? — Мафочка взяла последнюю тарелку и с тревогой посмотрела на дочь. — Ты побледнела.

И она протянула руку, чтобы помочь Малышке слезть.

— Да? Извини, — улыбнулась Малышка.

— У тебя месячные?

— Нет. Просто закружилась голова. Уже прошло. Не знаю, что это было. Как глупо!

Правильно, глупо, сказала она себе. У Блодвен и Пэнси нет очевидного сходства. Только чувствуя себя виноватой, можно вообразить такое.

— Сама ищешь неприятности на свою голову, — обычно говорит мафочка в таких случаях.

Ну в чем ее вина? Разве лишь в том, что знание — тоже вина.

— Так-то лучше, — проговорила мафочка. — Ты немного порозовела, дорогая. Ничего, бывает. Когда я была в твоем возрасте, со мной тоже такое бывало.

Пэнси писала:

Дорогая мама!

Я была рада получить от тебя длинное и веселое письмо о твоей жизни в Ислингтоне, где, как ты говоришь, много интересных людей. Мне бы хотелось повидаться на каникулах со «старым мореходом» и котом Валтасаром, а еще я хочу съездить в Брайтон и посмотреть на малыша Эйми. Мне будет приятно почувствовать себя тетей. И я обязательно запишу день рождения моего племянника в свою памятку.

Хорошо бы тебе побыстрее найти работу. Жаль, ты ничему не училась, но это не твоя вина. Это вина общества. Мойра Харвестер, которая сейчас у нас староста, говорит, что мир очень сильно переменился с тех пор, как наши матери были молодыми. Когда ты была в нашем возрасте, как она говорит, девочек еще воспитывали в убеждении, что им необязательно делать карьеру, потому что их должны обеспечивать мужья. У нас будет иначе. Я решила стать консультантом по менеджменту (Мойра считает, что мне это подходит, потому что из меня получается хороший организатор), и сначала я получу хорошую работу, а потом уж заведу детей, чтобы не потерять независимость. Мне бы хотелось иметь девочку и мальчика, но я сомневаюсь, что хочу замуж. Мойру это шокирует, но она кое в чем еще очень старомодна!

Может быть, если тебе не удастся найти приличную работу, ты подумаешь о том, чтобы еще раз выйти замуж. Папа собирается жениться, о чем, надеюсь, он уже сообщил тебе. Должна признаться, когда я прочитала об этом в его письме, то обиделась за тебя, хотя теперь уже не сержусь на него.

Спасибо за то, что ты разрешила привезти Джэнет Моррис на Рождество. Если тебе все равно, я бы с большим удовольствием пригласила Мойру Харвестер. Родители Джэнет Моррис были очень добры, что пригласили меня осенью, но все время лил дождь, так что мы не выходили из дома и не видели ни Девичьего замка, ни земляных укреплений, а все время делали кокосовое мороженое и смотрели телевизор. У Мойры Харвестер более широкий круг интересов, чем у Джэнет Моррис. Ей нравится ходить в театры и говорить о политике, и у нас с ней гораздо больше общего! Уверена, она понравится тебе. Она очень высокая и худая.

Мой медвежонок сидит рядом со мной, пока я пишу, и шлет тебе горячий привет (!). И я, Пэнси Старр, тоже шлю тебе привет!

P.S. Я вовсе не хотела сказать, что тебе обязательно надо выходить замуж. Может быть, если ты попробуешь, тебе понравится самой зарабатывать. Мойра Харвестер хороший психолог, так вот, когда она посмотрела на твою фотографию, то сказала, что, по ее мнению, у тебя большой потенциал, который ты почти не использовала. Еще она говорит (но это не имеет отношения к психологии), что ты очень молодо выглядишь для своих лет!

Когда Малышка приехала с Итон-сквер, письмо Пэнси уже ждало ее, и она прочитала его в кухне мисс Лэйси, согреваясь возле газовой плиты. Валтасар мурлыкал у нее на коленях. Не успела Малышка войти в квартиру, как он бросился к ней с радостным мяуканьем. К еде, которую она оставила ему на время своего отсутствия, он даже не прикоснулся.

— Бедный старичок, — сказала Малышка, почесав у него за ухом, — тебе было очень одиноко весь день.

Часы уже показывали полночь, но Малышке совсем не хотелось спать. Ее переполняла любовь к Пэнси, к старому коту, который тосковал по ней, к Филипу…

Она сказала себе, что влюбилась, потому что ее положение подталкивало ее к этому; она попала в ловушку и должна бороться, но знала, что не будет бороться. Почему бы не делать то, что ей хочется делать? Впереди целая жизнь и много приятных возможностей. И она свободна в своем выборе, правда, теперь она постарается быть умной. Рассмеявшись, она согнала кота с коленей и сказала:

— Валтасар, я свободна как птица, и я молода! Во всяком случае, так говорит моя дочь! Я молода для своих лет, и у меня большой потенциал!